ПРОСЬБА ТРЕДЬЯКОВСКОГО В СЕНАТ

(С соблюдением орфографии подлинника. За сообщение этого любопытного документа Редакция обязана достопочтенному ревнителю отечественной Истории, Петру Ивановичу Иванову. О Тредьяковском собралось у меня теперь множество материалов, — на целую книгу, — кои будут ожидать добросовестного делателя. Пора реставрировать это лице, изуродованное невежеством, легкомыслием, опрометчивостию. Тредьяковский точно был странен, смешен, с некоторых сторон, за то с других, опускаемых совершенно из виду, он достоин нашего участия, уважения и благодарности, как первый труженик и страдалец Русской Литературы. М. П.)

1.

Поданным от меня Доношением в Канцелярию Академии Наук прошедшего 1743 года, Маия 2 дня я предложил: что обучался языкам, также свободным Наукам, а наконец Философическим и Математическим знаниям, употребил на то 18 лет, сперва в отечестве моем Астрахани, у римских монахов, потом оставя мое отечество, Родителей, дом и всех сродников, чрез краткое токмо время, в Москве, в Славено-Латинском училище, напоследок в Парижском [228] Университет, куда и прибыл своею охотою, не бывши послан ни от кого, и следовательно с крайним претерпением бедности, и куда дошел я пеш из самого Антверпена, (как то известно Обер-стал-мейстеру, сенатору и обоих Российских орденов кавалеру, Его Сиятельству, Князю Александру Борисовичу Куракину). Всеж то для снискания Наук и с таким намерением, чтоб я мог потом принести отечеству моему некоторую пользу.

2.

Что по должном возвращении моем в Россию, уведомился я о родителях моих, нескольких кровных, и почитай, о всех сродниках, что они волею Божиею от язвы померли, а отеческое мое наследие, за небытностию там моею, как движимое, так и не движимое, все по рукам растащено, и следовательно увидел я себя тогда еще больше бедным, для того, что лишившись родителей моих, лишился не токмо надлежащего препитания, но и дневные пищи, и не имея куда приклониться, стал быть совершенно безнадежен.

3.

Что почитай в то ж самое время, а именно, в 1733 годе, по Указу Ее Императорского Величества блаженные памяти Анны Иоанновны, определен я в Академию Наук от бывшего тогда в ней президента Барона Карла фон Кейзерлинга, с достоинством Академического Секретаря и с получением окладного на год жалованья трех сот шестидесяти рублей, к следующей должности: 1) Чтоб мне по возможности стараться о чистом слоге на нашем языке, как простым, так и стихотворным сочинением. 2) Чтоб давать при Академии лекции, ежели то от меня потребуется. 3) Чтоб трудиться совокупно с другими над лексиконом. 4) Чтоб переводить с Латинского и Францусского на Российской все, что мне дано ни будет.

4.

Что исполняя назначенную мне должность, во всем вышеупомянутом от того времени, ревностно я трудился и многие [229] опыты несколькие моея к тому способности уже подал, как простым, так и стихотворным сочинением; а Российское стихотворение и новым изобретением, по званию Академика, первый в правильнейший порядок привел и правила печатные издал, которые уже подали причину искусным людям о совершенстве Науки сея стараться; о чем прежде меня никто и не мыслил, довольствуяся токмо весьма неправильным старинным способом. Что ж до переводу, не щитая бесчисленных не больших дел, как с Латинского и Францусского на Российской, так и с Poccийского, сверх должности моея на оба помянутые языка, буде не больше, то не меньше прочих всех при Академии в том я трудился, и труждаюся по ныне: ибо перевел я с Францусского великую книгу, названную родословною иcтopиeю о татарах, которая для своих примечаний весьма достойна света; перевел также с Францусского великую книгу графа Марсильии военное состояние Оттоманские Империи, которая уже напечатана. Перевел уже я с Францусского ж и древние Истории чрез Ролена (состоящие в 13-ти великих томах, которых пользу и красоту довольно и достойно выхвалить, и не мне не можно), совершенно три тома, а два еще, с Божиею помощию, почитай уже к окончанию приведены, и уповаю скоро их отдать в Академию. Перевел и еще небольшую книгу, именем Истинная политика, и напечатал ее своим иждивением, положив на то едва не целой год моего жалованья, a cиe, токмо для Пользы Российских Читателей. Напоследок, перевел я ныне не давно с латинского уже не большую ж книгу, именем Речи краткие и сильные, и поднес ее Его Императорскому Высочеству, Благоверному Великому Князю Петру Феодоровичу, которые чорную по приказу отдал я в Канцелярию Академии наук 19 дня Генваря, с 1744 года. При сей валовой академической работе трудился я и в бывшем, при главном коммандире Бароне фон Корфе, Российском Собрании, приходя с прочими трижды в неделю, над Целлариевым лексиконом и над прочими работами, приличными тому Собранию. Также я [230] токмо один переводил все перечни Италианских комедий и все бывшие тогда Интермедии, да одну всю Италианскую первую Оперу, под именем Сила любви и ненависти, которые все напечатаны. Здесь не упоминаю я Похвального Слова в 1733-м годе, Речи к членам Российского Собрания в 1735 годе, од в разных годах моего сочинения, также многих и переводных с Юнкеровых и Штелиновых; над чем всем много я пролил пота; одно токмо воспоминаю, что я был по имянному Ее Императорского Величества Указу, и при полномочном Францусском Министре Марке де ла Шетарди, в Москве, в 1742-м годе.

5.

Для долговременного моего учения, для употребленного к тому странного способа, и великие охоты, для претерпения бедностей, для лишения родителей и всего родительского за науками, для десятилетные при Академии службы, для показанных при ней вышепомянутых услуг и трудов; для того, что, ныне имея уже жену, и содержа бедную сироту, сестру мою родную, вдову и с малолетным ее сыном, не могу содержаться вышеозначенным моим жалованьем, не имея же ни откуда ни прибавки, ни надежды, и приходя уже в лета, впал я в долги, а следовательно в бедность же и печаль; для всего сего просил я Канцелярию Академии Наук благоволить сравнить мое жалованье с жалованьем Секретаря Волчкова, которой получает по Пяти сот по шестидесяти рублей в год.

6.

Канцелярия Академии Наук принявши cиe мое доношение, повелела выписать и увидела, что я ей самую сущую правду донес, кроме того, что я ей доносил об охоте моей к наукам, о претерпении для них бедностей и прочего до родителей моих касающегося, для того, что сему в той Канцелярии явствовать не почему, хотя и cиe все есть самая истинная правда. Однако не захотела учинить мне сравнения, просимого от меня так просто, чтоб я еще какой должности на себя не принял. [231]

7.

Я увидев ее намерение, паки просил ее Доношением Августа 18 дня прошедшего ж 1743 года, в такой силе чтоб благоволить постаратся о произведении меня в Профессоры элоквенции, как Латинские, так и Российские и также притом о таком уже мне жалованье, каково получают Профессоры элоквенции при Академии; а я обещался, при Профессорской должности, отправлять еще по прежнему и переводы книг, понеже в них великая Нужда России.

8.

По благосклонном принятии оного моего доношения, Канцелярии Академии наук надлежало сообщить того содержание господам Профессорам, для того токмо, дабы им благоволить меня освидетельствовать, по их должности, в способности к Элоквенции, что Канцелярия Академии наук и учинила Октября 10 дня, прошедшего ж 1743 года.

9.

Но Господа Профессоры вместо, чтоб принять меня на свой Экзамен, а потом или удостоить меня, или показать мою к тому неспособность, определили письменно ответствовать, и ответствовали того ж Октября 17 дня в Канцелярию чрез Господина Профессора Винегейма следующее: «Понеже де при Академии наук Профессия элоквенции Латинской поручена господину Штелину, а профессия де элоквенции на Российском языке от Императора Петра Великого блаженные и вечно достойные Памяти не учреждена; и для того де напрасное старание будет о получении при здешней Академии такова Профессорского места».

10.

Видя загражденный мне путь к Профессорству сею их отговоркою, прибег я к мужам, весьма больше почтенным, а искусным равно в элоквенции латинской, но в российской совершеннейшим, то есть к Членам Святейшего Правительствующего Синода и просил их покорнейше [232] освидетельствовать меня в такой силе, — имею ли я несколько достатка в элоквенции, как латинской, так и Российской.

11.

Святейшего Правительствующего Синода члены, как искуснейшие Особы в обеих помянутых элоквенциях, склонясь на просьбу мою Пастырски и отечески, благоволили свидетельствовать меня в том чрез надлежащее время, и нашли меня не несколько, но довольно искусна в обеих помянутых элоквенциях. А в уверение сего дали мне не постыдной Аттестат своими Пастырскими руками, с которого при сем я прилагаю точную и от слова до слова копию, писанную моею рукою.

12.

Получивши такой аттестат, сообщил я оной при Доношении в Канцелярию Академии наук Ноября 22 дня, прошедшего ж 1743 года, которым еще просил благоволить прописать все причины, изъясненные в первых моих Доношениях, для которых я прошу быть Профессором, и также оклада, получаемого от Профессоров элоквенции и подать о мне удостоение с мнением в Правительствующий Сенат, ибо я ныне, получа толь твердое и важное от членов Святейшего Правительствующего Синода засвидетельствование, признаваю себя способным к исправлению должности Профессора, хотя латинские, хотя российские элоквенции; а профессорскую отговорку отразил в оном Доношении целым Пунктом следующего содержания, от слова до слова.

13.

1) Хотя и есть профессор элоквенции латинской, однако надлежит ему быть токмо по то время, пока нет к тому способного человека из Российских: ибо сия Академия учреждена в пользу Российских людей, как то явствуете в прожекте Петра Великого, и в Указе об Академии Наук, состоявшемся 1725 года, Декабря 25 дня; 2) так могут, быть два Профессора элоквенции, как теперь действительно находятся три Профессора Астрономии: а два Профессора [233] элоквенции еще могут быть правильнее, нежели три Профессора Астрономии: ибо к элоквенции несколькие положены в прожекте Члены, а к астрономии токмо точно один; 3) хотя и неположена Профессия российские элоквенции, да не положена ж и латинская; но токмо положена просто элоквенция, которая не привязана к одному латинскому языку, для того что может состоять на всяком. Положено токмо, чтоб каждому Профессору курс своея науки издавать на латинском языке; 4) ежели бы элоквенция здесь привязана была к одному токмо латинскому, то бы все Профессоры элоквенции, обретавшиеся здесь и ныне обретающийся Господин Штелин, не издавали своих сочинений стихами и прозою на немецком, которого элоквенция также не положена в прожекте, как и российского; 5) следовательно элоквенция Российская в здешней Академии еще больше имеет права немецкой для наичастейшего и общего во всей России употребления, и толь больше, что сия Академия учреждена в пользу Россианам; 6) профессорская должность не в том состоит, чтоб не допускать до Профессорские степени российского человека, на которой он может стоять с честию и пользою, но чтоб токмо освидетельствовать, достоин ли претендент того, чего требует, ибо им должно токмо видеть пробу искусства просителева, которой наследовать им имеет право по силе прожекта; 7) для того что Господа Профессоры охотно принимали в 1733 годе на свой экзамен переводчика Горлицкого, которой также просил быть профессором, а места Профессорские все были заняты ж чужестранными, но он сам к ним не пошел, отговаривался Парижским свидетельством; то видно, что меня для того не приняли, что я к ним с радостию сам шел на экзамен, хотя и я также имею Парижское свидетельство: ибо ведают они, что им меня не удостоить и трудно и стыдно; однако надобно было заградить путь российскому человеку как нибудь; так что кто к ним нейдет, того принимают, а кто идет, того всячески не хотят; 8) оной Профессорской ответ в Канцелярию, к непринятию меня на экзамен, несколько кажется [234] и не в честь, толь ученым и благоразумным людям, для того что он не к делу и не кстати: ибо не требовала от них запросом Канцелярия Академии наук, что есть ли Профессор элоквенции латинской, и положена ли Профессия росcийские элоквенции в прожекте, ведая о том извесно, но токмо просила их благоволить освидетельствовать меня в искусстве элоквенции. И посему, истолковав прямо вышеписанную профессорскую отговорку, не знаю, не будет ли она значить точно cиe следующее: хотя Тредиаковский и достоин быть Профессором элоквенции; однакож он нам не надобен: ибо в почтенную нашу компанию вмешается руской, чего здесь от роду небывало да и быть не должно, потому что доброй случай определил сей хлеб точно нашим, а он, вмешавшись к нам, может быть сего хлеба лишить нашего, и потому впредь будет лишать кого-нибудь из наших, которой еще не выехал сюда, а за ним тож учинит другой, подобной ему и третий, для того что уже мы их несколько видим готовых. И так запрем путь сему Тредиаковскому; то потом и прочих отлучать не будет нам труда.

14.

В такой силе было последнее мое помянутое Доношение в Канцелярию Императорские Академии Наук от 22 Ноября 1743 года. А по силе просьбы содержащиеся в сем Доношении, помянутая Канцелярия Академии наук готовила уже Доношение с мнением в Правительствующий Сенат. Но между тем, по имянному Ее Императорского Величества Указу, Советник Нартов отрешен от помянутые Канцелярии, а определен по прежнему Советник Шумахер, которого я многократно просил словесно о произведении моея просьбы в дело. Ceй советник многократно ж меня о том и благосклонно обнадеживал, а иногда говорил мне, советуя, чтоб я и не просил в Профессоры, ибо имеет он намерение выпросить мне хорошей ранг и довольное жалованье; а быть бы мне токмо при старом деле, для того [235] что де Poccии больше в том деле нужды и пользы, нежели хотя бы я был и Профессор. Однако, напоследок, объявил мне Генваря 19 дня, сего 1744 года, что он ныне не имеет ни времени, ни свободности и для того, буде я желаю, то бы я сам просил Правительствующий Сенат.

15.

Того ради, получив от него cиe позволение, и прописав здесь все мои Доношения, поданные в Канцелярию Академии Наук, также и все обстоятельства моего дела для совершенные ясности, а при том причины, для которых я необходимо принужден утруждать сим прошением, уверяя по просяжной должности и под штрафом наижесточайшего наказания, что все оное прописано справедливо; всепокорнейше прошу Правительствующий Сенат благоволить показать мне бедному, долголетне учившемуся для отечественные пользы, всего отеческого лишившемуся для того же, трудившемуся чрез десять лет в Академии с пользою и ныне трудящемуся прилежно, притом не имеющему ни какие другие надежды, как к препитанию, так и к произведению себя, а приходящему уже в совершенные лета, высокую и благорассмотрительную милость, то есть повелеть мне быть или Профессором, как латинские, так и росссийские элоквенции, с получением такова оклада, каков обыкновенно поныне Профессоры элоквенции получали и получают; или, буде cиe за блого не рассудится, пожаловать меня в Асессоры в Академию наук, а оклад определить шестисотной в год, для того что я при ассессорской должности обещаюсь еще исправлять должности, Академику приличные и касающиеся до переводов и элоквенции российской, как то cиe уже учинено бывшему Адъюнкту при Академии, а ныне ассессору Василью Адодурову; или, ежели и cиe не будет угодно, дать мне мaиopcкой ранг, как то дан он Государственные Иностранные Коллегии Секретарям, при переводах обретающимся, но оклад пожаловать профессора элоквенции и быть бы токмо при прежних должностях, которые все касаются [236] до элоквенции же Российской и до Переводов, для того, что в сем состоит великая Нужда и, почитай, не нужняе ли еще должности профессора элоквенции: а каков в сем труд, то извесно тем, которые в том искусились потрудиться. Всеж сие да будет для многолетного, дражайшего здравия Ее Императорского Величества Всемилостивейший Государыни Елисаветы Петровны, Самодержицы Всероссийский; также и Наследника Ее, внука Петра Первого, Благоверного Государя Великого Князя Петра Феодоровича, напоследок, для большого моего ободрения к академическим трудам. Сие Доношение писал я, Василей Тредиаковский и руку приложил. В Санкт-Петербурге, Февраля 28 дня 1744 года.

Точная копия и от слова до слова с Аттестата, данного мне от Святейшего Правительствующего Синода.

1743 году Ноября 4 дня. Мы нижеподписавшиеся Святейшего Правительствующего Синода Члены, склоняся на просьбу Императорские Академии наук Секретаря Василия Тредиа-ковского, предложенные сочинения его виды, как Российским, так и Латинским языком, рассмотрели, и сим свидетельствуем, что оные его сочинения виды по точным правилам элоквенции произведены, что чистыми и избранными словами украшены, и что по всему тому явно есть, як он не сколько, но толико происшел в элоквенции, сие есть в красноречии Латинском и Российском, что праведно надлежащее в том искусство приписатися ему долженствует. Во уверение сего подписуемся своеручно вышеписанного года, месяца и дня. На подлинном подписано тако: Смиренный Амвросий, Архиепископ Новгородский, Кирилл, Архимандрит Троицкий, Платон, Архимандрит Рождественский, Симон, Архимандрит Ипатский.

Сию Копию переписал я, Василей Тредиаковский, с подлинного слово в слово, в чем и подписуюсь своеручно.

С подлинным читал подканцелярист Иван Лафин.

Вышеписанный Аттестат я, Василей Тредиаковский, взял к себе обратно.

Текст воспроизведен по изданию: Просьба Тредьяковского в сенат // Москвитянин, № 11. 1851