ЛАНЖЕРОН А. Ф.

РУССКАЯ АРМИЯ В ГОД СМЕРТИ ЕКАТЕРИНЫ II

Состав и устройство русской армии

(См. «Русскую Старину» март 1895 года.).

II.

Наличный состав армии. — Разделение русской армии и распределение генералов. — Обмундирование. — Пища. — Размышления маркиза Сильвы об этом предмете. — Жалованье. — Артель. — Выгоды ее. — Обоз. — Казначейства (мастерские). — Полковая переписка. — Расквартирование. — Образ жизни солдат. — Распущенность офицеров и солдат. — Бесполезные законы и предосторожности против этих насилий. — Побеги. — Наказания. — Избы и землянки. — Повозки. — Кавалерия. — Причины ее посредственности. — Доходы полковых командиров и из чего они состоят. — Выгоды этих доходов. — Судьба русских полковых командиров.

Не знаю, вследствие ли политики императрицы, что, впрочем, показалось бы мне весьма основательным, или вследствие случая, или же вследствие беспорядка, в котором князь Потемкин оставил армию, но никто наверное не знает ее наличного состава и даже не может иметь о том письменных сведений. Военная коллегия никогда его не публикует, и необходим громадный труд для того, чтобы иметь его хотя приблизительно. Всего считалось 276 батальонов, более 400 эскадронов и 10.000 артиллерии. Это должно было бы составлять в общей сложности приблизительно 280 тысяч человек пехоты, 57 тысяч кавалерии и 10 тысяч артиллерии. Между тем в общем можно считать не более 140 тысяч человек пехоты, 30 тысяч кавалерии и 8 тысяч артиллерии; причина этого будет видна ниже. [146]

Русская армия разделена на многие части, которые по своему численному составу называются корпусами или армиями. Главные армии употребляются против неприятелей или расквартированы в Лифляндии, Польше, Малороссии и пр. Эти армии и корпуса состоят под начальством фельдмаршалов, генерал-аншефов или генерал-поручиков.

Каждый год военная коллегия назначает для каждой армии достаточное число генералов и рассылает их к генералам, командующим дивизиями, которые и распределяют их по бригадам; тех из них, которые не имеют ни протекции, ни состояния, посылают в Сибирь, Оренбург, на Кавказ и т. п.; любимцы же служат в Москве, Польше и т. п.

Я не знаю более удобного, более легкого и более приятного на взгляд обмундирования, как у русского солдата. Сапоги из очень прочной кожи, панталоны у него широкие, не стесняют ему ни колен, ни икр и превосходны для ходьбы; низ панталон кожаный, прикрывает нижнюю часть ноги, плотно обхватывает ее и образуют как бы вторые голенища. Платье легко, а зимою лацканами можно закрыть грудь крест на крест и можно также носить жилеты.

Но в чем русский солдат имеет преимущество над всеми солдатами на свете, это в прическе; он не носит ни косы, ни буклей, которые настолько грязны и нездоровы, что приводят в отчаяние и разоряют солдат; их остриженные в кружок волосы можно мыть и чесать каждый день ¹. [147]

Этим обмундированием обязаны князю Потемкину; он был настолько умен и благоразумен, что принял этот проект, составленный одним из его подчиненных, и русский пехотинец обязан ему за это вечною признательностью ². Но обмундирование это совсем не подходит для тяжелой кавалерии, как я скажу об этом ниже.

Офицеры одеваются не так, как солдаты, что представляет большое неудобство потому, что неприятельские егеря узнают их по платью и стреляют преимущественно в них; это испытали во время войны с Турциею, и князь Потемкин приказал офицерам, как по этой причине, так и ради экономии, носить куртки и шаровары из толстого сукна и скроенные по образцу солдатских.

Ни в какой службе офицер не подчинен менее точности формы, как в России ³. Ни покрой, ни цвет, ни форма одежды не сходны между собою. Не только каждый полк, но даже и каждый в нем офицер придерживается своего правила; офицеры безразлично носят длинные или короткие мундиры, белые или цветные жилеты, вышитые галстухи, шаровары всевозможных цветов, шапки или шляпы, и в таком виде являются к своим начальникам и даже часто в главную квартиру. Они очень дорожат этим разнообразием; особенный же образец изящества для русского офицера составляет круглая шляпа, a l’anglaise, которую они носят по преимуществу.

Казна дает русскому солдату только муку и крупу в достаточном количестве, и он может употреблять ее по своему усмотрению; в мирное время в казармах, в лагере и т. п. солдаты сами пекут себе хлеб; во время похода бывает, то же, если есть на это время. Солдат пользуется для этого печью, которую сам же устраивает в земле.

Маркиз де-Сильва, пиемонтец, написавший очень хорошую книгу о тактике и сам служивший с русскими, так говорит о пище русского солдата:

«Нет ни одного солдата, которого бы легче было кормить, чем русский; он сам месит и печет свой хлеб в печах, устраиваемых им же в земле, когда ему доставляют муку; если же [148] продовольствие состоит из сухарей (ржаные, очень черствые и черные сухари), то он разрезает их на маленькие кусочки, величиною с орех и считает их для себя еще лучшим кушаньем и приготовляет из них похлебку с различными овощами. Эти ржаные сухари, хотя немного и кислые, на вкус нисколько не неприятны; сверх того, они очень питательны, не крошатся и сохраняются очень долго. Русский солдат настолько привык к ним, что сладкий пшеничный хлеб, как утверждают, ослабляет его. Хотя русские и любят крепкие напитки, до они легко обходятся без них и не жалуются, когда их нет; они совершали походы, не получая ни пива, ни водки».

Императрица отлично знает, что чиновники, во время своей службы, иногда имеют средства обходиться без жалованья, и что то, которое она дает им, как военным, так и гражданскими чинам, никоим образом не хватает на их содержание.

Русские солдаты, как я уже сказал, имеют, чего нет ни у одного солдата в Европе — свою собственность. Эта собственность называется артелью; она составляется из суммы, получаемой от экономических продовольственных денег за зимнее время, о которых будет сказано в главе о доходах полковых командиров, и из удерживаемых у солдата, с его согласия, половины или трети его жалованья; эта сумма находится на руках четырех старых солдат каждой роты, избираемых остальными солдатами и называемых артельщиками; сумма эта составляет общую собственность роты и в нее ни ротный, ни полковой командиры ни под каким видом не должны вмешиваться. На эту сумму покупают небольшие повозки, в которые запрягают по две или по три лошади, и которые служат в походе для перевозки солдатского багажа, для принятия больных или раненых. Часть этой суммы употребляют также во время лагерного сбора на покупку мяса, овощей и пр., так как казна, как сказано уже выше, отпускает только ржаную муку и крупу.

Остаток суммы остается на руках у артельщиков и в полках, хорошо управляемых, в которых полковые и ротные командиры не обманывают солдата и не удерживают у себя части продовольственных денег, каждый солдат имеет независимо своей части в повозках, лошадях и пр., восемь или десять рублей, вложенных в артель. Товарищи наследуют после умершего, если только он не завещает свою часть другу или родственнику.

Из этого видно, что учреждение это представляет много выгод; оно предоставляет солдату известную собственность, поддержку, занятие, удовольствие. Не возможно себе представить, до какой степени привязаны солдаты к своим лошадям и насколько они любят [149] ухаживать за ними и кормить их. Сверх того солдат, в случае желания дезертировать, бывает заинтересован и иногда удерживаем от этого опасением лишиться восьми или десяти рублей, вложенных в артель; эта же мысль о собственности заставляет защищать с ожесточением повозки, когда они подвергаются неприятельскому нападению. Наконец, в случае крайней нужды, артели эти могут предоставить средства начальникам; но эта статья весьма деликатного свойства. Офицер, который бы позаимствовался в артели без согласия на то солдата или тот, который не мог бы возвратить взятой из нее в долг суммы, был бы разжалован ⁴.

Но с другой стороны артели эти представляют некоторые неудобства; они отнимают у фронта по меньшей мере по восьми солдат с роты, обременяет армию огромным количеством лошадей и повозок ⁵ и, наконец, способствует грабежу (солдаты, зная, куда спрятать похищенные вещи, воруют обыкновенно у крестьян фураж для своих лошадей). Это последнее настолько укоренилось в артели, что первым делом солдат, когда они располагаются на квартирах, это красть сено и овес, сносить их к своим ротным командирам и таким образом устроить у него свои магазины ⁶. Экспедиции эти производятся по ночам или в снежную погоду и обыкновенно под [150] начальством унтер-офицера. Однако, сопоставляя преимущества с неудобствами, я нахожу, что артели более полезны, чем вредны.

Каждый русский полк представляет собою как бы отдельную маленькую армию, потому что он тащит за собою все, что необходимо на войне, эта общая поклажа называется обозом , и он был бы прекрасным учреждением, еслиб не был слишком значителен и предметом бесконечных злоупотреблений. Он необходим в Молдавии и даже за Дунаем, в степях, но был бы совершенно бесполезен в Германии.

Каждый полк имеет так называемое казначейство (склад, мастерские). Это общая мастерская, состоящая в ведении офицера, в которой должно быть 20 мастеровых (их часто бывает более 200,в особенности в то время, когда одевают полк). Эти мастеровые беспрерывно заняты постройкою и починкою полкового обоза, церкви, палаток и пр. и еще более постройкою повозок, экипажей, изготовлением мебели и разных дорогих безделушек для полкового командира. В этих мастерских можно найти всевозможного рода мастеровых, начиная с плотника и кончая гравером; русский полк это — подвижной город.

Самый мрачный лабиринт канцелярии самого занятого прокурора не совмещает в себе более переписки и не скрывает в себе столько мошенничества, как канцелярия русского полка, в которой тридцать писарей заняты день и ночь. Независимо дневных приказов, из которых ни один не отдается словесно и записываемых, по приказанию полкового командира, в книгу и с которых снимаются копии для всех рот, есть еще 13 книг, рассылаемых военною коллегиею за ее печатью и скрепленных ею по листам. Одна из этих книг предназначена для записывания жалованья, другая — провианта, третья для казначейства и пр.; в них записываются приход и расход всякого предмета и два раза в год все офицеры подписывают их в удостоверение того, что все было доставлено и израсходовано правильно. В случае недовольства офицеры могут отказать в своей подписи и в таком случае сильно затрудняют полкового командира; но подобные случаи бывают редко; обыкновенно застращенные или подкупленные своими начальниками офицеры подписывают, не читая; если же они и придираются к тем, которые позволяют себе слишком большие злоупотребления, то часто лишь для того, чтобы сорвать какую-нибудь подачку, после чего делают все, что от них желают.

Эти предосторожности и эти подписи делают офицеров ответственными и должны были бы останавливать злоупотребления; но, напротив того, они лишь поддерживают и увеличивают их. Отдавая под суд полкового командира, приходилось бы судить и всех [151] офицеров; предпочитают никого не подвергать наказанию, и все остаются безнаказанными.

Замечу еще, что не существует страны, в которой было бы столько предосторожностей против злоупотреблений, как в России, и ни одной, где бы их совершалось столько. Это множество бумаг, необходимость беспрерывно писать и считать делают из полковых командиров настоящих прокуроров; храбрый же начальник и хороший офицер, но умеющий лишь сражаться и хорошо предводительствовать своим полком против неприятеля, считается в России очень дурным полковым командиром.

За исключением Петербурга и некоторых крепостей, русские войска совсем не имеют казарм; они стоят лагерем и производят учения в течение четырех месяцев в году с 15 мая по 15 сентября; остальное же время расположены по деревням. Начальник назначает полку уезд; полковой командир, со штабом, музыкантами, канцеляриею и мастеровыми, занимает город или деревню, а затем назначается каждой роте по нескольку деревень. Ротный командир поселяется или в богатой усадьбе, или в доме какого-либо дворянина помещика или священника ⁷ и размещает своих солдат у крестьян, у которых они и проживают, как мелкопоместные дворяне, не обязанные никаким сбором, никакою службою, за исключением тех случаев, когда им приходится содержать караулы у квартир полковых командиров или генералов.

Солдат, помещенный таким образом у крестьянина, мог бы сделаться его другом, мог бы помогать ему в его работах и взамен этого пользоваться от него хорошею пищею, хорошим обращением и жить с ним совершенно счастливо, и это иногда случается, в особенности в Великороссии, где крестьяне богаты и так же горды и смелы, как и солдаты, которые, не смея слишком дурно обращаться с ними, находят более для себя выгодным жить с ними в ладу. Но в Малороссии, в завоеванных областях и в особенности в Польше, русский солдат является бичом своего хозяина: он распутствует с его женою, бесчестит его дочь, выгоняет хозяина из его же постели и иногда даже из его же дома, ест его цыплят, его скотину, отнимает у него деньги и бьет его беспрестанно ⁸.

Крестьянин обязан доставлять солдату лишь место для постели [152] и солому. Солдат должен кормиться сам тем, что отпускает ему казна; но обычай одержал верх, и крестьянин кормит солдата вместе с собою и позволяет ему его муку или продавать, или получать деньгами; если он ему отказывает в этом и если это случается в Великороссии, где солдат не смеет употреблять над ним насилия, то последний придумывает тысячу ухищрений, чтобы склонить его на это; он производит по ночам ученье, днем командует, беспрестанно кричит, и в конце концов крестьянин, утомленный докучливостью солдата, кормит его даром под условием, чтоб он перестал относиться с таким усердием к службе. В Польше солдат не берет на себя столько труда; он берет все у крестьянина и, если этот последний жалуется, бьет его; это более удобно; он не оставляет ему ни хлеба, ни говядины, ни яиц, приказывает все подавать себе, держит открытый стол, приглашает своих товарищей и разыгрывает из себя большого барина. Я знал одного сержанта, который два раза в неделю угощал у себя обедами, а другого, который, имея 5 или 6 домов в своем распоряжении, взял из них все тюфяки и все подушки и соорудил себе из них постель, достигавшую до потолка.

Солдат должен занимать только один дом; по закону же их должно помещаться в каждом доме два или три; но для доходов ротных командиров и для облегчения крестьян, каждому солдату отводят два, три или четыре дома, в которых он и живет по очереди.

Что довершает разорение крестьян, так это множество повозок, которые берут себе и офицеры и солдаты то для своих надобностей, то для своих удовольствий. Каждый офицер всегда имеет в своем распоряжении и для услуг своих друзей, для прогулки или для поездок в штаб, пять или шесть тележек, которыми он беспрестанно пользуется и за которые никогда не платит. Он заставляет их ждать по два и по три дня на своем дворе, не кормит ни лошадей, ни хозяев, загоняет первых и бьет последних. Солдаты, желая прогуляться, пользуются теми же средствами; таким образом можно утверждать, что каждая деревня теряет чрез это в одну зиму множество лошадей, а крестьяне теряют много своей работы ⁹.

Но в этом заключаются лишь незначительные проявления обыкновенной распущенности, которые происходят вообще повсюду, в полках наиболее дисциплинированных; другие же полки производят повальные грабежи и открытые притеснения, в десять раз худшие, чем те, о которых я только-что говорил. Например один ротный командир приказывает доставлять себе каждую неделю с каждой [153] деревни контрибуцию, продает ее в ближайшем городе и таким образом доставляет себе в зиму от 400 до 500 рублей дохода. Иногда он устраивает облавы и целые охоты, для которых пользуется всеми крестьянскими лошадьми, и т. п.

Однако, так как в России нет недостатка в хороших законах, то в ней существуют и весьма строгие законы по отношению к поведению солдат. Так например каждый месяц и перед выходом из мест квартирования, должны собирать крестьян, опрашивать их о их претензиях и отбирать от них подписки; если они довольны (что бывает редко), то они выдают их вполне охотно, ничего не требуют, и солдатские провиантские деньги частью поступают в артель, а частью в карманы полкового и ротных командиров. Если же крестьяне недовольны, их поят вином, заставляют плясать, напаивают, их ласкают, и они подписывают. Если же, несмотря и на все это, они отказывают подписывать, то им угрожают, и они кончают тем, что умолкают и подписывают.

Если жалобы таковы, что их невозможно затушить, то входят в соглашение с помещиком или капитан-исправником; этот последний должен бы быть защитником крестьян, но он всегда держит сторону полковых командиров, которые или платят ему, или делают подарки. Он принимает на себя труд смягчить крестьян или затушить их жалобы и выдает общую подписку.

Если насилия зашли слишком далеко, то военный начальник и губернатор предписывают произвести дознание, а затем заминают дело теми средствами, которые имеют могущественную силу повсюду и в особенности в России; или же его затягивают на долгое время. Короче сказать, крестьянин никогда не пользуется ни спокойствием, ни правосудием, ни справедливостью ¹⁰.

Везде жалуются на злоупотребления, и выводимое отсюда заключение неблагоприятно для характера русской нации. Я знал об этих насилиях, сокрушался о них, часто делал большие усилия, чтоб остановить их; но я удивлялся, что они не были еще значительнее и что можно было с такою легкостью возвращать под тяжелое и строгое иго дисциплины солдат, привыкших к своеволию во время стоянок по зимним квартирам. Пусть расставят французских солдат по деревням, без сборов, без учений, без надзора, без офицеров, иногда даже и без унтер-офицеров, и тогда увидят, не придется ли стране также жаловаться. [154]

Я был полковым командиром во Франции и знаю, что при значительном числе офицеров и унтер-офицеров, втрое большем, чем их существует в России, при трех сборах в день, при обнесенных стенами и запертых на замок казармах, постоянной службе, при обязательстве возвращаться домой и ложиться спать с закатом солнца, мне стоило большого труда сдерживать моих солдат, а я при этом пользовался еще поддержкою моих офицеров, которые вполне разделяли мою склонность к порядку и дисциплине; между тем в России офицеры зачастую оказывают поддержку солдатам в их склонности к беспорядку и своеволию.

Говорят и постоянно повторяют, будто в прежнее время побеги были неизвестны в России, хотя князь Репнин уверял меня, что они были громадны в 7-летнюю войну; они сделались редкими до войны 1786 года. Теперь они довольно обыкновенны, менее, однако, чем в Пруссии и во Франции, но больше, чем в Англии. Число их изменяется, смотря по расположению полков. Те из полков, которые расположены на австрийской и прусской границах, теряют людей гораздо больше, чем остальные.

Наказанием для русских солдат служат побои; но от них они не делаются ни менее храбрыми, ни менее верными; однако, существуют предрассудки, которые следует уважать, если нельзя их уничтожить. Мнение, по которому французские солдаты почитали себя обесчещенными, когда их касалась палка, принадлежит к числу этих предрассудков; им не следовало пренебрегать, и в этом не замедлили раскаяться.

В Австрии солдат бьют в такт и с такою силою, что солдат, получивший 50 палочных ударов, отправляется в госпиталь. В России дают удары тысячами, но иногда так легко, что последствия их бывают более устрашающие, чем прискорбные; иногда же они также ужасны. Наказание это производят унтер-офицеры с помощью небольших прутьев, которые они почти всегда носят с собою и которыми работают с такой быстротою, что их можно принять за камердинеров, выбивающих пыль из платья; дают от 2 до 300 ударов за ошибку на ученье и иногда мастера (а такие есть и в России, как и во Франции) наказывают целый взвод.

Я часто видал, как подобные негодяи, вышедшие из гвардии, распивая чай пред своею палаткою, забавлялись тем, что били, без всякой причины, целую дюжину людей ради своего маленького развлечения. Однако, этот род развлечения немного уменьшился в России с князем Потемкиным. В прежнее же время не проходило месяца без того, чтоб несколько солдат не умирало под ударами из-за каприза начальников или ротных командиров. Но, по [155] распоряжению князя Потемкина, впали в противоположную крайность; он так покровительствовал солдатам, что от этого сильно пострадала дисциплина. Я весьма далек от того, чтобы быть сторонником совершавшихся жестокостей, но строгая и точная дисциплина вполне необходима в России и даже везде ¹¹.

За побег закон определяет смертную казнь, но так как в России никогда их не казнят, то ее для солдат заменяют тем, что прогоняют от 2, 3, до 10 или 12 раз сквозь строй чрез 1.000 человек под ударами шпицрутенов. Обыкновенно восьми раз достаточно, чтобы добить до смерти, и подобное наказание определяется только за преступления.

Однако, у меня в полку есть один солдат, который за убийство в Молдавии прошел 14 раз и остался жив, хотя приговорившие его к этому истязанию не имели подобного намерения.

Ни один солдат в мире не обладает таким талантом строить землянки или дома из дерева и тростника с таким искусством и быстротою, как русский. В зимних лагерях и в пустынных равнинах Бессарабии, где нет жилищ, русские солдаты сооружают [156] удобные, приятные и теплые города. Я видел в Молдавии у генералов настоящие дворцы, воздвигнутые или вырытые в земле с необыкновенным искусством. Русские солдаты, привыкали в обращении с топорами, когда еще были крестьянами, все превосходные плотники и с помощью одного только топора производят тонкие и изящные работы из дерева.

Я заметил, насколько русские любят пение; поэтому каждый полк, каждая рота имеют песенников, которых призывают, чтобы почтить гостя, позабавить начальника или отпраздновать праздник. Они составляют в полку отдельную команду и, чем больше их имеют, тем больше этим хвастаются. У меня в полку их более 300. Всякий раз, как я принимаю у себя какого генерала, я устраиваю для него концерт, то-есть оглушаю его при помощи 300 горланов, которые орут ему прямо в уши во все горло, в заключение сокрушаю ему барабанную перепонку духовым оркестром.

Все, что только можно представить себе преувеличенного о количестве кладей в русской армии, настолько мало будет приближаться к истине, что я боюсь представить описание его, которое способно возбудить подозрение в моей правдивости. Я ограничусь тем, что скажу, что многие сержанты имеют по одной и даже по две кибитки, что один подпоручик моего полка имел их шесть и 18 лошадей, что багаж графа Разумовского, который не был самым значительным в армии, состоял из 43 экипажей, и что все это следовало за полком. Таким образом, за отрядом в пять батальонов, в 1.800 человек под ружьем, следует 500 повозок и около 1.500 лошадей. Можно представить себе, какие замешательства, злоупотребления и грабежи происходят от подобного обоза ¹².

Русская кавалерия состоит из тех же людей, что и пехота, даже еще более отборных, более сильных, более высоких и таких же храбрых. Русские лошади сильны и здоровы. Между тем русская пехота превосходна, а кавалерия отвратительна. Причины этого весьма просты, вот они:

1) Кавалерия никогда не упражняется. Я весьма далек от того, чтобы по отношению к пехоте разделять смешное восхищение к тем [157] aligneus d’Esplanade, которые отличаются лишь тою только заслугою, что бесполезно мучают солдат, к тем искусникам, которые, чувствуя свою несостоятельность для существенных сторон военного дела, полагают, что вся суть военного искусства заключается в пустых, настолько же нелепых, насколько и бесполезных мелочных подробностях.

Зимою в кавалерии можно производить лишь одиночные упражнения в манеже, а манеж — вещь почти неизвестная в русской кавалерии. Летом лошади находятся на пастбищах, и по этой причине кавалеристы не объезжают и не учат их.

2) Лошадей дурно кормят; им дают сено и овес только в известное время года. Эта пища не дает им ни силы, ни здоровья; зимою им иногда дают лишь часть установленной дачи овса; полковой командир удерживает в свою пользу часть этой дачи, а другую часть ее часто удерживает командир эскадрона. Сверх того, так как лошади размещаются по деревням, часто отдаленным одна от другой, то полковой командир, еслиб даже и желал, не в состоянии следить за своими подчиненными. Лошади эти, которых кормят подобным образом, не способны совершать длинных переходов и еще менее производить продолжительных атак, не обладая ни силою, ни дыханием, ни привычкою к огнестрельному оружию. Они вовсе не обладают тем быстрым разбегом, тою стремительною силою, тою быстротою движений, которыми должна отличаться кавалерия и которые часто дают ей возможность решать участь сражения.

3) Русские кавалеристы едва умеют держаться в седле; это лишь крестьяне, ездящие верхом, а не кавалеристы, да и как они могут сделаться ими, когда в течение всего года ездят верхом всего 5 или 6 раз.

4) На полковых командирах лежит обязанность ремонта и покупки лошадей, которые не должны служить более известного времени, но полковые командиры иногда увеличивают этот срок вдвое и втрое, и вследствие этого их старые и изнуренные лошади не имеют ни ног, ни зубов.

5) Еслиб даже русские кавалеристы и приобрели навык в верховой езде, то они все-таки никогда не могут иметь самоуверенности, так как кирасиры (никогда не носящие кирас) и карабинеры, равно как и легкая кавалерия, имеют гусарские седла и обуты в короткие сапоги, что не дает им ни посадки, ни выправки.

6) Русские кавалеристы никогда не упражняются в сабельных приемах и едва умеют владеть саблею.

7) Все лошади, без исключения, дурно взнузданы, вследствие чего, [158] если лошадь закусит удила, то всадник не может остановить ее и ни в каком случае управлять ею.

8) Наконец, я полагаю, что в России достаточно быть кавалерийским офицером для того, чтобы не уметь ездить верхом ¹³. Я знал лишь четырех полковых командиров, умевших ездить верхом на своих лошадях: Василия Чичерина, Владимира Чевкина, Алексея Мелиссино и Чесменского. Полковник Алексей Секутьев признавался мне, что когда ему следовало ехать верхом во главе своего полка, то он охотно дал бы десять рублей за то, чтобы быть избавленным от этого. Если все они не настолько откровенны, то они, по крайней мере, настолько же искусны; в России большая редкость, если кавалерийский офицер едет верхом, чтоб сделать визит или совершить прогулку ¹⁴.

Во время походного движения ¹⁵ полка, его ведет один из старых подчиненных майоров; остальные же начальники едут в своих экипажах с своими любовницами.

Вот злоупотребления, делающие русскую кавалерию столь мало достойною уважения. Исправьте эти злоупотребления, покажите пример на нескольких полковых командирах, заставьте остальных быть честными людьми, измените форму и в особенности конское снаряжение, заставьте кормить лошадей, и в два года русская кавалерия сделается одною из лучших в Европе ¹⁶. [159]

Много говорят о доходах русских полковых командиров; но (за исключением России) не знают, в чем они заключаются; я подробно и вместе с тем откровенно и точно расскажу об них.

Самый значительный доход получается от содержания лошадей. В течение известного времени года, когда их держат в конюшне, казна должна доставлять корм для них натурою; но обыкновенно по приказанию начальника или с его согласия провиантские комиссии, чтоб избавить себя от труда производить закупки, отпускают полковым командирам деньги на сено и овес по цене, несколько высшей против цен, существующих в местах, где они находятся, и кроме того платят им за провоз до места расположения конюшен.

Полковые командиры стараются купить по цене меньшей, чем та, по которой им отпускают, а доставку производить на своих собственных лошадях; к тому же овес — это роскошь, которую не соблюдают по отношению к упряжным лошадям, а в случае крайности возможно уменьшить и число установленных казною запряжек, и [160] таким образом можно иметь на 40 или 50 лошадей меньше числа, определенного законом ¹⁷.

Этот доход зависит от местности, в которой стоит полк к от цены на фураж; однако он может быть определен в 5 тысяч рублей для егерского батальона, в 8.000 для пехотного полка и в 15.000 для гренадерского полка.

Эти доходы представляют некоторые неудобства в пехоте, так как дурно кормленные лошади погибают или остаются на пути во время усиленных осенних или зимних переходов; но такие случаи редки и полковой командир может почти везде купить лошадей, если у него недостает их; за то в кавалерии эти же доходы пагубны потому, что они ложатся на эскадронных лошадей, которые, будучи лишены корма и упражнений, не в состоянии вынести похода и производить атаки ¹⁸, как я уже об этом заметил.

Полковые командиры не только стараются уменьшать число своих лошадей и отпускаемого им рациона, но изыскивают еще средства увеличивать определенную цену фуража. Капитан-исправники и городничие (начальники городов) обязаны ежемесячно сообщать о существующих рыночных ценах, и на основании их главнокомандующий определяет цену, которую должны получать полковые командиры; но эти последние и комиссии (как я сказал уже выше) покупают снисходительность этих господ, и они удваивают и утраивают эти цены.

Эти доходы, хотя и общеприняты, являются настоящими мошенничествами, равно как и те, которые получаются от числа солдат, их обмундирования и пищевого довольствия.

1) Полковой командир, не донося верно о числе своих умерших и бежавших солдат, кладет их жалованье себе в карман в течение пяти или шести месяцев, а иногда одного или двух лет.

2) Требуемое полковым командиром из комиссий на обмундирование своих несуществующих солдат и два или три вершка, урезываемые им от солдат, находящихся налицо, составляют ему в скором времени целые склады сукна, холста, кожи и пр., которые служат ему для одевания своих собственных слуг, для обивки [161] своих экипажей, дли одолжения своих друзей или для подкупа городничих; или же наконец он продает их, когда количество их сделалось слишком значительным ¹⁹.

3) Доход от пищевого довольствия солдат отвратителен, но громаден, он может достигать до 12.000 рублей в гренадерском полку. Из вышеизложенного уже видно, что крестьяне кормят солдат и, волею неволею, выдают квитанции; тогда полковой командир, вместо того, чтобы брать из провиантских комиссий муку и другие съестные припасы натурою, получает на покупку их деньги, как видно было уже выше, не покупает ничего, и из этих денег, которые причитаются солдатам, дает им только часть, а остальною делится с ротными командирами, которые, в свою очередь, делятся с фельдфебелями. Все они сообща обманывают солдат и скрывают от них действительно полученную цену. Иногда полковой командир входит в соглашение с солдатами, предлагая им какую-нибудь сумму, или грозя им, если они не принимают ее, выплатить крестьянам все, что им причитается. Этот доход очень преступен и очень опасен; если бы солдаты принесли на это жалобу, то полковой командир лишь с трудом мог бы выпутаться из такого дела.

Но если полковой командир, получив деньги на провиант, может купить его по более низшей цене и раздать его солдатам натурою, то доход этот весьма справедлив и не представляет, как и доход от фуража, никакой опасности.

Я присовокуплю здесь одно размышление, которое сначала покажется парадоксом, но которое, однако, представляется совершенно верным; оно заключается в том, что доходы этих полковых командиров (еслиб они были умеренны), далеко не будучи вредны для пользы службы, явились бы большою экономиею для военной казны и неоцененною выгодою для армии.

Казна отпускает:

1) На покупку упряжной лошади 12 рублей, а она стоит 25 или 30.

2) На постройку повозок восемь и двенадцать рублей, а они стоять 80 или 100 ²⁰.

3) На содержание госпиталя, канцелярии и пр. четвертую часть того, что необходимо, и полковой командир покупает все и [162] удовлетворяет все потребности из своих доходов. Казна требует от него все, а иногда и более, чем бы следовало; но знают, что из за этого он не подаст в отставку.

Если бы у него не было доходов, то он потребовал бы от казны действительную цену всякой вещи, и цена этой вещи была бы громадна. Наконец, полковой командир, отвечая за все, никогда не имеет права отговориться выступить в поход в 24 часа, если это прикажут. Все доводы, которые могли бы внушить ему неохота и лень, оказались бы недействительными, он не смеет ослушаться, выступает в поход и прибывает на место назначения, иногда с трудом, но все-таки прибывает. Если он теряет лошадей, то теряет своих и покупает других; если они были казенные, то он покажет, что их погибло вдвое, донесет, что повозки поломались, пошлет жалобы на комиссионеров и пр. и будет стоять на месте. Сверх того, если казна принимала бы на себя покупку всех этих предметов, она возложила бы это поручение на чиновников провиантских и обмундировальных комиссий, а я говорю и еще раз повторяю, что из всех воров, рассеянных по земле, эти чиновники самые наглые и самые ненасытные.

Наконец, незначительность содержания русских офицеров физически не позволяет им существовать, и были бы вынуждены удвоить их жалованье, если бы не знали, что полковые командиры часто помогают им и кормят их.

Таким образом, в России необходимо и даже выгодно для правительства, чтобы полковые командиры имели доходы для содержания своих полков и своих офицеров, но если доходы превышают 6 тысяч рублей в егерском батальоне, 10 тысяч в пехотном полку и 15 тысяч в гренадерском, и, наконец, 25 тысяч в кавалерийском, то они становятся злоупотреблениями.

Однако, доходы эти в том виде, в каком они существуют, хотя и оправдываемые необходимостью и обычаем, внушают иностранцу на первых порах отвращение, которое всегда и везде возбуждает ложь и воровство, но, мало по малу, благодаря примеру, щекотливость притупляется, и привыкают не краснеть уже более за эти доходы, почитая их вполне необходимыми.

Часто говорили, что русский полковой командир является величайшим вельможею в Европе, и были совершенно правы; после положения главнокомандующего, я не знаю другого в военной среде, которое можно было сравнить с положением полкового командира в России: он неограниченный деспот, богат и уважаем в своем полку, заискиваемый и ласкаемый помещиками, в имениях которых находится, имеет 100 офицеров и несколько тысяч солдат в своем [163] распоряжении, обыкновенно многочисленную и превосходную музыку, все, начиная от мебели до английского экипажа на рессорах, не имеет никакого другого труда, как только приказывать, имеет к своем услугам 300 или 400 упряжных лошадей, которых он может размещать на подставах как для своего собственного пользования, так и для пользования своих друзей, и сверх того имеет возможность делать много добра. Он наслаждается прелестями деспотизма, приятностями изобилия, удовольствием, доставляемым уважением, и может прибавить ко всему этому счастью еще более ощутительное, заслуживать дань признательности; такое положение представляет рай на военном поприще.

Полковые командиры не только могут строить по своему вкусу обоз своих полков, но они изменяют и их экипировку и форму, и в этом отношении стараются превзойти друг друга своим безрассудством. Молодые богатые полковые командиры, приезжая из Петербурга, хотят наделить своих солдат своим изяществом и своими приятными манерами; другие, менее богатые, следуют примеру первых, и все, за исключением нескольких немцев, сохраняющих еще расположение своей нации к порядку и экономии, предаются страшным расходам и притом с таким бесстыдством, что даже те из них, которые не имеют ни малейшего клочка земля, держат открытый стол, содержат великолепные конюшни, изящную прислугу и по прошествии одного года имеют серебряные сервизы, роскошные экипажи, великолепный лагерь ²¹, прихлебателей и любовниц ²², одним словом — всю блестящую обстановку знатного вельможи. Содержание музыкантов, число которых достигает иногда до 200 и мундиры которых расшиты золотом и серебром, обходится в 10 или 12.000 рублей, а что касается до жалованья капельмейстеров, то они обыкновенно оплачиваются лучше генералов.

Эта роскошь ²³, так настойчиво предписываемая обычаем и [164] природною склонностью русских к пышности и расточительности, поглощает все доходы полкового командира, и из них весьма немногие обогащаются и могут устроить свое дело так, чтобы подготовить возможность пользоваться плодами своих сбережений.

III.

Путешествия полковых командиров. — Военная жизнь знатного вельможи в России. — Полковые командиры никоим образом не образуют офицеров. — Что иногда должны переносить полковые командиры. — Сдача полков. — Вызываемые ею затруднения и споры. — Русские обер-офицеры. — Их состав и поведение. — Кадетские корпуса. — Гвардия, ее состав и злоупотребления. — Размышления господина Mailha о поведении и участи зубалтерн-офицеров в России. — Размышления о волонтерах и о находящихся в России иностранцах.

Когда путешествует русский полковой командир, то-есть когда он идет к одному из соседних помещиков или к другому полковому командиру, то можно подумать, что это какой-нибудь государь едет навестить другого. Самые скромные из них везут с собою своих любовниц, трех или четырех прихлебателей, составляющих их двор, пять или шесть офицеров, целый ряд повозок или колясок, пятнадцать слуг и пр. Приехав к своему товарищу, единственная вещь, которую он у него не видит, это его полк; садятся за стол, за игру; ликеры удивительные; закладываются десять банков в фараон, и в это же самое время полковые лошади на подножном корму, а солдаты поют, чтоб позабавить полковых командиров, и не производят учений. [165]

Я не знаю военной жизни, более приятной, чем жизнь знатного русского вельможи или человека, находящегося в фаворе (что в России одно и то же). В молодости своей он делает вид, что служит в гвардии, мундир которой носит и живет среди удовольствий в Петербурге, Москве или за границей; в 25 лет он делается полковым командиром и отправляется царствовать в свой полк и в провинции; в 30 лет он генерал; при первом же сражении, каково бы ни было его поведение в нем, он уверен, что получит награды, которыми осыпают всех этих господ, как храбрых, так и трусов, как способных, так и глупых. Он возвращается домой, украшенный орденами, а также обремененный и деньгами, и милостями, если хотя немного соблюдать экономию, и это он называет посвятить жизнь свою службе отечества ²⁴.

Однако огромная власть русских полковых командиров не распространяется не только на назначение на должности, но даже и на представления к ним (преимущество, которое имели полковые командиры во Франции). Производство в чины делается или должно делаться ежегодно военною коллегиею или дивизионными начальниками, и сержанты производятся в офицеры по старшинству; полковой командир может только представлять сержанта единственно на должности адъютантов, квартирмейстеров и аудиторов.

Но если чиновники и в особенности полковые командиры имеют хотя и очень безнравственную, но зато весьма прибыльную выгоду от доходов, если они, наконец, скажем прямо, привилегированные и безнаказанные мошенники, которыми они вынуждены быть необходимостью, то они ради этой выгоды должны жертвовать своею честью и своею разборчивостью, все допускать, все сносить и не оскорбляться ни делаемыми им предложениями, ни получаемыми ими приказаниями.

Какое есть на свете государство, в котором властелин и начальники имеют право публично и даже в письменных приказах обзывать разбойниками самых почтенных по своему достоинству офицеров без права этих последних ни жаловаться, ни роптать? Это Россия. Я приведу тому лишь один пример.

В 1796 году фельдмаршал Румянцев, испуганный громадностью барышей полковых командиров и не имея ни возможности, ни [166] желания показать пример строгости, употребил против них очень коварную хитрость, и это средство послужило, может быть, лучше коварной злости его характера, чем положительное и строгое приказание.

Он представился, что не получил денег, необходимых на содержание армии, и приказал комиссиям прекратить платежи, а полковым командирам содержать самим свои полки и представить счет в том, что они издержат. Мы оставалась 11 месяцев без всяких получек, так как и я находился в числе этих несчастливцев; некоторые продали свои вещи или заняли под залог своих имений, другие позаимствовали у солдат, и все составили счеты, и надо признаться, двойные против того, что было действительно ими издержано. По истечении одиннадцати месяцев фельдмаршал разослал деньги и следующий приказ: «Получив повеление Ея Величества остановить преступное грабительство и воровство полковых командиров, предписываю, чтобы по всем предъявленным ими счетам было уплачено согласно прилагаемой при сем ведомости; при этом объявляю, что, никогда не изменяя раз мною приказанного, я не приму никаких представлений».

Он определил цену каждому предмету, и эта цена составляла одну треть того, что просили, в действительности меньше той, которая на самом деле была уплачена. Фельдмаршал хорошо знал, что, несмотря на оказанную нам действительную несправедливость, никто не посмеет ни жаловаться, ни требовать правосудия, которое бы открыло, что в России счета полковых командиров могут служить примером для счетов аптекарей всех наций; все смолчали и разорились.

Какая, говорю я, есть в Европе, за исключением России, страна, в которой бы главнокомандующие осмелился отдать подобный приказ? и в какой бы полковые командиры перенесли бы его?

Полковой командир теряет свой полк, когда его производят в генерал-майоры; он может оставить также и ранее, если желает и иногда делает это из расчета, но никогда по своей охоте. Когда оставляют свой полк, то сдают его другому полковому командиру или старшему после себя офицеру, эта сдача настоящей торг, настоящий опекунский счет, и ее можно сравнить лишь с осмотром кладовой лавки покупщиком и продавцом ²⁵. Так как полковой командир получает деньги на все, отвечает за все и все принадлежит ему, то он и должен сдать в хорошем состоянии и заплатить за то, чего нет или что в дурном виде. Немного треснувшая бляха на лядунке, [167] потерянный винтик в ружье представляют собою вещи, за которые полковник, принимающий полк, может потребовать денежную плату или замену их новыми вещами. Но главный пункт составляют лошади; они не должны быть старше 12 лет и должны быть в теле, сильны и пр., а так как обыкновенно половина их перешла за 20 или за 30 лет и не в состоянии более двигаться, то новый полковой командир требует за недостающих лошадей двойную цену против той, которую отпускает на них казна. Таким же образом он поступает и относительно повозок; все эти предметы способны вести к счетам, придиркам и пр. так, что обыкновенно проходит бесконечное время прежде, чем оба полковые командира придут к соглашению, а иногда они никогда к нему не приходят, и начальствующие генералы бывают вынуждены вмешиваться в дело. Полковой командир, оставляющий свой полк, ставит непомерную цену предметам роскоши или удовольствия, составляющим его собственность, например музыкальным инструментам, платью музыкантов, новым экипажам и пр. Полковой командир, принимающий полк, назначает всем этим вещам весьма низкую цену, или же совсем от них отказывается; но обыкновенно последний из них кончает тем, что несколько уменьшает свои претензии; желание командовать полком, надежда пользоваться доходами от него делают его менее требовательным и он принимает полк, принося некоторые жертвы.

С тех пор, как начальники и инспекторы сделались менее строги, а обычай освятил незаконные доходы, все полки, без исключения, находятся в дурном состоянии и, так как полковым командирам, при сдаче полков, приходилось бы много платить своим преемникам, то большая часть их сделалась бригадирами и, приближаясь к роковому моменту, когда они должны быть произведены в генерал-майоры, входят в соглашение с старшим после себя полковником, так как, благодаря другому новому и вредному злоупотреблению, в каждом полку есть по крайней мере два или три полковника, и говорит ему: «мне остается пользоваться еще два года, а вам два года томиться в ожидании потому, что я оставлю за собою полк, если вы не примете того, что я вам предлагаю; но примите мои предложения, и я сейчас же сдам его вам». Последний, чтобы скорее начать пользоваться полком, делает уступки, и бригадир выходить из затруднения, так как для него было бы гораздо труднее совершить сдачу полка, если бы он решился ожидать времени своего производства в чин генерал-майора потому, что тогда новый полковой командир не оказал бы ему уже пощады и потребовал бы от него более в виду того томления, которое ему пришлось испытывать в ожидании полка.

Время сдачи полков является также критическим моментом и [168] для тех полковых командиров, которые не отдали своим солдатам того, что им принадлежит потому, что солдаты, молчавшие до сих пор из боязни, получили теперь возможность жаловаться, и пользуются этим без малейшего стеснения; они все высказывают преемнику, первый долг которого состоит в том, чтобы опросить их о всех несправедливостях какие могли быть сделаны по отношению к ним. Русский солдат никогда не прощает, если ему недодали хотя бы одной копейки, и рано или поздно потребует ее ²⁶. Если претензии громадны, то выпутываются из затруднения тем, что бросают солдатам известную сумму денег, часто меньшую той, которая им следует, но настолько значительную, что она может удовлетворить их и заставить отступиться от остальных своих претензий; или же просят у них милости и взывают к ним о пощаде, как поступил на моих глазах гнусный Иван Владычин, командир Смоленского пехотного полка, некоторые же стращают своих солдат, заявляя, что оставляют полки лишь на время и что снова вернутся и примут их; так именно сделал мой предшественник, граф Иван Разумовский, еще более подлый, чем предшествующий, так как он богат и считает себя вельможею ²⁷. Наконец стараются развязаться с ними с помощью хитрости, обмана, низостей, если же и со всем этим нельзя добиться их согласия, то им платят.

Русских обер-офицеров судят в Европе слишком строго и несправедливо; их изображают самыми дурными красками. Я видел среди их, как видят и везде, некоторых отдельных личностей, не достойных носить мундир; привычка их жить по-солдатски в то время, когда они состоят сержантами, придает им часто тон и привычки солдата; чрезмерная грубость и привычка извлекать пользу из всего и на всем, к несчастью, слишком терпимы в России. Войны против турок, сопровождающие их грабежи, возможность переменять [169] полк, недостаток дисциплины, обычай и мода освятили и заставляют смотреть на многое, как на вещи совершенно обыкновенные, которые в других местах не только не дозволены, но даже неизвестны; но я также встречал между офицерами наиболее известных мне полков людей честных, деликатных, образованных и хорошо воспитанных. Мне приходилось также всюду слышать, что они были настолько же трусы, насколько солдаты их храбры, и что эти последние часто дрались без них; это положительная ложь; я видел русских офицеров во всех опасных случаях, в которых сам находился вместе с ними, подающими пример храбрости и неустрашимости своим солдатам, а этих последних далеко не опережавшими своих офицеров в минуту опасности, а устремлявшимися ей на встречу лишь тогда, когда начальники их указывали им к тому путь под Очаковом, Измаилом и в кровопролитном Роченсальском сражении в 1790 году. Потеря офицерами была пропорционально на одну треть больше потери солдатами, и еслибы я и допустил часть подобного обвинения, то уж, конечно, это не было бы по отношению к русским обер- офицерам, но, может быть, по отношению к некоторым из их начальников. Ничто не может быть менее усерднее, менее неустрашимее, чем русские вельможи и в особенности эта толпа волонтеров из придворных, москвичей и гвардейцев, приезжающих в действующую армию отнимать награды у храбрых офицеров, награды, которые эти последние одни только и заслуживали и которых эти военные куклы так мало достойны ²⁸. Генерал Сергей Львов, который прячется под Измаилом на глазах всей армии; полковник Степан Талызин, которого молодой принц де-Линь ударяет несколькими ударами сабли плашмя, чтобы заставить его идти вперед; полковник Масалов, за которого одинаково краснеют и офицеры и солдаты ²⁹. Вот трусы, которых надо признать к стыду военных. Но эти недостойные воины обвешаны орденами и лентами, тогда как обер-офицер, доставивший честь своей нации, не получает ни наград, ни отличий и, конечно, необходимо, чтоб офицер этот придавал очень большую цену чувству чести и любви к отечеству для того, чтобы служить с такою храбростью и с [170] таким рвением, не имея при том надежды ни на предусмотренное повышение, ни на заслуженную награду, ни на помощь, ни на поощрение, видя дорогу к чинам, крестам и почестям совершенно для себя закрытою, видя, как эту награду, возбуждающую храбрость, раздают настолько же пристрастно, насколько несправедливо и возмутительно, сознавая себя в то же время в постоянном унижении и испытывая дурное обращение и оскорбления со стороны дерзких начальников, которых они имеют часто полное право и основание презирать ³⁰, а в довершение несчастья постоянно видя, как гвардейцы отнимают у них и надежды и чины ³¹.

В России есть несколько кадетских корпусов ³²: 3 в Петербурге [171] и один в Шклове (как это видели выше). Один из находящихся в Петербурге корпусов предназначен для образования армейских офицеров, другой — инженерных и артиллерийских, а третий — морских. [172]

Гвардия составляете позор и бич русской армии; но императрица, которая обязана была ей своею короною, любит ее и потворствует ей ³³.

Офицеры состоят из всего, что есть наизнатнейшего и богатейшего в России, среди высшего дворянства, а сержанты принадлежат к дворянству второстепенному ³⁴.

Вельможи или лица, пользующиеся высокою протекциею, никогда почти не служат в России в обер-офицерских чинах; родители записывают их, в самый день их рождения, сержантами в гвардию; в 15 или 16 лет, а иногда и ранее, они становятся офицерами или по старшинству, или по протекции, живут у себя или в Москве, или в деревне; если же они находится в Петербурге, то лишь едва-едва занимаются службою и, дослужившись до чина капитана, выходят в отставку бригадирами ³⁵ или переходят в армию полковниками; в 20 или 25 лет, они отправляются командовать полками, поправлять там свое состояние, уплачивать свои петербургские долги, царствовать в провинции и выжидать чина генерал-майора, предстоящее получение которого приводит их в отчаяние. [173]

Полагаю, что меня избавят от обязанности обсуждения выбора подобных офицеров и полковых командиров. Во Франции справедливо восставали против злоупотребления, проистекавшего из того, что полки давали неопытным, молодым людям; но эти молодые люди обладали, по крайней мере, хотя каким-нибудь первоначальным военным образованием, хотя какими-нибудь понятиями о службе и жили в гарнизонах; но в России полковые командиры, вышедшие из гвардии, часто не имеют ни малейшего представления о службе в мирное время, и еще менее пригодны для боевой службы. Между тем, почти все полки раздаются подобным образом; на десять полковых командиров приходится, по меньшей мере, 4 или 5 на гвардию и только 5 или 6 на армию. Из этого видно, что армейские штаб-офицеры не имеют почти никакой надежды на повышение; они, действительно, и остаются по 10 или по 15 лет майорами и подполковниками и служат без всякого содержания.

Когда молодой гвардейский офицер не хочет ждать чина капитана, то в чине прапорщика или поручика переходит премьер-майором или подполковником в армию, записывается в один из полков, никогда в него не является, проживает в Петербурге или Москве и выжидает там блаженного чина полковника. Чин этот составляет предмет честолюбия всякого русского офицера, который надеется дослужиться до него, и он один привязывает его к службе.

Не только гвардейские офицеры отнимают большую часть высших чинов у старых офицеров, но еще и гвардейские сержанты отнимают роты у лучших поручиков армии, которые почти никогда не имеют надежды сделаться капитанами.

Каждый гвардейский полк имеет от трех до четырех тысяч сверхкомплектных сержантов, которые почти никогда не служат в своих частях, но живут у себя; каждый год множество из них переводят из гвардии и посылают в армейские полки капитанами; их распределяют по полкам, в которых они вступают в командование ротою, зачастую не видав до этой поры, во всю свою жизнь, ни одного солдата ³⁶. Можно представить себе, что это за ротные командиры: или оглупевшие в своих деревнях, или прожившие в Петербурге в разврате и ничего неделании; неуклюжие мужики или [174] смешные и презренные щеголи — вот капитаны, которыми переполнены русские полки. Поэтому-то хорошие полковые командиры почтя никогда не дают им рот; они оставляют их сверхкомплектными, а командование ротами поручают поручикам и даже прапорщикам.

Но так как особенные дарования или характер некоторых отдельных личностей могут восторжествовать над окружающими обстоятельствами, то скажу, по справедливости, что, несмотря на то, что все препятствует гвардейским офицерам и сержантам быть хорошими солдатами, тем не менее, я видел, что из них вышло несколько превосходных полковых командиров и очень хороших ротных командиров, и прибавлю даже, что лучшие из ротных командиров моего полка служили в гвардии ³⁷.

В России, кроме службы в гвардии, существуют еще и другие способы хватать чины, не служа; самый верный и самый обыкновенный — это причислиться в качестве ординарца или по особым поручениям и т. п. к фавориту; у него, обыкновенно, таких двести или триста человек, и он не знаете из них и половины, но, тем не менее, быстро повышает их по службе. Того же достигают чрез адъютантские должности у генералов; фельдмаршал, например, имеет двух адъютантов, в чине подполковника, и они, по прошествии [175] шести лет, становятся полковниками и получают полки, не выходя до тех пор из конюшни или передней своих начальников.

Наконец, если не желают брать на себя труда добиваться чинов, то их покупают; это удобнее, и цена их у подполковника Ставицкого, состоящего при вице-президенте военной коллегии, графе Николае Салтыкове, определена и всем известна.

В дополнение к сказанному мною выше, приведу несколько строк, извлеченных из сочинения, столько же интересного, сколько и правдивого, об Измаильском походе, написанного одним итальянским офицером Mailha, состоявшем при флотилии генерала Рибаса и игравшим, как увидят, роль в этой достопамятной кампании.

Рассказывая о штурме Измаила, он говорит:

«Я не могу понять, как может русский обер-офицер, проявивший как в этом, так и во многих других сражениях, доказательства изумительной храбрости, действовать с таким усердием, являясь в то же время орудием и жертвою своих начальников, которые отнимают у него плоды этой храбрости и часто не разделяя даже с ним опасностей. Все генералы, полковники и т. п. обращаются с обер-офицерами не только с недостаточным уважением, но даже с презрением.

«На другой день после такого штурма, как например Измаила, этот самый офицер, который бесстрашно подвергал себя неслыханным опасностям, первый взошел на городской вал, видя быть может в то же время, как его начальник (генерал Львов, например) прячется во время сражения и появляется лишь тогда, когда опасность уже миновала, этот самый офицер, говорю я, явится к своему начальнику с величайшею покорностью, едва будет говорить и то только тогда, когда его станут спрашивать и, если он умнее своего начальника, то никогда не будет противоречить глупостям его превосходительства; этот начальник будет употреблять этого офицера для лакейских услуг и будет давать ему поручения, которые тот исполнит беспрекословно. Невозможно постичь эту смесь геройства и низости.

«Порядок, каким распределяют награды после какого-нибудь сражения, еще более способен обескуражить обер-офицеров. Донесения и реляции составляются начальниками; в большей части из этих донесений упоминаются лишь сами начальники и их любимцы; впрочем, донесения эти довольно бесполезны потому, что двор обыкновенно не обращает на них ни малейшего внимания и поступает таким же порядком, который способен отбить всякую добрую охоту: двор награждает по чинам и притом щедро начальников, волонтеров и т. п. [176] без разбора и без внимания (хорошо ли они действовали или дурно) ³⁸. Награждают чин, а не заслугу.

«За Очаков всем чинам до майора включительно был пожалован орден св. Георгия (в этом деле командовал сам князь Потемкин); при назначении наград за Измаил остановились на подполковниках; что же касается до капитанов, поручиков и пр., то эти люди годятся лишь на то, чтоб быть убитыми и выжидать повышения, происходящего (если только соблаговолят это сделать) через два или три года после сражения, и которое совершается тем же порядком, то-есть, без разбора, гуртом и целою массою».

Волонтеры везде неудобны. Во Франции эти молодые люди, почти все вельможи, были преисполнены ревностным усердием и храбростью, а русские волонтеры зачастую весьма жалкие военные. Они бывают двоякого рода; одни из них придворные: камергеры, камер-юнкеры и в особенности гвардейские офицеры; они устремляются в армию, которой не приносят чести своим поведением и которую отягощают своими связями. Они отправляются ловить крест и хватают его, не испытывая при этом, кроме путешествия, никакого другого труда и никаких других опасностей. Если кампания оканчивается штурмом, они делают вид, что находились на нем и требуют себе наград. Так как все они сыновья или двоюродные братья министров или фаворитов, то начальник включает их в свою реляцию. Тотчас же на этих маленьких газетных и будуарных героев сыплятся дождем сабли, кресты, медали.

На штурме Праги в 1794 году находилось 20 или 30 этих господ и все князей, графов и т. п. ³⁹, ни разу не выказавших ревностного усердия, но всегда назойливых, а теперь украшенных знаками отличия, носящих, не краснея, свои ордена и рассказывающих о своих подвигах придворным фрейлинам.

Другие волонтеры из низшего класса еще хуже этих; это прихлебатели, наперсники, а то и просто лакеи фаворитов. У князя Потемкина их было от двух до трех сот человек; ни один из них не видал ни одного ружейного выстрела в течение трех кампаний, и все они получили кресты и чины. Граф Валериан Зубов, брат фаворита, прежде чем сделаться знатным вельможею, не отличался [177] примерным и достойным уважения поведением. Все товарищи его разгульных похождений находились волонтерами в его свите, когда он сделался главнокомандующим, и все дослужились до полковника и стали кавалерами двух или трех орденов; тогда как бедный офицер, храбрый, изувеченный, оставался поручиком и прозябал в нищете.

Большая часть иностранных волонтеров, приезжающих в Россию искать счастья, еще хуже туземных, о которых я только-что говорил, а из числа их французы принадлежат к тем, которые всегда заслуживали наименее уважения. Во Франции пользовались столькими удовольствиями, в ней было столько выгодных средств для всех классов и в особенности для военного, что француз, отправлявшийся в Россию, был наверное презренным искателем приключений. Русские были настолько привыкшими видеть в приезжающих к ним служить французов людей без всяких средств или мало достойных уважения, что им понадобилось очень много времени для того, чтобы убедиться в том, что граф Роже-де-Дама и я были действительно придворными во Франции, богатыми людьми, и занимали высокое положение в армии.

Перевел В. Н. М.

Сообщил Н. Шильдер.

(Окончание будет).

Комментарии

1. Однако, необходимо признать, что если при этом выигрывают по отношению к удобству, в то же время теряют по отношении к внешности. Солдат с остриженными в кружок и не напудренными волосами слишком походит на крестьянина. Я был поражен этою разницею в 1795 году. Когда я прибыл принимать Малороссийский гренадерский полк, то один батальон этого полка был расположен в Дубно вместе с одним батальоном Орловского полка; этот последний батальон, одетый во все новое, был великолепен, мой же оборван и очень не красив и, однако, он выглядел лучше единственно потому, что солдаты были причесаны. Это был единственный полк в армии, имевший прическу; но фельдмаршал Румянцев, бывший его шефом, чрезвычайно любил прусскую прическу и прусскую форму. [(1826 г.). Из этого видно, что в то время, когда я писал заметку, глаза мои, привыкшие к бывшим тогда в употреблении смешным прическам, не могли еще свыкнуться с принятою с недавних пор формою. Теперь же мне даже невозможно понять, как могли мы в продолжение столь долгого времени подчиняться мучению и заставлять себя завивать, помадить и пудрить свои волосы и терять таким образом ради такого смешного занятия по два часа каждый день.

Павел I восстановил старинные прически и привел этим в отчаяние всю свою армию. Александр возвратился к прежней русской форме, принятой теперь во всеобщее употребление.]

2. Необходимо целое столетие на то, чтобы наилучшие установления были везде приняты. Я не постигаю, почему все европейские войска не примут русской формы. В 1785 году военный совет во Франции хотел дать ее хотя части войск, но дороговизна кожи во Франции была причиною непринятия этой формы.

3. (1826 г.). В настоящее время строгость в точном соблюдении формы одежды доведена до крайности. Павел изменил кокарду; теперь она трехцветная; удивительно, что белые кокарды были заменены почти в одно и то же время и деспотом, и республиканцами.

4. В 1796 году в Польше, когда полки оставались 11 месяцев без получки ни жалования, ни продовольствия, полковые командиры были вынуждены, для содержания лошадей своих полков, позаимствоваться в артелях. Я занял от четырех до пяти тысяч рублей у двадцати рот моего полка. Солдаты не только согласились на это, но большая часть рот прислала мне денег больше, чем я просил, и отказалась от моих заемных писем. Когда мне заплатили, я в точности выполнил мои обязательства. Но многие полковые командиры играли на полученные деньги, проиграли их и не уплатили артелям.

5. Мой полк, состоящий из 5 батальонов, имеет артельных около 360 лошадей и до 70 повозок.

6. Не одни только солдаты кормят таким способом своих лошадей. Я утверждаю, что в Польше большая часть офицеров употребляла своих солдат для добывания себе фуража тем же дешевым способом. Многие полковые командиры содержали с таким же удобством своих полковых лошадей. Я никогда не забуду той откровенности, с которою командир Орловского пехотного полка, Степан Голицын, ответил по поводу этого графу Станиславу Мнишек. В 1795 году он стоял с полком в имениях этого магната и приказал украсть у него восемь стогов сена. Граф Мнишек уличил его в этом и явился к нему жаловаться на него же;. Голицын сознался и сказал ему: «Я вам возвращу его, но прикажу украсть сена у других». — «Если так, возразил граф, то оставьте его у себя; я богат; вы же разорите бедняка». Затем они отправились вместе обедать, напились и сделались закадычными друзьями.

7. Подобные вещи происходят в Польше и Малороссии, но в Великороссии этого не бывает.

8. Положение каждой деревни в Польше с 1791 по 1796 год, когда я пишу эти записки, такое же, какое было и в Молдавии в продолжение всей войны, и похоже на город, взятый приступом.

9. Повторяю здесь еще раз, что с великоруссами нельзя проделывать таких шуток.

10. (1826 г.). Большая часть этих злоупотреблений искоренена, но, к несчастью, существуют еще некоторые, и они составляют весьма тяжелое бремя для крестьян.

11. (1826 г.). До Потемкина и в особенности при Румянцеве строгость русских полковых командиров и офицеров была доведена до самой ужасной степени жестокости, в особенности в полках мастеров, желавших сделать танцоров или вольтижеров из бедных крестьян, которых приводили к ним в качестве рекрут. Тогда говорили один из десяти; это означало, что из десяти рекрут удается образовать одного сообразно приказаниям полкового командира, а девять ранее года умрут под палкою. Я видел, как давали до 500 ударов за пустую ошибку, сделанную на ротном ученье. Император Александр приказал смягчить эту жестокость; однако, много еще офицеров позволяют себе их каждый день и даже гвардейцы являются, быть может, более, чем при Екатерине, жертвами строгости своих начальников; но за то они вышколены до такой степени совершенства, что понять это можно, только увидев их собственными глазами.

В 1794 году я видел в Смоленском драгунском полку, во время ученья пехотному строю, как по условленному знаку полкового командира полковника Чичерина, музыка играла польский, а все солдаты танцевали его. Самым ужасным из этих жестоких чудовищ, виденных мною в России, является Василий Л-ъ, долгое время командовавший моим полком; этот человек был настоящий убийца, трус на войне, пед-ст и картежный шулер. Он убил свою первую жену, урожденную княжну Голицыну; я приказал выслать его из моего полка и отдать под суд; но он не понес никакого наказания. В настоящее время он генерал-лейтенант и обладатель очень большого состояния, которое он выманил у своей жены прежде, чем убить, и спокойно живет в Москве. Это может удивить тех, которые не знают, что он самый выдающийся и лучший капрал в армии.

12. (1826 г.) Со времени императора Александра русская армия признала за образец французские войска времен революции, которые имеют наименьшие обозы. Пехотные офицеры и при том даже в гвардии, состоящей преимущественно из сыновей вельмож или богатых людей, носят на спине в ранце весь свой багаж. Генералы имеют лишь по два или по три экипажа, полковые командиры по одному, и армия сделалась самою подвижною в Европе.

13. Вообще, за исключением казаков, которые превосходно ездят верхом по-своему, нет страны, где бы ездили хуже верхом, чем в России; между тем прекрасная конюшня составляет весьма распространенный предмет роскоши. Вельможи, полковые командиры имеют обыкновенно громадное количество превосходных лошадей турецких, арабских, английских, польских, за которых они платят очень дорого, часто их осматривают, но никогда на них не ездят.

14. В 1795 году кирасирский полк военного ордена проходил в 15 верстах от Дубно, в котором я стоял с своим полком. Герцог Ришелье, сверх-комплектный полковник этого полка, отправился верхом, чтоб посетить меня; такое необыкновенное решение и такой сверхъестественный труд привели его бригадира, Михаила Миклашевского, и остальных офицеров его полка в общее и в то же время комическое изумление. Ни как не могли понять, как мог полковник дать себе труд проехать пятнадцать верст верхом для того, чтоб повидать своего друга и как он не взял с собой двух или трех колясок и столько же кибиток, потому что именно таким способом путешествуют эти господа.

15. Оставляя это место автора нетронутым, редакция не может не заметить, что автором наложены слишком густые краски. Здесь не место входить в подробности, но можно указать, что уже в семилетнюю войну наша кавалерия с успехом боролась против кавалерии Фридриха II.

16. (1826-1827 гг.). Что и случилось, произошел полный переворот, состоялись все указанные здесь перемены, и в настоящее время русская кавалерия действительно является одною из лучших в Европе. Русские офицеры настоящие ездоки, и между ними есть много даже кавалеристов (что совсем не необходимо и может быть даже неудобным на войне). Иногда ездок умеет сдержать свою лошадь в то время, когда ей следовало бы позволить нестись. Принц Генрих Прусский, увидав маневры французского корпуса жандармов, составленного, обученного и командуемого г. д'Антишаном, сказал: «это слишком», и он был прав. Красота кавалерийских лошадей сделалась в России слишком роскошною и, осмелюсь сказать, даже неприятною. За лошадь платят от 400 до 500 и даже до 1.000 рублей. Лошадей этих слишком хорошо кормят, слишком хорошо холят и отводят им чересчур хорошее помещение, почему они и страдают, когда им приходится стоять на бивуаках и переносить лишения. Я не говорю уже о кирасирских лошадях; эти полки должны быть спрятаны в ящик и выходить оттуда лишь для одержания победы в сражении, что случается один раз во сто лет. Но лошади легкой кавалерии должны быть приучены переносить великие непогоды во всех климатах и закалены в трудах, а они к этому не способны. Таким образом видно, что если в настоящее время русская кавалерия и грешит в чем-нибудь, то это излишним совершенством. Теперь она самая искусная в маневрировании, чем какая-либо другая кавалерия в Европе, и образование офицеров и солдат стоит на одном уровне с ее красотою и выправкою. В последней войне против Наполеона она отличилась так же, как и пехота, и в настоящее время ни в чем ей не уступает; однако начальников ее можно упрекнуть в слишком большой заботливости, которую они проявляют по отношению корма своих лошадей. От этого иногда страдает быстрота экспедиций. Командир кавалерийского полка не может устоять против стога сена, который попадается ему на дороге.

17. Если полк квартирует в такой местности, в которой командир его может в 24 часа и в случае непредвиденного похода купить 200 и 300, упряжных лошадей, то он может не иметь в полку этого числа, и тогда доходы его громадны.

18. Некомплект лошадей представляет еще более нетерпимое злоупотребление, и часто кавалерийский полк имеет на 300 лошадей менее определенного числа; но злоупотребление это доставляет командирам кавалерийских полков 25, 30 и даже 50.000 рублей дохода.

19. Граф Иван Разумовский, мой предшественник по командированию Малороссийским гренадерским полком, при сдаче полка, продал сена на 10 000 рублей; я должен был потребовать от него эту сумму и сукно.

20. (1826 г.). В настоящее время отпускают гораздо больше, но цена лошадей и экипажей также соразмерно увеличилась. Хорошая упряжная лошадь стоит теперь от 80 до 100 рублей, а повозка от 300 до 400.

21. Лагерем полкового командира называют собрание палаток, домиков (переносные дома, обитые внутри дорогими материями и в которых можно найти поставцы, мягкие кресла, диваны и другую мебель красного дерева), калмыцких кибиток (переносные жилища сибирских кочевых народов, сделанные из решетин, покрытые материями и имеющие конусообразную форму). Название лагеря нисколько не противоречит настоящему значению этого слова, так как предметы роскоши полкового командира занимают иногда более пространства, чем самый лагерь его полка.

22. Все офицеры в России имеют их и часто кончают тем, что женятся на них. Полковые командиры и начальники дают приданое за своими устаревшими любовницами и выдают их замуж за бедных офицеров.

23. Я мог бы привести сотню примеров подобного рода, но ограничусь пятью из них, которые позволят судить как об остальных, так и недостаточной точности русского обмундирования.

1) Генерал Степан Апраксин, будучи командиром Киевского пехотного полка, расположенного в Петербурге, одел весь свой полк в тонкое сукно и нанял иностранцев лакеев, переодел их в солдат и расставлял их часовыми на наиболее посещаемых гуляньях, приказывая им распевать по-французски и по-итальянски для того, чтобы заставить думать, что солдаты его полка знали оба эти языка.

2) В 1795 году командир Козловского пехотного полка Иван Бибиков дал своему полку узкие шаровары, полусапожки со шнурками, короткие куртки, вышитые жабо и галстуки с черно-белыми бантами, а на киверах своих гренадер приказал поместить свой герб вместо вензелевого изображения имени императрицы, которое должно было быть на них.

3) Граф Финш, командир Гамбургского кирасирского полка, имел походный театр и труппу актеров, набранных среди солдат.

4) Бригадир Федор Апраксин, командир Кинбургского драгунского полка, возил в своем обозе громадное золоченое судно для того, чтобы давать на нем серенады проездом через реки.

5) Граф Лев Разумовский дал своему Малороссийскому гренадерскому полку кивера из медвежьего меха французского образца.

24. (1826 г.). Все вышеизложенное была сущая правда; но русский молодой офицер, который прочтет это описание роскоши и образа жизни полкового командира времен Екатерины, подумает, что он читает сказку из тысячи и одной ночи. До такой степени все изменилось в русском военном быте: обычаи, привычки, уставы, законы, нравы, что не хочется даже давать веры тому, что старые генералы, как они утверждают, видели своими глазами.

25. (1826 г.). При сдаче полков происходит то же и в настоящее время; и теперь полковой командир, принимающий полк, даже еще более строг чем в прежнее время, так как вследствие строгости службы, он не имеет более ни надежды, ни уверенности оставаться долго на месте.

26. Я могу привести тысячи тому примеров, но ограничусь одним. Один офицер моего полка, некто Стойков, был еще сержантом при осаде Очакова. После разграбления города, он увидел у одного солдата турецкий нож, сторговал его и купил за 50 копеек, но, не имея при себе денег, обещался отдать на другой день; потом он забыл об них. Восемь лет солдат молчал. По прошествии этого времени солдат этот был уволен в отставку и перед уходом из полка потребовал выдачи этой суммы. Я призвал офицера, который сначала не понимал, о чем я хотел говорить; но когда солдат напомнил ему обстоятельства дела, то он признал долг и уплатил его.

27. Когда я спрашивал солдат моего полка о графе Иване Разумовском, то гренадеры 2-й роты сказали мне: «Мы имеем тысячи претензий, но лишь бы Бог взял его от полка, и мы отказываемся от всего, если от него избавимся». Этот Иван Разумовский был настоящее чудовище.

28. (1826 г.). Это была совершенная правда в 1790 году, но не в настоящее время. Молодые русские вельможи и гвардейские офицеры в последние войны представили завидные примеры рвения и отваги и с таким же усердием разделяли все те лишения, какие налагались и на остальных офицеров армии недостатком состояния и весьма разумными уставами императора.

29. (1824–1826 гг.). И теперь еще некто Колюбакин, Палицын, Сергей Желтухин. Последний из них тем не менее генерал-лейтенант и начальник дивизии.

30. Невозможно иметь понятия об обхождении русских начальников с своими подчиненными; француз, англичанин выказывают своим конюхам более доброты и вежливости, чем зачастую русский полковой командир прапорщику своего полка.

31. (1826 г.) Всего этого более уже не существует, за исключением злоупотреблений при производстве в чины в гвардии.

32. (1824–1826 гг.). В прежнее время воспитание в этих учебных заведениях было очень хорошее и тщательное, и из них вышла большая часть генералов, офицеров генерального штаба и артиллерии, отличившихся в армии. Фельдмаршал Румянцев начал в них свое поприще. Но с тех пор, как император Павел возымел несчастную идею подчинить эти корпуса великому князю Константину, бесполезные ружейные приемы и самая бесполезная фронтовая выправка сделались единственными науками этих несчастных детей. 14 и 15 летними выпускали их из этой ефрейторской школы, в которой они не получали ни малейших познаний, и они не приносили пользы ни своим полкам, ни своей родине.

В царствование Екатерины начальниками этих корпусов всегда бывали самые достойные в армии генералы и по своему рождению, или по своим заслугам. Заслужившим наибольшую признательность России своим образом воспитания и преподавания всех наук молодым людям, порученным его попечениям, был, несомненно, престарелый граф д'Ангальт, родственник императрицы; это в его управление образовались лучшие ученики кадетских корпусов, и Россия насчитывала очень хороших генералов, вышедших из этих учебных заведений.

В царствование императора Павла престарелый граф Ферзен состоял некоторое время директором 1-го корпуса, но его подчинили великому князю, и этот достойный уважения воин, слишком гордый и слишком честный для того, чтобы скрывать свои чувства, не мог привыкнуть к зависимости которая претила его благородной гордости, — он подал в отставку. Павел пожелал узнать причину такого решения; граф Ферзен отвечал ему: «что могу я сделать для кадетского корпуса? я стар; подо мной дети, и надо мной дети; это мне не подходит». Он получил свою отставку.

После него великий князь в двух директорах кадетских корпусов, указанных им на эти должности, нашел лиц, всего менее достойных подобного доверия.

Генерал-майор Клингер, директор первого корпуса, немец, грубый, неотесанный, корыстолюбивый, сверх того отличался опасными принципами для воспитания подданных неограниченной монархии. Он был наглый порицатель правительства и заклятый якобинец.

Директор второго корпуса, генерал-майор К-м-ль, был гусаром и лакеем у генерала Апраксина. Этот последний в молодости своей, из прихоти, держал громадного роста гусаров, которые должны были стоять на запятках его экипажа, в числе их он имел двух, которые оба назывались Михайлами; сделавший из них впоследствии необыкновенную карьеру, хотя также очень высокий, но все-таки ростом ниже своего товарища, получил название маленький Михайло и сохранил это прозвище, так как не имел ни роду, ни племени.

К-м-ль оставил генерала Апраксина и получил место артиллерийского унтер-офицера при генерале Мелиссино, бывшем до него директором 2-го корпуса; затем он дослужился здесь до офицера и последовательно в царствование Павла был произведен в полковники, генерал-майоры и наконец был назначен директором этого корпуса. Сначала он ввел в корпусе фронтовые ученья, а за то, что научил нескольких офицеров трем или четырем сумасшедшим кривляньям и построениям, невыполнимым во время войны, хвастался тем, что образовал русскую армию. Все, что могут породить грубость и невежество, все это соединялось в нем, предназначенном, однако, для воспитания русского дворянства и образования для России генералом. Но он был любимцем графа Аракчеева, был любим великим князем Константином и, что еще более удивительно, был в большой милости у императора Александра, как и его сын.

При этих двух директорах в обоих этих корпусах не было уже более ни преподавателя, ни профессора, достойных уважения, которые были бы в состоянии бороться с пагубными принципами своих начальников и давать хоть какое-нибудь образование воспитанникам. Клингер и К-м-ль предпочитали таким преподавателям жалких авантюристов, обнищавших иностранцев, воспитанных в передних, которые довольствовались незначительным содержанием, и молодые люди выходили из этих корпусов без малейшего знания какой-либо науки, не зная ни одного иностранного языка и даже не зная, как следует, своего собственного.

Граф Коновницын сменил этих двух немцев; он имел под своим начальством все кадетские корпуса, равно как и пажей и дворянские батальоны (дворянский полк), и имел полную возможность установить лучший порядок; но умер слишком рано; он был очень удачно замещен генералом Кутузовым; можно было надеяться увидеть, в управление этих двух начальников, кадетские корпуса вновь призванными к своему первоначальному назначению, еслиб они могли восторжествовать над этой безрассудною чрезмерною страстью к парадам и ученьям; но на экзаменах занимаются лишь ружейными приемами; если они совершенны, то все хорошо; но если им не посвятили трех четвертей занятий, то воспитание не достигло своей цели.

33. (1826 г.). Император Александр однако, не баловал их, а император Николай еще менее.

34. (1826 г.). Со времени Петра Великого до царствования Екатерины II командирами гвардейских полков, подполковники и майоры (одна императрица была полковником каждого полка) выбирались среди первых лиц империи или из числа наиболее знаменитых генералов; они пользовались в командуемых ими полках самым справедливым и вполне заслуженным вниманием и уважением.

Павел I и Александр следовали другой системе. Они поручали гвардейские полки людям незнатного происхождения, не заслужившим уважения, не обладавшим военными талантами, но более искусным на парадах, чем старые генералы, умевшие лишь предводительствовать армиями и выигрывать сражения; таким образом эти полки часто имели своими командирами весьма печальных командиров.

Александру пришлось раскаяться в этой слабости, и история в его излюбленном Семеновском полку должна была открыть ему глаза на опасность вручать свою жизнь в недостойные руки. Он поручил этот полк Николаю Шварцу, сыну немецкого ремесленника в Москве последнего разбора. Этот человек прославился тем, что заставил один из гренадерских полков маршировать босиком по вспаханному полю и по камням. Видели, как он в то время, как его полк шел в сражение, ложился на спину на одном из его флангов для того, чтобы видеть, выровнены ли в одну линию все подошвы солдат, и он не единственный, который подал подобный пример усердия и таланта к важным сторонам военного искусства.

35. Хотя гвардейские офицеры, пока служат в гвардии, в действительности состоят только одним чином выше офицеров армии, но они становятся двумя чинами выше их, когда переходят в армию.

36. В деле под Варшавою в 1794 году Сибирский гренадерский полк потерял 2.000 солдат и 30 офицеров и в том числе 8 капитанов. Пережившие это сражение поручики, которые прозябали в своем чине 10 или 12 лет, рассчитывали, что они наконец получат повышение; но они остались поручиками, а для командования освободившимися ротами прислали 8 гвардейских сержантов.

37. (1826 г.). Я сказал уже выше и повторяю здесь еще раз из желания воздать дань справедливости, что гвардейские полки в настоящее время так же храбры, как хорошо дисциплинированы; теперь это вероятно цвет русской армии; но она все еще продолжает оставаться бичом последней и даже большим, чем во времена императрицы Екатерины; тогда гвардия состояла лишь из четырех полков, составлявших десять батальонов и 5 эскадров, и не имела под ружьем более 6.000 человек. В настоящее время в гвардии 18 полков или батальонов, из которых 8 кавалерийских (в том числе конных пионеров и громадная артиллерия). В общем численность ее достигает 60.000 человек, а если к этому прибавить 12 гренадерских полков и два полка кирасирских императора и императрицы, которые, благодаря преимуществам и предпочтению, приравнивающим их к гвардии, составляют также в некотором роде гвардию, то в итоге получится 90.000 привилегированных солдат, что непомерно и выходит из пределов всякой пропорции по отношению к остальной армии, как бы она ни была громадна. Для того, чтобы набрать этих гренадер и гвардейцев, ежегодно выбирают в армейских полках самых красивых и лучших солдат. Этим ослабляют и обезображивают армейские полки и приводят в сокрушение их командиров и офицеров.

В прежнее время считали большим злоупотреблением то, что из десяти полковников, получавших полки, 4 или 5 назначались из гвардии; в настоящее время злоупотребление это еще увеличилось пропорционально с численностью гвардии, и я могу утверждать, что теперь три четверти полковых командиров назначается из гвардии.

38. После сражения при Мачине генерал Кутузов, который заслуживал быть преданным суду, был награжден наравне с генералом Сергеем Голицыным, который вел себя в этом деле превосходно.

39. Между прочим маленький князь Голицын, настолько же преисполненный пороками, насколько и глупостью.

Текст воспроизведен по изданию: Русская армия в год смерти Екатерины II // Русская старина, № 4. 1895