МИХАЭЛЬ ШЕНДО ВАН ДЕР БЕК

О СОСТОЯНИИ ПРОСВЕЩЕНИЯ В РОССИИ В 1725 ГОДУ

В последние годы царствования Петра Великого Михаил Шенд Фандербек, по ученому прозванию Критодемус, доктор философии и медицины, был главным начальником военных госпиталей в Санкт-Петербурге. Через шесть месяцев после кончины Петра Великого он послал в Германию к одному из друзей своих, инспектору горного дела в Трансильвании и секретарю тамошнего княжества, Самуилу Келезеру де Керес-Эеру, в виде послания, сочинение свое на латинском языке, о настоящем состоянии просвещения в России (Praesens Russiae Literariae Statue in epistolam adurabratus). Главная его цель была сообщить Келезеру истинное понятие о тогдашней России и изменить преувеличенные и несправедливые мнения его о русских. Келезер сообщил его послание существовавшему тогда обществу германских естествоиспытателей и врачей, под названием Академии, в котором он был с 1718 года членом, и по определению общества Шенд был принят в 1725 году [4] в число членов, а его сочинение было напечатано в 1727 году, в книге, изданной в Нюренберге, под заглавием: Acta pbysico-medica Academiae caesareae Leopoldino-Carolinae naturae curiosorum exhibentia Ephemerides sive observationes historias et experimenta a celeberrimis Germaniae et exterarum regionum viris habita et communicata, singulari studio collecta. Сочинение Шенда очень замечательно по духу, в котором оно написано, и содержит в себе много любопытных показаний. За беспристрастие его послания ручается то, что оно писано к другу, за границу. Шенд говорит о Феофане Прокоповиче и других членах Святейшего Синода, о тогдашних вельможах и иностранных посланниках, перечисляет известных ему в Санкт-Петербурге врачей, ученых и всех членов Академии Наук в первый год ее существования. В его сочинении, переведенном как можно ближе к подлиннику, просвещенные читатели увидят много новых фактов, которых нет ни в одном из других исторических источников.

Ред. “С. О.”

ЗНАМЕНИТОМУ И УЧЕНОМУ МУЖУ САМУИЛУ КЕЛЕЗЕРУ ДЕ КЕРЕС-ЭЕРУ,

НАСТОЯЩЕЕ СОСТОЯНИЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ В РОССИИ, В ПОСЛАНИИ ИЗОБРАЖЕННОЕ МИХАИЛОМ ШЕНДОМ ФАНДЕРБЕКОМ.

Из вашего прекрасного Обличения сомнений этого столетия (Elenchus rationabilium hulusce seculf dubitatlonum, сочинение Келезера), я вполне убедился, что ваша долголетняя наблюдательность и ваши продолжительные занятия, которыми вы теперь отличаетесь перед другими, в ученом свете, настроили вас особенным образом: вы редко или не скоро соглашаетесь на то, что другими принято с общего голоса, по слухам. Слухи нужно предоставлять времени; от времени они состареются. Я не иду против необходимости привыкать к очень многому, соглашаться с немногим и подвигаться вперед медленно с тою целью, чтобы предубежденный философ никакими софизмами не вынудил от меня неосторожного согласия. Впрочем, я решительно не расположен во всем поддерживать вашего скептицизма: вы, кажется, и доселе еще думаете, что в здешних гиперборейских странах нет никакой литературы и, вместе с другими дальновидными людьми, ни разу не позволяли себе прийти к той мысли, что в Русской, этой огромнейшей империи, Музы находятся не в состоянии оцепенения от холода, но неутомимо действуют в [6] пользу всех знаний, соединенных со свободными искусствами, и всех отраслей литературы, и, что они, эти страны, начавшие свою жизнь под самыми счастливыми предзнаменованиями, готовят в вечное жилище вооруженной Палладе.

Все что Мейерберг, Одерборн, Павел Иовий, Петрей, Герберштейн, Поссевин, Рейтенфельс, Олеарий, насказали прежде нескладного об этом государстве и преувеличенного о грубости здешнего народа, не может положить никакого пятна на теперешнее состояние дел, даже и в то время, когда бы они, стоя на ряду с беспристрастными свидетелями, не лишали своих рассказов полного доверия. Ведь Тацит и Мела (lib. III) находили некогда нравы германцев грубыми, Гораций и Страбон не хорошо отзывались об англичанах, которых последний (lib. IV) не усомнился назвать дрождями варваров и злодеев (barbaricorum scеleratorum hominum faeces); французы и испанцы ежедневно друг другу навязывают разные нелепости. Преувеличенные, невыгодные суждения Барклая, в его Изображении характеров, о некоторых народах славянского племени, ничуть не уменьшили и не очернили их славы. Точно также оскорблять память прошедшего русского уродливыми толкованиями и подводить нынешних русских, которые теперь в полном цвете жизни, под ту же самую мерку, которой мерили их в прежнее время, значило бы делать наперекор здравому смыслу и беспристрастию. В насмешку тем, которые будут восставать против сказанного нами теперь, довольно повторить один ответ, данный Сократом Зопиру: “и я был бы точно таков, если бы философия не изменила меня”. Над некоторыми малоизвестными писаками, с бестолковыми и праздными головами, которые имели дерзость осыпать настоящий ход дел в России отвратительными клеветами и тупыми остротами, как то: немцем Вебером, [7] англичанином Перри, поляком Нейбауром, французами Бразом и Невиллем, и другими ненавистниками России, или подкупленными, по окончании шведской войны, клеветниками, которые изрыгали против нее весь яд своей смертельной злобы, решительно не стоит и останавливаться. Известно, что выпеченные из этого теста людишки, эти остряки, изгнанники, беглецы от своих должностей, неприязненно смотревшие на Россию, придумывали с той целью ложные и нелепые о ней вещи, чтобы привлечь на сторону своего наглого пера всех иностранных противников этой страны, удовлетворить собственному желанию мести, по крайней мере, снискать себе какое-нибудь сомнительное имя и заставить других забыть прежнее свое бесчестие. Уничтожив все прикрасы и представив дело в настоящем его свете, я не хочу пускаться в перекоры с этими бесстыдными и безумными людьми, которые сделали себя бичами (в подлиннике Mastiges. Это слово в средних веках означало злых критиков, бичей) России; открыв низость их ложных показаний, я не буду иметь нужды прибегать к горечи ругательств. Россияне по природе совсем, не тупы, не с вялыми способностями, не пренебрегают науками и учеными: это доказывает настоящее состояние образования в России. И вот это то самое состояние образования, я и решился представить во всех подробностях, чтобы ваш светлый ум, обняв их, мог согласиться с нами в сущности дела, и в последствии не отказался бы провозгласить торжество истины.

Геройские деяния великодушного императора Петра выше всего, что может представить игра самой судьбы; ничего подобного не бывало в течение прошлых столетий; этому не поверят в последующие века. Этот державный Феникс имел все, что только может [8] вместить в себе, по своей природе, и снискать своей деятельностью самый совершенный на смертных. Общественное благоденствие у него было всегда и первою и последней целью; он открыл дороги, отворил порты, построил города, воздвигнул крепости, создал флот, расширил империю, провел пути, обделал морские берега, с различными народами завел торговлю. Все это ручается за вечное благоденствие России.

Великий по своей природе, больший по своему счастью, наивеличайший по своим доблестям, Петр Великий был рожден на все, где нужно действовать прямо и с силою. Несмотря на то, что войска были устроены прекрасно, и он сам чувствовал это, никогда не поднимал он оружия, если этого не требовали и благоразумие и политика, вместе. У египтян и халдеев дела шли, как нельзя лучше, когда у них процветали знания; перейдя к персам, науки сделали то же самое и у этого народа. Всякому известно, что до тех пор, пока Греческая империя стояла на верху своей славы, ни одна страна в целом мире не могла сравняться с нею ни в образовании, ни в учености. Как новый Прометей, Петр Великий знал, что шлем на умной голове страшнее. Выучившись многому своими трудами, что для ленивых кажется невыносимым, он решился просветить своих подданных, — которые сделали уже большие успехи в военном деле, — знанием свободных искусств и светом наук; с этой целью все свои силы он употребил на то, чтобы устроить гимназии, содержать лицеи, возбуждать искусства, вводить знания, возвышать науки и ученых. Он учредил академии. Сделавши такое благо для своего времени, а еще большее для будущего, он стоил бы имени отца отечества за свои истинно отеческие благодеяния, сделанные для России, если бы даже и не было обычая давать императорам этого титла за их [9] прекрасные деяния (Автор говорит об обычае римлян; но в России этого обычая не было. После Ништадтского мира, окончившего с шведами войну, слишком 21 год продолжавшуюся, сенат, во время народного торжества, от имени всех чинов российского народа поднес Петру Великому, 22 октября 1721 года, титул Отца Отечества. – прим. Прим. Ред. “С. О.”). За его славу говорят общественные дела, об нем кричат его враги, подданные обожают его, иностранцы ему дивятся, так что слова Тацита: “его деяния, возвещаемые самыми памятниками, а всю вечность останутся в сердцах людей”, лучше идут к Петру Великому, чем к прославленному Агриппе. Положив счастливое основание своей империи, приучив себя ко всем родам занятий, он сложил царское величие, оставил блеск Двора, и не медлил отправиться в чужие земли, чтобы видеть местные нравы и дух в образованнейших государствах; чтобы самому проложить другим дорогу и своими глазами высмотреть, что нужно исправить в России, что может служить к укреплению империи. Мильтиадовы трофеи в свое время не давали спать Фемистоклу. Петр Великий, познакомившись с многочисленнейшими пособиями к ученым занятиям, с обширным приложением познаний к делу, со свободными искусствами и науками, которые давно и в полной силе процветали в Бельгии, Англии, Германии, Франции, не мог сомкнуть глаз от нетерпения, с каким задумывал в душе, как бы эти чуждые деревья заставить приняться под своим небом. Поэтому он отовсюду собирал людей, знаменитых умом, знанием искусств, храбрость, гениальными и быстрыми способностями; и, несмотря на огромные военные издержки, которые истощали казну, он назначал для них жалованье с тем, чтобы, по возвращении в Россию, употребить их на дело уничтожения прежней здешней необразованности; и что при [10] одних своих усилиях едва ли бы мог искоренить, то общими силами и жарким содействием иностранцев уничтожил вдруг. Успех оправдал его надежды, потому что едва ли на всем земном шаре можно найти народ, который, быв поставлен в сношениях с чужеземцами, мог бы легче перенимать изящество иностранных обычаев и был готовнее учиться. На этом основании, я, ни чуть не опасаясь, предрекаю, что со временем эта нация, которая столь быстро достигла такой славы, утвердила и укоренила у себя образование, опередит все другие и не будет иметь себе соперниц. Какой народ в столь короткое время, при таких неблагоприятных обстоятельствах, которые прямо останавливали дело в самом начале, мог счастливо выбиться на дорогу? Чтобы не отступать от своего предмета, я не буду описывать военных успехов, силы оружия, осад, стычек, сражений, одержанных побед, трофеев и триумфов, которые прославили русские знамена и дали им на военном поприще настоящего столетия не последнее место. Моя цель говорить только о науках и ученых. Счастливо истребив некоторые всеобщие заблуждения, новыми людьми и новыми нравами, Петр Великий уже, некоторым образом, вытеснил у нового поколения все старое. Дело не кончилось тем, что правители губерний сменены судьями честности дознанной; из Германии признаны люди, знающие военное искусство; в судебных делах уничтожены проволочки, изданы новые законы, старые разобраны, гражданское право составлено по образцу Римского. Петр Великий основал и устроил коллегии, учредил суды, где заседает Фемида, остановил горячку пустомелей стряпчих, открыл всем и каждому самый короткий путь к правосудию. Здесь ни чье дело не затягивается на несколько месяцев; судья приискивает в законах необходимое постановление и скоро объявляет решение. [11]

На это здесь проходит несколько недель; замедлений в исполнении просьб почти никогда не бывает, и если встречаются, то очень редко.

Чтобы постоянно и внимательно наследовать внутренность земель, принадлежащих к огромной Российской империи, чтобы воспользоваться сокровищами, находящимися в рудниках, и таким образом обогатить казну, не обременяя своих подданных, он учредил особое общество горного дела, и сделал членами его опытнейших знатоков металлургии. Чтобы похвалить эту коллегию, учрежденную для исследования и у совершенствования металлургии, я скажу одно, что заведовает ею опытнейший и проницательнейший химик, главный начальник производства работ и арсеналов, — наполненных сухопутными и морскими оружьями, — де Брюс. Одного имени этого человека, который так прославился своей ученостью и храбростью, заслужил почет настоящего, основательного изыскателя-геолога, и который так хорошо знает и теоретическую и практическую часть минералогии, достаточно вместо всех лестных отзывов об этом заведении. Горное искусство с каждым днем идет в России вперед; открыты огромнейшие селитровые и богатейшие серные копи в Симбирске, подле Волги, недалеко от царства Казанского; железные в окрестностях столицы Москвы и в Карелии, из знаменитых Олонецких минеральных вод в Сибири около реки Енисея (Genesey) разрабатываются медные рудники, и очень много других в разных местах. Лаборатория (laboratorium docimasticum) с избытком снабжена всеми химическими аппаратами для производства опытов, и открыта для всех русских юношей, которые только хотят посвятить себя науке о металлах.

Я ничего не буду говорить о коллегиях, учрежденных для расширения и распространения торговли, [12] несомненную славу которых поддерживают столько мастерских, посвященных иностранным искусствам, и столько рабочих заведений; неизвестные здесь до сих пор лучшие ремесла теперь введены всюду и так хорошо привились, как будто бы искони жили тут. Члены этого общества, которое так деятельно заботится о пользах государства, — истые меркуриевы жрецы. Я вам назову одного только из них: советника Баккона, который “на опыте, начавшемся давным-давно” (в подлиннике здесь помешен латинский стих), во время продолжительных своих путешествий, основательно изучил промышленность и торговлю, и в лице которого соперничают честность, искренность, светскость (humanitas), скромность и ученость. Не скажу ни одного слова об его сочлене Андрее Кассисе, об удивительных качествах его души, его пленительном, огненном и неутомимом уме, который не может удержаться в границах одной науки и составляет украшение нашей Греции. Наконец вы знаете, что в этой коллегии с честью председательствует остроумнейший барон Шафиров, человек знаменитый своими прекраснейшими дарованиями, своею многостороннего образованностью и своим изысканным красноречием, и которого вся душа в том, чтобы выполнять самые трудные дела. Когда Петр Великий умер, Императрица Всемилостивейше изъявила свое согласие, чтобы он написал историю этого героя (Показание Шенда справедливо. По докладу князя А. Д. Меншикова, объявлено было 19 мая 1725 года Сенату следующее: “Великая Государыня Императрица указала Петру Шафирову сочинять историю от дней рождения высокославной в вечнодостойной памяти Его Императорского Величества до 1700 году или до начала шведской войны, в какие ведомости ему к тому сочинению потребны, по его требованиям отпускать, и писать его Шафирова “по прежнему бароном”. Известно, что Шафиров был разжаловал. Того же числа Сенат послал указы в коллегии и канцелярии. – прим. Ред. “С. О.”). [13]

Между главными украшениями России в настоящее время самое высшее место занимает Святейший Синод, который правит Православной Восточной Церковью и заведывает всем, что только касается духовных дел. Лучше этого священного собрания представить невозможно. Если бы вам удалось узнать его членов, мужей отличных, знаменитых своими добродетелями, своим умом, своею редкою ученостью, назначенных самым происхождением для украшения наук, то вы, по всей справедливости, нашли бы тут образцы живой учености и запас всестороннего образования. Иерархи, которые делают честь этому священному судилищу и вполне заслуживают снисканной ими славы, преодолели все препятствия и восстановили прежнее учение Церкви (Здесь автор говорит о расколах и об окончательном исправлении церковных книг. – прим. Ред. “С О.”). Чтобы поставить религиозные верования в должном свете, они уничтожили много нестройного и суеверного.

Между всеми членами особенно отличается и не одним только саном, но и своей ученостью, Феофан Прокопович, бывший прежде архиепископом псковским, а после новгородским. Этот человек обладает дарованиями огромными, окружен почестями, словом, краса русской Церкви; все здешние ученые отдают ему полное преимущество, в не напрасно. Он отправлялся в Рим, бывший прежде сокращением всего мира, а теперь торжищем наук, для приобретения познаний. Возвратясь с богатейшим запасом сведений, он издал в свет множество умных церковно-политических сочинений, прославился своей ученостью, прошел все ступени почестей и наконец [14] достиг самого высшего сана. Нет науки, с которой бы он не был знаком; но более всего так силен в изящной словесности, что все ученые называют его русским Демосфеном. Он покровительствует наукам и ученым и, самым предупредительным образом, благодетельствует юношам, подающим собою блестящие надежды: они воспитываются на его счет и учатся всему, начиная от нравственных до свободных наук. Кажется, он создан не для себя, а для других; все добрые люди одного только и желают, чтобы бремя, так блистательно поднятое им, он мог нести здраво и невредимо на пользу России; и так как его благоволение и его покровительство служит основанием нашего литературного благоденствия, то мы считаем величайшей для него похвалою “невозможность похвалить его достаточно” (в подлиннике эта мысль выражена стихом).

Наш ученый круг еще уважает Феофилакта Лопатинского, епископа тверского, который почти не уступает Феофану. Этот человек самого многостороннего образования, знаток греческой литературы, которою занимался очень прилежно и с большими успехами. Он был профессором в Московской Заиконоспасской греко-латино-российской академии (Archi-gymnasium). После многолетних занятий на этом поприще, принесших юношеству большую пользу, он был вызван и возведен на ту степень, которую теперь занимает. Его непоколебимая честность во всех обстоятельствах жизни напоминает собою золотой век. Одним словом “если бы добродетель можно было нарисовать, то он был бы ее портретом” (в подлиннике выражена эта мысль стихом: Si pingi virtus posset, imago foret.).

Не могу умолчать о красе нашей Греции, знаменитейшем архимандрите Афанасие Кондоиди, муже [15] глубоко-ученом, которому мало найдется: эллинистов соперников; кои ученость будет иметь хоть какую отбудь цену, он везде найдет себе славу. Афанасий образовал свои превосходные способности в итальянских лицеях. Лишь только он вышел из школьных стен и начал академическую жизнь, как все свое блаженство стал находить в приобретении познаний и начал ставить дли себя самой священной обязанностью преподавание уроков. Сделавшись профессором и приняв на себя звание проповедника, он с таким огромным успехом занимался той и другой филологией, что еще, бывши юношей, наполнял своей славой всю Грецию. Он везде находил себе отечество, потому что всюду приносил с собою патриотические достоинства. Патриархи и предстоятели Восточной Церкви утешались, смотря на него. Любимый музами, ревнуемый мудрыми людьми, уважаемый великими государями, молдавский господарь Кантемир принял его к себе и, на самых завидных условиях, поручил ему воспитание своих детей. Отселе он был вызван профессором в Московскую Заиконоспасскую греко-латино-российскую академию. Великий Император Петр с богословской кафедры перевел его в Петербург и сделал его членом Святейшего Синода. Сочинения историко-церковные и филологико-богословские, которые он написал по поручению Двора и в которых открывается вся его ученость, может быть скоро выйдет в свет и непременно еще белее увеличит его славу. Можно было бы еще здесь сказать об архимандрите Троицко-Сергиевской Лавры (Coenobii serenissima Triados) Гаврииле, известном по переводу Пуффендорфа на русский язык, если бы только я не был уверен, что вы об его учености знаете из “актов лейпцигских ученых” (Асta Lipsiensium Eruditorum). Нужно ли еще что-нибудь прибавлять, об архимандрите Крульце, (Kruliez), [16] который известен своими познаниями. Он воспитывался в Праге, превзошел богатством сведений старинных ученых и удовлетворил своей ученостью всем современным требованиям; не ошибетесь, если назовете его столпом и украшением ученой России. Легко можно бы было набрать длинный список ученого духовенства; но я не хочу более распространяться в этой части, по которой вы, как я думаю, уже удовлетворены; потому что не так легко выходят в люди те, способности которых останавливают тесные домашние обстоятельства. Сколько ни есть в Москве училищ, выстроенных щедростью Императора, во всех этих заведениях начальники из духовенства. Они преимущественно выбирают и профессоров из того же звания, людей в полной мере образованных, которые кроме свободных искусств, преподают русскому юношеству все науки верно. Здесь не имеют обыкновения приказывать детям, у которых еще не утвердились во рту челюсти, грызть неочищенные кости (намек на тогдашний схоластический образ преподавания, господствовавший в Европе. – прим. Ред. “С. О.”), но сначала внушают воспитанникам самое необходимое, потом хорошо знакомят с теми науками, которые полегче, далее, когда уже пройдена вся схоластическая философия, они начинают заниматься богословскими науками. Чтобы при скромном изложении догматов уметь еще из столкновения двух мыслей извлекать истину, как из удара кремня о кремень получают огонь, для этого они часто упражняются в полисофии или богословской диалектике. Темы, предлагаемые из года в год, как это водится везде, решаются публично, и эти занятия приносят большие плоды. Желающие получить основательнейшие познания и снискать уменье добывать себе хлеб, там же занимаются у знаменитейшего [17] русского медика, анатомии в хирургии профессора Бидлоо, который не теоретически только учить их спасительнейшей науке, но подтверждает свои наставления опытами над больными, в московском лазарете, где он сам главным начальником. Поэтому все русские хирурги, не образовавшие себя в других государствах, всеми своими медицинскими познаниями обязаны Бидлоо. А какое их бесчисленное множество, вы можете судить по тому, что кроме всех полков, больших военных кораблей и фрегатов, на которых свои врачи, еще столько крепостей, укреплений, назначенных для защиты границ. Все они снабжены как медиками, находящимися при действующих войсках (medici castrenses), так и хирургами, остающимися на месте, с больными (chirurgi stationarii).

Что сказать о странноприемных домах, богадельнях, приютах для нищих и других пособиях, сделанных на помощь бедности, где принимают, питают и греют несчастные останки войны, больных и потерявших какие-нибудь члены на войне солдат. Великолепно устроенные в Санкт-Петербурге лазареты достаточно свидетельствуют о любви милостивейшего Императора к страждущим. В обезопасение памяти о благодеяниях его, сделанных им для бедных и солдат, можно кстати привести слова из Евангелия: “если они замолчат, то камни возопиют”. Для армейских рядовых устроен особый госпиталь, для моряков другой; из аптек, принадлежащих к этим заведениям, присылаются все лекарства, который необходимы по состоянию больного. Я прежде писал, что первый госпиталь находится под моим ведением. Он исправно устроен во всех частях: хирургов, писцов и всех аппаратов множество; в день два раза подается помощь пяти стам, а иногда и большему числу больных. Кроме труднейших операций, [18] которые вытекают из рациональной хирургии, здесь прекрасно изучается анатомия, этот благороднейший ключ к познанию органического тела. По свидетельству Плиния, египетские государи имели обычай свидетельствовать тела умерших, чтобы наглядным образом узнать причины здоровья; так и здесь ни одного человека умершего внезапно или от какой-нибудь тайной, или редко встречавшейся болезни, не похоронят, пора он не будет изрезан анатомическим ножом. От того-то, признаюсь вам, в течение восемнадцати лет своей практики, я не видал столько трупов, сколько теперь в один год приходится анатомически разобрать их. Морским госпиталем заведывает доктор, грек Мигнатти, который прежде долго служил медиком при армии; особенного внимания между ними заслуживают доктор Георгий Поликала, бывший некогда врачом самой Августейшей Императрицы, и доктор Себасто, наш единоплеменник, дядя знаменитейшего посла Зено, моего друга и благодетеля, который так прекрасно выполняет должность историографа при римском Императорском Дворе. Впрочем, если бы я решился говорить обо всех медиках, которые с большими успехами занимаются в этой империи своим делом, то мое письмо сделалось бы слишком огромным. Скажу только, впрочем, о тех из моих сослуживцев, о которых умолчать нельзя: это доктора Фан-дер-Гульстер Захарие, достойнейший сын главного врача при царях Иоанне и Петре; Арунций Аццарити, который немногим уступает в нскусстве анатомировать; Николай Энглерт, для медицинских исследований изъездивший Каспийское море, все прибрежные земли, Дагестан, Ширвань, Гилань (Kilania) до самого Табаристана (Tabarislania); Феофил Шобер, отличившийся опытами над новооткрытыми в царстве Казанском минеральными водами, их описанием, и известный вам по своим статьям, [19] которые напечатаны в Acta Eruditorum (заглавие этих статей: 1) De Loliaceis seminibus, et 2) Seca lis сorruplis). Антоний велись из Константинополя (Bysantinus), московский практик. Корифеи по хирургии: Вильгельм Горн, двадцать лет трудившийся в парижском лазарете, и Иоанн Гови первый флотский хирург; к ним должно присовокупить аптекаря Бера гамбургского и Христиана Дуропа Датчанина, которые славятся своей опытностью в медицине.

Видите какие атланты поддерживают здесь медицинскую науку; и вспомнив слова Цицерона, что люди ничем столько не уподобляются божеству, как даруя здоровье, вы легко поймете какою честью и каким уважением они пользуются здесь. Они имеют свою коллегию и свой медицинский совет (Dicasterium medicum). Говоря о заслуженнейшем председателе этого общества, главном медике Двора и всей империи, и его младшем брате, главном враче самого Императора, одно только прибавлю, что они достойнейшие дети Лаврентия де Блументроста, бывшего медиком у четырех Императоров, (тогда как Крато удостоился чести занимать эту должность только у трех государей, а Ланцизий у трех пап), самой природою созданы похожими на своего отца и как нельзя ближе обнаружили его качества. Все полученное при рождении, при тщательном воспитании, которое дал им отец, они совершили в наш мудрый век. Старший Иоанн давно уже известен своим рассуждением “о военном лекаре” (de medico castrersi), служит врачом у Наследника Престола и занял эту должность по смерти главного медика Арескина. Не говоря о других достоинствах президента, нужно заметить, что он человек с умом проницательнейшим; все другие превосходные качества, которых у него очень много, [20] проникнуты благородством. Меньшой брат Лаврентий в лучших германских, бельгийских и французских академиях занимался с особенным прилежанием медициною, философией и математикой все, что для других, с незавидными талантами, казалось темным и недоступным, он понимал с одного раза и кончил тем, что не только оправдал общие ожидания, но покорил их себе и, по свидетельству всех беспристрастных людей, превзошел даже заслуженных стари — ков. И вот почему, лишь только он возвратился, Великий Монарх Петр поручил ему попечение о своем здоровье, на котором основывались все надежды столь многих народов и которое он хранил столько лет. Он первый принял на свои руки новорожденную академию, только что установленную, под его председательством, для содействия успехам в геометро-механических опытах, физико-химических исследованиях, метеорологических, ботанических, зоотомических и анатомических наблюдениях. Новое заведение всегда будет приносить очень много полезнейших плодов. России теперь только остается поздравить себя с ученостью.

Наконец вам должно быть известно, что Петр Великий задумал устроить академию наук по образцу парижской, в которой был сам членом, и после того — как “осмелился рассечь смелыми веслами не тронутые воды Каспийского моря” (в подлиннике стихи: .........Maris Caspii Ansus inexpertas remis audacibus undas Tentare....), и склонил на свою сторону Альционов, — употребил все свои силы, чтобы как можно скорее устроить ее. Августейшая Императрица, зная, что ни в каком деле так не нужно не щадить издержек, как при устройстве академии, которая обессмертит имя Великого Государя, при [21] самом начале своего счастливого правления обратила на нее все свое внимание. Со всей монаршей заботливостью и царской щедростью она отовсюду призывала к себе ученых по всем отраслям знания, на самых щедрых условиях, уничтожила все затруднения, утвердила привилегии. И в то время когда величественный Петербург ежедневно расширялся каменными строениями, она как можно скорее приказала на лучшей части Васильевского Острова приготовить на царский счет дворец и отдала его под академию. Это великолепный Аполлонов и Палладин арсенал и святилище Mуз, потому что в нем будут жить вместе не одни только профессора, учители, распорядители, наставники, художники и переводчики, но все общество академиков; тут же будут производимы опыты и поместятся все математические инструменты, пневматические насосы, разные сосуды, микроскопы, барометры, термометры, машины и весь снаряд, необходимый для академических занятий. В этом же огромном здании приготовлены удобные и прекрасные помещения для книг, куда к наслаждению библиофилов, будет перенесена, с прежнего места, вся библиотека, которая выбором сочинений и числом томов стоит не ниже других (Натур-кабинет и Кунсткамера с библиотекой находились при Петре Великом в двуэтажном каменном доме, который стоял на берегу Большой Невы, на месте нынешних Кавалергардских казарм. При Екатерине I вновь учрежденной академии наук отдано было здание на Васильевском Острове. Туда же перевели тогда и Натур-кабинет с библиотекой. – прим. Ред. “С. О.”). Всем, что ни есть в библиотеке, порядком, расстановкой, изяществом, украшением, приращением книг, мы обязаны неутомимой деятельности и бдительности главного императорского библиотекаря Шумахера, человека опытнейшего в этом деле. Во время последнего путешествия в Париж, [22] предпринятого им от имени Его Величества, для составления новой географической и гидрографической карты Каспийского моря, назначавшейся в дар императорской академии, успел он составить огромнейший запас не достававших доселе важнейших книг, по всем отраслям наук; он не щадил ничего, чтобы приобрести их и доставить в Санкт-петербургскую библиотеку. После он сделан императорским начальником кабинета редкостей и главным правителем и хранителем анатомических, металло-минеральных и физических богатейших сокровищ из чужих стран. И так как редкости увеличивали славу государей, проливали новый свет, при исследованиях природы, и служили основанием к подтверждению учения естественной истории; то Петр, страстный покровитель всех наук, а в особенности естественных, превзошедший своей щедростью даже самого Александра, сделал столько и таких приобретений по этой части, что они едва ли не оставят за собою все другие музеи. Кроме самых частых сношений с персиянами, сересами (народ в Восточной Индия между реками Гидаспом и Индом; у древних было мнение, что сересы первые начали обрабатывать шелк. – прим. Ред. “С. О.”), индийцами, которые постоянно снабжают необходимым царский зверинец, назначенный для сравнительной анатомии, Император дорогой ценою купил анатомические сокровища знаменитого амстердамского профессора Рюйша и приобрел самые редкие собрания Альберта Себа, который занимался изыскиванием достопримечательных вещей в природе и был необыкновенно счастлив в находке диковинок. Скажу, без преувеличения, что нигде нельзя найти других образчиков, находящихся в этом собрании; нигде столько нет любопытного, как здесь. Кроме этого многочисленнейшего собрания предметов, [23] относящихся к наукам и природе, которые не касаются нашего дела, еще есть минц-кабинет, посвященный Аполлону и Музам, который обыкновенно другие государи помещают в своих тайных покоях. Если бы какой-нибудь антикварий, любящий рыться в вековых древностях, взглянул на здешние медали (Ectypas), бросающиеся в глаза драгоценности (gemmae), которые представляют лица государей и богов, пострашневших от священной ржавчины (в подлиннике эта мысль выражена стихами), и на монеты — памятники знаменитых людей, — то довольно нашлось бы дела для его ржавого пера. Даже из самой Сибири ежедневно прибывают греческие и римские тени, которые, по любви к древностям, откапываются жителями в могилах их предков. Все, что со времен Рюрика (т. е. 808 по P. X.) до сих пор можно было собрать и найти по части нумизматики этого народа, т. е. русские монеты или любопытные сведения об этом деле, все это недавно Петр Миллер, человек ученейший, привел в порядок и описал с величайшей точностью. Вот на заведование и распределение какого множества и какой важности сокровищ должны простираться знание и неутомимость нашего библиотекаря. Вы еще не мало подивитесь, когда узнаете, что он кроме этого бремени, которое одно было бы не многим под силу, еще успевает отчетливо исполнять должность секретаря при вновь устроенной академии. Кроме неутомимых трудов магистра Паузенера, употребленных им на составление русской грамматики и лексикона, по всем наречиям русского языка, обращу еще ваше внимание на то, каким лицам вверено было попечение о вновь родившейся академии и наблюдение за жилищем Муз, и охотно укажу вам на этих академиков и профессоров. Прежде всех назову Иакова Германа, [24] человека заслужившего себе лестное имя, почтеннейшего профессора математических наук, которым я учился у него в Падуе, особенно славного дифференциальными счислениями или аналитикой бесконечно — малых величин. Не буду распространяться о двух братьях Бернулли, которые проникли в самые сокровенные убежища математики и своими познаниями по этому предмету далеко распространили свою славу. Даниель, названный здесь профессором физиологии, будет читать начала математики, необходимые для медицинской теории; Николай прикладную математику; Георг Бернгард Буффингер, который писал о начале нравственного зла, недавно издал “опыт учения древних китайцев” (Spеcimen doctrinae Sinarum), профессор теоретической и практической физики, во время производства опытов для академических занятий будет подражать Гравесанде в его “основаниях Ньютоновой философии” (Inftitutiones philosophi? Newtonianae). Физика будет преподаваться не по устаревшим аристотелевским комментариям, которые связывают умы пустыми авторитетами; но так как при суждении о предметах физических не менее необходимо, как и в делах обыкновенных, лично во всем удостоверяться, поэтому все внимание будет обращено на то, чтобы сущность опытной философии, которую одну мы признаем матерью и кормилицей медицины, была изъясняема из опытов, совершаемых перед глазами слушателей. Профессор красноречия — Иоганн Петр Коль Кэльнский, профессор метафизики Христиан Мартини Бреславский; известный своим алгебраическим опытом пифографии, будет производить свои чтения по “Вольфовым началам” (Institutiones Wolffian?). Иоганн Симон Беккенштейн — профессор общественного права; Христиан Фридрих Гросс, профессор нравственной философии, будет преподавать уроки по системе Пуффендорфа, изложенной в сочинении: “об [25] обязанностях человека и гражданина” (De officio hominis et civis). Фридрих Майер будет объяснять начала всеобщей математики по Вольфу. Химию, которая служит наставницей опытной философии и которая держит ее в подчинении, будет проходить Михаил Бургер. Анатомию, которая в открытом органико-механическом устройстве находит очень много такого, чего прежде за непроницаемой завесой знаменитостей никак нельзя было и увидеть, должен был читать знаток этой науки Гейстер; но пока он в отсутствии, его заменит Жан Жорж Дю-Вернуа, которого недавно назначили на это дело. Мудрецы историю называют оком политического благоразумия, а географию оком и светильником истории; над распространением и исправлением этих наук будет деятельно трудиться опытнейший парижский географ Иосиф Николай Де-Лиль. Я ничего не скажу об остроумном натуралисте и ботанике Христиане Буксбауме и профессоре греческих и римских древностей Теофиле Зигфриде Байере. Для тех, которые, всматриваясь в дело глубже, питают огромные надежды на успехи в занятиях науками и которые принимают к сердцу каждый шаг, сделанный вперед в ученой области, все это будет всегдашним побуждением к деятельности, которою они могут удовлетворить свою жажду. И так как эти знаменитейшие представители русской учености прославят юную академию изданием отличных своих сочинений и плодами своего ума, расшевелят подрастающие дарования, которые со временем могут занять их же места, то санкт-петербургская академия, быстро идя вверх, непременно займет ту степень славы, на которую хотел поставить ее великий ее основатель, который, живя в нашем дивном веке, был сам дивом и при жизни своей всюду находил себе хвалы. Но как плодоносные деревья долго растут и только что в целые столетия достигают полной своей [26] зрелости и стойкости, так и во всех почта вещах всегда надежды предшествуют исполнение желаемого, и нет ни одного искусства, ни одной науки, который бы в короткое время своего водворения так возросли и так окрепли, чтобы последующие века ничего не могли прибавить к ним. К наукам в этом отношении очень кстати можно приложить слова Виргилия, сказанные о молве: “чем дальше идет, тем более приобретает силы”. Науки растут с годами.

Вы знаете, что диктаторское мановение ока некоторых людей, неприязненной критикой уничижающих труды других народов, требует от нас в первоначальных опытах полной зрелости. Эти господа не хотят взять в расчет того, что сами-то они, осудив себя на сизифов труд и нагромоздив кучу всякой всячины, решительно ничего не сделали.

Так как астрогнозия (астрономия) помогает мореплаванию в такой степени, что последнее ежедневно гигантски растет под ее влиянием, то для жрецов Урании, терпеливых наблюдателей звездного неба и академических опытов, щедрость князя Меншикова, высокая душа которого полна добродетелями, побудила его выстроить, в прекрасной подгородной даче, называемой Ораниенбаумом (villa Orangen-Baum), самую удобную, подзорную башню (spеcula), которую обыкновенно зовут обсерваторией. Аппараты зрительных инструментов (tuborum opticorum) так полны, что ничего более желать нельзя. Вооружив ими свой глаз, можно соединить и вычислить все метеорологические явления, расстояния планет, их кругообращения, течения, фазы, периоды и переходы. Я не буду ничего говорить об этом огромном, изумительной величины, двойном готторпском медном глобусе, который был изобретен Олеарием в 1656 и окончен обработкою в 1664 году. Подробное описание его сделано Гаппелем, в Relation, curios. part II. pag. 194. Этот то самый [27] глобус в 1713 году был прислан вашему Императору герцогом Голштинским (в подлиннике герцог назван: Dux Cimbrorum) и назначен для академии. Подобного этому шару и еще славному медному московскому колоколу, который имеет в поперечнике 25 футов, весь мир ничего не видывал доселе.

В России есть свои граверы, которые режут на меди, и свои типографщики (В доказательство искусства тогдашних граверов в одном из последующих номеров Сына Отечества приложится заказанной в Англии снимок с редкого эстампа 1712 года, изображающего свадьбу Петра Великого в доме князя Меншикова. – прим. Ред. “С. О.”). Кроме изящнейших академических шрифтов, выписанных из Бельгии, петербургская синодальная типография имеет богатые запасы самых роскошных славянских, латинских и греческих букв; и того, кто захотел бы составить отчет обо всех бесчисленных изданиях, (сделанных последней типографией), священных книг, церковных, школьных, исторических, филологических, математических и нравственных, то у этого человека скорее не достало бы бумаги, чем материала для описания. Теперь следует упомянуть о московской типографии, которая с давнего времени славится своей исправностью. Что сказать о московской патриаршей библиотеке, наполненной отборнейшими священными и светскими кодексами и пергаментными книгами восьмого и девятого столетий. Не достает только одного, чтобы кто-нибудь сличил их. Каталог этой библиотеки давно уже составлен и теперь напечатан в Лейпциге; он удовлетворит вашему любопытству. Там вы отыщете Евангелие пятого столетия, в котором пропущена история женщины, пойманной в прелюбодеянии и приведенной к Иисусу Христу. В Петербурге недавно развели ботанический сад, из которого [28] доставляются травы, необходимые для приготовления лекарств; когда в него прибавятся иностранных растений, то он сделается еще лучше (сад этот был разведен, как известно, там, где ныне императорский ботанический сад на Аптекарском Острове. – прим. Ред. С. О.). Ботанофилы ожидают от нас, что мы скажешь, будто — бы известия о растении боранце (Boranetz), которое растет в азиатской Скифии или подвластной ей Татарии или Даурии походит видом на овцу, покрыто шерстью и ест траву, около растущую, — не чистая выдумка. Они знают, что все рассказываемое о России на основании слухов, которые ходят в народе, нужно принимать с величайшей осторожностью (Маржере утвердительно писал, об этом боранце, рассказывая, что он растет около Астрахани, и что он видал шкуры с этих баранов-растений. См. Etat de l'Empire de Rossie par le Capitaine Margeret, a Paris, 1679, страница 3. – прим. Ред. С. О.). Усердие посланника здешнего Двора к китайскому императору, графа Саввы Рагозинского по растительной части, обещает много; он при удобном случае окажет большую пользу ботанике и фармацевтике. Особенно этой услуги можно ожидать от спутника его, аббата Круцалы (Kruzala), человека неутомимо занимавшегося сличением растительных образчиков; он решился написать подробнейшие путевые записки или дневник, в котором будет описано все относящееся до посольства. Следуя своему правилу, я не буду распространяться долее обо всем этом.

И одного написанного мною, среди многочисленных занятий, о настоящем состоянии образования в России, по моему мнению, слишком достаточно для того, чтобы изменить ваше сомнительное понятие о русских и согласить вас на то, чтобы вы, приобретя об них верные сведения, старались уничтожить прежний взгляд [29] других на эту страну и внушить им об ней новые мысли. Вы знаете, что из-под моего пера многое ускользнуло, потому что, ясная в Петербурге несколько месяцев, я не мог еще приглядеться ко всему хорошенько. И возможно ли в такое короткое время узнать все? Впрочем я счел за нужное упомянуть здесь о некоторых лицах высшего круга и ими окончить свое письмо. У турок есть пословица: кто сколько знает языков, за того можно дать столько голов. В России она прилагается к тем людям, которые слишком заняты пользой знания языков. Кроме великого множества меркуриев нашего покроя (Меркурий, как известно, — бог красноречия и языкознания), которые прибыли в эти гиперборейские страны в надежде найти себе тут счастье и убежище, и которых можно внести в каталог полуученых, нигде больше, кроме одной России нельзя сыскать столько людей знатного происхождения, которые бы, выучившись иностранным языкам, ставили для себя величайшей честью, к родному наречию прививать чуждые, которых они успели набраться, ездя по Европе. Языки служат основным камнем для изучения наук; с обширным только языкознанием дети аристократов, воспитывающиеся с надеждами на получение высших должностей, в оксфордской, берлинской, галльской и пражской академиях, и могут приобрести сведения в чужеземных искусствах и усвоить себе весь блеск иностранной образованности. Зато, по окончании курса они возвращаются домой с такими огромными сведениями и в стольких языках, что в бесконечной номенклатуре запутывается собственный их здравый ум. Нужно заметить, что это знание языков доставит им величайшую пользу, когда они при иностранных Дворах будут заниматься делами своего отечества. При этом почти излишне говорить о живых примерах, [30] сыновьях Нарышкиных, князей Куракиных, Долгоруковых, Голицыных, графов Головиных, Бестужевых. Из ученых воинов особенно славен генерал фельдмаршал лейтенант (Generalis campi Mareschalli Locumtenens) Миних, знаток архитектуры и гидравлики; поэтому ему и поручено устроить Ладожский канал. Главный префект Штафф в военной архитектуре и тактике не имеет себе соперников; этот человек рожден для механики и обладает необыкновенным знанием воинской теории и практики. Кулон преподает русскому юношеству военную архитектуру, для которой деньги идут из казны. Начальник пехоты барон Вагновиц (Wagnowitz), знакомый со всеми науками, занимает здесь не последнее место.

Если бы для чести вздумалось кого-нибудь назвать здесь, то кроме светлого ума сенатора Андрея Артамоновича (Автор говорит о графе Андрее Артамоновиче Матвееве, сыне знаменитого боярина Матвеева, убитого в первый стрелецкий бунт 1782 года. – прим. Ред. “С. О.”), и остроумного обер-прокурора Ягужинского, я указал бы на достопочтеннейшего и знаменитейшего Петра Толстого, тайного советника, человека достигшего самых высших степеней придворного величия. Всех удивляет в этом человеке то, что он при таком счастье и при такой долгой жизни при Дворе, сохранил всю неслыханную скромность и свое беспримерное радушие. Он очень много раз бывал посланником и прекрасно исполнял свое дело. Находясь в этом звании при Оттоманской Порте, он все время, остававшееся у него от официальных занятий, употреблял на перевод сочинения славного Риккарда: “о настоящем состоянии Оттоманской империи”, писанного на французском и на итальянском языках, на свой отечественный. Многолетние наблюдения над этой [31] страною дали ему возможность сделать в своем переводе много замечаний и объяснений. Проницательнейший Император, при своей жизни, удостоил, прочтения его полнейшее, в своем роде, произведение; оно недавно вышло в Петербурге из печати. Вот еще труды знаменитого князя Димитрия Кантемира, написавшего сочинение о том же предмете: “Возрастание и упадок Оттоманской империи” (Incrementa et detrimenta Ottomanici Imperii). Жестокая судьба недавно лишила нас умнейшего автора этого творения, но то, что он сделал, “не даст ему умереть и за гробом продлить его жизнь” (в подлиннике стих: Eximit et cinerl ult superesse suo). Тем более чести способностям Кантемира, что он среди всех ужасов притеснения со стороны турок, успел заслужить славу умнейшего человека. Его произведение всегда будет иметь цену. После князя осталось четверо сыновей; один из них Константин не по своим летам владеет основательным умом и зрелой мыслью; меньшой, Антиох, обещает в себе большие дарования и не обманет общего ожидания (Слова автора сбылись. Кто из русских не знает сатир князя Антиоха Кантемира. – прим. Ред. “С. О.”).

Что сказать о двух братьях баронах Остерманах, жрецах Меркурия и Муз. Меньшой, кроме огромных познаний, дознанной опытности, глубокого и зрелого суждения и несравненного остроумия, которыми он достойным образом в литературе снискал себе славу и уважение, имеет необыкновенные способности производить труднейшие дела; в сомнительных случаях отличается решимостью. Он особенно выказал себя при заключении мира со Швецией, где очень много сделал для выгод России. Память об нем должна быть незабвенна. Старший брат, герцог Мегалополитанский (Dux Megalopolitanus), посланник при [32] этом Дворе, несмотря на то, что отвлечен от литературных занятий официальными делами, все еще продолжает трудиться для своего ума; он чистая доблесть в счастье и счастье в доблести. Если бы нужно было прибавить здесь о прекрасно-образованных и ученых иностранных посланниках, то прежде всех указал бы я на посланника римского императора, Гогенгольцера, отличающегося снисходительностью, служащий по словам Тацита источником всего прекрасного, которую он приобрел в долгих опытах жизни. Нельзя умолчать о посланнике бельгийской республики Фан-Вильде — Астрее, человеке с большою честью занимавшемся юриспруденцией, и датском посланнике Фон-Вестфалене, которые имеют у себя знаменитейшую библиотеку. Секретарь прусского посольства де Вокеро (de Vokerot) (Вероятно француз, как можно догадываться по частице де в его фамилии. Если же немец, то его фамилию должно произносить де-Фокерот. – прим. Ред. “С. О.”) следит и не поверхностно за всем, что происходит в вашем веке любопытного.

Далее следуют: знаменитый Зекканиус (Zeccaniue), который был прежде наставником у Нарышкиных, а теперь воспитателем Великого Князя. Это человек ученейший, который вскормлен и вспоен в святилище Паллады. Славный секретарь Кок, знаток изящной литературы. Барон Генрих, член прусской академии наук (ab Hnissen Regio-Borussic. Scientiar. Academ.), с которым Яблонский, Биньон, Гранина, Циампинус (Ciampinus), Менкен и другие ученые ведут переписку. Он с самых молодых лет приучил себя к чисто-ученым занятиям и теперь, среди придворных хлопот, не оставляет их. Он выдал в свет одно сочинение, еще в то время, когда был юношей и еще не кончил курса. Поводом было [33] следующее: однажды высшее судилище римской империи запер один галльский воин (автор, очевидно, говорит о взятии французами какого-нибудь города.); все члены и адвокаты императорской камеры оставили свои места и убежали; все судебные акты были в опасности совсем погибнуть. Имея пред глазами это событие, он принялся писать свое ученейшее рассуждение о правосудии или о том, как нужно судить, когда война или зараза, или какое-нибудь другое общественное бедствие, препятствуют вести дела обыкновенным юридическим порядком, и развил свои мысли превосходно. Еще в молодости своей получивши юридическую кафедру в Страсбурге (Argentorati), написал он историю ватиканских заседаний или выборов, обыкновенно называемых конклавами. Император Петр вверил ему воспитание своего наследника, дал множество придворных должностей и поручил написать историю Россия; с неимоверной заботливостью он собирал все материалы, необходимые для описания вековых событий, и соединил их в одно целое, чтобы эти памятники подобно сивиллиным листьям “быв подняты на воздух порывами ветра, не разлетелись” (в подлиннике стихи: Ne turbata tolent rapidis ladibrina vetis). Кроме того, смотря на его любовь к музыке и поэзии, которыми он неутомимо занимается с юных лет, нельзя не сказать, что он вполне достоин той блестящей доли, которою пользуется.

Нельзя еще не упомянуть о докторе Томасе Консете (Conset), главном пасторе англиканской церкви в России, члене берлинской академии наук, человеке известном своими философскими, богословскими и филологическими трудами, которые прославят и увековечат его имя.

Остается еще прекрасный проповедник здешней [34] реформатской церкви, ученейший член Женевской академии, Дюнан (Dunant).

И так видите, сколько тут неутомимых естествоиспытателей, сколько людей с заслугами, отличных по своим дарованиям, посвятивших себя покровительству и обработке наук, так деятельно исполняющих свои обязанности, сколько даровитых артистов, которые показали прекрасные образчики своего искусства и которые обещают в будущем очень много. Легкость приобретения познаний ручается зато, что здесь не будет застоя; всякий здравомыслящий сознается, что ученые заведения много будут содействовать к распространению наук: благородное русское потомство на вечном храме Мнемозины или, лучше сказать, на своем сердце напишет эти слова: вводить науки никогда не поздно.

Присоединим к этому наши моления, чтобы Всеблагий Бог, начало и источник всякого добра, надолго сохранил наше сокровище, Августейшую Императрицу, на защиту наук и искусств. Русское юношество при открытии академии, под кровом которой оно должно воспитываться, не могло иначе выразить своих чувств Ее Величеству, матери отечества, великой, благочестивой и счастливой покровительнице Муз, как только сказав:

Respice Magna Parens clementi respice' vultu
Quae tenera in cunis Musa Ruthena litat.
Nec pigeat fatum d'extra sceptroque fovere
In decus imperii crescere quousque detur.
Numine sique Petri vitales hauserat auras,
Ob radios posthac floreat illa Tuos.
Nil nobis periisse putes, cum sit modo Matris
Nuper quae fuerat Regia cura Patris.

“Взгляни, взгляни, Великая родительница, ласковым взором : как нежна русская Муза и как действует [35] она в колыбели. Пусть твоя десница и твой скипетр поддерживают малютку на славу империи, пока она будет существовать. Петр вдохнул в нее жизнь, а зацвела она, в последствии, под твоими лучами. Мы ничего не потеряли: недавно окружал нас своими попечениями Царственный Отец; теперь мы под кровом Матери”.

О великих Ее добродетелях, которые неприкосновенны для моих слов и моего пера, я с благоговением умалчиваю, хорошо зная, что римский историк однажды сказал: “лучше не говорить об этом, нежели говорить так мало”. Но мне время кончить письмо, которое кажется уже вышло из границ; я сделал это с тем, чтобы по словам лионского профессора, не показаться усвоившим себе законы тех магистриков (Magistellorum), которые хвастают тем, что в очень немногих строках пишут огромнейшие письма. Желаю, чтобы и вы, когда время и расположение души даст вам случай писать ко мне, не держались этих законов. При таком множестве занятий я не стал бы обременять вас такими длинными и несвоевременными письмами, если бы я не знал, что вы об изъясненном мною предмете имеете не совсем верные понятия. Прошу и умоляю вас во имя Муз, принимайте, что все изложенное мною написано из одного желания высказать правду, а не из усилия делать критические взгляды, от которых, вы знаете, как я удерживаюсь. Прощайте. Писано в Петербурге, первого августа в тот самый год, “когда Петр Великий улетел на небеса” (Большие буквы в этом Латинском стихе подлинника, означают 1725 год. – прим. Ред. “С. О.”).

Текст воспроизведен по изданию: О состоянии просвещения в России в 1725 году // Сын отечества, № 1. 1842