БОШНЯК К. К.

РАССКАЗЫ СТАРОГО ПАЖА О ВРЕМЕНИ ПАВЛА I,

записанные сыном пажа.

Покойный отец мой — Константин Карлович Бошняк — принадлежал к небогатой дворянской семье, родоначальник которой выехал в Россию при Петре Великом. Подобно множеству фамилий, предстояло и нашему роду, в среде которого не было ни богатых, ни сколько нибудь знатных людей, пребывать в совершенной неизвестности и вести ту же крайне скромную жизнь, которую ведем мы, последние потомки и без того неважного, хотя сравнительно с нашими предками — все таки захудалого рода. Тем не менее обстоятельства сложились так, что многие представители нашей негромкой фамилии принимали некоторое, и отчасти довольно видное участие в событиях русской истории последнего времени. Так прадед мой, заурядный гарнизонный полковник и саратовский коммендант в эпоху Пугачевского погрома, сделался известным русскому читающему люду, благодаря гениальному перу Пушкина, посвятившему две странички описанию ссоры упрямого служаки с знаменитым Державиным. Дед мой, воспитанный на счет известного Бирона в Митавской гимназии, Карл Иванович Бошняк ¹, русский и православный, хотя и носивший немецкое имя по семейным, ни для кого из посторонних не интересным обстоятельствам — был в числе кавалеров, сопровождавших в Данию Брауншвейгскую фамилию. Связи, им сделанные в это путешествие, и родство с некоторыми Курляндскими родами, получившими силу и значение при дворе императора Павла, помогли ему по прибытии в Петербург, куда он почти совсем раззорившись приехал искать службы — поместить двух сыновей (из них — один был мой отец) несмотря на свой небольшой чин — в Пажеский корпус.

Отец мой вступил в это заведение, походившее более на [213] частный пансион, чем на военное училище, в тот самый год, когда из него вышел И. Ф. Паскевич (будущий фельдмаршал, князь Варшавский). В памяти моей остались некоторые рассказы из того времени, особенно об ужине в Михайловском замке в вечер, предшествовавший воцарению императора Александра І-го. Часть этих рассказов я, с позволения редакции «Русской Старины», постараюсь передать неискусным пером моим — ее читателям.

В ту пору в Пажеском корпусе воспитывалось гораздо менее ста человек, и самый корпус помещался в Миллионной улице в каком-то неказистом казенном или частном помещении. У пажей были свои дядьки из крепостных людей, которые им прислуживали, мыли малолетних господ своих в бане, чистили им платье и т. п. Ученье в корпусе шло плохо; военные науки и математику в самом скромном объеме преподавал К. Ф. Клингенберг (бывший потом директором Павловского Кадетского корпуса), прочие преподаватели были еще того менее замечательны, и если обращалось в научном отношении какое нибудь внимание-так это на изучение иностранных языков, в особенности французского, которым покойный отец мой владел в совершенстве. Главнейшим делом и обязанностью пажей — было прислуживать во дворце императорской фамилии и ее гостям, особенно за вечерним столом.

Для этого пажи разделялись на очереди, и те, на долю которых выпадала подобная честь, освобождались в тот день от классных занятий, в замен чего они отправлялись в отдельную комнату, где ожидал их парикмахер. С помощью плохой поммады и муки, они выходили оттуда напудренными, с туго заплетенными косичками, в которые вплеталась тонкая проволока и с особенной прической висков, носившей название ailes du pigeon. Затем мальчиков, не смевших пошевельнуться, чтобы не испортить мудренаго головного убора, облекали в французские кафтаны и в шелковые чулки, и в этом виде сажали без шляп в глухую придворную карету, доставлявшую их во дворец. Там в столовом зале, украшенном картинами батальной живописи и довольно слабо освещенном канделябрами с восковыми свечами, был уже накрыт ужин.

Не смотря на известную всем воздержность в пище императора Павла, стол убирался великолепно, и в особенности изобиловал десертом. Пажи становились около него, впереди придворных лакеев, и в руки каждому из них давали по тяжелой серебряной тарелке, обвернутой в салфетку, а для того, чтобы они знали [214] каким образом держать ее и подавать на стол, делались в корпусе предварительные репетиции.

Ровно в девять часов вечера двери из внутренних аппартаментов растворялись, и император в сопровождении императрицы, наследника престола и прочих лиц императорской фамилии с их воспитателями графом Строгановым и княгиней Ливен — вступал в зал. Он шел обыкновенно впереди всех под руку с императрицей, и только однажды, когда в Петербург приехал шведский король, уступил это первенство своему гостю, следуя непосредственно позади его ². Грозно кругом оглядываясь и фыркая во все стороны, он отрывистым движением снимал с рук краги, которые вместе с шляпой принимал от него дежурный камер-паж. Император садился за стол, имея по правую руку свою августейшую супругу, а по левую — великого князя Александра Павловича. Прочие приглашенные собеседники чинно занимали приготовленные для них места. За столом царило глубокое молчание, прерываемое иногда государем да графом Строгановым, дерзавшим под час даже вступать в спор с грозным повелителем. Случалось, что когда государь был в особенно хорошем расположении духа — к столу призывался придворный шут (существовало и такое звание) Иванушка, изумлявший иногда самого Павла смелостью своих речей. Этот Иванушка был отличным орудием для лиц, которые хотели обратить на кого нибудь гнев или милость монарха. От себя обыкновенно он ничего не вздумывал, но как попугай повторял выученное, при чем при вопросе — от кого он слышал какую нибудь через чур смелую выходку — указывал не на тех, кто таковой его действительно научил, а на лиц, об которых его учители нарочно запрещали ему говорить, зная наверно, что их-то именно он и назовет.

Однажды государь, выслушивая далеко не глупые ответы на вопрос: «что от кого родится» обратился к Иванушке:

— «Ну, Иванушка, а от меня что родится?»

Шут, нимало не оробев, бойко отвечал: [215]

— «От тебя, государь, родятся чины, кресты, ленты, вотчины, сибирки, палки, каторги, кнуты......»

Разгневанный этим ответом император приказал немедленно заковать бедного шута в кандалы и наказать палками. С трудом могли его умилостивить, и все ограничилось лишь тем, что удалили дурака из Петербурга ³.

По окончании ужина, государь пред тем, чтобы удалиться во внутренние покои, осматривал пажей, и сняв со стола вазы с остатками конфект и бисквитов, бросал таковые в дальний угол зала, видимо забавляясь как мальчики, толкая и обгоняя друг друга, старались набрать как можно более лакомств. Двор успокоивался в то время очень рано, и когда пажей привозили в корпус, то на корпусных часах было обыкновенно десять.

Отец мой не был очевидцем припадков гнева, столь страшных у своеобычного государя, но хорошо помнил событие, по поводу которого, по всем соображениям, следовало ожидать такого припадка. Между тем вопреки всеобщим ожиданиям дело окончилось благополучно.

На Адмиралтейских эллингах строился корабль «Благодать» и император со многими членами двора пожелал лично находиться при его спуске; огромное судно, сдвинувшись с стапелей, остановилось на пол-пути и не погрузилось в воду. Все ожидали беды для строителей, но вышло иначе: государь совершенно равнодушно сам рассказывал об неудаче, извинял ее, объяснял причины, при чем высказывал мнения, доказывавшие его знакомство с морским делом.

Другой памятный для отца эпизод относился к ужину во дворце в вечер, предшествовавший внезапной кончине Павла Петровича, который, сидя за столом, был очень весел, чему-то много смеялся и беспрестанно перешептывался с сидевшим с ним рядом великим князем Александром Павловичем. Это необыкновенно веселое расположение духа государя обратило на себя внимание даже мальчиков-пажей, и один из них — Зайцев, обратясь после ужина к отцу, сказал ему: [216]

— «Заметил-ли ты Бошняк, как государь шептался с наследником? Точно он ему царство передавал!»

Неосмысленные слова ребенка оказались пророческими. Едва успели пажи освободиться от неудобного придворного костюма и заснуть на своих перинах, как в корпусе произошло какое то странное движение. Ходившие по корридору офицеры в полголоса передавали один другому известие, что государь внезапно скончался. Разбуженные мальчики бросились к окнам, в которые брежжился рассвет: на улице шпалерами расставлены были солдаты, и ходившие между рядами священники приводили их к присяге новому государю.

Чрез два дня пажей, уже с отрезанными косами, повезли во дворец поклониться телу императора. Он лежал в своем гатчинском мундире, а лицо было закрыто огромной треугольной шляпой.

Придворная жизнь пажей кончилась. К придворному столу в самых торжественных случаях стали призывать одних камер-пажей, которые становились за креслами императора и императриц лишь для парада. Молодой государь нашел, что сыновьям почетных дворян не прилично выполнять обязанности придворных лакеев. «Мы», рассказывал мне отец, «не были так щекотливы относительно своего дворянского достоинства, и с горечью вспоминали о пропавших для нас бесследно дворцовых лакомствах».

Оканчивая этот рассказ, я могу заверить лишь в том, что он передан верно. А действительно-ли все происходило так, как здесь написано — ручаться не имею права: может быть старику изменяла память при воспоминании о давних событиях.

А. К. Бошняк.

1-го октября 1880 г.
г. Нерехта.

Комментарии

1. В «Русской Старине», изд. 1874 г. том IX, воспроизведены были снятые им силуэты с членов несчастной Брауншвейгской фамилии, при чем дед назван лекарем. Могу утвердительно сказать, что он лекарем никогда не был, хотя может быть и носил это звание между лицами, сопровождавшими сестер Иоанна Антоновича в Данию. — Ал. Б.

2. Гордый император умел быть любезным, когда того хотел. Так отец рассказывал мне, что, въезжая в Москву пред коронацией, — Павел, сидя верхом на лошади, сделал весь путь от Тверской заставы до Кремля с обнаженной головой, из вежливости к приветствовавшему его народу. Но он-же, заметив, что выездная обстановка многих Московских тузов лучше и щеголеватее придворной — запретил частным лицам ездить цугом, и иметь при экипажах гайдуков и скороходов. — А. Б.

3. Шута этого впоследствии хорошо знали в Москве, где он коротал дни свои в доме известной красавицы Настасьи Воиновны Нащокиной. Пользуясь положением «невменяемости», он часто заставлял гостей своей хозяйки глотать самые горькие пилюли, и притом всегда при большом обществе. — А. Б.

Текст воспроизведен по изданию: Рассказы старого пажа о времени Павла I, записанные сыном пажа. // Русская старина, № 1. 1882