Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

Собственноручная записка Эрнеста Иоанна, герцога Курляндского (более известного под именем Бирона) о смутной эпохе его жизни

(Продолжение).

В это время позвали меня к Императрице. Е. В. сказала мне следующее: «Я очень больна, и думаю, что конец мой близок: Я готова следовать велению Божию, но что будет с моим Государством? В нем произойдут замешательства, и по смерти моей будут упрекать, что я оставила его в столь бедственном состоянии». Я говорил: «Господь Бог, может быть еще умилостивится; но Вы не слишком о Себе беспокойтесь, ибо сим умножите Свою болезнь». Спустя несколько минут велела Она мне послать сказать от себя Принцессе, о тяжкой ее болезни. Е. В. спросила: «пришли ли Министры, и что они делают, и что говорят?» Я послал к Принцессе, но девица Менгден отвечала [82] моему посланному, что Ее Высочество также нездорова. Я объявил о том Государыне; сказал также, что Министры собрались ко Двору, потому, что то был день воскресный, и что они весьма опечалены болезнию Е. В. Вслед за сим повелела Она мне послать Графа Левенвольда к Остерману, спросить: что делать? Вице-Канцлер отвечал, что прежде всего должно помышлять о наследстве, и постановить оное на твердом основании, присовокупляя, что конечно Ее И. В. остается в прежнем намерении провозгласить будущим Императором новорожденного Принца, в котором случае поступать так, как Император Петр Великий, объявляя Наследником своим юного Царевича Петра Петровича. Императрица, получив сей ответ, повелела прочим двум Кабинетным Министрам итти к Остерману, чтоб все для сего потребное с ним вместе приготовить, и сказала мне: «Я сделаю свое дело, будущее в руках Господа Бога, но наперед знаю, что оставляю бедного ребенка сего в смутных обстоятельствах: ему самому нечего надеяться, а отец и мать ничего сделать не могут: ибо отец не получил от Бога ни достаточных [83] способностей, ни познаний; мать довольно умна, но ее не любят; при том, если отец ее, который здесь уже известен по суровости правления своего, приехавши сюда, захочет так же поступать в России, как и в Мекленбурге, то от сего произойдут войны, Государство приидет в нищету и даже по смерти будут пенять на меня». Я старался успокоить Е. В., говоря, что Ей должно не отчаиваться, а надеяться, и что Господь Бог поможет ей выздороветь, и с сими словами вышел, чтоб объявить Министрам Высочайшую волю, и пересказать слышанное мною от Государыни. Фельдмаршал Миних тотчас подхватил, говоря, что Герцог Мекленбургский немедленно объявит себя Генералиссимусом, что конечно нанесет много нам бед, ибо он захочет отмстить Римскому Императору и Ганноверскому Курфирсту. Долго разговаривали о сем предмете; но меня позвали опять к Императрице, где и пробыл я несколько часов. Вечером, выходя от Е. В., нашел я много народу в своей комнате. Фельдмаршал Миних, обратясь ко мне, сказал: что здесь собрались некоторые верные сыны отечества, кои рассуждают по [84] уму и совести о том, что всего полезнее будет для Государства, когда Господу Богу угодно призвать Е. И. В в другой мир, и кому поручить правление во время малолетства юного Императора; но не нашли для сего никого способнее меня, ибо мне известна более других Россия и народ Русский: я привык к делам, касающимся до внутреннего ее управления, знаком с ними и проч., прибавляя к тому некоторые весьма лестные для меня выражения. Сие предложение привело меня сначала в замешательство; однако ж, пришедши в себя, я отвечал им следующими словами: «Если б я не был уверен, что вы все здесь мне друзья, то совершенно бы убедился в том в сию минуту. Но я думал, что вы распространите далее свое благорасположение и не захотите возложить на меня такое дело, которое я не в силах исполнить, ибо слабое здоровье и случающиеся с некоторого времени припадки привели меня в такое состояние, что для меня всего выгоднее отказаться от всех важных дел, и провести остаток жизни в покое. Я делаюсь совершенно свободен, с той минуты, когда Е. И. В. испустит последний дух; тогда надеюсь и прошу, [85] чтоб вы со мною, хотя иностранцем, обходились как с другом. Благодарю вас за великую доверенность, но не могу принять ее». Тогда Фельдмаршал, в присутствии всех их, сказал мне, чтоб я принял в уважение, что меня об этом просит не одно лице, а вся Империя, и что неблагодарно было бы с моей стороны отказаться после столь многих милостей, излитых на меня Ее Императорским Величеством. Я отвечал, что сердце мое будет исполнено признательности до самого конца жизни, но, что я знаю себя лучше всякого. В то время пришли позвать меня опять к Императрице. Все сие происходило в Воскресенье 1. Государыня спросила, кто был у меня. Я назвал Фельдмаршала Миниха, Министров Черкаского и Бестужева, Генерала Ушакова, Обер-Шталмейстера Князя Куракина, Князя Трубецкого, Адмирала Головина, Обер-Шталмейстера Левенвольда, Бреверна и многих других. Я во весь день не ходил в свои комнаты, и пробыл у Императрицы до 12 часов ночи. В Понедельник поутру пришел ко мне Фельдмаршал Миних с двумя [86] Кабинетними Министрами и другими знатными вельможами, объяснив, что желают поговорить со мною. Меня позвали от Императрицы, и когда я вышел, они требовали, чтоб я доложил об них Е. В. Государыня приказала их допустить: они изъявили сначала соболезнование о болезни Ее, потом показали присягу в верности наследнику, которую в ту ночь сочинили у Графа Остермана, прочли, и Е. В. подписала ее, и оставила у себя; потом Фельдмаршал Миних начал говорить, благодарил Императрицу за подписание, и просил, вместе с другими, назначить меня Регентом. Государыня не отвечала им ни слова. Когда я после вошел к ней, то нашел Ее в великом смущении; но Она вскоре опомнилась и сказала мне: «Я дрожащими руками подписала присягу, чего со Мною и тогда не случалось, когда я подписывала объявление войны Туркам». Спустя несколько минут, спросила Она меня, давно ли я ей служу. «Кажется, 22 года», отвечал я. Е. В. прервала меня: «Я недовольно наградила тебя, — сказала она, — за верную твою службу, но твердо надеюсь, что Бог тебя не оставит. Фельдмаршал Миних сказал Мне вещь, о которой я уже думала сегодня ночью». Я не [87] просил дальнейших изъяснений, потому что знал, о чем идет дело. По прошествии одного, или двух дней, множество знатных вельмож собралось во Дворце; я выходил из комнаты, где изволила лежать Государыня, когда находившийся в тот раз между ними Граф Остерман сказал мне, что они все, от имени целой Империи просят меня не отказать в их просьбе; уверяя, что миллионы людей будут благословлять меня, в случае моего согласия, и когда я спросил, что они под сим разумеют, тогда повторили они требование, чтоб я принял на себя Регентство. Я всячески противился этому, но нельзя было их разуверить: они обязывались честию помогать мне нести тяжесть правления, и предложили, не хочу ли я присутствовать, когда сделают об этом доклад Императрице. Невозможно мне было пристойным образом отказаться от их предложения, а потому я только просил, чтоб позволено мне было тогда оставить Регентство, когда слабость здоровья или другие обстоятельста меня к тому понудят, что и было внесено в их просьбу. Вслед за сим понесли Графа Остермана к Государыне, невидавшей его [88] несколко лет, который и подал Ее В. сделанное обо мне представление; но когда я опять к Ней вошел, то просил не возлагать на меня сей тягости, которую не в состоянии нести, и в награду за небольшие мои услуги, не подписывать вышеупомянутой бумаги, на что Е. В., по усильном настоянии моем, согласилась, и не подписавши, положила к Себе под изголовье. Когда я вышел, все хотели узнать, подписано ли представление, но я каждому отвечал: нет. Таким образом, не смотря на делаемые мне просьбы, я умел отклонять Е. В. от Ее намерения. Наконец вельможи, узнавши, что просьбы их не действуют, согласились единодушно сделать меня Регентом, даже если Императрица и не подпишет их представления, и скончается без надлежащих о сем распоряжений, а чтоб придать этому более силы, созвали они все чины даже до Капитан-Поручиков Гвардии. Таким образом без моего ведома, собралось в Кабинете 190 человек духовных и светских особ. Я узнал об этом через 24 часа, и не мало дивился, что все сие происходило тогда, когда мне о том не сказали ни слова. Они написали к Е. В. челобитную: [89] просили, взяв в уважение блого Государства, назначить меня Регентом во время малолетства юного Императора; подписали же ее: Фельдмаршал Граф Миних, Фельдмаршал Трубецкой, Граф Остерман, Кабинетный Министр Князь Черкасский, Генерал-Фельдцейгмейстер Принц Гессен-Гомбургский, Генерал-Аншеф Чернышев, Генерал Ушаков, Обер-Гофмаршал Граф Левенвольд, Адмирал Головин, Д. Т. С. Веревкин, Обер-Шталмейстер Кн. Куракин, Д. Т. С. и Генерал-Прокурор Кн. Трубецкой, Д. Т. С. и Кабинетный Министр Бестужев. Е. В., прочитав вслух челобитную, послала рано поутру за Графом Остерманом, но било 9 часов, а его еще не было. Она велела послать за ним в другой раз, и когда он наконец явился, приказала к себе приблизиться, и потребовав чернил и пера, вынула из-под изголовья вышеупомянутый доклад. В это время я вошел в Ее комнату. «Я подписываю его; — сказала она: — вы, Граф Остерман, объявите всем, чтоб они были спокойны: Я никого не забыла». Тогда Вице-Канцлер, не отходя от Ее кровати, положил утвержденный доклад, в сделанный им конверт, и запечатал оный. Государыня [90] отдала его Подполковнику Воейкову, чтоб положить в Ее шкатулку. Потом долго еще говорила с Графом Остерманом, послала за Генералом Ушаковым, спрашивала его о различных предметах, и наконец сказала: «Я помнила об вас; вы все будете довольны: скажите это всем, кто вас будет спрашивать». В продолжение болезни Е. В., сидели у кровати ее ежедневно по нескольку часов особы обоего пола: в первые дни Принцессы Анны не было, потому, что она сама была нездорова. Государыня часто спрашивала об ней у Докторов; но они находили, что болезнь ее не опасна; однако ж Принцесса прислала однажды совсем неожиданно жену Подполковника Юшкова, сказать Е. В., что она так слаба, что намерена приобщиться Святых Таин; неосторожно доложили об этом Императрице, которая сим была весьма встревожена. На другой день уведомила она, что хочет собороваться елеем. Е. В. пеняла Докторам; но они опять отвечали, что нет никакой опасности, и что они докладывали о том Принцессе, но не могли ее разуверить. Но, через два дни, Принцесса вдруг явилась у Императрицы в спальне; [91] Государыне же больно было видеть, что Принцесса сыграла с нею подобную шутку. После того она всякий День приезжала к Ее В., при чем я, со всеми тут бывшими, всякий раз уходил; но Императрица с неудовольствием сие заметила, и приказала нам оставаться. До самой кончины Е. В. сохранила полный рассудок, говорила очень умно, всех присутствующих допускала к руке, называя многих по имени; потом, прияв елеосвящение, испустила последний дух. Я, приказав тотчас запечатать шкатулку с дрогоценностями, вышел; тут встретили меня несколько знатных особ, требуя завещания Ее Величества. Я указал на Подполковника Воейкова; тотчас сорвали печать со шкатулки, вынули оттуда Указ, и, в присутствии Принца Брауншвейгского и всех других вельмож, Генерал-Прокурор Князь Трубецкой прочел оное громким голосом. Я в это время, чувствуя себя дурно, находился в своей комнате. Во всю ночь были со мною сильные припадки, и в Субботу я не мог выйти со двора. В продолжение сего времени, Кабинет готовил и отправлял повеления без моей подписи, потому, что я не в состоянии был заняться [92] делами. Принцесса Анна и Супруг ее уверяли меня в своем постоянном доброжелательстве, и благодарили за труд, который я на себя принял. Оправившись несколько в моем здоровье, я поехал к ним, и, при изъявлении своего почтения, просил не обращать внимания на слова людей неблагорасположенных ко мне, которые нарушили бы наше доброе согласие, а представлять их мне, дабы можно было открывать истину, к чему я также обязывался и с своей стороны. Оба изявили к тому свою готовность. Между тем я приказал, чрез Обер-Шталмейстера, узнать от них, хотят ли они иметь содержание наравне с Двором, или довольствоваться ежегодно известною суммою. Их Высочества согласились на последнее, требучи 200 т. рублей. Я тотчас велел заготовить об этом Указ, определив также и для ныне царствующей Императрицы 50 т. рублей ежегодно. В тот же день поздно ввечеру пришел ко мне Кабинетный Министр Граф Бестужев, и объявил, что нашлось два Поручика Преображенского полка, кои, казалось, имели против меня дурные намерения. Я отвечал, что на другой день разберу это дело. Вслед за сим, поутру [93] сказал я это Фельдмаршалу Миниху, который, как Подполковник того полка, отвечал мне, что велит тотчас тех офицеров представить к себе, и поговорить с ними, а спустя несколько времени уведомил, что велел их арестовать и обо всем распросить. После сего пришел ко мне Князь Черкасский с известием, что был у него какой-то отставной Капитан, который сказал, что, будучи у Графа Головкина, послан он был от него объявить Принцу Брауншвейгскому, будто находится недовольных 3 000 человек в готовности, частию дворян, частию офицеров и солдат, и Принц велел сему Капитану возвратиться к обеду назад. Генерал-Прокурору Трубецкому поручено было подробнее розыскать сие дело, который нашел, что кроме двух арестованных Поручиков, были тут замешаны один унтер-офицер, бывший при Головкине, и другой, находящийся при Ягужинском. Так как Головкин был женат на двоюродной сестре покойной Императрицы Анны, то я тотчас увидел, что то были его происки, и потому немедленно поехал к Принцу, и сказал, что так как я дал слово не скрывать от него ничего [94] такого, что могло бы нарушить существующее между нами согласие, то и объявляю, что нашлись недоброжелательные люди, имеющие дурные намерения, а так как я полагал, что сие не безызвестно Его Высочеству, то и просил обо всем им объявить, представляя, какие дурные следствия могут произойти от его молчания. Он отвечал мне на это, что следствием всего будет несколько пролитой крови. Я продолжал, что оное не такая безделица, над которой можно шутить, и что, вероятно, он не захочет подкреплять сего дела. На что Принц отвечал мне: «все знают, что не я начал дело». Тогда я возразил, что те ошибаются, кои думают, что я был зачинщиком дурного дела, но что все, предпринятое им, обратится к собственному его вреду. Но Принц оставался все при своих словах. Я долго не понимал, что он под ними разумел, и какая была причина его неудовольствия; наконец оказалось, что он думал, будто завещание покойной Императрицы было подложное. Я сказал, что он может увериться о справедливости оного у Графа Остермана, присовокупляя, что, по моему мнению, польза самого Принца требует [95] его на оное согласия, ибо завещание сие утверждает собственного сына его Императором; что с своей стороны я равнодушно буду смотреть на все предприятия; но надобно, чтоб они имели твердое основание, что все дело еще колеблется, а потому советовал, чтоб он, оставался в покое и молился Богу. Он отвечал мне: «стоит только вывести из Гвардии старых офицеров и солдат, кои помнят Императора Петра I». «Сие не так то легко», прервал я. И я сам не в состоянии этого сделать, ибо не только солдаты, но и весь народ с почтением воспоминают об Императоре Петре; а потому просил его еще раз истребить подобные мысли, отдалить от себя людей недоброжелательных, и назвать их мне. Но Принц оставался при своем упорстве. Я спросил его еще, сообщил ли он мысли свои супруге. «Нет, — отвечал он, — я с нею не говорил об этом».

(Окончание впредь).


Комментарии

1. 6-го Октября.

Текст воспроизведен по изданию: Собственноручная записка Эрнеста Иоанна, герцога Курляндского (более известного под именем Бирона) о смутной эпохе его жизни // Сын отечества и Северный архив, Часть 123. № 2. 1829

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.