Дипломатические депеши датского посланника при русском дворе, Вестфалена, о воцарении императрицы Анны Иоанновны.

(См. «Русская Старина», февраль, 1909 г.)

(Окончание).

Ваше высочество! Я сердечно радуюсь, что верно отгадал относительно Голицыных и Долгоруких, которые вместе с великим канцлером более всех в России, видит Бог, расположены к интересам России. Они смертельно ненавидят герцога голштинского, его соумышленников, сына его покойной супруги и принцессу Елисавету; принадлежащие к этой партии представляют далеко не ничтожную группу в России. Уведомляю Ваше Превосходительство об этом деле с величайшей точностью, считая его заслуживающим внимания, главным образом по отношению к будущему. Политика была бы не столь трудна, если бы она могла ограничиться лишь борьбою с делами настоящего и своевременными мероприятиями для избежания зла и обращения ко благу. Но должность акредитованного министра, как главного, так и второстепенного затруднительна, вследствие обязанности, так сказать, провидеть будущее. В случае его ошибки, меры для отстранения угрожавших нам ударов неизбежно явятся несоответственными и выяснится, что не пользовались в свое время преимуществами, которые сулило будущее; а от этих ошибок происходит падение государства

Умоляю Ваше Превосходительство, соблаговолите вспомнить о частном письме, которое я осмелился написать Вам 2-го числа [538] прошедшего месяца. Приближается срок, когда я должен уплатить английскому консулу сумму, которую он ссудил мне 22-го января, и которую я употребил на службу королю. В этом деле заинтересованы мое честное слово и мой кредит, а я положительно не в состоянии уплатить долга из моих собственных средств, если бы даже продал все, что имею. Кроме того, уверяю Ваше Превосходительство всем, что свято, что царствование Екатерины и революция, последовавшая за ее смертью, стоили лично мне более пяти тысяч чистыми деньгами; я несколько раз писал об этом господину фон-дер Гагену, но он никогда не удостоил меня ответом, что, однако, очень жестоко.

Ваше Превосходительство конечно соблаговолите обратить внимание как на все вышеизложенное, так и на ту опасность, которой подвергся интерес короля, вследствие неожиданной кончины царя Петра II, и на то непоправимое зло, которое грозило нашим делам, если бы после смерти юного монарха вопрос о престолонаследии решился иначе. Не могу сказать, чтобы я прямо способствовал выбору ныне царствующей государыни, но смело похвалюсь, что я косвенно сильно повлиял на отстранение от престолонаследия ребенка из Киля.

Прошу Ваше Превосходительство удостоить меня продолжением Вашего милостивого ко мне расположения и особого покровительства и отозвать меня от того опасного и расточительного поста, на котором я нахожусь. Я еще настолько бодр, что и в других должностях могу оказать большие услуги, мое зрение сохранилось очень хорошо, я много пишу и читаю без очков, с огнем так же свободно, как при дневном свете; память у меня прекрасная, соображение столь же быстро, как было в 30 лет. Я никогда не страдал ни малейшим припадком подагры и до сих пор не знаю, что такое каменная болезнь, ревматизм и зубная боль. Единственное нездоровье, посещающее меня время от времени – сильные насморки и вслед за ними давление в груди; лучшее лекарство против этого – мало есть, пить еще меньше и питаться исключительно молочным.

Ваше Величество! Моя депеша от 9-го февраля заключала известие, что к имперскому министру, находящемуся при здешнем дворе, прибыл нарочный из Вены. 16-го февраля я сообщил Вам сущность представлений графа Братислава тогдашнему Верховному Совету России. Он говорил, что достоинство римского [539] императора никак не может допустить вмешательства иностранных держав, предписывающих государю, каким образом он должен распределять ленные владения Священной Империи. Короли Франции, Испании и Великобритании вместе с Голландскими штатами оскорбили Его Императорское Величество, заключив Севильский трактат, несмотря на то, что предписывает знаменитый союз четырех держав относительно статьи о войсках; там говорится, что войска должны быть введены в великие герцогства Тоскану и Парму и Пиаченцу, для утверждения этих государств за дон-Карлосом после смерти теперешних их владетелей. Его Императорское Величество не мог заключить из этого неслыханного поступка четырех союзных держав ничего другого, как намерения с их стороны возжечь в Европе огонь новой всеобщей войны.

Вследствие этого, Его Императорскому Величеству необходимо иметь возможность отразить насилие насилием, и он оказался вынужденным напомнить двору России через своего министра об обязательстве, между ними заключенном, в особенности же о союзном договоре 1726 года, в силу которого Россия обязана выставить императору 20 тысяч пехоты и 10 тысяч драгун, в случае войны с Его Величеством держав Ганноверского союза и их сторонников. Граф Вратислав просил Верховный Совет России от имени своего государя хорошо запомнить договор 1726 года на тот конец, чтобы имперское правительство могло рассчитывать не только на движение русского вспомогательного корпуса в настоящее время, но и на последующий успех его действий, согласно приказаниям Его Величества.

Смуты, возникшие тогда в Москве и прекратившиеся лишь с того времени, как царица возвратила себе самодержавие, не дозволили здешнему двору ответить положительно на указанную выше просьбу императора, а потому я до сих пор хранил об этом деле молчание. На днях Ее Царское Величество призвала к себе графа Братислава и, по внушению Остермана, категорически заявила ему, что если разразится война, между императором и государствами Ганноверского союза, то она не преминет послать на помощь императору тридцатитысячный корпус, который Россия обязалась выставить Его Императорскому Величеству. Считаю своим долгом нарушить молчание об этом интересном деле, сообщая Вашему Величеству и королевскому Совету заявление царицы графу Вратиславу относительно движения 80.000 руеских на помощь императору, в случае войны. Вследствие такого объявления полки, которые войдут в состав [540] вспомогательного корпуса, получили приказание быть наготове к большому и продолжительному походу, а полковым командирам уже выдано сукно и другие вещи для обмундирования их полков заново; число людей в полках свыше положенного комплекта, и еще при князе Меншикове эти полки были снабжены прекрасными ружьями, саблями и штыками; теперь Военный Совет занят доставлением офицерам лошадей, экипажей и других вещей, необходимых для выступления в поход. В таком положении находится это важное дело, сегодня, 30-го марта.

Все, что я сейчас имел честь донести, положителыю верно; несмотря на это, я не решаюсь считать несомненным поход русской армии в Германию, но тоже не утверждаю противного и не уверяю в том Ваше Величество и королевский Совет, как мог бы сделать в настоящее время, если бы Долгорукие были бы теперь тем же, чем были два с половиной месяца тому назад. Система здешнего двора стала совершенно иная; необходимость вынуждает поклоняться новым кумирам, всякий из них требует себе приношений и отвертывается от тех, кто является с пустыми руками; как же я приближусь к русскому капищу и заслужу милость новых кумиров.

Я прочел в письме от 18-го февраля ст. стиля, адресованном в Лондон, что вскоре в Берлин прибудет чрезвычанный министр от короля Великобритании. Он явится с поручением предложить Его Величеству Прусскому и его потомству такие выгодные условия, что через 2-3 месяца мы увидим, как европейские интересы королей английского и прусского сольются в одно. Автор этого письма заранее радуется предстоящему отъезду графа Секендорфа и окончанию его происков при дворе короля прусского. «Это все», говорит он, «непременно исполнится, потому что новый британский министр располагает двумя стами тысяч ефимков для приобретения друзей в Берлине».

Милостивый Государь! По отправлении почты разнесся слух, что курьер из Персии привез важную новость: Испагань взята законным шахом этого государства, Тахмасибом, а узурпатор Эшреф должен был покинуть столицу и быстро направился на свою родину, в провинцию Кандагар.

Завтра я постараюсь разузнать насчет этой важной новости и с первой же почтой сообщу Вам, преждевременна она, или нет. Само собою разумеется, что я стою за справедливость и [541] успех правого дела, а потому желаю, чтобы слух оказался истинным, но так как я по своей природе верю, как св. апостол Фома, то редко поддаюсь первым слухам.

Царица в первый раз присутствовала сегодня в Сенате и в течение двух часов слушала прения по делам, которые были на очереди. Изо всех провинций России доносят, что возведение на престол одной из дочерей царя Ивана Алексеевича и исключение ребенка из Киля и принцессы Елисаветы встретило всеобщее и единодушное одобрение со стороны всех жителей, благородных и неблагородный, великих и малых, духовных и мирских, и что во всей России царствует полнейшее спокойствие, в чем сомневалось большинство иностранных министров при здешнем дворе, но я по истинне никогда не сомневался. Поручаю себя продолжению Вашей дружбы и имею честь быть и т. д.

Ваше Величество! В прошедший четверг я отправил г. статс-секретарю фон дер Гагену частное письмо, в виде постскриптума к моему всеподданнейшему донесению Вашему Величеству от того же числа. Теперь я могу уверить Ваше Величество и королевский Совет, что законный шах Персии Тахмасиб овладел столицей своего государства Испаганью, после троекратной победы над узурпатором Эшрефом, которого обратил в бегство. Не считая себя в безопасности после потери лучшей части войск. Эшреф решился оставить Испагань и удалился с остатками армии на свою родину, в провинцию Кандагар, как я уже писал об этом г. фон дер Гагену. Говорят, что один персидский генерал, во главе 20.000 кавалерии, стремится настичь Эшрефа прежде, нежели ему удастся перейти знаменитый перешеек Кирман. И так, мы должны ожидать нового решительного действия между этими двумя воюющими сторонами.

Со времени отправления последней почты здесь произошло следующее: в прошедшую субботу царица дала публичную аудиенцию послу шаха Тахмасиба, прибывшему в Москву за несколько дней до смерти юного монарха. Она сделала это, несмотря на то, что верительная грамота адресована не на ее имя, а на имя покойного царя. Так как я присутствовал на аудиенции, то могу сказать, что прием был великолепен.

Несмотря на то, что посол не аккредитован при ныне царствующей государыне, его допустили до аудиенции, желая, без сомнения, чтобы он вступил в переговоры относительно [542] привезенного им полномочия. Это тонкая политика, так как полномочие представляет большие выгоды для здешнего двора, будучи дано в то время, как Тахмасиб находился в ужасном состоянии. Но вопрос в том, попадет ли министр в эту ловушку; теперь дела его государя совершенно в ином положении, чем когда он отправлялся в Москву; с тех пор Тахмасиб выиграл три сралсения, получил более 150 немецких миль земли и возвратил свою столицу; все это, взятое вместе, очень изменяет положение дел Тахмасиба и усиливает значение его министра, Здесь, однако, твердо уверены, что шах Тахмасиб даст России те же преимущества, которые даны ей Эшрефом в последнем договоре. Было бы большим счастьем для России, если бы она могла когда-нибудь спокойно воспользоваться преимуществами этого договора, я думаю, что в таком случае здешний двор имел бы более причин гордиться своим договором с Персией, нежели Ништадтским миром со Швецией.

До сих иор русский Верховный Совет действовал чрезвычайно мудро, твердо и политично; его непоколебимая твердость доставляла России преимущество, которыми она пользуется в настоящее время на Востоке и на Западе, и внушила уважение всем государствам Европы и Азии, чего, конечно, никто не станет оспаривать.

К графу Вратиславу прибыл на днях второй курьер от венского кабинета с предписанием, как распределить присланные с первым курьером прекрасные подарки, цена которых, как говорят, доходит до 60 тысяч червонцев. Барон Остерман никогда ничего не принимает, а потому в этом разделе будут вероятно участвовать: курляидский любимец царицы, (Э. И. Бирон) княгиня Черкасская и Ягушинский.

Варшавский двор, как известно, всеми средствами старается покорить сердца тех, кто может принести пользу, или вред интересам Речи Посполитой. Этот двор прислал, покойному юному монарху 30 прекрасных охотничьих собак, 4 опытных охотников и чрезвычайно изящный, неимоверно роскошный охотничий наряд со всеми принадлежностями, присовокупив к нему костюм сравнительно менее ценный, но из массивного золота для несчастной невесты царя и аграф, стоимостью более 2 тысяч рублей, на шляпу для ее брата, бывшего царского фаворита.

Так как все это было получено после смерти юного царя, то ныне царствующая государыня приняла собак и охотников, [543] но посланник короля польского заблагорассудил удержать впредь до нового повеления охотничий наряд, предназначавшийся юному царю, и подарки невесте и ее брату.

Я слышал, что адмирал Вильстер, недостойный подданный Вашего Величества, сражавшийся против Вас и своего отечества и с тех пор питавший непримиримую ненависть ко всему, что носит имя Дании, удален за сопротивление приказаниям петербургского адмиралтейства, во главе которого находился господин Сиверс, человек понимающий, политичный, верный государству, которому служил, но в то же время великий датский патриот.

P. S. Тот же последний курьер привез графу Вратиславу ультиматум Его Императорского Величества о нежелании приступить к Севильскому договору; граф Вратислав объяснился по этому поводу с великим канцлером графом Головкиным и бароном Остерманом следующим образом.

Союзники заключили между собою в Севилье договор, всецело уничтожающий смысл знаменитого союза четырех держав, который обеспечивал принцу дон-Карлосу наследие Флоренции и Пармы, после смерти их великих герцогов. Подобный образ действий союзников, в котором выразилось их желание принудить Его Императорское Величество присоединиться к ним, слишком оскорбили достоинство императора, чтобы он мог приступить к этому новому договору. Это тем более невозможно, что Севильские союзники не соблаговолили пригласить на договор императора, неограниченного распределителя ленных владений Тосканы и Пармы, а еще потому, что цель союза четырех держав состояла в том, чтобы никогда не допускать испанских войск в Италию. Без этого условия император ни за что не согласился бы на договор и совершенно естественно мог считать себя всецело от него освобожденным, так как Испания, Франция, Англия и Голландия, желая ввести испанские войска в Тоскану и Парму, тем самым уничтожали основание знаменитого союза четырех держав, столь выгодного для инфанта дон-Карлоса.

Но император не следует в своем образе действий подобным примерам: всегда верный союзникам, он даже в настоящее время твердо и искренно намерен исполнить свои обязанности относительно светлейшего инфанта дон-Карлоса, дав ему всевозможные гарантии для его наследства в Италии, которое он должен получить, согласно действительному смыслу столько раз упомянутого союзного договора четырех держав. Несмотря на это, Его Императорское Величество не мог сделать ничего [544] более: императорское слово его конечно стоит шести тысяч испанцев в Тоскане, но в Севильском договоре кроется нечто совершенно иное, и император, видя ясно, что намерения Севильского союза не ограничиваются Тосканой и что рано, или поздно, придется прибегнуть к крайним мерам, считает нужным лучше начать действовать теперь же, чем выжидать водворения испанцев в Италии. Короче: его честь, достоинство и интерес его и всей империи требуют твердого отпора планам, составленным против него Севильским союзом, а потому он твердо и непоколебимо решился держаться постановлений четырех держав и сопротивляться исполнению намерений Севильского союза.

Москва. Ut in relatione.

Милостивый Государь! Я вспомнил, что в 17Я0 году прибыл в Варшаву посланник крымского хана с верительной граматой к Станиславу Лещинскому, которого крымский хан считал тогда на польском престоле. Вместо него оказался Август, возвративший себе корону. Этот случай дал покойному графу Флемингу (Граф Флеминг – саксонский министр польского короля Августа II) повод оказать своему государю важную услугу. Граф Флеминг обещал татарскому министру хорошее вознаграждение и уговаривал просить публичной аудиенции. Татарин поддался убеждениям, просил у короля Августа аудиенцию, получил ее и был принят с большим блеском. Король вручил ему верительные грамоты и прекрасные подарки для хана и для него самого. Эта политическая стратегема немедленно придала особенное значение действиям короля польского, как в глазах его приверженцев, не ожидавших подобной выходки от крымского хана – сердечного друга короля шведского, так и в глазах его противников, которые были просто озадачены. Но едва успел несчастный татарский министр вернуться в Каффу, как хан приказал задушить его.

Это небольшое отступление относится к известному месту сегодняшнего всеподданнейшего моего донесения. Дела находятся здесь в величайшем спокойствии.

Государь! Мое последнее всеподданнейшее донесение Вашему Величеству было от 6 числа сего месяца; с тех пор [545] произошло затруднительное дело, из которого я наконец нашел выход.

Агент хмилорда Таунсэнда при здешнем дворе, господин Рондо (Рондо – английский президент при русском Дворе), был у меня с визитом и дал мне прочитать письмо господина Тильсона, главного поверенного, служащего в департаменте иностранных дел Севера, который находится под управлением лорда Таунсэнда. В письме между прочим сказано:

«Милорд, очень довольный Вашим образом действий и Вашей проницательностью, в то же время весьма удивлен, что Вы ничего не доносите ему о короле Датском и о его посланнике при том дворе, при котором Вы находитесь. Милорд поручил мне предупредить Вас, что г. Вестфален готовится заключить новый союзный договор между Данией и Россией; договор был бы заключен, если бы не умер последний царь».

Перечитав несколько раз эти строки, я понял, что все вышеписанное принято в Лондоне за серьезное, и заметил, что г. Рондо относится ко мне недоверчиво. Поэтому я рассудил, что лучший исход – открыть двору Великобритании сущность моих переговоров и тем самым вывести его из заблуждения, в которое он впал, вследствие донесения какого-нибудь незнающего человека. Я честным словом заверил г. Рондо, что ничего подобного между Вашим Величеством и Россией не предполагалось, и объяснил ему содержание проекта статей, составленного для того, чтобы упрочить на море безопасность обеих держав и раз навсегда прекратить споры, которые могли бы между ними возникнуть, тогда как Ваше Величество желаете быть со всеми в мире. Невозможно себе представить, до чего обрадовался г. Рондо, когда я выяснил ему дело; моих слов более чем достаточно для убеждения г. Таунсэнда в неверности переданной ему новости. Будучи так грубо обманут своим корреспондентом, милорд Таунсэнд может быть не затруднится сказать барону Зёлендалю (По-видимому, Датский посол в Англии. Россия не имела в то время правильных дипломатических сношений с Англией, и при русском дворе не было английского посланника, а был лишь поверенный в делах, Клавдий Рондо), откуда он узнал эту повесть; по многим причинам было бы желательно, чтобы он это сделал.

В прошедшее воскресенье, в день Пасхи, я в первый раз имел честь обедать у Ее Величества; по правую ее руку сидела [546] герцогиня Мекленбургская, возле нее граф Вратислав, затем я, посланники: шведский, польскии, прусский и т. д.

P. S. 19 января я отправил в Копенгаген состоящий из 16 пунктов проект договора между Россией и Данией об упрочении безопасности на море обеих держав. Надеюсь, что он достиг места назначения.

Милостивый Государь! Сегодня сообщу Вам, что царица назначила свою коронацию на 19-е число текущего месяца (старого стиля), все делают большие приготовления, чтобы присутствовать на этом праздновании, которое, несомненно, будет очень торжественно.

Имперский и испанский министры конечно заставят много о себе говорить, а чрезвычанные послы Швеции, Польши и Пруссии, оба министра герцога голштинского и министр бланкенбургский усиленно приготовляются к празднику коронации. Работа у них идет день и ночь. Они сговорились сделать себе по две праздничных одежды, новую придворную ливрею и новую упряжь для 6 лошадей, между прочим седла и попоны для двух всадников. Эти министры смело могут так поступать, будучи уверены, чтоим возвратят затраченные деньги.

А я, бедняга, ни в чем не будучи уверен, несколько дней колебался, не зная, на что решиться; рассудив однако, что не следует отставать в этом случае от моих собратьев, я принял меры, чтобы явиться на празднестве с таким же блеском, как посланники Швеции, Польши и Пруссии.

Я точно так же поступал при коронации последнего юного монарха и до сих пор не могу равнодушно об этом вспомнить: 1000 рихсдалеров, которыми королю угодно было меня тогда наградить, вместе с другими 333 рихедалерами пошли на уплату за квартиру в Петербурге, согласно контракту, кроме того я заплатил 200 рублей за перевозку в Москву разных припасов, мебели, экипажей, книг, вин и т. п.

Другим иностранным министрам при здешнем дворе не только с лихвой возвратили издержанные ими деньги, но сверх жалованья выдают от 8 до 10 рихсдалеров в сутки на экстраординарные расходы, пока они находятся вне столицы, или в дороге; кроме того им отпускают по крайней мере 400 рублей в год на почтовые расходы. Я ничего подобного не имею, но был бы в отчаянии, если бы не оказал королю и его интересам, [547] столько же действительных услуг, сколько любой из министров оказал своему государю. Будучи в таких неблагоприятных обстоятельствах, скажу, как честный человек, что я считал бы за величайшую милость, если бы мое начальство могло отозвать меня от того опасного и расточительного поста, на котором я нахожусь.

Царица здорова, составила свой двор и пожаловала орден Андрея Первозванного князю Черкасскому и своему родственнику, Симону Салтыкову. Она изъявила желание содержать флот (корабельный и галерный) в таком порядке, до какого намеревался довести его Петр I.

P. S. Вследствие приказания, полученного с курьером, прусский посланник объявил вчера его превосходительству господину барону Остерману, что король прусский совершенно примирился с королем Великобритании и с удовольствием будет впредь способствовать примирению всех европейских держав. Я ожидал подобной развязки дел лондонского и берлинского дворов и ничуть не удивился этому поступку прусского короля, доказательством чему служит мое донесение от 30/19 числа прошлого месяца.

Милостивый Государь! Едва я узнал, что князь Василий Лyкич Долгорукой в настоящее время отправился в Сибирь, как поспешил к барону Остерману, чтобы спросить о судьбе знаков нашего ордена Слона. Не застав дома вице-канцлера, я с той же целью поехал к великому канцлеру графу Головкину, который ответил мне, что князь Василий Лукич действительно навлек на себя немилость императрицы, своей самодержавной государыни, но так как не было ни формального процесса, ни обвинительного приговора, то, по его мнению, нет причины лишать князя Долгорукого орденов, тем более, что он назначен губернатором в Сибирь, куда требуется доверенное лицо. Если, – чего, впрочем, великий канцлер не ожидает, – справедливый гнев царицы дойдет до того, что князя Василия Лукича лишат всех чинов, великий канцлер немедленно меня об этом уведомит и озаботится, чтобы знаки королевского ордена были возвращены мне в сохранности, о чем я и счел нужным Вам сообщить.

Конечно, я употреблю всевозможные старания, чтобы оказать услугу госпоже Тилляк, но Бог знает, как за это взяться, – ее притязания давнишни и еще, пожалуй, неосновательны. [548] Управлявших военным казначейством в то время, как умер ее муж, теперь нет в живых, а списки служащих содержатся здесь не в таком порядке, как у нас. Одним словом, в здешней стране просто невозможно исполнение поручений, подобных тому, которое предписано мне в всемилостивейшем рескрипте короля от 14 марта. Впрочем, постараюсь предпринять по этому делу все, что только будет от меня зависеть, и в скором времени сообщу Вам о результате.

P. S. До сих пор меня не уведомили о получеиии моей депеши от 19 января, и я начинаю опасаться, не затерялась ли она дорогой?

Ваше Величество! Соблаговолив допустить в свой тайный совет, именуемый Правительствующим Сенатом, Голицыных и Долгоруких, ныне царствующая государыня дала, повод думать, что она простила им нанесенное ей оскорбление. Оскорбление это заключалось не только в замысле лишить ее самодержавия, которым пользовались ее отец, дед и вообще все ее предшественники, но в смелости предложить ей, даже заставить ее подписать пункты, уиичтожавшие основы старинной формы правления России.

Они сделали это без участия существовавших тогда других государственных коллегий, высшего духовенства и всего низшего дворянства, численность которого простирается до 50 тысяч семейств только в центральной России (землях прежнего Московского государства), не считая генералитета и иизшего дворянства, находящихся в странах, завоеванных русскими, например: в царствах Казанском, Астраханском и Сибирском, в княжествах Смоленском и Черниговском, в Украйне, которая должна быть земной рай, в Карелии, в Ингерманландии, в епископстве Дерптском, в Лифляндии, Эстландии, на островах Даго и Эзель и т. д.

Но грозная опала, недавно разразившаяся над главными представителями Долгоруких, доказывает, что царица, ничуть не забыла злого замысла против своей самодержавной власти; считаю долгом разъяснить это важное дело, представив обстоятельный отчет о том, чему мы были здесь свидетелями в прошедшие четверг, пятницу и субботу.

В городе разнесся слух, будто бы невеста покойного царя беременна на пятом месяце. Эта новость дошла, наконец до царицы и сначала встревожила ее; Ее Величество решила командировать двух пожилых женщин, в сопровождении акушерки, с [549] приказанием выяснить дело; женщины донесли, что несчастная девушка положительно не беременна. Несмотря на это, Ее Величество определила удалить отца невесты покойного монарха, письменно приказав ему ехать со всем семейством (не исключая и невесты царя), в одно из наиболее отдаленных от Москвы поместий и не выезжать оттуда без особенного ее дозволения. Три брата этого князя, – один из которых, князь Сергей Долгорукой, человек выдающегося ума, женатый на несчастной дочери Шафирова, был в то время чрезвычанным посланником в Польше, – подобно князю Алексею получили приказание с женами и детьми удалиться в свои поместья. Князь Иван Долгорукой, фаворит покойного юного монарха, три дня тому назад женился на прекрасной и чрезвычайно богатой дочери фельдмаршала Шереметева и вместе с женой удален в Дербент, в Персию. Брат фельдмаршала Долгорукого, тайный советник и сенатор, бывший прежде губернатором Сибири, с семьей сослан в Казань, а кавалер нашего первого ордена, Василий Лукич Долгорукой, удален в Тобольск, в Сибири. Многие приверженны этой фамилии подверглись той же участи; не считая женщин и детей, число их простирается до 24. Им велено было выехать из Москвы в течение суток, и в настоящее время они все высланы из столицы. Князь Василий Лукич за неделю до постигшей его опалы потерял жену (Сообщения Вестфалена об опале князей Долгоругих очевидно основаны на распространявшихся в то время слухах. В действительности же князь Ив. Ал. Долгорукий был сослан не в Дербенг, а вместе с женою, отцом князем Алексеем Григ. Долгоруким и всем его семейством в Пензенскую деревню отца, с. Никольское. Оттуда, в половине мая 1703 г. кн. А. Г. Долгорукий и вся его семья были отправлены в Березов. Подробности см. в моей книге «Из жизни русских деятелей», Казань. 1891 г).

И вот, фамилия Долгоруких, которая три месяца тому назад была в такой славе, которую почитали и страшились более других знатных фамилий России, совершенно поражена. Хотя в то время, как я пишу мое всеподданнейшее донесение, фельдмаршал Долгорукой еще не смещен, но я не верю, чтобы он уцелел, несмотря на то, что герцогиня мекленбургская усиленно старается спасти этого храброго человека. Странная превратность судьбы!

Как ни серьезна эта катастрофа, она меня ни мало не удивила: в испорченной воде и рыба вонючая. Хотя Долгорукие преступны перед своей государыней, но они и Голицыны всегда были [550] преданы интересам Вашего Величества более, чем кто-либо в России, а потому я с трудом удерживаюсь от слез, донося Вашему Величеству о падении фамилии Долгоруких, за которым, по-видимому, скоро последует падение Голицыных. Дай Бог, чтоб ныне царствующая государыня прожила много лет; надеюсь, что она распорядится престолонаследием так, что не произойдет ничего, что могло бы повредить Дании.

Но если, чего Боже избави, она умрет внезапно и не успеет распорядиться престолонаследием в том смысле, в каком находятся здесь теперь дела, я не могу помешать восшествию на российский престол ребенка из Киля, что, по-моему, будет одним из величайших несчастий для Вашего Величества и для интересов Вашего королевского дома; разве только мне вовремя дадут средства, чтобы привести к другим результатам.

Ваше Величество и королевский Совет соблаговолите обратить внимание на это предостережение, вытекающее из моего прекрасного знания дел здешней страны и из ревностного чувства всецелой преданности Вашему Величеству. Государь! я не в первый и не в последний раз делаю важные предостережения, которые с течением времени оправдывают мои предсказания. Может быть, меня упрекнут в слишком трусливой и осторожной политике, но для своего оправдания я необходимо должен высказать нижеследующее: не говоря уже о том, что лучшая и самая здравая политика ставит себе правилом во всяком важном деле принимать меры предосторожности издалека, я не мог бы поручиться за исход интересов Вашего Величества в России в настоящее время, если бы я не позаботился теперь же об отстранении от престолонасления голштинского ребенка даже на будущее время. Для достижения этой цели я имел счастье располагать сильными и влиятельньши людьми, которых заставил взвесить все неудобства, могущие произойти от воцарения в России сына голштинского герцога. Слишком рано – иногда вредит, но есть средство исправить; тогда как слишком поздно – непоправимо.

Ваше Величество! Граф Бонде, обер-камергер герцога голштинского и первый из его министров при здешнем дворе, после смерти Петра II так горячо вступился за права ребенка из Киля на российский престол, что тогдашний Верховный Совет рекомендовал ему уехать отсюда; он исполнил бы это, если бы не роды его жены, по случаю которых ему дали несколько [551] месяцев отсрочки. Этот голштинский министр снискал дружбу курляндского фаворита (Герцог Э. И. Бирон), подарив ему цуг из 8 нрекранных ютландских лошадей, которые предназначались фавориту последнего царя (Князь Ив. Ал. Долгорукой). Вследетвие этого, Ее Величество допустила графа Бонде объявить свое полномочие посредством новой верительной граматы, также как и генерал-майора Тессина (Ген.-майор Тессин, голштинский посл., с декабря 1729 по август 1781 г.), и велела передать графу Бонде, что он при ее дворе всегда будет принят и благосклонно выслушан.

Зная из верных источников, что граф Бонде ждет приказаний и инструкций для заключения брака между любекским еппскопом и молодой принцессой мекленбургской (Дочь Екатерины Иоанновны, племянница Анны Иоанновны – принцесса мекленбургская Анна Леопольдовна), я считаю своим долгом предупредить об этом Ваше Величество и королевский Совет, чтобы, в случае необходимости, можно было придумать средства для разрушения этого нового намерения голштинского двора.

Так как это предупреждение составляет единственную цель моего сегодняшнего донесения, то кончаю его удостоверением, что Ее Величество царица совершенно здорова, и что коронация будет во вторник на следующей неделе.

Милостивый Государь! По отправлении почты, его превосходительство барон Остерман уведомил меня, что императрица его государыня вынуждена была лишить князя Василия Лукича Долгорукова всех чинов и орденов, между прочим и ордена Слона, так как открыто много новых опасных замыслов, в которых выказалась вся черная неблагодарность князя Долгорукова. Завтра я обращусь к великому канцлеру графу Головкину, которому поручено передать мне знаки ордена Слона; с первой же почтой сообщу Вам подробности.

Ваше Величество! Великий канцлер граф Головкин дал одному из статс-секретарей знаки ордена Слона, принадлежавшие князю Василию Лукичу Долгорукому, для передачи мне под [552] оффициальную росписку; но пока не совершится коронация государыни, от этих людей ничего не дождешься.

Празднование по-прежнему назначено во вторник, на 9-е число текущего месяца, а сегодня четверг. Все, желавшие изменить образ правления России и лишить ныне царствующую государыню самодержавия, чрезвычайно трусят, не выражая этого открыто. Не думаю, однако, чтобы государыня решилась подвергнуть их всех опале, так как сторонников ограничения было много и среди них заслуженные и влиятельные личности. Как бы то ни было, но после падения Долгоруких, в числе которых находились 4 кавалера ордена Андрея Первозванного и невеста покойного монарха России, генерал-фельдмаршал Голицын, этот великий и счастливый российский полководец, в присутствии всего двора бросился к ногам государыни и, после того как она сделала ему знак встать, он произнее следующую речь:

«Благочестивейшая и могущественнейшая императрица! Сколько мне известно, Тебе внушили негодование против действий некоторых Твоих подданных, желавших изменить прежний образ правления России, и Ты намерена строго наказать всех участников. Если ты желаешь видеть в этом деянии важное преступление, признаю себя виновным и в высшей степени преступным, но в то же время уверяю Тебя, что я никогда не желал в чем бы то ни было Тебе вредить. Всякий кроткий государь, подобный Тебе, сделает из своих подданных все, что захочет. Но не согласна ли Ты, всемилостивейшая императрица, что Твой третий, или четвертый наследник может быть кровожадным и жестоким государем? Я хотел защитить наше бедное потомство против такого произвола, назначив благоразумную границу их непомерной власти и власти фаворитов, которые всегда немилосердно нас мучили. Ты сама испытала их надменность во время фавора Меншикова. Я знаю, что как бы ни были чисты мои побуждения, я безвозвратно погиб, если Тебе угодно будет поступить со мной по всей строгости законов. Я в твоей власти; если Ты непременно желаешь меня наказать, всенижайше и серьезно прошу Тебя, лучше казни меня смертью, но не огорчай ссылкой. Если мне придется провести остаток дней моих в печали, я буду смертельно страдать все время, пока проживу. Прояви милость, о которой я Тебя умоляю, приняв во внимание заслуги, оказанный мною отечеству, а недавно и Тебе самой».

Говорят, что Ее Величество ничего положительного ему не ответила, но залилась слезами. Если бы его брат, сенатор (князь Дмитрий Михайлович), мог решиться на подобный шаг, царица [553] помиловала бы обоих великих людей, но он и слышать об этом не хочет, а лежит в постели и всегда имеет при себе большую дозу опиума, которую намерен принять, как только узнает, что попал в немилость; у него достаточно друзей, чтобы вовремя быть уведомленным. Он до сих пор просил государыню только об одной милости – отозвать его сына из Берлинского посольства; этот сын камергер и кавалер одного со мной ордена.

P. S. Сейчас я получил приглашение присутствовать в будущий вторник на коронации Ее Величества. Приглашение написано от имени великого канцлера и вице-канцлера одним из секретарей канцелярии иностранных дел.

Ваше Величество! По моему мнению, ныне царствующая государыня смотрит на молодую принцессу мекленбургскую, как на особу, которую намерена сделать наследницей российского престола, потому что невероятно, чтобы государыня, при своем чрезмерном полнокровии и дородстве, решилась нарушить обет безбрачия и таким образом оставить после себя потомство. Молодая принцесса мекленбургская уже несколько дней как нездорова, есть даже сильные признаки, что у нее оспа. А так как я думаю, что нам должно желать твердого и прочного установления русского престолонасления, при соблюдении в этом политических интересов Вашего Величества и Вашего королевского потомства, то я и поспешил сообщить Вашему Величеству об этом неприятном обстоятельстве, сильно меня встревожившем.

Завтра совершится коронование царицы с бесконечно большим блеском и великолепием, чем коронование царицы Екатерины и Петра II. В этот день на особе Ее Величества драгоценных каменьев будет надето на сумму более 600 тысяч рублей, не считая короны: один английский консул продал ей разных драгоценностей почти на 200 тысяч рублей чистыми деньгами.

Я появлюсь на этом праздновании одетый не хуже прочих министров; у меня есть экипажи, праздничные одежды, парик, кружева и т. д.; но, будучи вынужден сделать новый заем почти в 1.200 рублей, для покрытия этого чрезвычайного расхода, я всеподданнейше умоляю и надеюсь, что Ваше Величество соблаговолите принять это во внимание.

Немедленно после совершения коронации Ее Величества, будут выданы новые палатки и лошади под обоз и под артиллерийские орудия тем полкам, которые назначены на помощь [554] императору. Тогда 30-тысячный русский корпус во всякое время может выступить в поход, тем более, что имеются деньги для продовольствия этого войска в течение года. Приведенные факты не подлежать сомнению. Опасно увлекаться льстивыми и обманчивыми надеждами в таком деле, как теперешний поход 30-тысячного русского корпуса на помощь императору, если война состоится, и Его Императорское Величество будет требовать похода русского корпуса в Германию; до сих пор граф Вратислав этого не сделал, а настоял только, чтобы были готовы выступить в поход по первому требованию императора.

P. S. Король прусский, все время старавшийся приобрести благорасположение русского двора, прислал орден Черного Орла обер-гофмаршалу графу Лёвенвольде, узнав, что он съумел заслужить уважение ныне царствующей государыни. Говорят, что этот король посылает еще разные подарки, как Ее Царскому Величеству, так и тем лицам, который имеют наиболее значения при здешнем дворе.

Милостивый Государь! Молодая принцесса мекленбургская все еще очень больна, но у нее не оспа. Кроме того празднование коронации царицы Анны Ивановны Романовой в полном разгаре и продолжится целых 8 дней. По этому случаю было роздано много наград и повышений. Его превосходительству барону Остерману пожаловано графское достоинство и прекрасный поместья в Лифляндской провинции, стоимостью в 80 тысяч рихсдалеров, с правом потомственного владения и образования из них майората. Я покончу на этом мое нынешнее сообщение, откладывая остальное до следующей почты, а пока беру на себя смелость просить Вас благосклонно вспомнить о содержании моего последнего всеподданнейшего донесения королю.

В. Корсакова.