Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ГРАФ НИКИТА ПЕТРОВИЧ ПАНИН

1771–1837.

_______________________________________

1798 г. 1

Князь А. Б. Курянин — гр. Н. П. Панину.

5-го января 1798 года.

(Шифром, по-русски). Для поднесения наследному принцу прусскому ордена св. Андрея Первозванного, его императорское величество решиться соизволил назначить своего генерал-адъютанта Неплюева; 2 но сие назначение, до сего подспудное, известно и объявлено будет только тогда, когда Андреевский орден покойного короля, сюда, по предварительному о том извещению вашему, возвратно пришлется; и я с своей стороны искренне желаю, чтобы исполнение сего не замедлилось. Неплюеву предписано будет во всем руководствоваться вашими наставлениями и советами. По известным дарованиям его, надеюсь, что вы сим выбором будете довольны, и что он с пользою и успехом вами употребится по известным для нас неравнодушным и вами самими желаемым предметам. В выборе сем более всего старались, чтоб для сей коммиссии избираемый был чином вас моложе и мог бы вам совершенно на руки поручиться, как Неплюев и поручен будет. Следовательно, вы одни должны одушевлять все его разговоры, [72] внушения и подвиги и ими, с отчетом его пред вами об оных, управлять.

Для дальнего вашего руководства по настоящим вообще делах, снабжены вы будете на сих днях с нарочным курьером новыми и подробными наставлениями, коими, по высочайшему повелению, канцлер уже занимается. Между тем, предварительно и для единого сведения вашего, сообщу я вам, что о желании нашем — теснее сблизиться с двором Берлинским сделано откровение министерством нашим как посланнику Грёбену, так и генерал-лейтенанту Клейсту; — сему последнему изъявлено то желание и самим государем императором в разговорах его с ним при разводе; что мы не намерены, дабы не отдалить вожделенное событие общего мира, противоборствовать постановлениям, учиненным Венским двором с Французами, равномерно и препятствовать Берлинскому двору, если бы он, по своим обязательствам или видам, захотел с своей стороны сделать в Германии некоторые приобретения. Не то время, не те обстоятельства уже, чтобы какой-либо державе возможно теперь ненарушимость германской конституции удержать. Как же скоро нет такой силы, которая могла бы препятствовать событию готовящихся в Раштадте 3 перемен, хотя они бессовестны и вопиющи, то и не может быть приличия, о том по напрасну в лишние и пустые объяснения без соответствующих оным действий вдаваться, и посреди таких обстоятельств благоразумие предписывает искать и выбирать только то, что сносно и лучшим быть может.

В вящшее откровение скажу вам еще, что, по уважению отдаленности от владений наших княжества Иеверского, смежного с прусскими областями, которое по маловажности своей пользы нам никогда приносить не в состоянии, а может часто подавать поводы в неприятностям и хлопотам, — намерение есть променять королю прусскому на такую часть владений его, которая была бы смежна с нашими. Почему удобнее всего признаем мы получить лежащие земли прусские по сю сторону реки Неман до ее устья, так чтобы Мемель и весь Неман сделать нашими. Все сие для приведения в действие поручено будет вашему попечению и искусству, по испытанию, уже сделанному о вашем усердии и о вашей способности, и по удостоверению, что качества Грёбена не равняются с вашими: вы лучше и благоуспешнее его пользу взаимную, в сем предположении состоящую, объяснить и оное до желаемого окончания довести можете. [73]

Граф Н. П. Панин — кн. А. Б. Куракину.

Берлин, 9-го (20) января.

(Шифром, по-французски). Затруднения, встреченные мною по делу французского короля, векзапный приезд г. Кутузова и хлопоты, в которые мне пришлось войдти, чтобы он представился, заняли у меня все этн дни, так что я не имел ни одной досужей минуты.

Берлин, 13-го (24) января.

(Собственноручное. Секретно). Дрожайший кузен, если бы не приезд генерала Кутузова, вы с этим курьером получили бы весьма объемистую депешу, так как у меня для сообщения вам тысячи равных сведений и открытий; но он расстроил все мои планы. Вчерашний день весь пропал по милости аудиенций, визитов и скучных переписок для испрошения приказаний старых королевских высочеств. Секретная моя реляция требует скорейшего исполнения и я не могу себе позволить задерживать ее долее. Вследствие этого, как оно мне ни тяжело, ограничусь сообщением вам только о предметах существеннейшей важности.

Вы не можете отвергать, почтенный мой благодетель, что сведедения, которыми мы размениваемся путем нашим секретных сношений, весьма важны; что они, вероятно, будут еще драгоценнее впоследствии; что необходимо принять все меры, дабы не лишиться их плодов: чувства человечества не требуют-ли обеспечения участи этого (услуживающего нам) человека, если он неизменно будет продолжать оказывать столь важные услуги? Обратите на это ваше внимание; переговорите с канцлером и скажите, что могу я предложить в будущем моему агенту? Мне кажется, что он всегда весьма успешно может исполнять возлагаемые на него поручения и в другом месте, даже может быть у себя на родине, по миновании в нем надобности при теперешнем господине. До сих пор я плачу ему только 25 червонцев. Согласитесь, что это не дорого. Но вы согласитесь также, что и 200 или 300 червонцев не будут лишними к концу года, если я получу тайные инструкции и шифрант, как надеюсь. До сих пор я не уговаривался с ним об обеспечении его судьбы; но не справедливо-ли, чтобы человек, рискующий попасть в петлю за привязанность к своему господину и за свое отвращение к революционным началам, имел обеспеченную будущность? Еще раз заклинаю вас, займитесь этим вопросом.

Похвала ваша и одобрение, которым вы удостоили разные мои предложения от 13-го декабря, доставили мне величайшее удовольствие. [74]

Подобно вам, милый кузен, сознаю трудность выбора человека, долженствующего быть моим помощником. Вследствие этого у меня родилась мысль, которую и отдаю на ваше мнение. Так как предварительный наказ хотят дать генералу Кутузову, нет-ли возможности остановиться на нем и оставить его здесь на несколько времени? Признаюсь, я предпочитаю его весьма многим. Он умен, со способностями и я нахожу, что у нас с ним есть сходство во взглядах. Если пришлют кого иного, мы потеряем драгоценное время на изучение друг друга и, так сказать, на сочетание наших мнений. Еще одна из главных причин заключается в том, что он (Кутузов) имел успех при дворе и в обществе. Старому воину они здесь доступнее, чем кому иному, и с этой выгодою он соединяет еще другую: знает в совершенстве немецкий язык, что необходимо. Наконец, повторяю, я думаю, что он будет полезнее другого и что мы с ним всегда поладим. Заметьте, однако, милый кузен, что по веление — действовать по моим указаниям во всяком случае необходимо.

Решаюсь, так как вы этого желаете, остаться на некоторое время на моем посте. Но если король скончается, неужели вы оставите меня на произвол презренного якобинца, который будет правителем? Смею думать, что вы на столько не желаете мне зла.

Присылка ордена св. Екатерины королеве ни под каким видом не прилична. Позвольте мне, почтенный благодетель, выразиться откровенно, потому что, по правде сказать, мне не до фраз. У королевы-матери есть этот орден, а она его никогда не надевает. Кажется, здесь принято за правило, что царствующей королеве не прилично носить иностранный орден, — и может быть это справедливо. Если вы того потребуете, я поразведаю; но думаю, что следовало бы сделать нечто другое: прислать портрет императрицы в знак расположения при любезном письме, с выражением желания получить на обмен портрет королевы.

Кажется, милый кузен, что император судил о герцоге Брауншвейгском не так строго, как вы, ибо приказал мне поддерживать с ним приязненные отношения. Вы говорите, что моя реляция от 13-го (24) декабря противоречит конфиденциальной депеше, писанной к вам того же числа? Не могу с этим согласиться, извините. Прочтите еще раз мою переписку: я говорил всегда, что герцог слаб; храбр на поле сражения и малодушен при дворе. Это не мешает ему быть гениальным, иметь большие способности, хорошие правила и все, что нужно, дабы играть в Пруссии главную роль. Но его надобно поощрять; его, так сказать, [75] надобно подталкивать: такова была цель моего предложения. Впрочем, оно более неисполнимо, в чем сознаюсь,-г-и теперь единственное мое желание — знать: оправдался-ли я в глазах ваших в кажущемся противоречии моих мнений; мне было бы, признаюсь, очень грустно навлечь на себя подобный упрек.

Проникнутый чувствами почтительнейшей и глубочайшей признательности за участие, которое еще сохраняет ко мне особа, упомянутая в вашей последней депеше от 29-го декабря, скажу, что я всегда покорюсь ее велениям. Отлагаю до другого случая ответ на то, что вам было сказано. Надобно открыть одну, очень важную ошибку, но это откровение повело бы меня слишком далеко.

Князя Репнина я всегда уведомлял с величайшими подробностями о деле, до него касающемся, и не знаю, что может его тревожить.

Князь А. Б. Куракин — гр. Н. П. Панину.

С.-Петербург, 15-го января.

(Шифром). Отвечаю, милый кузен, на ваши последние депеши за №№ 32 и 33. Все ваши желания вполне одобрены. Вы узнаете это из рескрипта нашего августейшего монарха и вскоре получите для дальнейшего руководства новые инструкции, о которых я уже уведомлял вас и над которыми теперь трудится канцлер по особенному повелению.

Вам будет разрешено делать попытки, однако же ни под каким видом вас не компроментирующие, к отдалению от министерства того, чей нрав так противоположен нраву его нового государя; чья система всегда была противна нашей; чьи успехи произвели все ошибки в политике минувшего царствования; чья хитрость и криводушие не перестанут быть, покуда он сохранит свое место и влияние, камнями преткновения для восстановления доверия и прежней искренности между нашим двором и тем, при котором вы пребываете. Вы поняли, конечно, что я говорю о г. Гаугвице.

Каковы бы ни были поведение (доказанное вероломство) Венского кабинета и утрата в общественном мнении, в которой приведут его договоры Кампо-Формио; каково бы ни было наше мнение (негодование), но, принимая в соображение многие и весьма важные обстоятельства, мы не позволяем себе мыслить о совершенном разрыве уз, соединяющих нас с Австриею. Должно полагать, — и мне приятно было бы убедить вас в том, — что она сама чувствует, что наша дружба ей еще необходимее, нежели ее дружба нам; но [76] нет-ли причин опасаться, чтобы нынешние ее договоры с Францией и необходимость заручить приобретения их обоюдных хищений не побудили ее искать союза с Францией и подчиниться ее видам? Коль скоро верные нашим правилам, неоднократно и ясно выраженным, мы не желаем вмешиваться в события, которым не можем воспрепятствовать; коль скоро мы согласны на все приобретения Австрии, вследствие последнего мира и на приобретения Пруссии, на которые она может решиться вследствие переговоров в Раштадте, — после всего этого не будет-ли в естественном порядке вещей приобщить сию последнюю к тройственному союзу, всегда существующему, хотя и ослабленному во всех его частях, дав ей понять ее в том выгоду, породив в ней к тому желание. Вам совершить это — великое дело; такова и ваша мысль. Сколько для вас радости, сколько славы в случае успеха! Но, представляя все выгоды союза молодому королю, вы в то же время должны. съуметь убедить его, чтобы он сделал первый шаг, или, по крайней мере, с нами вступил в первые переговоры. Это всего более убедило бы нас в чистоте его намерений, а нас всего лучше могло бы подвигнуть в сближению с ним столь желанному при нынешних обстоятельствах; ибо мы тогда только можем дорожить каким-нибудь новым союзом, когда он согласуется с нашими миролюбивыми видами, упрочивает их, способствует поддержанию спокойствия и мира Европы; укрепляет оплот, полагаемый соединенными силами, или совершенным тождеством цели и исполнения — плачевным успехам, гнусным и всесокрушающих правилах Французов. Содержание вашей депеши за № 67 свидетельствует о черноте и опасности их намерений в будущем Согласен с вами, милый кузен, что наш союз с Пруссией, делаясь теснее, не должен разъединять нас с Австрией. Такова ваша исходная точка. Между разговором и как бы нечаянно, закиньте на этот счет несколько слов; посмотрите, как они будут приняты, что вам возразят и откровенно сообщите мне, какое действие они произведут, или какого действия от них можно будет ожидать.

Чувствую, милый кузен, что вам трудно забыть, что вы были старше Кочубея по вашей службе при дворе; но так как он был произведен в тайные советники прежде вас, то и первое ваше старшинство над ним надолго утрачено. Тогда ему давало права на расположение начальства посольство его в Константинополе. где он съумел одинаково угодить своему двору и Порте; вы же в то время не обращали на себя внимания тем усердием, трудолюбием и тою проницательностью, которые вы теперь с [77] такими похвалами проявляете в Берлине. Я должен признаться, что для вас самый лучший выбор: продолжать ваше дипломатическое поприще, покуда он остается в коллегии. Но вы слишком необходимы, слишком полезны там, где теперь находитесь, чтобы я не поспешил убеждать, даже умолять вас, отказаться еще на некоторое время от желания — переменить пост. В Вену ваканции нет и не будет. Там всегда останется Разумовский, потому что здесь его не хотят, и все слухи о том, дошедшие до вас, ложны

Не скрою от вас, что я уже начал ходатайствовать об исчезновении желтых каемок с красной ленты, которую вы носите.

Граф Н. П. Панин — кн. А. Б. Куракину.

Берлин, 19-го (30) января.

(Оффициальная депеша). Депеша, которою ваше сиятельство изволили почтить меня от 5-го (16) сего месяца, получена мною вчера вечером. Содержащееся в ней конфиденциальное сообщение о г. Неплюеве требует с моей стороны некоторых объяснений и я спешу отправить их к вам, князь, дабы его императорское величество мог сделать распоряжения, какие ему благоугодно будет, покуда назначение генерала не получило огласки.

Берлин, 19-го (30) января.

№ 40. (Партикулярное письмо. Секретно). Я отплатил бы неблагодарностью за все ваши милости и за ваше снисхождение, если бы скрыл от вас впечатление, произведенное на мой ум назначением Неплюева. И так, не поколеблюсь признаться вам, что оно меня очень огорчило, и ныне я весьма сожалею, что подал в тому повод. Правда, особенно я его не знаю и не могу определить степени его способностей; во его внешность, ухватки, пустота, нескромность и некоторые выходки, которым я был свидетелем, внушили мне к этому молодому человеку сильнейшую антипатию. Мне будет невозможно не только мало-мальски с успехом дать ему какое-либо поручение, но и уделить ему малейшее доверие. Скажу более: я почел бы риском для интересов императора, если бы откровенно высказался подобному человеку о теперешних отношениях обоих дворов. Одним словом, нисколько не сомневаюсь, что он в один месяц испортит то, что я для пользы службы наделал бы во все продолжение моей миссии. Если вы настаиваете на том, чтобы навязать его мне, ожидайте одного из двух: или я, по долгу совести, откажусь от службы, или буду продолжать один ведение дел так, как бы его при мне не было. Это будет зависеть от [78] приказаний, которые вы мне дадите. Если мне дадут полную волю — я избираю последнее; если же, напротив, потребуют, чтобы я посвятил его в тайны дел — честь обяжет меня решиться на первое, т. е., уступить мое место тем, которые служат, чтобы нравиться, а не для того, чтобы заставлять уважать себя. Число их велико и вы не будете в затруднении, если их мне предпочтут. Желал бы верить, что ной почтенный благодетель оценит мои побуждения и отвратит грозу. Даю вам к тому все способы моим открытым письмом; ибо действительно, эта (Андреевская) лента должна возвратиться тем же самым путем, каким она будет вам доставлена. Если мне не изменяет память, я могу быть уверен, что от этого правила никогда не уклонялись, и удивился бы, если бы всемилостивейший наш государь, строгий блюститель этикета, ныне решился сделать исключение из правила. Если вы расположены, милый кузен, оказать мне важную услугу, которой жду от дружбы вашей, я предложу вам еще одно средство, которое нисколько не покажется натяжкою. Пообождите, по крайней мере до тех пор, покуда генерал Кутузов не выполнит возложенного на него поручения. Если оно, — в чем я нисколько не сомневаюсь, — будет выполнено к вашему удовольствию; если вы признаете существующее между нами и совершеннейшее единомыслие, — не будет-ли тратою драгоценного времени навязывание мне новых хлопот с новичком, которому успеть здесь будет гораздо труднее, нежели генералу? Кутузов в Берлине имел удивительный успех и, конечно, господину, пользующемуся вашим покровительством, долго прийдется ожидать того приема, который был оказан здесь Кутузову. Но довольно надоедать вам, говоря об одном и том же; перехожу к другому предмету, умоляя вас, милый кузен, уведомить меня: есть-ли мне какая надежда избавиться от Неплюева?

Поспешность, с которою вы уведомили меня о милостивом одобрении, которым удостоили мои ходатайства в пользу несчастного французского короля, есть новое с вашей стороны благодеяние, которому я вполне знаю цену. Сведение это было для меня тем более любопытно, что в инструкциях моих нет ни строчки, которой я мог бы руководствоваться в этом щекотливом обстоятельстве, а со времени истории с Бронецом я не без беспокойства смотрю на пределы моей ответственности.

Что скажу вам, милый кузен, о решении его императорского величества — предоставить Германскую империю ее несчастной судьбе и дозволить Берлинскому двору расширить пределы своих владений? Это событие порождает тысячу мыслей. Они грустны и я не [79] могу доверить их письму. Во знаете мои правила и образ мыслей и вам не трудно будет угадать меня. Вы говорите, что ни к чему не поведет входить в объяснения о плачевном положении дел, когда нет воли действовать. Очень грустная истина и последствия ее неисчислимы. Но вы не объяснили мне, что было причиною такой перемены в нашей системе? В рескрипте его императорского величества от 10-го декабря нахожу следующие строки: «Предусмотрение будущего мы, конечно, необходимым почитаем, так как и принятие мер для преграды дальнего увеличения Франции, с которым сопрягается не токмо опасность опровержения равновесия держав европейских, но и самого разрушения порядка, доныне за лучший в обществе почитаемого. Мы намерены войдти в откровенное сношение с союзниками нашими о мерах, к тому удобных», и проч. Далее, говоря о видах увеличения Берлинского кабинета: «Таковые расположения не могут не побуждать нас к вящшей осмотрительности». И едва прошло шесть недель, как вы извещаете меня о мерах, совершенно противуположенных тем, о которых мне тогда говорили! Если новые, данные мне, приказания не объяснят этой загадки, что я должен думать о нашей системе? Какими путями мне следовать? Какими мерами думают противопоставить плотину революционному потоку? Что может быть основою соглашения с союзниками, если произнесли смертный приговор империи Германской? Наконец, что может остановить увеличение Пруссии, если наш двор ее в тому побуждает? Признаюсь вам, милый кузен, что слабые познания мои не в силах озарить эту тьму, и вам самим предоставляю судить, будет-ли мне возможно оправдать ваше доверие на занимаемом мною месте, если я буду действовать, зажмуря глаза, в эпоху самую критическую? И так, смею ожидать от участия, которым вы удостоиваете мои успехи, быстрого разрешения этих разнообразных задач. Когда вы им займетесь, я попрошу вас приказать представить себе черновую рукопись вашей депеши, внушившей мне все эти соображения. Она писана от 5-го (16) января по-русски, шифром.

Проэкт обмена, вследствие которого Неман до своего устья будет границею обоих государств, кажется мне благоприятным нашим выгодам и я молю Бога, чтобы проэкт этот был здесь одобрен. На счет этого пункта не смею, однако, делать никаких предположений; надобно было бы знать поземельную ценность и годовой доход области, которую вы хотите предложить в вознаграждение. У меня об этом предмете нет никаких данных и я убедительнейше прошу вас их мне доставить. Мне невозможно вести [80] успешных переговоров об этом обмене, если в моим инструкциям не приложат статистической таблицы княжества Иеверскаго. Она должна быть у вас и вам не трудна будет, милый кузен, объяснить канцлеру справедливость моей просьбы.

Остается мне еще сделать несколько замечаний в ответ на то, что было говорено о моих связях с графом Марковым 4 и де-Рибасом. Первый принимал во мне участие, когда был в силе; тогда я видался с ним редко и по делам. После его опалы я навещал его часто и старался быть ему полезным. Та самая особа, которая говорила вам о том, не находила дурным, что я принимаю участие в графе. С того времени, как я занимаю теперешний мой пост, я не имею с ним ни переписки, никаких сношений, но опять с удовольствием воспользуюсь случаем оказать ему услугу. Рибас 5 видел меня под гнетом несчастия. Он пожалел меня и заботился обо мне, как друг. Я никогда не знал причины, побудившей его к этому великодушию; но тогда он оказал мне важную услугу и я не могу позволить себе приписывать ее гнусным побуждениям. Решайте сами: могу-ли я отказать ему в моем уважении и прервать сношения с человеком, который искал знакомства и связи со мною только тогда, когда я был несчастлив? Нынешние наши отношения ограничиваются ничтожной перепиской, мало поддерживаемой с моей стороны. Она была бы исправнее, если бы я имел досуг; но у меня едва хватает времени, чтобы посещать общество. Из этого объяснения, милый кузен, можете сделать употребление, какое вам будет угодно. У меня, кроме секретов моего государя, других нет. Можно нападать на мое поведение и чернить его, — об этом я не забочусь и слишком полагаюсь на справедливость упомянутой вами особы, чтоб думать, что она поверит внешним признакам, часто обманчивым.

Прежде чем кончить, не могу не сделать вам еще одного вопроса: Что вы будете делать с французским королем после того, как я буду иметь честь видеть имя мое рядом с именем [81] Кальяра? После встречи короля с пушечной пальбой, откажете-ли вы ему в титуле величества, или в то же время будете его титуловать большим приятелем по примеру того, как величают пятерых государей, 6 составляющих Директорию? Это еще одно из политических столкновений, от которого у меня голова идет кругом.

Мне пишут из Лондона, что маркиз де-Галло 7 продался Французам, подписывая трактат, и подозревают нашего Кобенцеля, будто и он сделал то же, потому что у него было здесь долгов на полмиллиона, которые он разом заплатил, как говорят. Верно-ли это? Желал бы знать.

Князь А. Б. Куракин — гр. Н. П. Панину.

26-января.

(Шифром, по-русски). Сообщает, что «известному каналу», употребленному Паниным с пользою, разрешено выдать 300 червонных; в случае же противных для него обстоятельств, он будет принят в русскую службу. Далее:

Оставление на дальнее пребывание в Берлине М. Л. Кутузова, который столь отлично принят там при дворе и возложенные на него поручения отправляет с особливым успехом, не может быть прилично и удобно по большому его чину, ибо он, вскоре по отъезде своем отсюда, пожалован генералом от инфантерии и получил финляндскую дивизию, где присутствие его нужно. Да притом извещены вы уже от меня, что под руководство ваше для вспоможения вам по делам назначена уже другая особа, с известною способностью, которая, будучи ниже чином вас и совершенно завися от вас, с большею удобностью вами употребляема быть может!

В рассуждении же представления вашего, до екатерининского ордена относящегося, оное принято здесь за благо. Равномерно приятно мне сказать вам, что вообще донесения ваши послужили в удовольствию совершенному о вашей должности и о успехе, с коим вы дарования ваши в службе государя императора употребляете.

Приписка на отдельном листе: Не имея ничего от вас сокровенного по моей искренней к вам дружбе, любезный мой друг, для вашего единого сведения скажу вам, что, быв движим [82] многими причинами, до моего положения но службе относящимися, подавал я на сих днях прошение об увольнении моем из оной; но государь, храня древнее во мне благоволение свое, на сие желание мое согласиться не изволил. Теперь дело идет о том, чтоб удовлетворить и успокоить меня другим департаментом. Яснее я не говорю для того, что ничего нет еще решенного. Но Бог мой свидетелем, что все, для меня готовлемое, с волею и с удостоверением моим не согласно, и я, окроме свободы моей, ничего не хочу, не желаю и не прошу. До времени оставьте за собою одним сие дружеское и на собственный счет мой откровение.

Граф Н. П. Панин — кн. А. Б. Куракину.

Берлин, 26-го января (6-го февраля).

(Шифром), № 42. Не скрою от вас моего крайнего удивления при чтении рескрипта его императорского величества, доставленного мне два дня тому назад курьером Дюжаковым. Вы сами могли это предчувствовать, припомнив, что изволили сообщить мне конфиденциально в вашей депеше от 6-го числа сего месяца по старому стилю. В ней извещали меня совершенно о противном тем приказаниям, которые я получил, и об особых переговорах касательно обмена княжества Иеверского, о которых ни слова не упомянуто. Теряюсь в предположениях о причинах такой крутой перемены. Не рапорт-ли мой о новом коварстве Гаугвица, обещавшего Кальяру передать ему все, мною сообщённое? Или слабая надежда, которую я питал обличить виновника Базельского мира по бумагам короля? Или это глупость Грёбена, потерпевшего неудачу в своих действиях? Или это, наконец, вспышка гнева, возбужденного мнением Гаугвица, что «Россия в делах будет играть только страдательную роль?» Невозможно мне проникнуть в этот хаос. Но что бы из того ни вышло, я сильно желаю, милый кузен, чтобы вы поняли все затруднения того щекотливого положения, в котором я нахожусь! Что бы иметь о том верное понятие, я попрошу вас собрать и привести в порядок разные инструкции, данные мне с тех пор, как я занимаю мой пост. Убедительнейше прошу пробежать и сличить их между собою. Эта работа, которая не слишком затруднит вас, необходима для моей ответственности, а вы во многих случаях доказали мне, что вы неравнодушно к ней относитесь. Этим сличением вы убедитесь в постоянном противоречии отдаваемых мне приказаний и, по чести, я не знаю, как я до сих пор делал, чтобы примирить их. Впредь я могу быть менее счастлив, и когда случится мне, для [83] избежания двух крайностей, избрать новый исход; смею думать, что вы не произнесете своего приговора, не прочитав предварительно моей оффициальной корреспонденции; и не изыскав причины моих действий в ряду событий предъидущих. Я готов сделать все, милый кузен, чтобы исполнить волю нашего августейшего монарха; но вы слишком справедливы и прозорливы, чтобы не предвидеть затруднений, почти непреодолимых, которые я встречу, так сказать, на каждом шагу. Это одна из тех задач, в которым обыкновенные правила сношений не применимы, ибо вы не можете привести мне ни одного примера, чтобы иностранный министр мог свергнуть министра того государя, во двору которого прислан. Мы видели, как покойная императрица прямо высказалась против должностная лица при соседнем дворе. При всей, слабости этого двора (Варшавский), не выдерживающего никакого сравнения с прусским, хотя это лицо простерло дерзость свою до того, что оказало неуважение императрице, но ей не удалось отстранить его от должности. Г. Гаугвиц далеко не представляет тех же средств к нападению на него, а император, без сомнения, не согласится явно против него высказаться. Дозволено-ли надеяться на успех в том предприятии, пред которым оказалось бессильным могущество Екатерины II? Средство, вами предлагаемое, слишком слабо, и я сомневаюсь в его применении в делу. До сих пор из всех средств предвижу только одно и сообщу его вам с просьбою, сказать о нем откровенно ваше мнение. Взгляните на прилагаемую депешу за № 43 и потрудитесь ее прочесть прежде, нежели будете читать следующие строки. Вашей опытности, почтенный друг мой, предоставляю по вашему произволу применить предложение мое в делу. Столько же именно с этой целью, сколько и для усложнения шифранта, я написал на особом листе. Но каково бы ни было ваше решение, заклинаю вас, не показывайте никому этот 42 №, коего неумеренные выражения, которые я себе позволил в избытке чувств, могут неминуемо погубить меня. Если сочтете нужным, чтобы некоторые мысли были сообщены князю Безбородко, прошу вас сделать это наизусть. При вашем с ним совещании весьма важно не упускать из виду последствия предполагаемого ходатайства перед королем. Если оно внушит некоторое предубеждение этого государя ко мне, тогда необходимо будет отозвать меня и переговоры мои с Кальяром превратятся вместе с моею миссиею. Заранее предупреждаю вас, милый кузен, что к этому я совершенно равнодушен, лишь бы успел в главном предмете, чтобы [84] не был принесен в жертву человек, служивший мне, и чтобы в обществе отозвание мое было оправдано почетным предлогом.

Посмотрим теперь, какие рессурсы остаются у нас в запасе на случай неудачи. В весьма вероятном предположении, что страшные успехи революционной заразы побудят короля войдти в переговоры с нашим двором о противодействии потоку, нельзя-ли будет отвечать, что его императорское величество вполне убежден в необходимости подобного соглашения, но что он будет способствовать и доверится Берлинскому кабинету только тогда, когда король отдалит от себя того, кто посевает недоверие между всеми дворами. Подобного рода декларация, по общему соглашению присланная из С.-Петербурга, Лондона и Вены, могла бы произвести сильное впечатление. Вы замечаете, однако, милый кузен, что ни то, ни другое предложение не может осуществиться иначе, как вследствие многих предположений, еще покуда загадочных, — и если в этот промежуток временя можно будет убедиться, что король действует самостоятельно, а не по внушению своего министра, тогда, презрев его увертливую политику, надобно будет предоставить времени снять с него маску. Сегодняшние мои донесения поясняют этот последний пункт.

С нетерпением буду ожидать, милый кузен, дальнейших ваших сообщений, чтобы знать, отменены-ли совершенно инструкции, объявленные мне 5-го числа сего месяца, и ждать-ли мне приказаний касательно предполагаемого обмена.

Берлин, 25-го января (6-го февраля).

(Шифром). № 43. Совершенно верно, что донесения Кальяра содержат вообще сведения о приязненных сношениях, может быть и не одобренных, графа Гаугвица с якобинцами. Как только я убеждусь в этом, можно будет уведомить короля и в тоже время избежать гнусности доноса. Это можно сделать посредством шифранта Кальяра, который мне должны сообщить на днях. Предупредив короля чрез доверенное лицо, я могу передать ему этот шифрант в собственные руки и, прося о том, сказать ему: «имею причины думать, что переписка Кальяра разоблачит вашему величеству тайны, касающие в высшей степени блага вашей службы; но это разоблачение только тогда принесет вам пользу, когда вы повелите хранить под строжайшим секретом содержание переписки тому, кто будет ее дешифрировать при ваших глазах; и весьма важно, чтобы министры ваши не знали вообще об открытии шифранта». [85]

Не скрываю, что король может заподозрить меня в тайных сношениях. Он, может быть, побоится: не распространяются-ли они до его кабинета, и что его дела известны мне также, как и дела республики. Из этого опасения могут возникнуть предубеждение и личное недоверие ко мне; но невозможно, чтобы он приписал мой поступок видам, противным его интересам.

Вам, князь, и достоуважаемому нашему канцлеру предстоит обсудить эти соображения. Хотя разные приказания его императорского величества и дают мне полномочие, но в данном случае я не воспользуюсь им, покуда план мой не будет одобрен.

Болезнь короля и без того заставила бы меня ждать несколько недель до приведения плана моего в исполнение и у меня довольно времени впереди на получение приказаний. Если беспристрастные и умеренные воззрения короля этим временем оправдаются, тогда всякая попытка в этом роде будет бесполезна, ибо тогда нечего будет опасаться недоброжелательства г. Гаугвица. Не признаете-ли, ваше сиятельство, это воззрение достаточно уважительным, чтобы не ускорять хода дел?

(Продолжение следует).


Комментарии

1. См. в «Русской Старине» изд. 1873 г., т. VIII, стр. 338–373.

2. Неплюевы были в родстве с Паниными. Дед Неплюева, Иван Иванович женат был во втором браке на Анне Ивановне Паниной (1717–1745), родной сестре графа Петра Ивановича.

3. Раштадтский конгресс между Францией и Германской империею (1797) окончательно подчинил Австрию республике Французской, а Германию и Пруссию поставил к ней в самые враждебные отношения.

4. Граф Аркадий Иванович Морков (или Марков) род. 1747, ум. 1827 г. Начал службу в 1764 г. в Коллегии иностранных дел, был в 1772 г. секретарем нашего посольства в Варшаве; советником — в Голландии (1774) членом посольства в Константинополе с Н. В. Репниным (1782); полномочным министром — в Голландии (1785). Помимо своих дарований, доставивших ему отличия, многими из них был обязан дружбе и покровительству графа Шатова Зубова. Графское достоинство Марков получил в 1796 году и вскоре затем был удален от службы императором Павлом I.

5. Рибас переехал из Одессы в Петербург в феврале 1797 года. В это время гр. Панин потерял несколько человек детей.

6. Под именем пяти королей гр. Панин разумел пятерых членов Директории Французской республики.

7. Маркиз де-Галло был одним из австрийских полномочных в Кампо-Формио.

Текст воспроизведен по изданию: Граф Никита Петрович Панин. 1771-1837 // Русская старина, № 5. 1874

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.