Потребность в такой публикации существовала давно, еще с первых шагов отечественной историографии Крестьянской войны 1773-1775 годов. Вспомним А. С. Пушкина, первого историка восстания Пугачева, который тщетно пытался пробить стену чиновничьей бдительности, разыскивая по столичным архивам запретные тогда материалы московского следствия по делу Е. И. Пугачева, и просил у Николая I и шефа жандармов А. X. Бенкендорфа разрешения составить краткую выписку из этого дела. “если не для печати, то по крайней мере для полноты моего труда, без того не совершенного, и для успокоения исторической моей совести” ¹. С конца 1850-х годов, когда частично были сняты цензурные ограничения с публикации архивных материалов об этом движении, в печати появились отдельные документы о следствии и судебном процессе над Е. И. Пугачевым ², но они не давали полного и систематического освещения темы. Не нашли глубокого отражения эти вопросы и в монографии Н. Ф. Дубровина “Пугачев и его сообщники” (СПБ. 1884). Автор этого крупнейшего в дореволюционной историографии исследования восстания ограничился лишь кратким обзором хода и результатов следствия и суда над Е. И. Пугачевым и его соратниками. Не подвергались детальному изучению рассматриваемые вопросы в научной и популярной литературе советского времени; не уделялось необходимого внимания и публикации источников по этой теме. Даже в фундаментальном издании документов о Крестьянской войне 1773 -1775 гг., предпринятом в 1920-х годах Центрархивом и реализованном в сборнике “Пугачевщина” (тт. I- III. М.-Л. 1926-1931), не нашлось, к сожалению, места для основных материалов следствия и суда над Е. И. Пугачевым. Частичным восполнением пробелов в издании документов по этой теме является воспроизведение московского допроса Е. И. Пугачева в журнале “Красный архив” (т. 69-70. М. 1935).

Настоящая публикация, не претендуя на полный охват сохранившихся в архиве материалов по данной теме, имеет целью дать лишь основные документы о следствии над Е. И. Пугачевым (в Яицком городке, Симбирске и Москве в сентябре — декабре 1774 г.) и о судебном процессе, состоявшемся в Москве 29-31 декабря 1774 года. Предлагаемые материалы важны не только для освещения этих событий, — они являются первостепенным источником для биографии Е. И. Пугачева и для истории руководимого им народного восстания. Особенно ценны допросы Е. И. Пугачева, представляющие собой своеобразные мемуары, записанные с его слов следователями. Производя дознание, [125] следователи меньше всего думали о будущих задачах историографии, — они руководствовались весьма утилитарными целями следствия. Но в их протокольных записях сквозь наслоения официальной фразеологии проступает подлинная история в том виде, как она запечатлелась в феноменальной памяти Е. И. Пугачева, помнившего подробности множества событий, сотки имен видных деятелей и рядовых участников восстания. Само собой разумеется, что при использовании судебно-следственных материалов по делу Е. И. Пугачева необходимо учитывать их происхождение, принадлежность к лагерю врагов восстания, пытавшихся в тенденциозном свете представить и роль вождя восставшего народа и деятельность самих народных масс. Следует помнить, что С. И. Пугачев вынужден был давать показания, находясь в руках опытных тюремщиков, не пренебрегавших ни пытками, ни другими средствами насилия, запугивания и психологического воздействия. Е. И. Пугачев, твердо и мужественно державшийся при застеночных и публичных допросах, под нажимом следователей иногда давал вымышленные показания, от которых позднее отказывался, уводя следствие в сторону. Поэтому нужна максимальная осторожность в пользовании следственными и судебными материалами по делу Е. И. Пугачева, их контроль и взаимопроверка документальными источниками иного характера и происхождения (документы повстанческого штаба, актовые материалы, военная и правительственная переписка, а также мемуарные свидетельства). Только при подобном подходе к использованию материалов следствия и суда над Е. И. Пугачевым удастся установить их истинную ценность.

Напомним основные события, связанные со следствием и судом по делу Е. И. Пугачева. После окончательного разгрома повстанческих отрядов в битве у Солениковой ватаги под Черным Яром 25 августа 1774 г. Е. И., Пугачев перебрался с остатками своих войск на левую (луговую) сторону Волги и укрылся в заволжских степях. Вскоре ои пал жертвой заговора своих бывших соратников — казачьих старшин с Яика. Спасая себя, они 8 сентября арестовали Е. И. Пугачева у реки Малый Узень, а 15 сентября привезли его в Яицкий городок и доставили к начальнику отделенной секретной комиссии гвардии капитан-поручику С. И. Маврину, производившему следствие по делу о восстании яицких казаков в 1772 г. и об участии их в Крестьянской войне. Этот следователь по делу Е. И. Пугачева был весьма любопытной фигурой среди других чиновников следственных комиссий. Еще в мае 1774 г., подводя итоги следствия над сподвижниками Е. И. Пугачева, захваченными в плен под Оренбургом, он на свой страх и риск, вразрез с мнением секретной комиссии, единственный осмелился подать Екатерине И донесение, в котором утверждал, что Крестьянская война была вызвана не “буйством своевольной черни”, а невыносимыми условиями жизни трудового народа ³. Встретившись лицом к лицу с Е. И. Пугачевым на допросах 15 и 16 сентября 1774 г., он проникся невольным уважением к вождю восстания, державшемуся с большим достоинством и мужеством, и это, безусловно, отразилось на материалах первого допроса Е. И. Пугачева. Следствие в Яицком городке продолжалось лишь одни сутки. Е. И. Пугачева должны были отправить для дальнейшего следствия в Симбирск, где его ожидали генералы П. С. Потемкин и П. И. Панин.

1 октября Е. И. Пугачева под конвоем команды во главе с А. В. Суворовым доставили в Симбирск, где его в течение пяти дней пристрастно допрашивали П. С. Потемкин, начальник секретных следственных комиссий, и граф. П. И. Панин, командующий карательными войсками правительства. При допросе эти сановные следователи пытались сломить волю и мужество Е. И. Пугачева, угрожая ему самыми мучительными пытками, “всеми мучениями, какие только жестокость человеческая выдумать может” ⁴. Следователи добивались от Е. И. Пугачева показаний об истинных инициаторах восстания. Результаты симбирского следствия не могли удовлетворить ни следователей, ни Екатерину II. Многоопытный в розыскных делах П. С. Потемкин позднее признавался Екатерине II, что в ходе пятидневного допроса он так и не добился от Е. И. Пугачева необходимых показаний и полного раскаяния ⁵. [126]

Наконец 25 октября в осеннюю распутицу Пугачева и его ближайших соратников отправили в Москву. Екатерина II, не скрывая удовольствия, оповестила своего постоянного зарубежного корреспондента барона Гримма: “Маркиза Пугачева везут теперь из Симбирска в Москву, связанного, окрученного словно медведя, а в Москве его ожидает виселица” ⁶. Здесь над Е. И. Пугачевым началось новое и основное следствие. При получении первых известии об аресте Е. И. Пугачева Екатерина II письмом от 27 сентября известила московского генерал-губернатора князя М. Н. Волконского о назначении его председателем следственной комиссии, определив ему в помощники П. С. Потемкина и обер-секретаря Тайной экспедиции Сената С. И. Шешковского. известного “кнутобойца” и “тайных дел выведчика”, которому поручались следствия по важнейшим политическим делам (позднее он вел дознания по делам А. Н. Радищева, Н. И. Новикова, Ф. В. Кречетова). Комиссии предлагалось по делу Е. И. Пугачева “привести в ясность и досконачально узнать все кроящиеся плутни, от кого родились, и кем производимы и вымышлены были” ⁷.

Связанные желанием Екатерины II завершить следствие к концу 1774 г., следователи торопились, изнуряя Е. И. Пугачева многочасовыми допросами и очными ставками. Кроме основного десятидневного допроса, Е. И. Пугачев давал показания по частным вопросам еще на одиннадцати допросах; ему было дано также восемь очных ставок с другими подследственными и свидетелями. Тяжелые условия тюремного содержания и методы следствия, основанные на насилии и запугивании, подорвали физические силы Е. И. Пугачева, но не сломили его духа. Узнав о состоянии здоровья Е. И. Пугачева и испугавшись, что он может погибнуть в заключении, Екатерина II велела передать М. Н. Волконскому: если бы “злодей Пугачев от какого изнурения умер и избегнул тем заслуженного по злым своим делам наказания”, то ей было бы “весьма неприятно” ⁸.

Московское следствие преследовало цель — установить причины происхождения самозванства Е. И. Пугачева и выявить инициаторов поднятого им народного восстания. Следователи руководствовались при этом указанием Екатерины II: “Буде никак от злодея самого или от сообщников его узнать не можно, — кто выдумал самозванство Пугачева, — то хотя бы и сие из него точно выведать можно было, — когда в него мысль сия поселилась, и от которого времени он имя сие на себя принял, и с кем, во первых, у него речь была” ⁹. В этом направлении шли допросы Е. И. Пугачева и других подследственных, для этого разыскивались и доставлялись в Москву десятки людей, упомянутых Е. И. Пугачевым во время допросов. Сама Екатерина II утверждала. будто главной причиной восстания было самозванство Е. И. Пугачева, который под именем покойного императора Петра III обольщал народ “несбыточными и мечтательными выгодами”. Она отмечала, что выступления народных масс произошли якобы “больше по легковерию и невежеству, ибо безрассудная их стремительность других важных предметов не имела, как только одни мечтательные выгоды, коими они были обольщены” 10. Следователи тщетно пытались навязать Е. И. Пугачеву мысль о том [127] что инициаторами Крестьянской войны были то агенты иностранных государств, то раскольники, то оппозиционные к правительству деятели из высшего дворянства. В этом направлении следствия более всего усердствовала сама Екатерина II, которая, хотя и находилась в Петербурге и официально устранилась от следствия в Москве, поручив его особой комиссии, на самом деле являлась верховным распорядителем и следователем по этому делу. Она почти ежедневно получала от М. Н. Волконского донесения и отправляла ему с курьерами указания и инструкции. В материалах московского следствия сохранилось несколько записок Екатерины II к М. Н. Волконскому с пожеланиями о том, в каком плане необходимо вести дознание, какие вопросы требуют наиболее полного и детального расследования, каких свидетелей следует дополнительно опросить, чтобы выяснить характер их отношений с Е. И. Пугачевым.

Месяц спустя после начала дознания следователи убедились в бесполезности дальнейших попыток навязать Е. И. Пугачеву свои домыслы о побудительных причинах самозванства. На допросе 5 декабря Е. И. Пугачев твердо заявил следователям, что “более он при всяких ужаснейших мучениях, чему он достойным себя считает, инова ничего открыть не знает” ¹¹. И в тот же день М. Н. Волконский и П. С. Потемкин вынуждены были подписать определение о прекращении следствия, ибо и Е. И. Пугачев и другие подследственные не могли добавить ничего нового к своим показаниям на допросах и не могли ничем ни облегчить, ни усугубить своей вины. Все это весьма определенно свидетельствовало о провале следствия в том плане, какой был задуман Екатериной II и ее окружением. Следователи вопреки ожиданиям установили, что восстание не было инспирировано какими-либо политическими группами, враждебными русскому правительству, что оно возникло в результате стихийного возмущения трудового народа России против крепостнической эксплуатации. Е. И. Пугачев и его ближайшие соратники, выражая волю восставшего народа, стремились не к верхушечному политическому перевороту, а к коренной ломке социальных отношений в стране. Признанием провала намеченного плана следствия звучат и слова всеподданнейшего донесения М. Н. Волконского и П. С. Потемкина к Екатерине II от 5 декабря 1774 г., что они “старались при сем производимом следствии изыскать начало предприятого зла сим извергом и его сообщниками или же... к тому злому предприятию наставниками. Но при всем том другого ничего не открылось, как-то, что во всем его злодействе первое начало свое взяло в Яицком войске” 12.

Завершив следствие, власти спешно приступили к организации судебного процесса. Манифестом Екатерины II от 19 декабря был определен состав суда по делу Е. И. Пугачева. Судьями были назначены 14 сенаторов, 11 “персон первых трех классов”, 4 члена Синода и 6 президентов коллегий. Вопреки судебной практике в состав судей были включены члены следственной комиссии М. Н. Волконский и П. С. Потемкин, которые, наряду с генерал-прокурором Сената князем А. А. Вяземским, были главными распорядителями на процессе, проводя его в полном соответствии с волей Екатерины II. Ее позицию в отношении предстоящего суда тонко подметил английский посол Р. Гунниг: “Ее императорское величество уполномочила Сенат решать судьбу Пугачева в том смысле, как он признает нужным, и, таким образом, она отнимает всякую надежду на милосердие, которое, — как она сама высказывала мне, разговаривая об этом предмете, в настоящую минуту было бы неуместно” 13. Проницательный дипломат не знал самого главного: верховное руководство судебным процессом втайне осуществлялось самой императрицей через ее верных сотрудников. Вопрос о судьбе Пугачева был давно решен. Еще в декабре 1773 г. она писала новгородскому губернатору Я.Сиверсу: “Все дело кончится вешанием, но каково мое положение, так как я не люблю вешания? Европа подумает, что мы еще живем во временах Иоанна Васильевича; такова честь, которой мы удостоимся, вследствие этой выходки преступного мальчишки” ¹⁴. Смертную казнь Пугачева она предрекала и в письмах к барону Гримму и к Вольтеру. [128]

“Через несколько дней комедия с маркизом Пугачевым кончится; приговор уже почти готов, но для всего этого нужно было соблюсти кое-какие формальности. Розыск продолжался три месяца, и судьи работали с утра до ночи. Когда это письмо дойдет к вам, вы можете быть уверенным, что уже никогда больше не услышите об этом господине” ¹⁵ Связанная необходимостью поддерживать в европейском обществе авторитет просвещенной и милостивой правительницы, Екатерина II лицемерно жаловалась своим корреспондентам, что ей, автору гуманного Наказа Уложенной комиссии и добросовестной выученице французских просветителей, приходится идти на жестокие карательные меры. В письме к Вольтеру Екатерина II заявляла, что лично она могла бы простить Е. И. Пугачева, но законы Российской империи не позволяют ей сделать этого великодушного шага ¹⁶. Лицемерными заявлениями подобного рода она прикрывала свою истинную роль в решении судьбы Е. И. Пугачева.

Накануне суда в Петербург с материалами следствия и с обвинительным заключением был вызван член следственной комиссии П. С. Потемкин для доклада Екатерине II о результатах розыска и для получения инструкций об обряде предстоящего процесса. Еще задолго до этого Екатерина II в письме к М. Н. Волконскому выразила намерение послать в Москву на процесс генерал-прокурора Сената князя А. А. Вяземского “с моими повелениями о образе суда, как в подобных случаях с государственными преступниками в обычае есть” ¹⁷.

25 декабря А. А. Вяземский и П. С. Потемкин прибыли в Москву и вместе с М. Н. Волконским приступили к деятельной организации суда. Екатерина II наставляла Волконского: “Пожалуй, помогайте всем внушить умеренность как в числе, так и в казни преступников. Противное человеколюбию моему прискорбно будет. Не должно быть лихим для того, что с варварами дело имеем” ¹⁸. Этот призыв к умеренности в наказаниях отражал двойственную политику Екатерины II. С одной стороны, она стремилась сохранить в глазах Европы престиж мудрой и гуманной государыни, а с другой — вынуждена была считаться с мнением дворянства, требовавшего массовых казней и жестоких наказаний для всех подсудимых по московскому процессу. Желанием в какой-то мере обуздать эти настроения дворянства и избежать неблагоприятных отзывов в Европе и были, очевидно, продиктованы приведенные строки из письма императрицы.

Услужливый князь А. А. Вяземский, угадывая мысли своей повелительницы и желая доставить ей приятное, пошел на прямое искажение действительности, отправив к Екатерине II донесение, в котором изображал Е. И. Пугачева как человека малодушного, трусливого до последней крайности, нуждавшегося в особом ободрении со стороны тюремщиков перед вводом в зал заседания суда: “Как Пугачев примечен весьма робкого характера, почему при вводе его пред собрание сделано оному было возможное [129] ободрение, дабы по робкости души его не сделалось ему самой смерти” ¹⁹. Трудно поверить, что эти слова писались о Е. И. Пугачеве, беззаветную отвагу и мужество которого неоднократно отмечали очевидцы его боевых дел. Тем не менее Екатерина II широко использовала приведенный отзыв А. А. Вяземского о Е. И. Пугачеве, цитируя его в письмах к своим зарубежным корреспондентам.

Один за другим Е. И. Пугачеву были заданы вопросы: “Ты ли Зимовейской станицы беглый донской казак Емелька Иванов сын Пугачев?”, “Ты ли, по побеге с Дону, шатаясь по разным местам, был на Яике и сначала подговаривал яицких казаков к побегу на Кубань, потом назвал себя покойным государем Петром Федоровичем?”, “Ты ли содержался в Казани в остроге; ты ли, ушед из Казани, принял публично имя покойного императора Петра Третьего, собрал шайку подобных злодеев и с оною осаждал Оренбург, выжег Казань и делал разные государству раззорения, сражался с верными ея императорскому величеству войсками, и наконец, артелью твоею связан и отдан правосудию ея величества так, как в допросе твоем обо всем обстоятельно от тебя показано?” Трижды Е. И. Пугачев отвечал на эти вопросы “Да, это я”. Наконец генерал-прокурор А. А. Вяземский обратился к Е. И. Пугачеву с двумя последними вопросами: “Не имеешь ли сверх показанного тобою еще чего объявить?”, “Имеешь ли чистосердечное раскаяние во всех содеянных тобою преступлениях?” Е. И. Пугачев, предварительно подготовленный к этим вопросам тюремщиками, отвечал, что “сверх показанного в допросах ничего объявить не имеет”, а в заключение добавил: “Каюсь богу, всемилостивейшей государыне и всему роду христианскому” ²⁰. Скорее всего эта видимость раскаяния нужна была не столько Е. И. Пугачеву, сколько правительству Екатерины II.

По выводе Е. И. Пугачева из зала заседания судьям была оглашена составленная П. С. Потемкиным записка о распределении подсудимых — по степени их вины — на несколько групп (“сортов”) для вынесения каждой из этих групп соответствующего вида казни или наказания. При обсуждении вопроса о мере наказания обвиняемых между судьями разгорелись споры. Большинство судей стояло за вынесение самых тяжких наказаний для большой группы подсудимых, а для Е. И. Пугачева требовали изощренно-изуверской казни колесованием ²¹.

С большим трудом А. А. Вяземский и его сторонники, осведомленные о решении Екатерины II, склонили судей к вынесению приговора в приемлемом для Петербурга духе. Суд вынес решение: “Емельку Пугачева четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех местах сжечь” ²².

В соответствии с вынесенным на заседании 31 декабря решением комиссия под председательством П. С. Потемкина приступила к составлению “сентенции” (приговора) и завершила свою работу 2 января 1775 года. Судьи, вынося свой беспримерный по жестокости приговор, лицемерно заявляли, что при определении судьбы обвиняемых они руководствовались “милосердием императрицы”, ее “сострадательным и человеколюбивым сердцем”, “законом и долгом”, которые требуют “правосудия, а не мщения” ²³.

2 января А. А. Вяземский отправил “сентенцию” (еще не подписанную членами суда) в Петербург на апробацию Екатерине II. Этот факт опровергает сложившееся в литературе ошибочное суждение о том, что Екатерина II была якобы совершенно не причастна к приговору, что самый приговор будто бы не был послан ей на утверждение. Надо полагать, что версия о непричастности Екатерины II к решению участи подсудимых по московскому процессу возникла в связи с отсутствием уличающих ее документов: императрица предусмотрительно приказала уничтожить переписку с А. А. Вяземским по делу о суде над Е. И. Пугачевым. Но, к счастью для последующей истории, в бумагах А. А. Вяземского случайно сохранились черновики его донесений Екатерине II из Москвы ²⁴, которые приоткрывают завесу над закулисной стороной процесса [130] и показывают первенствующую роль Екатерины II в деле Е. И. Пугачева и в вынесении смертного приговора ему и пятерым его товарищам.

Правительство Екатерины II. совершив расправу над главными деятелями восстания, стремилось истребить в народе самое память о Е. И. Пугачеве. Манифестом Екатерины II от 17 марта 1775 г. все дела о движении под руководством Пугачева были преданы “вечному забвению и глубокому молчанию” ²⁵.

Р. В. Овчинников

I. ДОКУМЕНТЫ О СЛЕДСТВИИ НАД Е. И. ПУГАЧЕВЫМ В ЯИЦКОМ ГОРОДКЕ

Текст воспроизведен по изданию: Следствие и суд над Е. И. Пугачевым // Вопросы истории, № 3. 1966