ВОСТОКОВ А. Х.

ВОСПОМИНАНИЯ

Из воспоминаний А. X. Востокова о его детстве и юности.

Собственноручные записи Александра Христофоровича Востокова о первых годах жизни были найдены среди его бумаг вскоре после его смерти и в небольших выдержках напечатаны И. И. Срезневским частью в «Обозрении научных трудов А. X. Востокова» (Спб. 1865), частью в «Переписке А. X. Востокова» (Спб. 1873). Касаясь юности и начала литературной деятельности знаменитого русского филолога, эти записи во многих случаях являются единственным источником для изображения первого периода его жизни вместе с тем они сообщают много богатых данных и для описания литературных кружков начала нынешнего века, и для истории внутреннего строя Академии Художеств, где с 1794 по 1803 год воспитывался Востоков. Вся совокупность записей распадается на три части: 1) описание первых лет жизни, дополненное позднейшими воспоминаниями, 2) помесячные записи за 1794-1806 годы, озаглавленные Востоковым «Летопись моя», и 3) дневник 1807-1811 годов. Печатаем первую часть этих записей.

Рукопись, заключающая в себе описание детства и юности Востокова, писана в позднее время его жизни разными почерками — сначала довольно твердым, потом старческим дрожащим, наконец уже не Востоковым, а каким-то другим лицом, может быть, под его [658] диктовку. Эта рукопись составлена на основании разных старых заметок, частью сохранившихся в его бумагах доныне, частью утраченных.

Вс. Срезневский.

Женщина, у которой я жил в Ревеле, сказывала мне, что я родился в Аренсбурге на острове Эзеле и что оттуда привезен к ней для воспитания. Я начал себя помнить, кажется, с четырех лет или еще с трех. Помню, как я ходил еще очень слабо, как я был несколько времени слеп от какой-то глазной болезни, как у меня была корь. (Оспу прививали мне во второй или третий год, чего я не помню). В то время, как я слег в постель корью, получил я нового совоспитанника, который так же, как и я, был найденыш и, может быть, оттуда же, откуда и я; его крестили и назвали Георгом-Вольдемаром, меня же звали Александром-Вольдемаром; у нас обоих крестным отцом был один соседний кирпичник, к которому я после не однажды водим был в гости, но совоспитанника своего я скоро потерял из виду: умер ли он или увезен куда, не знаю. Опишу теперь дом, в котором я жил. Он стоял в Ревельском предместьи, неподалеку от церкви и от выгона, имел перед собою небольшой двор с сараем для гусей и пр. Домик об одном этаже, перегорожен был на две половины [как водится в Лифляндии и Эстляндии]. На левой стороне находились хлевы для трех коров, на правой две жилые комнаты, в середине сени и кухня, а за нею кладовая. Жители дома были: 1) вдова майорша Трейблут, лет в 40, которую я называл маменькою, 2) старуха, родственница ее, которую я называл бабушкою, 3) сержант гарнизонный Савелий, лет в 50-т, [4) девица, родственница ее] 5) служанка Анна, лет 12-ти.

Первое мое воспитание в Ревеле было весьма скудно: я имел для чтения библию и иногда слушал сказки и басни, которые мне сержант в зимние вечера рассказывал; но если пособий было мало, то собственному уму моему было свободнее развиваться. На пятом году стали меня учить грамоте немецкой; на шестом читал я уже бегло библию. Я пропускал притчи и пророчества и все, что было выше моего разумения, но весьма занимался повестями, как-то: Товием, Руфью, Иудифью, Маккавеями и проч., мечтал о Голиафе, о Давиде. и мне отменно поправились приятные греческие имена, которые в Маккавеях встречаются; от еврейских же всегда отвращалось ухо [659] мое. [Не стану входить во все подробности тогдашней жизни моей, хотя бы иногда и мог кое-что вспомнить как будто сквозь сон]. До семи лет жил я в Ревеле; последний год моего пребывания там был для меня особенно памятен. Сержант водил меня гулять в город на ярманку, в корабельную гавань, на солдатское учение. Все для меня все было ново, пестро, непонятно, и из всего этого ничего не напечатлелось в моей памяти. Наконец пришло письмо, решившее мою участь: er soll Ostenneck heiszen стояло в нем; до того времени я не знал себе иного имени, кроме Александр; новое прозвище показалось мне странно. Мне начали твердить о будущем моем состоянии, о Петербурге, об отце моем, аренсбургском уездном предводителе дворянства из фамилии Остен-Сакен ¹. Однако ж все это не много возбуждало во мне любопытства, потому что я не мог вообразить себе иных благ кроме тех, которыми наслаждался в хижине г-жи Трейблут. Пришло время отъезда. Меня снабдили овчинным тулупом, дырявыми портками, и крестный мой отец кирпичник [живший в соседстве], дал мне на дорогу рубль медными деньгами. Меня отправили с каким-то капитаном Линденом. Вдова Трейблут плакала, сержант Савелий также, а я спокойно расставался с ними, не простираясь мыслями ни взад, ни вперед, занятый минутным удовольствием сидеть в кибитке, запряженной парою лошадей и готовой ехать в путь.

Меня привезли в Петербург весною 1787 года и сначала поместили в семействе каких-то знакомых капитана Линдена, неподалеку от Калинкина моста, где я провел несколько дней. Оттуда повезли меня к тайному советнику Карлу Ивановичу Сакену ², жившему в Зимнем дворце [660] подле комнат великого князя Константина Павловича. Этот Сакен был родственник моему отцу; но я у него прожил недолго: меня отправили на Невский проспект за Аничков мост, к другому Сакену, который был Саксонским посланником при русском дворе. У него я жил до отдачи меня в 1-й кадетский корпус в 1788 году. В первом возрасте не пробыл я и двух месяцев, прямо во второй по старанию майора Сакена ³. Я был принят гимназистом, следовательно не имел надобности обучаться военной экзерциции и мог посвятить себя совершенно мирным наукам. Я подружился с Хатовым ⁴. Он первый служил к моему образованию, научил меня рисовать и развивал во мне охоту к словесности. Между тем маленькая библиотека 2-го возраста пособляла мне кое-как. Я читал в ней попавшиеся мне немецкие книги. По-французски я еще не знал, а в русский язык только вникал. Вскоре я захворал и отправлен был в лазарет. Болезнь моя задлилась. Я был в горячке при смерти и долго поправлялся. Не помню, сколько месяцев пробыл я в лазарете. После того я опять должен был отправиться в лазарет по причине золотухи, покрывшей всю голову коростой. Леченье было продолжительно. Я выпущен из лазарета уже в 1791 году. Это не помешало однако ж успехам моим в учении. С 1792 года я читал уже и французские книги, а по-русски начал кое-что писать, разумеется, детское ⁵. Из учителей моих я привязался более всех к Петру Семеновичу Железникову ⁶, преподававшему русскую [661] словесность. Он познакомил нас с сочинениями Карамзина, выступившего тогда только на сцену в Московском Журнале. Товарищи, дружные со мною, были: кадет Волков и гимназисты Петров, Лафорж, Шубников. Я был также в сношениях с двумя родственниками моими, воспитывавшимися в корпусе, с Людвигом и Александром Сакенами, из коих первый был в 5-м возрасте, а второй в 4-м. Они вместе со мною ездили во дворец к дяде нашему барону Карлу Ивановичу Сакену, тайному советнику, воспитателю великого князя Константина Павловича. Недолго пользовался я знакомством с майором Сакеном (бароном Фабианом), который находился на службе при корпусе и вскоре перешел в армию, где дослужился до фельдмаршала (в 1816 году). Но и я чуть было не попал в военную службу: в 1792 году по милости дяди меня записали сержантом в Измайловский полк. Между тем я считался уже гимназистом в кадетском корпусе. В это время родилось во мне желание к перемене имени. Настоящее мое имя было Остенек, что товарищи мои в корпусе переделали в Остенек. Последнее имя мне особенно не нравилось: я придумал себе название Осталиан, у которого была своя земля Осталия. Но я не сообщал никому этой выдумки, а хранил ее собственно для себя. В 1793 году ⁷ мне предстоял выезд из Петербурга в Фридрихсгам. Карл Иванович Сакен нашел, что дальнейшее пребывание мое в корпусе для образования моего не полезно, потому что я все более и более начал заикаться. Не знаю, куда бы он меня там поместил, но он скоро передумал и решился переместить меня в академию художеств. У Сакена был в академии художеств знакомый чиновник конференц-секретарь Петр Петрович Чекалевский ⁸, которому он и поручил [662] меня в попечение. В новом месте надобно было мне заводить новых товарищей; я подружился с Осиповым ⁹, которому сообщил книжки Карамзина, взятые мною из корпуса. Сношение мое с корпусом не прекратилось. Я ходил туда по воскресеньям к Железникову. От него я почерпнул некоторые сведения в италианском языке ¹⁰, а во французском довольно уже тверд был, читая с Шубниковым книги французские в корпусе. Между тем связи с академическими товарищами расширяются. Осипов пленил меня вкрадчивою ласковостью и добрым сердцем. Я читал с ним Аглаю Карамзина, которая произвела в нас живейшее впечатление. Потом познакомился я с Александром Ермолаевым ¹¹ и Иваном Ивановым ¹². Эти товарищи настроили ум мой на особенный мечтания: согласно с книгами, которые мы читали, занимали нас попеременно приключения Жилблаза, открытие Америки, подвиги Кортеса и Пизарро, Робинзон-Крузе и другие подобные предметы. С переходом в 4-ый возраст я посвятил себя архитектуре и упражнялся в черчении рисунков ордеров архитектурных. Рисование с оригиналов у меня шло плохо: я не мог дойти далее фигур. Между тем не прерываются сношения мои с кадетами: Шубников занимал меня философствованием, Волков — словесностью. В 1796 году как в корпусе, так и в академии был переход из 3-го возраста в 4-й, с чем соединено [663] было перемещение из одних спален в другие и разные перемены. В конце того года скончалась императрица Екатерина II и пошли новые преобразования. Между учениками академии завелась игра в солдаты. Я не участвовал в этой игре. Мои забавы были ученые: чтение книг с товарищами Иваном Ивановым, Александром Ермолаевым. Оба они были, как и я, в архитектурном классе. Мы делали также успехи и в художестве; Иванов и я получили медали за архитектурные проекты. Иванов до выпуска из академии ангажирован был к Николаю Александровичу Львову ¹³, а Ермолаев к Алексею Николаевичу Оленину ¹⁴, и оба эти товарища таким образом разлучены были со мною. В 1800 году при выпуске из академии я оставлен был в ней еще на три года пенсионером и вскоре определен был на службу помощником библиотекаря академии художеств. Между тем я особенно пристрастился к стихотворству ¹⁵ (хотя я и получил две серебряный медали и одну золотую, но призвания не имел к архитектуре). Некоторые стихи мои были тогда же напечатаны в изданной Железниковым библиотеке, и корпусный товарищ мой Шубников познакомил меня с несколькими членами составившегося тогда общества любителей словесности, наук и художеств.

Комментарии

1. Отец Востокова был Христофор Иванович Остен-Сакен. В родословной Остен-Сакенов, обязательно сообщенной мне через посредство В. И. Саитова г. Руммелем, о Христофоре Ивановиче Остен-Сакене имеются следующие сведения: Ludvig Christoph kais. russisch. Major, Landrath, Landmarschal zu Oesel Beisitzer des Gewiszengerichts zu Arensburg, Erbherr aus Adsel, Metenpal und Keril, geb. 1737,12 aug. —.... У Долгорукова в «Родословной книге» (т. III, с. 509, № 38) сообщено, что умер он в 1811 г. С майором Хр. Ив. Остен-Сакеном, жившим в Эзеле, не следует смешивать лейтенанта Христофора (Рейнгольда) Ивановича Остен-Сакена, взорвавшего себя с своим кораблем и несколькими турецкими суднами у Кинбурнской косы во время войны с турками 1788 г. (см. Военный энцикл. лексикон, т. 11, стр. 576-579).

2. В «Известиях Второго отделения Императорской Академии Наук» были напечатаны Л. И. Майковым отрывки из дневника барона К. И. Остен-Сакена (одного из кавалеров при воспитании великого князя Константина Павловича), касающиеся жизни Востокова; о приезде последнего к Остен-Сакену говорится следующее: «1788. 30 mars. Le capitaine Lingen revenait d'Oesel et m'ammena de la part de mon frere un orfelin de 7 ans nomme Alexandre Osteneck pour lui donner ici une education convenable» (1896, т. I, 108).

3. Фабиан Вильгельмович фон-дер-Остен-Сакен, впоследствии фельдмаршал русской армии, возведенный в 1821 году в графское достоинство, а в 1832 — в княжеское; род. в 1762 г., умер в 1837 г. 7-го апр. См. Долгорукого: «Родословная книга», т. 3, 511.

4. Товарищ Востокова по классу, Александр Иванович Хатов был выпущен из корпуса в 1797 году в Елецкий мушкатерский полк; умер в 1846 г. в должности директора военно-ученого комитета. См. «Северная Пчела», 1846, № 238. В рукописной заметке Востокова говорится о Хатове так: «Хатов мне дал охоту в рисованию и способствовал к развитию во мне способностей и сообщил много познаний исторических и сказочных. С Хатовым дурачества и игры».

5. Эти стихотворения сохранились в бумагах Востокова в тетради «Разные сочинения А. Остенека. 1-го января 1793 г.».

6. Петр Семенович Железников, учитель русского языка и литературы в первом кадетском корпусе; по словам И. И. Срезневского, он имел большое влияние на Востокова своею любовью к занятиям словесностью (Переписка Востокова, XVI-XVII). Железпиковым напечатана книга «Приключение Телемака, сына Улиссова, Фенелона», с франц. (Спб. 1788-1789) и издана «Сокращенная Библиотека в пользу господам воспитанникам первого кадетского корпуса» (Спб. 1800-1804), где Востоков поместил свои первые стихотворные опыты. См. о нем в «Воспоминаниях» Булгарина, т. I, с. 289, т. II, с. 72.

7. Вероятно, в 1794 году, как говорится в рукописной «летописи» Востокова, на основании которой и следующего за нею дневника написана эта заметка.

8. Петр Петрович Чекалевский, конференц-секретарь академии художеств (с 1785 г.), впоследствии (с августа 1799 г.) вице-президент академии художеств; ум. в 1827 году. Из протоколов заседаний совета Императорской академии художеств за апрель 1792 г. видно, что Чекалевский внес плату за содержание «воспитанника Александра Остенека, щитая 1798 года июля с 27-го — сего года (т. е. 1799) генваря по 27-е число семьдесят пять руб.» (Петров. «Сборник материалов для истории Имп. академии художеств, т. I, 383); отсюда можно заключить, что между Востоковым и Чекалевским были отношения более близкие, чем у ученика с начальником.

9. Василий Петрович Осипов, ученик академии художеств по архитектуре (род. 1780 г.); выпущен из академии с аттестатом 1-й степени в 1800 г. (Петров. «Сборник материалов для истории Имп. спб. академии художеств за 100 лет ее существования» 1864 г.). Умер в 1850-х годах.

10. В «Летописи» Востокова отмечено: «Брал у Железникова италианскую грамматику и твердил из нее кое-что» (февраль 1794 г.).

11. Александр Иванович Ермолаев (род. 1780, ум. 1828 г.), известный впоследствии художник-археолог, хранитель отделения рукописей Импер. публичной библиотеки, конференц-секретарь Импер. академии художеств, сотрудник А. И. Оленина в его археологических трудах. В 1794 г. Ермолаев был учеником академии художеств, курс которой он окончил в 1800 году по архитектурному классу с аттестатом 1-й степени. Петров: «Сборник материалов для истории Импер. спб. академии художеств за 100 лет ее существования» (Спб. 1864), с. 170, 410. См. в примечании к «Сочинениям К. Н. Батюшкова», т. III, стр. 637. Подробный некролог Ермолаева был помещен в «Северной Пчеле» 1828 года, № 88.

12. Иван Алексеевич Иванов, архитектор, перспективный живописец, рисовальщик и гравер (род. 3 февр. 1779 г., ум. 25-го июня 1848 г.) В 1790-х годах он был учеником архитектурного класса; кончил академию с аттестатом 1-й степени в 1798 г. Это был один из ближайших друзей Востокова; дружба между ними продолжалась до самой смерти Иванова. В бумагах Востокова (в рукописном отделении библиотеки академии наук) сохранились письма Иванова 1799-1803 гг. (отрывки из них приведены в «Переписке А. X. Востокова», VI-XII).

13. Иванов был назначен к дирекции угольных приисков и поэтому был из академии выпущен в 1799 г.

14. Александр Николаевич Оленин в эти годы был обер-прокурором 3-го департамента сената. Ермолаев по окончании академии в 1800 году был определен на службу в канцелярию сената; в 1801 г. Оленин его перевел в канцелярию Государственная Совета; здесь Ермолаев прослужил до своей смерти (см. примеч. к «Сочинениям Батюшкова», т. III, 637).

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний А. X. Востокова о его детстве и юности // Русская старина, № 3. 1899