в 1767-1769 гг.

В Архангельском губернском архиве имеется дело, заключающее в себе любопытные подробности о постройке в Лапландии обсерваторий для наблюдения над прохождением Венеры мимо диска солнца 1769 года мая 23.

Так как эти подробности дают характеристику деятелей екатерининского века, а самый факт постройки обсерваторий известен разве очень тесному кругу специалистов, то нахожу не безынтересным ознакомить читателей «Русской Старины» с постепенным ходом самого дела, в котором живое участие принимала как сама императрица, так и Академия наук, в лице своего президента графа Владимира Григорьевича Орлова.

1767 года, апреля 17-го, Архангельский губернатор Головцын получил следующий указ:

«Господин архангелогородский губернатор. Для некоторых астрономических примечаний надлежит построить в Коле три обсерватории, каждую длиною и вышиною в четыре сажени, а шириною в три сажени, чего ради потребной на то лес прикажите тамо заблаговременно заготовить нынешним летом или будущею зимою, о чем не оставите меня уведомить».

«Екатерина».

Этот указ был получен в Архангельске 9-го мая 1767 г. С его получением Головцын затребовал от инженерного ведомства смету, сколько потребно будет лесу и прочих принадлежностей к постройке 3-х обсерваторий. [178]

Сообщая требуемую смету, инженерное ведомство писало губернатору, что время для рубки леса уже ныне опущено, так как в Кольском уезде плавить лес всего удобнее весною, а рубить его — зимою. Но чтобы исполнить высочайшую волю, обращало внимание губернатора на контору Архангельского порта, которая, при помощи своих ластовых судов, может доставить требуемое количество леса морем в Екатерининскую гавань, где и сгрузить его морскими-же служителями. Это указание во многом упрощало дело, и Головцын не замедлил обратиться в контору над портом. Контора, за подписью командира порта генерал-маиора Шельтинга, сообщила, что она готова исполнить высочайшую волю, но лесов требуемого размера при порте нет, а есть-де более или менее, равно тес, стекла и другие принадлежности; что с очищением ото льда Лапоминской гавани будет послан в Екатерининскую гавань пинк, идущий к Кронштадскому порту с лесными материалами, но до получения с моря от иностранных купеческих судов известия: чисто ли море ото льда, пинк отправлен не будет по прежним примерам.

На это сообщение, Головцын распорядился назначить к погрузке в пинк лесов 30 человек из гарнизону при офицере, с платою от себя по 2 коп. в день. Погрузить требовалось: бревен от 4-6 саж. 747, тесу от 3-4 саж. 705, да кровельного 435 и кирпича 12 т. О сделанном распоряжении губернатор доносил Ее И. В., относясь с похвалою о усердии и готовности конторы над портом содействовать исполнению высочайшего повеления. Выгрузку леса предположено произвести не в самой Кольской избе, а у урочища, именуемого Дровянной, лежащего от Колы в 4-х верстах, куда проводка пинка поручалась губернатором гарнизонному солдату Лукину, как знавшему местность. Не согласная с этим последним пунктом, контора отвечала, что такому лоцману она, по силе морского регламента, поручить судно не может, а имеется-де на оном пинке командир, которому она, контора, и даст надлежащую инструкцию, куда именно следовать и где остановиться, прося при этом, для выгрузки леса, до 100 человек работников. А как всего лесу в пинк погрузить не можно — добавляла контора, то она распорядилась послать в помощь и другое судно, но при этом спрашивала: может ли губернатор заплатить деньги за морской провиант, ежели Адмиралтейств-коллегия того потребует? Такой вопрос поставил Головцына в немалое затруднение. Он отвечал, что сам собою сего решить не может, но [179] надеется, чтобы вторично не утруждать Ее И. В. донесением, что контора, раздела лес на два судна, пошлет их в Екатерининскую гавань, как казенный интерес во исполнение высочайшей воли, потому что пинки-де следуют в Кронштадт. Так-то оно так, отвечала контора, но пинки, идучи с лесом для Кольской гавани, по выгрузке будут потом свободны и должны отправиться в Кронштадт с неполным грузом. Чтобы н это затруднение миновать, контора предложила особое для сего ластовое судно, и погрузить в него провианту на 3 месяца, по числу 30-ти челов. команды, а сколько времени оно пробудет в море, то-б за то время были уплачены деньги из губернской канцелярии, как бы за наем судна, до 200 рублей. Если же судно возвратится раньше — как-бы утешала контора — и морской провиант не будет съеден, тогда и менее можно заплатить. Головцын должен был и на это согласиться.

В начале июня погрузка лесу была окончена, и три портовые судна: пинк Лапоминк, гукор Сант-Андрей и палубный бот Лебедь отправились в путь.

Доставка лесу в Кольскую гавань, за три судна, обошлась губернской канцелярии в 855 рублей. В эту сумму было включено и жалованье офицерам и служителям. Губернатор протестовал против такой, по его мнению, несправедливости, и донес об этом Ее И. В. В январе 1768 года последовала высочайшая резолюция на донесения Головцына: «оную сумму адмиралтейству записать в расход, а с губернатора не требовать».

В феврале, Головцын спрашивал у президента графа Орлова, где именно надо построить обсерватории? Ответ заключался в следующем:

«Милостивый государь мой, Егор Андреевич. Хотя от Академии и назначены были места к северу, в которые обсерваторов отправить была намерена, однако понеже из них Соловецкий монастырь для объявленных вами неудобств ¹. Академия за лучшее положила оставить, а места Кемь и Сумский острог для низкости солнца при вступлении в него Венеры не очень надежны, а особливо, что с западной стороны окружены, может быть, горами, то [180] прошу ваше превосходительство уведомить: нет ли по северному берегу Кольского уезда и в обведенном красными чернилами на посланной при сем карте пространстве других жилых мест или островов, в которые бы можно отправить обсерваторов, а особливо прошу уведомить о месте Варангере, лежащем близь острова Варгуза при Норвежской границе и о местечке Поповском, лежащем при море между 67 и 68 градусом широты: есть ли там жители, каким образом туда ездят, можно ли туда доехать с инструментами зимним путем, а оттуда возвратиться по окончании наблюдения в июне или в июле месяцах; можно ли построить обсерватории, и могут ли в них обсерваторы, не терпя большой нужды, препроводить месяца два или три, и как далеко отстоят от Коли и Кандалакши? Я о сих упоминаю для того, что они на карте назначены; может быть в пространстве, красными чернилами ограниченном, есть другие вам лучше известные в том, что удобнее к ним доехать можно и оттуда возвратиться и иметь нужное пропитание и построить обсерватории. А все сии места в рассуждении наблюдения, по положению своему, довольно удобны, между тем как о Кеми и Сумском остроге, так и о всех прочих объясните сие обстоятельство: не окружены ли они с западной или восточной стороны высокими горами?

«Ее величеству угодно, чтоб на север отправлено было четыре экспедиции; места для двух назначены, а именно: Кола и Кандалакша; остается еще выбрать два, который выбор без помощи вашего превосходительства может быть столько же будет неудачен, как Соловецкий монастырь. Сколько мне помнится, ваше превосходительство сказывали в Москве, что в Коле на две обсерватории материала заготовлено; ежели так, то в Колу больше материалов заготавливать не надобно; ежели же на одну заготовлено, то приказать на другую заготовить в Кильдюин, ежели же на две, то из Колы перевести на одну в Кильдюин; а наше намерение, в рассуждении близкости Кильдюина от Колы, наблюдения в обеих местах препоручить одной экспедиции. Кандалакша избрана от нас для наблюдения, как вы из письма изволите видеть, то прошу в оной приказать заблаговременно заготовить материалы, ежели еще оное не сделано. Я надеюсь от вашего превосходительства на все сии обстоятельства получить ответ, как скоро можно будет с вашей стороны оное сделать.

«Препоручая себя в вашу непременную дружбу и любовь, пребуду с почтением покорный слуга граф В. Орлов».

1768 г. 7-го февраля. [181]

Чтобы лучше исполнить желания президента, Головцын обратился с просьбою в контору над портом о командировании, для осмотра местности близь Колы, двух штурманов или мичманов, присоединив к ним по одному служителю. Им предписывалось: 1) ехать обоим от Архангельска до урочища, называемого Кандалакша, где разделясь ехать одному из них из Кандалакши в Порье-губу и в губу Варгузу, в Кузомень, и оттуда через Пялицу в Поной, далее — по северному берегу до о. Кильдюина, и затем в Колу. В случае препятствия выполнить этот маршрут, предписывалось ехать из Кандалакши в Екотостровский, Ловозерской, Лопские погосты, а из Ловозерского в Иокавские, Семиостровские погосты и в Понойскую волость, а оттуда чрез те же погосты в Воронежский и Кильдинский погосты и — в Колу.

Другому-же — из Кандалакши в Бесбенский погост, потом в Сонгейской, в Нотозерский, в Пазрецкий и в Нявденский погосты; затем от урочища, граничащего Россию с Данией, по берегу до Колы. «Если-же — говорилось далее в инструкции — явятся препятствия ехать по северному берегу, то чрез Поченский и Мотовский погосты следовать прямо в Колу, где соединясь возвратиться в Архангельск». На такой не малотрудный проезд выдано было обоим 120 руб. авансом. Контора послала двух прапорщиков штурманов: Дмитрия Воробьева и Гавриила Козьмина и двух подштурманов: Михеева и Журавлева.

Доехав до Сумы, штурмана донесли Головцыну, что место для обсерватории здесь самое удобное, нет гор и лес мелкий. Прибыв в Кемь, нашли эту местность неудобную для обсерватории по причине больших гор, равно и Кандалакшу и Поной. Те-же неудобства оказались и в Варангере и в Вардегузе. За то в Коле — доносили штурмана — очень удобно иметь обсерваторию на горе Соловарака, а также и на Кильдюине.

Между тем в апреле 1768 года Академия наук выслала к губернатору план обсерватории, и ее модель.

Наступало лето, и Головцыну предстояло опять хлопотать о перевозке морем леса. Зная уже по опыту, какие затруднения могут встретиться со стороны конторы над портом при этой операции, он обратился за содействием к президенту Академии, который и доложил о сем императрице. На доклад графа Орлова состоялось высочайшее повеление от 5-го апреля в Адмиралтейств-коллегию: «Адмиралтейств-коллегия имеет приказать для перевозу лесов в назначенные для наблюдения Венеры места, также л наблюдателей, [182] туда отправляющихся, и на возвратный им путь, давать от Архангелогородской Адмиралтейской конторы суда, по требованию тамошнего губернатора».

Получив указ, коллегия сообщила Головцыну, что она уже распорядилась предписанием конторе над портом снят с кораблей, для должности командиров, по одному лейтенанту и одному штурману, а служителей по 10 человек с корабельной эскадры.

По соображению Академии наук, сообразно с донесением Головцына о результате поездки штурманов, было наконец решена построить четыре обсерватории: в Коле, на Кильдюине, в Понойском остроге и в Ковде.

При обсерваториях предположено иметь домики, а самые обсерватории приготовить так, чтобы когда с будущею весною прибудут обсерваторы, то-б, по их усмотрению, можно было эти обсерватории приладить на места. В самой же обсерватории строить особого покоя для обсерватора уже не следовало, а велено построить одну только теплую караулку, из которой сделать выход в обсерваторию. Эти домики протопить заблаговременно, и строить их не подле обсерваторий, а в расстоянии 30-ти сажен, чтобы горизонт у обсерваторий был чист. Само собою разумеется, что обсерватории и домики должны быть разборными. Следующую провизию предписывалось заготовить в Поной, в Колу и в Ковду на одного обсерватора и двух помощников: 1) крупищатой муки; 2) рису и круп; 3) чечевицы; 4) масла деревянного; 5) меду сырцу 2 пуда; 6) сыру голландского; 7) перцу; 8) коренья, какие имеются в Архангельске; 9) водки французской 1/4 анкерка; 10) водки простой; 11) французского вина 2 анкерка; 12) полынного вина по дюжине бутылок; 13) английского пива 2 дюжины. Для обсерватора, помощников и будущих при них солдат и служителей — всего на 8 человек требовалось заготовить: муки ржаной, крупы овсяной и гречневой, солоду, солонины Архангельской, ветчины, масла чухонского и льняного, уксусу, соли, хрену, луку, мыла один пуд, чесноку и Вологодских свечей 2 пуда. Солдаты и рабочие были назначены и от гарнизона, и от адмиралтейства.

В июле 1768 г. гукор св. Андрей, под командою лейтенанта Маленкова, прибыл в Поной с своим грузом, а бот Лебедь, под командою Одинцова, в августе прибыл к Ковде и выгрузил лес в Умбской волости, так как в самой Ковде, и даже вблизи оной, место для выгрузки оказалось неудобным.

Экспедиция ученых отправилась из Петербурга 16-го февраля [183] 1769 года. Ее составляли астрономы: Румовской, назначенный в Колу, Пиктет — в Умбу и Маллет — в Поной.

Благодаря предупредительной любезности Архангельского губернатора, экспедиция на пути следования не встретила никакого препятствия и, как свидетельствовал Румовской, встречала всюду ласковый прием и участие. По окончании наблюдения все обсерваторы, за исключением Румовского, благополучно прибыли в июне на портовых судах в Архангельск. Румовской от 3-го июня 1769 г. писал из Колы к Головцыну: «ожидаемый день 23-го мая наконец прошел, но для меня был не очень счастлив. Хотя я Венеру, как при входе, так и выходе, видел, однако за облаками, а особливо при входе, не мог толь верного и надежного сделать наблюдения, какого желали астрономы. Не смотря на то, я надеюсь, что наблюдение мое не совсем будет бесполезно».

Надеждам С. Я. Румовского скорее прибыть чрез Архангельск в Петербург, не суждено было исполниться по обстоятельствам, от него не предвиденным.

Вот письмо его к Головцыну от 16-го июня, интересное по тем подробностям, которые рисуют нравы наших моряков того времени, и в котором читатель увидит, какая гроза предстояла нашему ученому от грубого произвола человека, облеченного властию командования военным судном.

«Превосходительный господин губернатор, милостивый государь! Попечением вашего превосходительства судно от Архангельского города, сверх моего и всех здешних жителей чаяния, прибыло сюда июня 11-го дня. Какую я почувствовал тогда радость, лаская себя надеждою, что скоро буду иметь счастие за милости вашего превосходительства принесть мою наичувствительнейшую благодарность! Но как теперь лишился надежды персонально исправить долг мой пред вашим превосходительством, то сим принимаю смелость засвидетельствовать всепокорную благодарность за ваши ко мне милости и уверить, что они во веки в памяти моей останутся.

«Причина, которая меня понудила здесь остаться, есть следующая:

«По прибытии судна в Колу г-н лейтенант Кишкин тот же день пожаловал ко мне с г-м маиором Алексеевым. День препроводил я с ними в дружеских разговорах, и под вечер, по просьбе его, ездил с ним на судно и расстался благополучно. Июня 14-го дня было второе наше свидание; по полудни около 5-го часа опять пожаловал он ко мне с здешним священником Иоанном. При самом входе показалося мне, что он не трезв, [184] но сам я в себе помышлял, что может быть ошибаюсь. Между разговорами услышал я от них, что и г. маиор Алексеев на горе: я спросил, для чего же он не пожаловал; г. Кишкин отвечал: «что делать, когда он к вам ходить не хочет!» По сих словах, послал я искать и просить г. маиора. Между тем временем, г. Кишкин беспрестанно просил меня, чтобы я показал ему обсерваторию. По долговременных отговорках принужден я был не дождавшись маиора пойти с ним и с священником в обсерваторию, с тем уговором, чтоб без спросу моего в обсерватории ни до чего не касались. Г. Кишкин на сие говорил, что он сто тысяч готов заплатить государыне, ежели что нибудь попортит. В обсерватории зрительные трубы оставлены были от 23-го дня мая в таком положении, в каком были во время наблюдения, потому что от того времени даже до сего продолжается здесь пасмурная погода, и делать было ничего не можно.

«Вошедши в обсерваторию, навел я Грегорианскую трубу на видимое из обсерватории судно, священник стал в оную глядеть; а г. Кишкин полез на лесенку, чтобы глядеть в другую Доллондову, на машине лежащую трубу. Я, увидя сие, просил его, чтоб он ее не трогал, и помнил бы данное обещание. На просьбу мою ответствовал мне смехом, и издеваяся над моею осторожностью, поворачивал трубу с места на место. Тут я узнал, но поздно, свою оплошность, и его нетрезвость. Между тем пришел г. маиор и штык-юнкер Андреев: я обрадовался увидя их, думая, что они по дружбе его с ними удержат может быть от нахальства. Он и в самом деле, по приходе их, сошел с лесенки, и я не успел с маиором, со штык-юнкером и со священником промолвить слов десяти, как труба, которую он двигал, упала на пол и расшиблась.

«Не трудно вашему превосходительству будет рассудить, сколь мне сие приключение было прискорбно. А г. Кишкин, вместо сожаления, продолжал свой смех и издевки, и когда я ему сказал, что я не надеялся от него такого поступка, то он меня стал обвинять, что я сам трубу изломал. Но г. штык-юнкер, которому, стоя со стороны виднее было протчих, при всех и при нем сказал, что я ничего не сделал, как только что трубу поднял с полу. Тут г. Кишкин невоздержнее стал смеяться и говорить: «так я трубу испортил, так я трубу испортил — эка беда!» Сии первые слова мне памятны, прочие сим подобные мне были уже не приметны. [185]

«По выходе из обсерватории, уже без просьбы моей, все зашли ко мне в домик. Объят будучи помышлением о сем несчастном приключении, мало я внимал, что гости мои говорили, и не смотрел, что кто делал. Но вдруг, взглянув на г. Кишкина, увидел, что он сидит в шляпе. Я спросил у него, что-бы тому была за причина? На сие он мне отвечал, что он сидит для того в шляпе, что я в колпаке. Сказавши ему, что велика разность между шляпою и колпаком, и что я дома, а он в гостях, просил его, чтоб пожаловал по крайней мере, для посторонних, снял с себя шляпу, и ежели ему шляпы снять не хочется, то бы пожаловал оставить меня в покое и вышел вон. В ответ мне от него сказано было, что он шляпы не снимет до тех пор, пока я колпака не сниму, и вон не выйдет. Я тот час, в удовольствие его, снял колпак, а он бросил с себя шляпу на пол, которую я велел стоящему при том случае поднять и положить на стол. Помнится мне, что он бросал ее и другой раз на пол. Между тем стали около домика моего показываться служители его. Видя сие, дал ему волю коверкаться и говорить, что он хотел. Бывшие при том по большей части молчали; а он слуге приказывал подать себе то воды, то полпива, спрашивая у других, не хотят ли они пить, и подчивая их; потом видя священника на стул облокотившегося, многократно ободрял его сими словами: не унывай бачко, что это! безделица!... Ясно я тогда видел, что он был пьян, но удержать его уже не было способу, кроме как одним молчанием.

«И так, видя он, что я ни слова не говорю, спрашивал у меня наконец презрительным и насмешным образом: скоро ли я отсюда поеду? На сие сказал я ему, что я тогда отправлюсь, когда дела мои окончу. «Да мне надобно про это знать!» говорил он. Я ему отвечал, что когда я окончаю, тогда его уведомлю. Мало времени спустя, маиор встал, и простившись, пошел вон. — Г. Кишкин следовал с прочими за ним... Вообразите, ваше превосходительство, мой страх, в котором я был, видя около домика толпящихся служителей его; и теперь приношу Богу благодарность, что избавил меня от худших следствий, и открыл сложение г. Кишкина.

«Я не могу вообразить, какую бы он имел причину, увидясь со мною другой раз, поступить так неистово, и когда при втором свидании, не слыша от меня ничего, кроме учтивости, и не видя ничего, кроме ласки, оказал такое нахальство, то чего я не мог опасаться, когда бы отдался в его руки! [186]

«По долгом размышлении опасность понудила меня отписать к г. Кишкину письмо, с которого при сем прилагаю копию, а вашему превосходительству обо всем донесть подробно и просить, чтоб сделали милость отправили не умедля приложенное при сем письмо к его сиятельству графу Владимиру Григорьевичу Орлову, в котором тоже самое происшествие и теми ж почти словами описано.

«Чтоб спасти себя, не осталось мне иного способу, как пробыть здесь до зимнего пути. Сколь ни горестно и сколь ни прискорбно мне будет сие пребывание, однако я предпочитаю, терпя нужду в потребных мне вещах, снедать сию горесть, нежели в столь удобное время, но с таким человеком, или с добрым, но в позднее время, жизнь свою и многих других вдать в опасность; ежели бы вашему превосходительству на мысль пришло употребить иное какое средство к препровождению моему морем в Архангельский город, после июля месяца.

«Принявши намерение возвратиться в С.-Петербург зимним временем, писал я в Кандалакшу, чтобы саней оттуда к Архангельскому городу не отправляли. Какие г. лейтенант в тот день под горою и 15-го числа июня на судне чинил наглости, о том, кроме меня, думаю, вашему превосходительству донесено будет.

«Происшествие до меня касающееся я приписывать должен наущению г. маиора, и подозреваю, что у них что нибудь еще худшее предпринято, потому что, в тот самый день, когда г. лейтенант был у меня на горе, штурман Воробьев, будучи инде, говорил, что ему неотменно надобно со мною повидаться, и нечто мне сказать, «ежели-де что сделается, то всему два человека будут виною». Он и действительно на другой день ко мне приходил, но я его к себе не пустил, для того, что был пьян. А понеже г. лейтенант без моего согласия отвел уже 11-го дня июня и каюту г. маиору, то два человека без сомнения будут г. маиор и лейтенант. Мое единое теперь желание, чтобы Бог управил путь их. Степан Румовский».

Копия с письма к лейтенанту Кишкину:

«Государь мой Прокофий. Васильевич! По грубости, которую вы в доме моем в воскресенье мне оказали, и по другим обстоятельствам, следовать мне в Архангельский город на вашем судне невозможно. И для того прошу, не ожидая меня, следовать с оным судном куда изволите, и когда заблагорассудите. А я с должным почтением остаюсь вашего благородия покорный слуга Степан Румовский».

Кола. Июня 16-го дня 1769 г. [187]

Наглости, какие позволял себе Кишкин на Кольском рейде, и о которых упоминает Румовской в письме к Головцыну, были по истине возмутительны. Находясь на своем шкунаре, командир не пропускал мимо судна, ни одной лодки с молодыми кемлянками, назначая за ними погоню, и зазывая к себе на палубу для наглых с ними поступков, так что Воеводская Кольская канцелярия приносила жалобу в губернскую канцелярию и в контору над портом, прося остановить такое бесчинство, наведшее страх всему молодому женскому населению Колы.

Основываясь на указе сената, от 16-го января 1769 года, повелевавшего «отправленным в Лапландию господам обсерваторам чинить всякое вспоможение и удовольствие», губернатор Головцын не на шутку встревожился происшествию с Румовским, и боясь ответственности за последнего, выставлял конторе над портом на вид, что «у г. профессора вся ныне вышла провизия, и что с отчаяния он может лишить себя жизни, чрез что навлечется справедливый гнев Ее И. В. на виновных, и поэтому просил контору послать другое казенное судно «с командиром добрым, а не таким, как Кишкин».

В свою очередь и контора над портом встревожилась за участь г. профессора. 16-го июля было послано за Румовским судно Бабаев под командою лейтенанта Одинцова, который 17-го августа и доставил в Архангельск г. профессора с инструментами и служителями, а 1-го сентября Румовский уже выехал в С.-Петербург.

Что за тем сталось с лейтенантом Кишкиным, прибывшим в Архангельск 25-го июля 1769 г., по делу не видно.

С. Ф. Огородников.

Комментарии

1. Соловецкий монастырь признан неудобным потому, что наблюдение предполагалось в ноябре 1769 г., а в эту нору года прекращается сообщение с монастырем, и астроному пришлось бы жить там до следующего лета. — С. О.

Текст воспроизведен по изданию: Три астрономические обсерватории в Лапландии в 1767-1769 гг. // Русская старина, № 1. 1882