ДМИТРИЙ ЯНЧЕВЕЦКИЙ

У СТЕН НЕДВИЖНОГО КИТАЯ

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

Международное сражение 30 июня

В историю русских войн занесена еще одна блестящая страница... У стен недвижного Китая 30-го июня 1900 г. русские войска, верные боевым заветам своей родины, одержали славную победу над неприятелем, который превосходил их численностью не менее, как в пять раз. В течение 6 часов русские войска последовательно выбили китайцев из их позиций, заняли 2 неприятельских батареи и 2 лагеря и обратили в бегство находившиеся перед ними неприятельские войска. Смелое и победоносное движение русских, верными и ценными союзниками которых оказались японцы, немцы и французские горные батареи, решило участь Тяньцзина: осада была снята и китайские регулярные войска бежали.

Общая атака союзных сил должна была быть начата с рассвета 30-го июня, но в своих дальнейших действиях каждый иностранный отряд был самостоятелен.

Русские выбрали самую трудную задачу: наступать на китайский город с восточной стороны — со стороны совершенно открытой равнины, для того чтобы выбить китайцев из их передовых позиций, отнять их полевые батареи и по возможности добраться до фортов-импаней. С южной стороны, также совершенно открытой, должны были наступать также русские войска, задачей которых было произвести демонстрацию с этой стороны, чтобы отвлечь внимание неприятеля с восточной стороны. С западной стороны должны были наступать японцы, англичане и американцы с целью атаковать китайский застенный город и по возможности дойти до фортов-импаней. Немцы шли с русскими. Французы частью с нами, частью с японцами. [270]

Диспозиция атаки была составлена начальником Печилийского отряда генерал-майором Стесселем и блестяще приведена в исполнение войсками, находившимися под его командованием. Кроме русских войск в его распоряжении были две немецкие морские роты, французская горная батарея и 2 английских осадных орудия. Переправа части наших войск через Лутайский канал также был произведена по плану генерала Стесселя.

Предварительно рекогносцировками капитанов Ген. Шт. Вэйля, Болховитинова, инженер-капитана Санникова и сотника Григорьева было обнаружено, что ближайшие китайские войска находятся в 4 верстах, возле порохового склада у Лутайского канала. Сотник Григорьев обнаружил присутствие китайской кавалерии в 6 верстах от нашего лагеря, за арсеналом.

Кроме того было установлено, что наши войска, пройдя обнаженную равнину, лежащую между лагерем, арсеналом и китайским городом, должны будут последовательно взять с бою два весьма трудных препятствия, за которыми укрепились китайские стрелки: городской вал и насыпь железной дороги. Затем предстоит взять три китайские батареи, причем нужно было считаться с артиллерийским огнем из импаней-фортов.

Согласно диспозиции русские войска были разделены на следующие боевые колонны:

Авангард полк. Ширинского. 1 р. 9-го полка; 7 р. 10-го полка; 3 р. 12 полка, взвод казаков, команда сапер капитана Санникова и 60 матросов десанта мичмана Вырубова.

Выступление в 9 часов вечера.

Правая наступающая колонна полковника Анисимова. 4, 5, 8 р. 9 полка; 4, 6 р. 10 полка; 2, 6, 8 р. 12 полка, 2 роты германцев; 4 пулемета; 1 французская горная батарея и 2 взвода казаков. Всего 10 рот, 6 орудий, 4 пулемета, полусотня. Задача авангарда и правой колонны: быстро и скрытно подойти к Лутайскому каналу, устроить переправу, перевести сколько удастся войск до рассвета, двинуться по обоим берегам, взять китайские позиции до железной дороги и — в случае возможности — ворваться в предместья Тяньцзина и атаковать форты.

Выступление в 11 часов вечера.

Левая демонстративная колонна полк. Антюкова. 2, 3, 8 роты 10 полка; 2-я и 3-я легкие батареи В. С. С. Арт. дивизиона; взвод Читинцев. Всего 3 роты, 16 орудий, [271] 1 взвод. Задача: на рассвете демонстрировать с фронта; вести артиллерийское состязание. Когда правая колонна начнет наступление, левой колонне также двинуться в атаку.

Выступление в 2 часа ночи.

Резерв полк. Савицкого. 2, 6, 7 роты 9 полка. 5 р. 10 полка. 4 и 5 р. 12 полка. Все нестроевые роты. 1 взвод Читинцев, 2 десантных морских орудия (120 миллиметровых) были сняты с крейсера “Владимир Мономах” и доставлены по реке Пэйхо с большим трудом в Тяньцзин. Орудия были поставлены, под руководством лейтенанта Клюпфеля, при дружной и трудной работе моряков и сапер, на левом берегу Пэйхо, в 1 версте ниже русского понтонного моста.

Задача этих двух орудий и 2 английских осадных орудий (одно из них “Дядя Том”), поставленных по насыпной дороге в арсенал: открыть с рассветом огонь по форту и отвлечь его осадные орудия от наших колонн.

Охрана арсенала — главного опорного пункта русского отряда. 3 р. 9 полка; 1 р. 10 полка; 7 р. 12 полка; 2 пулемета; 6 китайских орудий.

Адмирал Алексеев должен был, со своим штабом, находиться в северо-западном углу арсенала, где была поставлена батарея из китайских орудий. Наши офицеры сами снаряжали для этих орудий снаряды из оставленных китайцами материалов.

В распоряжении генерала Стесселя, бывшего при колонне полковника Анисимова, находились: 4-ая сотня Читинцев; взвод 3-й сотни Читинцев и взвод 6-й сотни Верхнеудинцев, для производства преследований, нападений, разведок и установления связи и летучей почты между колоннами и арсеналом, в котором присутствовал адмирал Алексеев. Связью между частями заведовал подполк. Илинский, принимавший ближайшее участие в составлении диспозиции боя. [272]

Ночная переправа

Тяньцзин покоился в гробовом молчании.

Горячая задыхающаяся ночь дремала над арсеналом и грела своим теплым дыханием и без того сожженную солнцем спавшую равнину. Воздух не дрогнул. Ни один выстрел или крик не дерзал нарушить последних часов величавой тишины и спокойствия. И только невидимые кузнечики, спрятавшись между листьями тополей, храбро и неутомимо пиликали своими крылышками одну и ту же трескотню и точно смеялись над страхами и тревогами одних людей и жестокостью других.

Страшное шипение и скрипение послышалось в поле вокруг арсенала. Гул голосов, треск колес и звон копыт и топот солдатских ног. Я вскочил на казацкого коня и выехал из арсенала в поле. Что то черное, неуклюжее, длинное и непонятное шипя и пыхтя ползло по дороге между посевами кукурузы и гаоляна. Спереди и сзади правильными рядами шли солдаты. Казалось, что в поле плыли и извивались какие-то чудовища.

Если бы китайцы прислушались и послали сюда разъезд, то благодаря яркому сиянию луны они могли бы разглядеть непонятные обозы и русских солдат, которые шли на них.

Эти обозы странной формы везли нашу переправу, а русские солдаты составляли авангард Ширинского.

Для самой быстрой и легкой переправы наших войск через канал, генерал Стессель составил необыкновенно простой и остроумный способ: было взято 7 шаланд-барж и в каждую запряжено по 6 лошадей, которые и тащили шаланды волоком по земле от лагеря до канала. Фашины — вязки гаоляна перевозились на двуколках, a 2 шлюпки и настилка переносились на руках. [273]

От лагеря до канала нужно было идти 10 верст. До арсенала шли вне опасности, но за арсеналом до канала (6 1/2 верст) предстояла очень трудная часть пути. Китайцы могли заметить движение русских рот и открыть по ним артиллерийский огонь. Уничтожить всю нашу переправу гранатами было бы очень легко и вся наша экспедиция была бы проиграна.

Белые рубашки и фуражки наших стрелков далеко блестели освещаемые луною. Направо и налево ясно виднелись китайские деревни, которые могли бы дать знать китайским аванпостам о движении враждебных войск.

К счастью, и китайские деревни и китайские передовые батареи, окончив свой чифань-ужин и напившись вдоволь чаю, настоянного на воде, которая веками омывает могилы их предков, должно быть сладко спали, если только можно было сладко спать в то горькое время.

Судьба хранила наш авангард, и даже луна скрылась за облака, чтобы не выдать своим светом смелых воинов в белых рубашках и кителях.

Рота за ротой шли в глубоком молчании. Слышен был только странный шум волочившихся шаланд, но этот шум терялся в неподвижном воздухе ночи. Наши стрелки, саперы и моряки то шли по оголенной выжженной равнине, то погружались в гаолян и кукурузу, которая местами чудом уцелела.

Наши солдаты шли тихо, в полном порядке, не разговаривая. [274]

Меня поражало то серьезное, почти благоговейное чувство, с которым наши солдаты шли в бой, отлично сознавая, что их ожидает впереди. Для этого им достаточно было оглянуться на те носилки, которые несли позади.

Убедившись собственными глазами в стойкости и неколебимой твердости русских солдат, иностранцы говорили, что с такими солдатами они бы делали чудеса. Но, конечно, наши командиры делали и будут делать чудеса со своими воинами и без помощи иностранцев. Но с некоторыми иностранными войсками едва ли и наши командиры что нибудь сделают.

В 11 часов ночи наш авангард благополучно подошел к каналу, 2 шлюпки были спущены в воду и сейчас же началась переправа рот в шлюпках по каналу. Шлюпки быстро скользили от одного берега к другому, и чрез 2 часа 2 1/2 роты уже были на той стороне канала, где они сейчас же залегли и окопались.

В 2 часа ночи подошли главные силы правой колонны, со своим начальником Анисимовым. Приехал начальник отряда Стессель. Подошли 2 роты храбрых германцев, в синих куртках, которые темной массой расположились в отдалении. Подошла французская батарея.

Приволокли, наконец, и шаланды, которые были немедленно спущены на воду. К сожалению, благодаря Ганнибаловскому способу их перевозки, 3 шаланды оказались подбиты и затонули. В остальных шаландах начали перевозить людей, и кроме того был перекинут фашинный мост. Переправой заведовал Санников. Несмотря на спешность и хрупкость способов передвижения, все стрелки благополучно перебрались, с помощью матросов и сапер, на другую сторону, и не было ни одного несчастного случая.

Луна выплыла из за туч и осветила низкие пустынные берега Лутайского канала. Позади нас, за полями кукурузы спали две деревни. Китайские батареи тоже спали. [275]

Выше по каналу раздался выстрел. Наш дозор привел двух китайцев, которые были захвачены возле деревни. Генерал Стессель приказал мне их допросить.

Я отвел их в сторону. Оба китайца дрожали от страха, кланялись в ноги и уверяли, что они ни в чем не виноваты. Я сказал им, чтобы они ничего не боялись и говорили только правду. Китайцы несколько успокоились и сообщили, что они поселяне, живут в соседней деревне, пашут землю и вышли из фанзы ради одного любопытства, за которое они так тяжко наказаны. Они вовсе не солдаты, и никаких китайских войск нет по сю сторону канала. В расстоянии около 10 ли — 5 верст отсюда, по ту сторону канала расположились китайские войска в количестве около 10,000 человек. У них есть и пушки. Все это я доложил генералу.

В то же время Анисимов представил генералу старую карту, на которой значилось, что кроме Лутайского канала имеется еще другой канал, который преграждает нам путь к китайским позициям. Рассвет был уже близок. Войска не имели ни времени ни средств переправиться через второй канал, так как средства переправы были испорчены. Генерал Стессель [276] был поставлен в крайнее затруднение. Если переправить через канал незначительный отряд, он может не выдержать контр-атаки китайцев. Если там есть еще канал, то отряд может быть отрезан и разбит. Но большой отряд также может там попасть в ловушку между каналами.

Переправлять ли весь наступающий отряд на другую сторону канала или нет? Еели там, действительно, есть другой канал — время упущено и все дело потеряно.

— Теперь я попался! — проговорил генерал, сел на камень и закрыл лицо руками. — Послать казаков узнать!

Есаул Ловцов с несколькими казаками поскакал в карьер вдоль канала. 15 минут тянулось мучительное ожидание. A между тем восток быстро светлел и нужно было открывать атаку. Далеко был слышен топот казачьих лошадей, который сперва затихал, а потом стал снова усиливаться. Казаки прискакали обратно.

— Никакого другого канала нигде не видно, ваше пр-ство! — крикнул запыхавшийся Ловцов, с другой стороны канала.

— Допросить еще китайцев! — приказал Стессель.

По каналу плыли шаланды с рисом. Лодочники были схвачены, а их баржи употреблены для переправы. Я допросил этих китайцев. Они говорили тоже самое, что китайских войск и пушек ближе 10 ли не имеется. Другого канала, кроме этого, также нет. Захваченные китайцы были оставлены под стражей, чтобы не дали знать китайским войскам о приближении русских.

Медлить нельзя было.

Тогда генерал Стессель решил разделить силы, усилить авангард Ширинского и переправить на другую сторону еще 5 рот. В 3 3/4 ч. у. все назначенные силы без затруднений перебрались на другую сторону и переправа кончилась. Остальная часть наступательной колонны пошла по сю сторону канала.

По фашинному мосту я также добрался до другого берега, провалившись в воду только один раз. Услужливые саперы сейчас же вытащили меня из воды с помощью веревок и досок. Лутайский канал имеет около 60 шагов ширины и 7 футов глубины; канал выкопан весьма основательно, но вода отдает предками Китая, в чем я мог лично убедиться.

Стало светать. Кругом необозримые поля гаоляна. Китайцы наконец начали просыпаться. Один китайский кавалерийский офицер [277] поехал узнать, что за движение происходит у канала. Он налетел на наш секрет — на несколько стрелков, залегших впереди авангарда, в траве. Китайский драгун, увидя русских стрелков в нескольких шагах от себя, очень испугался и мгновенно полетел обратно, но не успел... три наших метких пули настигли его, и он упал замертво с лошади. Его конь был также убит.

Было 4 часа утра. Сумрак рассеялся и солнце своими косыми лучами ярко освещало двигающиеся русские колонны по сю и по ту сторону Лутайского канала.

По ту сторону развернутым строем, примыкая к каналу левым флангом, быстро и плавно, как волна прилива, шли роты стрелков и взвод казаков 3 Читинской сотни. За ними плыла вторая волна — резерв, состоявший из 3 рот. Это был авангард подполк. Ширинского.

По сю сторону, примыкая правым флангом к каналу, шли: рота 12 полка, французская батарея из 6 орудий и германская рота. В резерве были: одна рота, 4 пулемета и другая германская рота. Это была колонна Анисимова.

Генерал Стессель шел со своим штабом по сю сторону канала, управляя движением всех колонн. При нем находился начальник штаба Илинский и Вэйль. При Анисимове Болховитинов. В разных направлениях носились казаки с донесениями.

Одна наша рота, моряки и саперы оставлены у переправы для ее охраны. Здесь же доктору Падлевскому поручено устроить перевязочный пункт, который, вместе с переправой, был перенесен затем ближе к месту боя. [278]

В демонстративной колонне

Далеко от нас, со стороны лагеря, двигалась демонстративная колонна полковника Антюкова: 2, 3 и 8 роты 10 полка, которым в 4 ч. утра было приказано открыть огонь, чтобы отвлечь в их сторону внимание противника. Грянул залп.

В ответ на залп этих храбрых рот китайцы направили целую тучу пуль со стороны зарослей и городского вала, а две батареи у Шанхайгуаньских ворот и у железнодорожного моста направили все свои дула на отряд Антюкова. Ему пришлось принять на себя страшный орудийный и ружейный огонь, но он сделал свое славное дело. Его демонстративная колонна в действительности и неожиданно стала авангардной и на ней сосредоточился главный огонь боя.

Две наших полевых батареи, под командою подполковников Мейстера и Горошкова, наша новая батарея в арсенале, составленная из китайских пушек, и “Дядя Том” английской батареи — всего 20 орудий — открыли убийственный огонь по китайским батареям. Завязывается жестокая взаимная канонада. “Грохочут пушки”, лопаются шрапнели, убивая и калеча людей своими осколками. “Грохочут пушки”... но теперь нельзя сказать словами поэта: “Дым багровый клубами всходит к небесам.” Только легкое облачко взвивается над орудием, из которого сделан выстрел. Теперь и мы и китайцы стреляем бездымным порохом.

Около этого времени командующий войсками вице-адмирал Алексеев, под огнем гранат и шрапнелей, проехал со своим штабом в арсенал и с вала стал наблюдать за ходом сражения, давая оттуда необходимые указания.

Стреляя из своих полевых орудий, наши батареи так засыпали [279] снарядами китайскую батарею из 6 орудий, которая стояла у Шанхайгуаньских ворот, что китайцы подобрали свои пушки и благоразумно ушли за вал. Но китайская батарея у железнодорожного моста и форт продолжали стрелять очень сильным огнем.

В 5 3/4 ч. утра Антюков переходит в наступление. Обе наши лихие батареи рысью следуют вперед и открывают огонь по китайской пехоте, которая засела в зарослях, и по отдаленным батареям. Под жестоким огнем неприятеля роты 10-го полка упорно идут вперед, соблюдая полный порядок и не делая ни одного выстрела. Наша артиллерия также молчит, чтобы не попасть в наших.

В 7 часов утра лесные заросли взяты. Китайцы в беспорядке бегут за городской вал и снова начинают стрелять из за вала. Их пулями убиты лошади под командиром полка Антюковым, его адъютантом поручиком Кареевым и штаб-горнистом.

Во 2-ой роте 10-го полка раненых еще не было, но как только рота двинулась вперед, пули опять засвистали. Не успели стрелки пройти 50 шагов, как раздался первый стон раненого. Сейчас же подбегает стрелок к ротному командиру штабс-капитану Комендантову с докладом:

— Ваше благородие, раненый есть!

— Не твое дело, пошел на свое место! — ответил коротко Комендантов.

Только этот убежал на свое место, как с другой стороны подбегает другой с тем же докладом.

Этот получил тот-же ответ и после этого больше уже никто с докладом не являлся. Но чем дальше подвигалась рота вперед, тем чаще стали падать раненые и наповал убитые, но это роту не смущало. Она смело продолжала свое наступление, видя перед собою такого неустрашимого командира.

Увы! когда он, чтобы наблюдать за ротою, перешел от левого фланга на правый, то здесь, перед первым взводом, вражеская пуля сразила его. Смертельно раненый в левый бок, он упал на землю. Пуля попала в футляр бинокля, который висел с левой стороны, и прошла на вылет в правый бок. [280]

Находившиеся в 5 шагах слева поручик Мачуговский подбежал к раненому на помощь, но тут помощи уже не нужно было, а нужны были носилки, которые шли в тылу наступающей колонны. Видя, что раненый подняться уже не в состоянии, поручик Мачуговский приказал двум стрелкам остаться при раненом ротном командире, а сам бросился догонять роту, которая, не дрогнув и не останавливаясь, шла вперед, несмотря на то, что в один миг вся рота знала о потере своего командира. Мачуговский повел роту за Комендантова.

Стрелки прошли еще немного вперед. Еще печальная весть: батальонный командир Голубицкий-Корсак ранен. Впереди идущая рота, под адским огнем противника, сразу потеряла ротного и батальонного командира. Всем стало ясно, что здесь дело идет на смерть!

Обстреляв китайцев, роты снова замолкли и, не обращая внимания на безостановочный ружейный и орудийный огонь, роты преследуют китайцев и взбираются на вал. Уже много наших стрелков попадало: кто убит, кто ранен, но наши безумно-смелые стрелки и их офицеры не смущаются и все идут вперед, Они уже взяли городской вал, перекололи около сотни китайцев и бегут дальше за китайцами, которые в ужасе и смятении спасаются за их последней защитой — насыпью железной дороги.

Снова является 3-я батарея Мейстера с его офицерами Петровым, Цытовичем и Правосудовичем. Заняв позицию у Шанхайгуаньских ворот, откуда только что была выбита китайская батарея, они забрасывают бегущих китайцев шрапнелью.

Перебежав равнину, изрытую могилами, валами и рвами, 2, 3 и 8 роты 10 полка занимают железнодорожную насыпь, идущую вдоль китайского Тяньцзина, и изгоняют китайцев.из их третьей и последней позиции.

В 8 час. утра, вся местность перед вокзалом, лесные заросли, городской вал и полотно железной дороги, весь этот район, который причинил столько бедствий нашим полкам и иностранным отрядам, — был в наших руках.

В этом деле нам товарищески помогла японская пехота. Японцы, во время нашего наступления, двинулись со стороны вокзала и ударили в правый фланг китайцев, засевших за насыпью. Их помощь была очень в пору.

Но не дешево досталась нам эта победа. 3 славные роты [281] 10-го полка за 4 часа боя потеряли 99 раненых и 19 убитых нижних чинов. Жестоко пострадала 2-я рота: ротный командир Комендантов смертельно ранен в живот, фельдфебель и 3 взводных были ранены, так что рота осталась без начальства. Всего же в этой роте 41 чел. нижн. чинов раненых и убитых. Ранены: подполковник Голубицкий-Корсак, поручик Щербинин, тяжело ранен в ногу подпоручик Яблонский. 2-я батарея потеряла: 7 раненых и убитых нижн. чинов и 4 ран. лошади. 3-я батарея потеряла: 3 ран. нижн. чина и 1 лошадь убитой. [282]

В правой колонне

Колонна Анисимова и авангард Ширинского оказались счастливее.

В то время как колонна Антюкова продолжала свое блестящее движение, последовательно занимая все китайские позиции, бывшие на пути, — колонна Анисимова шла к той же цели вдоль канала, по сю сторону, а авангард Ширинского, далеко видневшийся в поле в виде двух белых цепей — передней и резервной, быстро наступал на китайские позиции с северо-восточной стороны города.

Впереди показалось около сотни китайских кавалеристов. Наш залп заставил кавалеристов бежать в ближайшую импань, откуда они стали стрелять по нашим. Было видно, как одного стрелка уже положили на носилки. Стали долетать с воем и свистом гранаты и шрапнели — но пока, слава Богу, еще благополучно. На горизонте китайского города взвился столб дыма, сопровождавшийся отдаленным гулом: русская граната взорвала пороховой погреб в китайской импани. Это было хорошее предзнаменование.

Co стороны канала было отчетливо видно, как либо спереди либо позади наших рот вдруг что-то взрывает песок и подымает облако пыли: это упала граната. To облачко вдруг забелеет в воздухе и послышится взрыв: это разорвалась в воздухе шрапнель и осыпала осколками стали и чугуна.

На берегу канала одиноко стояло странное каменное строение. Генерал Стессель приказал осмотреть это здание. Капитан Болховитинов и поручик 12-го полка Корнилович с отделением солдат вошли в проломанные ворота и нашли там [283] 3 дома, которые были доверху набиты ящиками с порохом и взрывчатыми веществами. Четвертый дом был полон снарядов.

Генерал Стессель предложил французскому капитану Жозэфу, командиру французской горной батареи, которая шла в колонне полковника Анисимова, взорвать этот пороховой склад, пока этого не сделали китайцы — при приближении русских войск. Бравый капитан Жозэф, недавно приехавший из Кохинхины со своей батарей, взялся исполнить это дело.

Войскам авангарда было приказано поспешно продвинуться вперед, другим частям остановиться позади.

Переправившись через канал и оставив лошадь на той стороне, я отправился пешком вдоль берега, по самому обрыву, с которого хорошо были видны и авангард Ширинского и по ту сторону канала Стессель, Анисимов и их колонна. Солнце стояло уже высоко и горячими лучами жгло и стрелков, шедших длинными белыми нитями по обнаженной равнине, и китайцев, которые в смятении скакали на лошадях в разные стороны. Далеко были видны их целые отряды в синих куртках, которые куда то бежали.

Вид был живописный. Но идти вдоль канала было очень неприятно. Хотя гранаты и завывали, но давали значительный перелет. Пули же посвистывали беспрестанно, вонзались в обрыв и мне все казалось, что вот я сделаю шаг — и наступлю на пулю. [284]

Ha берегу встречались хижины, огороды, кумиренки, обжигательные печи. Все было, как видно, только что брошено. Все бежало.

Большое каменное здание, причудливого вида, снаружи без окон и дверей, увенчанное остроконечными крышами и обнесенное высокой каменной и совершенно глухой оградой, преграждало путь.

Из любопытства, вполне извинительного в корреспонденте, я пробрался в это здание через единственную отворенную дверь и наткнулся на наших офицеров Болховитинова и Корниловича.

— Что вы здесь шатаетесь? Убирайтесь отсюда, пока есть время! иначе взлетите на воздух! — закричали они и ускакали.

Я оглянулся. Повсюду видны одни ящики. Я вышел из этого таинственного здания и с китайской быстротой побежал дальше вдоль канала, среди какого-то сада. Позади меня пробирались казаки и вели под уздцы лошадей.

Неизвестная сила заставила меня сделать сальтомортале в воздухе и бросила с казаками и лошадьми на землю. Я увидел перед собой величественнейшее зрелище, которое я не в силах передать, и которое я вероятно видел в первый и последний раз в жизни. Океан пламени всех цветов радуги, черные и золотые, алые и бирюзовые лучи — вся эта волшебная фантасмагория огня и искр на одно мгновение застыла высоко в воздухе [286] и также мгновенно исчезла, смешавшись с туманом золы, сажи и дыма, который, как исполинский гриб, медленно подымался кверху.

Этот серый гриб-великан клубился и извивался вокруг самого себя, подымался все выше и выше к небу и вытянулся на версту высоты, освещаемый боковыми лучами солнца.

Двести тысяч пудов пороха взлетели на воздух. Взрыв был слышен, как говорили, в Тонку, на протяжении 40 верст. Кругом, в расстоянии 3-4 верст, все люди и лошади попадали. Благодаря сильнейшему сотрясению почвы, вода в канале вышла из своих берегов.

В городе, т.е. за 5 верст был слышен оглушительный удар, все здания дрогнули и во многих окнах стекла были разбиты.

Генерал Стессель и бывшие возле него лица: Илинский, Вэйль, поручик Пипко, лейтенант Пекарский и сотник Григорьев были ближе всех к месту взрыва и все были раскиданы в разные стороны, причем Стессель был ранен в руку.

Сейчас же после взрыва с неба посыпался дождь золы, сажи и осколков, и все мы были окружены непроницаемым удушливым дымом, в котором можно было бы задохнуться, если бы ветер не понес весь этот туман на китайцев.

На наш авангард этот взрыв подействовал как сигнал к решительной и отчаянной атаке. Оправившись от падения и естественного испуга, роты Ширинского, в порыве какого то восторга и пыла, закричали ура и бросились вперед. Окутанные клубами дыма, с криками ура, 8 рот бежало полторы версты неудержимо вперед. Наши стрелки забрали 2 китайских лагеря, выбили китайцев из попутных деревень, забрали 1 большое осадное орудие, которое стояло у канала, взобрались на городской вал, выбили китайцев с вала, ринулись далее вперед и взобрались на железнодорожную насыпь, за которою они увидели китайскую батарею в 8 орудий и большой китайский лагерь. Слева у железнодорожного моста стояло 4 орудия.

Напуганные взрывом, не видя русских войск в дымном тумане, который несся со стороны неприятеля, китайцы совершенно растерялись. Они не знали, куда стрелять. Ничего не видя перед собой, кроме дыма, они стали стрелять беспорядочно, куда попало, совершенно не ожидая нападения русских со стороны насыпи железной дороги. [287] 12-го полка подпоручик Краузе со взводом 3-й роты того же полка бросился сзади на китайскую батарею и взял 4 орудия. Часть прислуги была заколота, другая часть погибла в канале.

Китайцы в смятении забегали по лагерю и не знали, что делать. Пытались увезти остальные 4 орудия, но наши меткие стрелки подстрелили лошадей и 3 орудия попались в наши руки. Четвертое китайцам удалось увезти. Атакуя неприятеля на протяжении почти версты с удивительной отвагой, все роты, составлявшие авангард Ширинского, почти одновременно собрались у железнодорожной насыпи, овладев 2 лагерями, городским валом, насыпью железной дороги и важнейшей позицией — китайской батареей у железнодорожного моста. 7 прекраснейших орудий Круппа были взяты у китайцев. Между ними были дальнобойные осадные орудия и скорострелки. Шт. капитан артиллерии Петров подготовил эти орудия к действию и, не долго думая, направил их дула против китайцев-же. [288]

Среди роз и гранат

Оправившись от взрыва, я поднялся и увидел, что мои спутники казаки лежат на земле вместе с лошадьми и не понимают, что с ними случилось.

— Здорово! — сказали казаки. — Это кто же в кого? Мы в них али они в нас?

Задыхаясь в тумане дыма, сажи и пепла, мы побежали вперед... Куда?... Мы не знали. Но там, за рощей, наши кричали ура. Мы устремились вперед.

Я бежал по каким то обрывам, дорожкам и огородным грядкам, тщательно возделанным рукою трудолюбивого китайца. Бежал мимо чистеньких домиков и цыновочных шалашей и наконец попал в китайский лагерь, только что брошенный. Я потерял казаков и остался один в роще, среди синих палаток, валявшихся ружей и курток. Наши войска были где-то впереди.

Испуганные взрывом китайцы потеряли голову и направив в нашу сторону несколько орудий стали стрелять без остановки [289] и без разбора. Шрапнели и гранаты рвались над рощей и ломали сучья деревьев. Я не знал, куда бы укрыться, чтобы только передохнуть от этого адского треска и воя.

Как я заглядывался на золотистые персики и гранаты, не на те гранаты, которые пугали меня одним своим несносным гулом, а на те, что уже наливались в садах.

Как я завидовал этим легкокрылым бабочкам и трещавшим кузнечикам, которые беззаботно порхали над цветами и могли взлетать даже выше гранат. Для этих слабейших и мимолетных созданий были не страшны те грозные орудия, которые заставляли дрожать войска.

Как я любовался на эти веселенькие розы, колокольчики и бархатки, которые были взлелеяны китайцем в его крохотном огородике. Как я старался отвлечь свое внимание от гранат, глядя на приветливые невинные цветы, в их красивом и нежном разноцветном убранстве! Ведь красота — это улыбка и отражение вечности. А где есть спокойное величавое вечное, там нет места для жалких и преходящих чувств страха.

Но как же тут не бояться, когда над головою воздух с оглушительным воем рассекают гранаты?

Я прямо изнемогал от того неприятного чувства, которое называют страхом, хотя правильнее было бы его назвать страстной жаждой жизни. Я нашел какой-то могильный холм и сел позади него.

Наконец, у этой могилы я нашел себе жизнь. Этот холм мог уберечь меня только от гранат, но не от шрапнели, но возле него было все-таки как то спокойнее. Ко мне подобрались наконец и казаки с лошадьми. С живыми людьми мне стало еще легче. Казаки поставили лошадей хвостом к китайцам и сами уселись возле меня. Их удивительное спокойствие придало мне бодрости. Мы передохнули и поплелись дальше.

Я с радостью увидел человек пять наших стрелков, которые охраняли только что взятые у китайцев два больших орудия на высоком обрыве канала, скрытые ивами и тополями.

Стрелки весело болтали между собою, рассказывали, как они шли по той стороне канала, увидали эту батарею, бросились в канал с винтовками, переплыли, взобрались на берег и так напугали китайцев, что те бежали, оставив им две пушки, ружья, палатки и мешок с огурцами.

Солдаты ели эти огурцы, похваливали их и угостили меня. [290]

Я с удовольствием стал закусывать сочным желтым огурцом и рад был поговорить с этими неустрашимыми и неунывающими стрелками, которых заботила не шрапнель, трещавшая в лесу, а мысль о том, дадут ли им кресты за пушки.

— Митроха, — сказал один красивый молодой стрелок с острыми глазами, — подержи-ка огурец. Никак там манзюк проклятый с ружьем бродит. Дай-ка винтовку. Ага, испугался, дал тяги! Вот тебе! Чтоб не лазил!

Стрелок выстрелил.

— Готов! покатился. Больше не встанет! Весь пар вышел. Ну, Митроха, давай огурец, доем.

Стрелок сел и, как ни в чем не бывало, стал доедать вкусный огурец.

Я оглянулся. Убитый китайский солдат с ружьем выбежал из того самого лагеря, в котором я только что был. Но почему он там замешкался и не убил меня — не знаю.

Нужно было идти дальше. Через лес я пробрался к железнодорожному мосту — цели сегодняшней атаки авангарда.

Радостно мне было встретить целыми и невредимыми наших офицеров, с которыми я расстался ночью, не зная встречу ли я их живыми утром.

Весь авангард расположился под прикрытием железнодорожной насыпи в китайских палатках. Но испытание еще не кончилось.

Зная, что русские овладели их лагерем, китайцы стали упорно бомбардировать лагерь. Чтобы как-нибудь забыться и не слышать этого свиста и грохота, я подобно страусу, спасающемуся в песке, лег в палатке и заснул. Мне казалось, что в палатке безопаснее, и этот самообман успокаивал. Через час я проснулся и почему-то вышел из палатки. На мое место прилег фельдфебель 10-го полка. Он не долго лежал. Раздался треск шрапнели и бедный фельдфебель закричал. Осколок шрапнели раздробил ему ногу. Тогда же был контужен в голову подполковник 10-го полка Дювернуа. Ранены поручики Щербинин и Вонсович.

В 8 ч. 30 м. утра все три русские колонны: полк. Анисимова, Антюкова и Ширинского были на железнодорожной насыпи. Еще французская батарея продолжала громить китайский лагерь и китайские орудия, поставленные в городе; еще китайские форты и батареи продолжали отстреливаться и посылали нам гранаты и [291] шрапнели; еще происходила одиночная ружейная перестрелка; — но победа с этого момента была уже одержана русскими войсками. Главная часть дела была уже сделана и участь Тяньцзина решена.

Китайские войска, видя отважное наступление русских с разных сторон, видя, что их не останавливают ни гранаты, ни пули, видя, что само небо покровительствует русским, покрывая их движение непроницаемым дымом, видя, что русские гранаты залетают в их крепости и ямыни, — пришли в ужас и смятение и решили бежать. Китайский город, огромный лагерь и все импани — форты с орудиями, все было брошено на произвол судьбы.

Днем китайские пушки запели свою лебединую песнь: гранаты гремели, пули свистели и шрапнели трещали над новыми русскими позициями. Но китайцы в смятении стреляли куда попало и не могли определить наше расположение.

Китайские пушки стали постепенно замолкать. Китайские войска с вечера начали повальное и беспорядочное бегство из лагеря и импаней.

Вечером прикатили походные кухни и нашим солдатам, промаявшимся целую ночь и целый день без пищи, в жаре и труде, приготовили горячий суп.

Офицеры угощали друг друга кто холодным чаем в бутылке, кто сухарем, а кто даже вином. Спать легли либо в китайских палатках, либо под открытым небом.

Ночь прошла спокойно. Уставшие войска были заменены новыми. [292]

Атака союзников

Рано утром 30 июня, когда русские шли брать Тяньцзин с востока, союзники начали наступать с юга, в числе около 5000 человек. Тут было около 2400 японцев, под начальством генерала Фукушима; 1100 американцев с полковником Лискэм; 800 англичан Валийского, Гонконгского и Вэйхайвэйского полков с генералом Дорвардом; 800 французов с полковником Пеллако и 130 австрийцев.

Лишь только взошло солнце — сигнал для общего наступления, 42 орудия союзников, которые были расставлены по западному фасу концессий, начали жестокую бомбардировку китайского города, занятого войсками.

Союзники двинулись. В центре шли японцы, позади них французы. На правом фланге шли англичане и американцы. На левом также англичане и американцы. Последние составляли крайние крылья наступающих войск. Китайцев-солдат Вэйхайвэйского [293] полка англичане в бой не взяли, а поручили им только уборку раненых, вероятно, не очень доверяя преданности и храбрости этого опереточного англо-китайского полка.

Китайцы не испугались. Сидя за бойницами крепких высоких стен, окружающих квадратом город и составляющих как бы кремль Тяньцзина, скрываясь в каменных домиках, разбросанных тысячами вокруг города, они направили на двигавшиеся колонны иностранцев град ядер и пуль из скорострельных пушек, Маузеров, Винчестеров, Манлихеров и фальконетов. Китайцы знали, что если они отдадут свой город, то пощады не будет, и выбивались из последних сил, чтобы не допустить союзников до стен и ворот своего кремля. Они засыпали тучами свинцовых раскаленных пуль союзников, которые все шли по открытой болотистой равнине, не находя нигде прикрытия.

Русские уже давно заняли все полевые укрепления и стали у железной дороги перед городом, но союзники все еще не могли добраться до своей цели. Японцы все рвались вперед, хотя уже имели около 300 раненых и убитых. Американцы наскочили на две китайских пушки, которые были скрыты между развалинами в 30 саженях от них и вырывали у них людей десятками. К вечеру у них было 120 человек раненых и убитых. Американские солдаты залезли по горло в илистый ров и объявили своим офицерам, что если их командиры не умеют вести как следует свой отряд, то они сами дальше не пойдут. Так потом рассказывали в Тяньцзине.

Начальник американского отряда полковник Лискэм, спасая падавшее знамя из рук убитого знаменосца, был тяжело ранен пулей и скоро скончался. Из других американских офицеров капитан Дэвис был убит, капитаны Лонг и Лемли и лейтенант Бутлер ранены. Лейтенант Леонард потерял руку.

Когда стемнело, американцы отступили.

Наступила ночь и под ее прикрытием китайцы решили уйти из Тяньцзина, оставив отряды, которые должны были отстреливаться. Один иностранный командир обратился к генералу Фукушима с предложением отступить, в виду невозможности атаки.

— Если я дам какой-нибудь приказ, то только о штурме! — ответил твердо отважный японский генерал.

Это был тот самый Фукушима, который несколько лет назад, [294] в чине майора, проехал всю Сибирь верхом и прибыл в Петербург. Он говорит по-русски и на других новых языках.

Ночью продолжали наступление. Китайцы все стреляли со стен кремля. Скоро свалилось 5 убитых и 40 раненых англичан.

Наконец японцы, которые безостановочно шли впереди всех союзников, прикрываясь темнотою ночи, подкрались к городским воротам и в 3 часа 20 мин. взорвали первые дубовые ворота, после чего, не теряя времени, взорвали вторые, так как городские ворота были двойные, как обыкновенно в Китае. В то же время несколько японских смельчаков взобралось по камням на стену, проникли внутрь и растворили изломанные и расщепленные взрывами ворота. Японцы, а за ними англичане и французы ворвались в город, и началась взаимная резня между вторгшимися и теми, кто до последней капли крови отбивался и защищал свои древние стены. Большая часть китайских войск уже успела уйти.

Тяньцзин был взят, но он достался не дешево. За эти кровавые сутки союзники потеряли 714 человек раненых и убитых, в том числе 31 офицера.

Потери японцев были: 18 офицеров раненых и убитых; нижних чинов — 105 убитых и 279 раненых. Потери французов: 7 офицеров и 134 солдата раненых и убитых. Потери американцев: 6 офицеров и 120 солдат раненых и убитых. У англичан 45 раненых и убитых.

Вместе с русскими потерями международные отряды всего потеряли. 882 человека и в этом числе 38 офицеров.

Силы союзников, двинутые против Тяньцзина, были разделены приблизительно на два равных отряда: восточный, состоявший из русских, французов и германцев, имел 4770 штыков, и южный из японцев, американцев, французов, англичан и австрийцев имел 5130 штыков. Всего 9900. [295]

Трудности и препятствия были приблизительно равные для обоих отрядов. Приходилось наступать как тем, так и другим по открытой равнине, не имевшей прикрытий. Южному отряду предстояло брать вооруженные стены города. Восточному отряду нужно было брать целый ряд укрепленных полевых позиций, но потерь в южном отряде было в 4 раза больше, чем в восточном — 714 против 168.

Объяснить эту огромную разницу можно только теми тактическими преимуществами, тою осторожностью и умением руководить боем, которые были выказаны русскими, командовавшими восточным отрядом. Ночное наступление, ночная переправа, обходное движение авангарда и высылка демонстративной колонны — все тактические задачи, совершенно ошеломившие противника, прекрасно задуманные и точно выполненные русскими командирами, были причиною быстрого и наибольшего успеха восточного отряда с наименьшими потерями.

Южный отряд шел без определенной диспозиции, напролом, днем, предполагая, вероятно, что китайцы испугаются одного вида наступающих колонн и не выдержат штурма. Но китайцы неожиданно оказали очень серьезное сопротивление.

После того, как русскими силами были взяты все полевые позиции китайцев, предстояло брать импани-форты и войти в город.

Адмирал Алексеев, не желая подвергать вверенные ему войска новым жертвам и выжидая результатов дневного наступления, приказал приостановить дальнейшие военные действия. Его осторожность и предусмотрительность удачно совпали с решением китайских генералов бросить Тяньцзин и отступить к Бэйцану.

Форты были взяты нами на другой день без всякого сопротивления китайцев и без ненужного кровопролития.

Результаты сражения 30 июня были следующие: китайские войска ушли из Тяньцзина; уничтожены все китайские позиции, преграждавшие путь на Пекин; захвачена железная дорога, ведущая к Пекину, и занят Лутайский канал, благодаря чему Тяньцзин отрезан от военного городка Лутай, откуда он мог получать подкрепления. [296]

Падение Тяньцзина

1 Июня

На другой день утром шт.-капитан Полторацкий с полуротой 7 р. 12 полка и капитан Болховитинов отправились на разведку в китайский город. Они заняли большой лагерь, оставленный китайцами в полном беспорядке, и 4 покинутые импани со всеми орудиями, числом около 50. Смелая полурота Полторацкого была замечена китайскими войсками, которые только что выходили из города и открыли по нашим огонь. Полторацкий навел на китайцев их же орудие и сделал несколько выстрелов. Китайцы прекратили огонь и продолжали свое бегство.

В день боя нашими войсками было взято 7 орудий, 2 лагеря, 20 знамен. Ранено 7 офицеров. Ранено 133 нижн. чина, убито 28 нижних чинов, 11 лошадей убито, 9 ранено. Выпущено нашими батареями около 1000 снарядов. Пороховой склад был взорван тремя выстрелами французской батареи на расстоянии 840 метров. 2 выстрела было сделано неначиненными гранатами, которые попали в здание, но не произвели взрыва. Третья граната, наполненная мелинитом, взорвала склад. Дистанцию определяли кап. Жозеф и лейт. Лакордэр. Французы потеряли в этот день 27 ранеными. Тяжело раненный Комендантов скоро скончался.

На другой день русскими были заняты: главный лагерь, 4 импани со всем снаряжением, ямынь вице-короля и дворец Императрицы. Всюду водружены русские флаги. Так называемый Черный форт, расположенный при выходе Лутайского канала из реки Пэйхо, занят нами.

По известиям, передаваемым китайцами, в Тяньцзине китайских войск было около 15.000. Ихэтуанцев, из которых большинство было вооружено ружьями, было в разное время от 20 до 30 тысяч. Потери между китайскими войсками, ихэтуанцами [298] и жителями очень велики. Определить их нет возможности. Европейские гранаты произвели много разрушений. В городе жители и войска несколько раз возмущались против ихэтуанцев, которых считали виновниками всех нынешних бедствий и ужасов, и вырезали и перестреляли их несколько тысяч. Миллионное население города опустело более чем наполовину, так как сотни тысяч жителей бежали. Китайские генералы Не Ши Чэн, Ху День Цзя и Ван Тун Лин убиты. Помощник Сун Цина, командовавшего войсками, знаменитый Ма Ю Куэнь ранен.

Про Не Ши Чэна китайцы передавали впоследствии, что предвидя исход несчастного сражения, гордый Не не хотел пережить поражение китайских войск и падение Тяньцзина и нарочно выехал близко к неприятельским позициям, чтобы быть убитым. Иностранная пуля немедленно сразила его.

1 июля осада Тяньцзина, продолжавшаяся ровно 4 недели, была снята.

На благородном муле чистой китайской крови я поскакал вслед за Полторацким. Мул шел не особенно быстро, но очень твердо и упорно заворачивал во все китайские дворы, вероятно, от души желая, чтобы я разбил себе лоб о ворота.

По ту сторону железнодорожного полотна, занятого нами, был разбит большой китайский лагерь. Он был брошен со всем своим добром. Валялись тела убитых китайских солдат, которых уже объедали мухи и собаки. Валялись форменные куртки, сапоги, ружья, пояса, сабли, целые ящики с патронами, фонари, лампочки, одеяла, миски с недоеденной кашей, чайники с чаем и бутылки с сулией — водкой. Всюду валялись разбросанные колоды китайских карт, которыми солдаты видно часто забавлялись. Неужели они были так убеждены в своей непобедимости и ничтожестве международных сил, что находили время играть в карты?

Из лагеря через деревянный мост я проехал в китайский Тяньцзин, в котором еще недавно неистовствовали боксеры, который громил нас четыре недели и причинил нам столько горя.

На мосту лежал труп старика-китайца. Возле него сидели женщины, которые голосили и плакали навзрыд. Повидимому, эти женщины оплакивали главу их семьи, случайно убитого осколком нашей гранаты. Пугливые китаянки не боялись ни проезжающего иностранца, ни проходящих врагов-солдат. С потерей их мужа и отца для них все было потеряно. [299]

— Мы не хотим жить! Убейте нас и похороните вместе с ним! — вопили они.

Наши концессии жестоко пострадали от китайских гранат. Но и китайский Тяньцзин был за это отомщен. Всюду были следы европейской бомбардировки. Дома мирных китайцев были пробиты ядрами. Крыши, стены и ограды носили пробоины от разорвавшейся шрапнели. По улицам я встречал тела бедняков-китайцев, убитых осколком или пулей. Некому было их подобрать. Их навещали только мухи, собаки и свиньи.

При моем проезде китайцы кланялись и показывали свои белые флаги из холста или бумаги. Их невозмутимые лица были еще более сдержанны и непроницаемы. Мне казалось, что их холодные глаза и притворные улыбки покорности и унижения говорили:

— Да, мы покорены вами, побеждены, поруганы, опозорены, мы ваши рабы, с которыми вы можете и будете делать все, что хотите. Но знайте, что нашей китайской гордости и нашей веры вы никогда не сломите и мы всегда будем вас презирать, потому что на вашей стороне только насилие, обман и дерзость, а на нашей правда и четыре тысячелетия жизни, потому что мы — китайцы, а вы — варвары.

На всех домах были вывешены белые флаги, на которых были написаны кистью два иероглифа “шунь ман” — “мирный народ”. Страх перед японцами, нагнанный еще с последней войны между Японией и Китаем, был так велик, что большею частью я встречал флаги с красным пятном посредине — изображающим Восходящее Солнце японского флага — и с надписью “Да Жи Бэнь шунь мин” — “мирный народ великой Японии”.

Вообще всюду, куда я ни оглядывался, я видел слишком много японских флагов. Говорили, что предусмотрительные японцы запаслись огромным количеством готовых флагов своей нации и, заняв Тяньцзинские кварталы, сейчас же раздавали их жителям.

Артиллерийская импань, захваченная Полторацким, оказалась вооружена прекрасными новейшими орудиями, о существовании которых по странной случайности никто из европейцев в Тяньцзине не знал. Напротив, говорили, что китайские форты вооружены одними деревянными пушками.

Черный форт, выкрашенный в черный цвет, с нарисованными бойницами и драконами, производивший такое сильное [300] впечатление на миссионеров, был действительно грозен на вид, но его вооружение состояло из старых чугунных пушек. На этом форту были подняты два флага — русский и японский.

В занятых нами импанях были поставлены наши караулы.

Через китайские кварталы по узким грязным улицам я поехал к вокзалу, которого не видел четыре недели. Китайцы всюду почтительно кланялись и показывали белые флаги. Чем ближе к вокзалу, тем больше было разрушений. Это было уже дело боксерских рук. Целые участки представляли одну груду камней, кирпича и угля, по который бродили одне собаки. Из под золы и мусора выступали обожженные кости скелета, обгоревшие трупы, истлевшее платье, битая рухлядь. Тысячи и десятки тысяч семей виновных и неповинных были разорены, перебиты, сожжены и рассеяны. [301]

Завоеванные и завоеватели

Тяньцзин оживает. В подбитые и обгоревшие здания на концессиях возвращаются бежавшие европейцы. Уцелевшие магазины снова открывают свои двери и окна. Точно мухоморы после грозы, выросли наскоро сколоченные из цыновок и досок или кое как устроенные в брошенных домах — лавочки, кабачки, пивные, в которых торговали сомнительные личности и несомненные проходимцы разных национальностей, говорящие на каких угодно языках, скупающие и продающие какие угодно вещи, неожиданно нахлынувшие и также быстро и бесследно пропадавшие. Преимущественно это были вездесущие евреи, юркие греки, неунывающие итальянцы, благородные кавказцы, тонконогие индусы, гордые мулаты и пестрые американцы. Над шалашами появились вывески: “Русский ресторан”, “Русская бакалейная и корчма”, “International shop”, “Deutsche Bierhalle” и т. д.

Тяньцзин пестреет флагами всех союзных наций. Флаги всюду: над домами, где разместились войска, над консульствами, [302] над госпиталями, магазинами, лавками, ресторанами и даже распивочными. Флаг не только указывает каждому иностранцу, где он может найти своих соотечественников или союзников в этом чужом разноплеменном и вооруженном городе. Флаг покрывает и защищает всякого, кто его выставил. Флаг — святыня и неприкосновенность, также как и все те, кто находятся под его сенью. Но вместе с тем флаг — это знак принадлежности и подчинения военному отряду той нации, которой принадлежит флаг, так как теперь в Тяньцзине начальниками и хозяевами положения являются только военные.

Так как вице-король Тяньцзина Юй Лу и все китайские власти и наиболее влиятельные китайцы бежали, то китайский город оставлен на произвол судьбы, без порядка, призора и охраны. Нет ничего удивительного, что в городе сейчас же начался жестокий неудержный и ненасытный грабеж. Грабили не только в домах, поспешно покинутых в последнюю минуту со всем добром китайскими купцами, чиновниками и всякими горожанами, но грабили и в домах, в которых еще жили хозяева. В китайцах не уважали никаких человеческих прав. Установился какой то странный средневековый взгляд, что с китайцами можно все делать. Их считали за какую то жалкую тварь, которую можно и даже должно безнаказанно преследовать, насиловать и даже можно убивать, если она осмелится сопротивляться. У китайцев отымали все, что им принадлежало: серебро, шелковое платье и все более или менее ценное. Если хозяева не хотели показывать, где у них хранится добро, то им грозили ружьями и позорили их жен и дочерей. К сожалению, грабили и бесчинствовали представители всех наций. Даже сами китайцы грабили в покинутых фанзах.

В миллионном городе совершенно не было возможности установить хотя какую либо действительную охрану личности и имущества китайцев. Некоторые иностранные отряды в этом не видели даже никакой необходимости, так как признавали разграбление завоеванного варварского города за правильную военную добычу.

Если можно было еще найти некоторое объяснение для образа действий военных, хотя при современных понятиях о правах завоевателей и завоеванных такой образ действий не может быть ничем оправдан, то поведение многих тяньцзинских сэров и джентльменов вызывало только одно изумление. Забыв [303] на время свое джентльменство, они с тележками пробирались в китайские кварталы и, по указаниям китайской прислуги, отыскивали запертые и покинутые китайские банки и меняльные лавки. Они взламывали двери этих домов и возвращались с тележками, наполненными серебром. Среди этих особенных любителей китайской нумизматики встречались не только мелкие коммерсанты, но даже почтенные директора компаний.

К счастью, подобные обвинения не могут быть взведены на русский отряд, и несколько единичных случаев, возможных и при мирной обстановке, не дают никакого права бросить тенью укора на всех.

Тогда как несколько иностранных команд было размещено в самом завоеванном городе, русский отряд как был так и остался в лагере в пяти верстах от китайского города, в котором нами были поставлены караулы только для охраны дворца Ли Хун Чжана и импаней, где находились склады продовольствия, огнестрельных припасов и китайской амуниции — все предметы безусловной военной добычи. Наши командиры строго наблюдали за нижними чинами и не позволяли им без надобности отлучаться из лагеря.

Союзники не ограничивались одним разграблением города. [304]

Так как по их понятиям китайцы были не полноправные люди, а варвары и кули, т.е. чернорабочие, то с ними поступали как с рабами. Для исполнения всяких черных и тяжелых работ союзники устраивали особого рода охоту или ловлю китайцев. Отряжали команду солдат, которым было приказано наловить китайцев для работы. Солдаты отправлялись и забирали в городе всякого китайца, который имел несчастие попасть им на встречу. Солдаты не спрашивали, желает ли и может ли китаец работать или нет, а забирали столько человек, сколько было приказано. За работу им только давали рис. За побег или малейшие признаки неповиновения или неудовольствия били палками. Так как летом все китайцы обыкновенно одеваются более или менее одинаково в простые бумажные синие костюмы, то солдаты, конечно, захватывали китайцев без всякого разбора: в одну кучу ловили и рабочих и торговцев, ремесленников, учеников школ, стариков, взрослых и мальчиков, семьи которых с отчаяньем ждали возвращения своих пропавших без вести сыновей, мужей и отцов. Союзники не спрашивали о том, что останется с мирной и порядочной семьей, у которой вдруг отрывали принадлежавших ей мужчин, они только требовали, чтобы было доставлено такое то число кули, и очень удивлялись, что русские платили не только рисом, но и деньгами работавшим у них манзам.

Китайцы со слезами рассказывали мне об этой охоте за людьми, которою занимались международные отряды.

Только одно обстоятельство можно привести в некоторое извинение такого варварского отношения союзников к мирным китайцам. Когда был взят Тяньцзин, то в очень многих [305] домах были найдены стены с просверленными отверстиями, через которые мирные и немирные китайцы стреляли из своих ружей по концессиям и вокзалу. В таких домах находили ружья и кучи патронов. Из окрестных деревень также постоянно стреляли по иностранным отрядам.

Кроме того бывали случаи, что команды солдат в несколько человек, отправленные в китайские кварталы или соседние деревни за фуражом, навсегда пропадали. Вероятно они заходили в какие-нибудь очень глухие переулки, попадали к вооруженным китайцам, бесчинствовали у них и были убиты из-за угла.

Но с того часа как Тяньцзин пал и все китайцы вывесили белые флаги в знак покорности, подобная ловля людей, производимая цивилизованными войсками, напоминала дикие расправы давно угасших времен. Я всегда удивлялся, с каким достоинством и как безропотно пойманные китайцы, имевшие иногда самый добропорядочный вид, исполняли взваленную на них непосильную работу.

Хотя союзники поступали так с китайцами, потому что презирали их и считали за варваров и рабов, но я не решаюсь сказать откровенно, кто более достоин названия варваров: те ли китайцы, которые в количестве более 500,000 человек, не имея никаких властей, в силу вошедшей в плоть и кровь их давнишней народной дисциплины, ни разу не нарушили порядка и не произвели ни одного возмущения в миллионном городе, который отстаивали всеми силами, — или же те цивилизованные иностранцы, которые взламывали двери и окна банков, магазинов и ямыней, грабили серебро, врывались в дома, наполненные семьями, отымали у них всякое добро, позорили женщин и в случае сопротивления расправлялись с китайцами при помощи револьверов и ружей.

Временное правительство, учрежденное в Тяньцзине по почину и стараниями адмирала Алексеева, мало-по-малу прекратило эти беспорядки и внесло в этот обездоленный город спокойствие, личную безопасность и правосудие. [306]

Временное управление в Тяньцзине

Во время описываемых событий русские не только были главными инициаторами в военных действиях, направленных к защите иностранных концессий и окончившихся снятием осады с Тяньцзина и бегством китайских войск; русские не только восстановили из развалин с рекордной скоростью железную дорогу между Тонку и Тяньцзином, благодаря чему все союзные отряды получили возможность быстро, исправно и безопасно доставлять свои войска с рейда в Тяньцзин, а впоследствии и до Янцуня; — русские, в лице адмирала Алексеева, сделали почин в установлении временного управления в только что завоеванном Тяньцзине.

Для этой цели адмирал пригласил на совещание командиров всех союзных отрядов.

Вопросу об установлении гражданского управления в Тяньцзине были посвящены два заседания 3 и 5 июля, на которых присутствовали представители всех иностранных отрядов, a именно: начальник Печилийского отряда генерал Стессель; англичанин генерал Дорвард; японец генерал Фукушима; француз полковник Де-Пеллако; американец полковник Мид; германец капитан Узедом; австриец лейтенант Индрак и итальянец лейтенант Сириани. Кроме того присутствовал английский капитан Бэйле. Председательствовал вице-адмирал Алексеев. Протоколы заседаний вел И. Я. Коростовец.

На этих двух заседаниях выяснилось, что англичане и германцы желают держаться общего образа действий и привлечь на свою сторону японцев. Французы безусловно солидарны с русскими. Американцы примыкают к англичанам, а австрийцы и итальянцы, в виду весьма ограниченного числа присланных ими войск и отсутствия действительных интересов на севере Китая, не играют роли. [307]

Англичане относятся весьма ревниво к доминирующему положению русских в Тяньцзине.

Так, когда на указанных заседаниях русский адмирал предложил, чтобы в интересах дела и единства действий во главе управления китайским Тяньцзином было поставлено одно лицо, с чем вполне согласился и японский генерал Фукушима, англичане нашли такое управление весьма неудобным, из боязни, вероятно, чтобы таким полновластным лицом не был назначен русский. Англичане не согласились ни с проектом назначить 1 председателя с советом из выборных представителей всех 8-ми наций, ни с проектом назначить 1 председателя и 2 вице-председателей, так что вообще было довольно трудно узнать, чего собственно желают англичане и могут ли они вообще с чем нибудь согласиться. [308]

Наконец, когда адмирал предложил назначить трех президентов: русского, англичанина и японца, — англичане, наконец, согласились.

Губернаторами временного управления были избраны и утверждены всеми командирами международных отрядов следующие лица: со стороны России — полковник Вогак; со стороны Японии — начальник японского штаба полковник Аоки; со стороны Англии — командир 1-го Вэйхайвэйского полка подполковник Боуэр. По поручению адмирала Алексеева, полковник Вогак и дипломатический чиновник Коростовец немедленно выработали “Положение об управлении Тяньцзином” — “Reglements Generaux d'Administration pour la ville de Tientsin”. Положение было объявлено от имени трех вновь избранных губернаторов и утверждено адмиралом Алексеевым и остальными командирами.

Новому управлению было присвоено наименование: “Conseil du Gouvernement Provisoire de la Cite Chinoise de Tientsin”.

Главным секретарем управления был назначен американец Дэмби.

Юрисдикция управления была распространена исключительно на китайские кварталы и окрестности Тяньцзина. Иностранные концессии и все, что было занято иностранными военными властями, ведению трех губернаторов не подлежало.

Ближайшими задачами нового правительства было: восстановление порядка и безопасности, принятие санитарных мер, содействие военным властям, охрана брошенного имущества китайского правительства и частных лиц, принятие мер к предупреждению голода среди туземцев.

Совет трех губернаторов имел право издавать необходимые правила; налагать на туземцев подати и взимать все те сборы, которые взыскивало китайское правительство; взять в свою собственность или под свой надзор все казенное или частное имущество, покинутое в Тяньцзине.

Совету трех, кроме полицейских прав, была предоставлена также власть судебная: право налагать на туземцев штрафы, конфисковать их имущество и, в случае необходимости, подвергать виновных ссылке и даже смертной казни.

В августе месяце, по случаю серьезной болезни полковника Вогака, на место русского губернатора был назначен полковник Воронов, которого впоследствии заменил полковник Глинcкий.

Впоследствии, с увеличением на Печилийском театре войны [309] числа войск иностранных отрядов, в совет трех губернаторов постепенно вошли и губернаторы от других наций, не имевших до сих пор своих представителей в Тяньцзинском правительстве, именно: от Германии, Франции, Соединенных Штатов и Италии.

Временное правительство сейчас же и энергично принялось за работу: завело прекрасную полицию, ввело правильные налоги и пошлины; расчистило город; расширило улицы; осушило городские болота; углубило и упорядочило реку Пэйхо, а главное — прекратило в городе грабежи и разбои, благодаря чему собственность и жизнь китайцев-горожан получили защиту, а брошенное имущество китайского правительства было спасено на сотни тысяч лан.

Это международное учреждение, с самого начала получившее закваску серьезной энергичной и быстрой работы, при условиях взаимного доверия и взаимной поддержки, оказалось настолько живуче, что просуществовало ровно два года. Оно было упразднено летом 1902 года, так как к этому времени в Чжилийской провинции восстановился законный порядок.

В управление Тяньцзином вступили китайские власти, во главе с новым генерал-губернатором Юань Ши Каем. [310]

Русская железная дорога

16 Июля

Я проехал по новой русской военной железной дороге Тяньцзин-Тонку, восстановленной в две недели 1-м Уссурийским железнодорожным батальоном, прибывшим из Владивостока. Начальник дороги — командир батальона полковник Келлер. Тяньцзинский вокзал, бывший мишенью китайских батарей в течение месяца, представляет живописную груду развалин, увенчанных русским флагом. Уцелели одне стены, которые покрыты жестокими язвами гранат и огня. Между стенами кучи камней и мусора. Контора станции помещается в уцелевшем “зале И класса”, который представляет отдельный домик справа и предназначался только для европейских пассажиров, куда китайцы не имели права входа. Дорога была выстроена англичанами для китайского правительства в 1897 году.

Комендантом станции назначен поручик 11 полка Филичкин. Его стараниями вокзал очищен от неимоверного количества мусора и грязи, которыми он был завален. Дебаркадер безукоризнен.

В распоряжении коменданта находится армия косоглазых оборванных манз, числом около 150 человек, которые набраны для работ в соседнем китайском городе и из которых, наверное, добрая половина была боксерами. За работу они получают [311] кров, рис и по 10 коп. в день. Сперва они выводились на работы с конвоем и часто бегали. Теперь же они работают без конвоя и сами просятся на работы, видя, что их не бьют и даже дают им деньги. Старшина получает 60 коп. в день. При нынешнем положении дел — это очень высокая плата.

Поезда отходят исправно в Тонку три раза в день: в 8 час. утра, в 12 ч. и в 4 ч. дня. В те-же часы поезда отходят из Тонку в Тяньцзин и идут 3 часа.

Я был радостно удивлен, когда к дебаркадеру разрушенной китайской станции подкатил паровоз, подбитый пулями, с надписью “Молодец”. Таких молодцов я увидел еще трех — “Русский”, “Воин” и “Пленник”. Последнего я увидел в довольно безнадежном состоянии, в нескольких верстах от Тяньцзина. Его котел был разбит гранатами. Корпус и труба [312] испещрены следами осколков и пуль. “Пленник” лежал в самом печальном виде на насыпи.

Когда китайцы засыпали снарядами вокзал, солдаты железнодорожного батальона смело вывели из депо 4 паровоза под ожесточенным огнем, направленным на паровозы. Они развели в них пары и преспокойно уехали. Мне рассказывали, что, не обращая никакого внимания на рвавшиеся гранаты, железнодорожники достали белой краски и окрестили эти паровозы русскими именами. Все отличившиеся железнодорожные солдаты представлены к Георгию.

По быстроте, с которой эта железная дорога была восстановлена русскими и по тем опасностям и трудностям, которые им пришлось преодолеть, она может считаться гордостью русского военно-железнодорожного дела.

Высочайшим повелением полурота 1-го Уссурийского железнодорожного батальона, под командой поручика Грузина, имевшая офицеров Лосьева, Горбачевского и Экгард и нижних чинов — 154 человека, была отправлена из Владивостока в Тонку для восстановления разрушенной китайцами дороги Тонку-Пекин. Общее начальство над этой полуротой, ротой сапер и телеграфной командой должен был принять подполковник Подгорецкий. 18-го июня отряд инженерного войска прибыл в Таку. 20-го отправился в Тяньцзин и вступил в состав отряда Стесселя и отсюда должен был начать работу.

После рекогносцировки, под сильным ружейным и артиллерийским огнем, станционных путей и зданий, выяснилась возможность воспользоваться паровозами и вагонами лишь при условиях риска, так как китайцы беспрерывно обстреливали станцию Тяньцзин и пристрелялись очень хорошо.

Согласно распоряжению генерала Стесселя подполковник Подгорецкий решил в горячий день 22-го июня совершить вывод вагонов с путей и паровозов из депо. Первую задачу он принял на себя, выполнение второй задачи поручил поручику Лосьеву. В прикрытие последнему был назначен взвод под командой подпоручика 10-го полка Яблонского. 2 машиниста, 2 помощника и 2 кочегара должны были приготовить паровоз. В депо гранаты пробивали наружную стену и разрывались портя паровозы. Надо было производить замену испорченных частей. Осколки гранат то и дело выбивали что нибудь в паровозе. Все думали лишь о том, чтобы как нибудь сохранить котел. После 9 [313] часовой работы паровоз был готов. К ведущему паровозу прицепили холодный паровоз и 4 вагона. Настало затишье.

Лишь только вышел паровоз с тендером и вагонами вперед, послышался оглушительный залп из орудий, гранаты посыпались в холодный паровоз и в вагоны с углем. Но так как в переднем паровозе не было паров, то и опасности взрыва не могло быть. Китайцев надули. Выйдя из крепостных ворот, наши отважные машинисты дали свисток с паровоза.

Русские полки приветствовали поезд радостными криками “ура”. Передний паровоз, как попорченный, был выкинуть и работали одним паровозом.

Железнодорожники и саперы приложили теперь всю энергию, чтобы при помощи завоеванного подвижного состава продвинуться поскорей к Цзюньлянчену.

Разрушение дороги представляло отчаянную картину: шпалы были уничтожены на всем протяжении от станции Тяньцзин на 15 верст к Цзюньлянчену. Достать их было неоткуда, рельсы разболчены, исковерканы, часть уничтожена и разбросана по сторонам полотна. Костылей, болтов и подкладок нет нигде. Деревянное строение многих мостов сожжено, а один мост в 24 саж. длины взорван, причем уцелело 6 каменных устоев не на одинаковой высоте.

Организация работы состояла в следующем: начать работу с двух концов разрушения. За неимением шпал вытаскивать [314] из уцелевших участков дороги шпалы через одну; дорожить каждым костылем; за неимением подкладок пришивать стыки рельс костылями. Отправить в поиски за шпалами в окрестные деревни казаков; шпалы находили в ямах и канавах покрытых землей на аршин глубины. Отрывали саперы и железнодорожники и нагружали в двуколки, данные Стесселем. При таких условиях, не смотря на 16-часовую работу, в день представлялось возможным укладывать с обоих концов 1 1/2 версты; работающих в день было около 200 человек (саперы и железнодорожные).

На рассвете 24 июня были выведены из депо 2 паровоза и 4 вагона подпоручиком Экгард под сильнейшим артиллерийским огнем. С увеличением подвижного состава увеличилась и скорость работ и облегчилась доставка материальной части. Решительный бой 30 июня заставил неприятеля покинуть свои позиции, откуда он поражал убийственным огнем станцию. Станция была в русских руках и железнодорожники достали, наконец, весь нужный материал для пути и мостов, что дало возможность на 10-й день работ закончить укладку на протяжении 16 верст и 4 дня было употреблено на восстановление железнодорожного моста в 24 саж. длины; брусья на клетки были сплавлены из арсенала по каналу, прежние фермы подняты и поставлены на них. Мост перекинут через впадину, где скопляется много воды. Безостановочная работа на мосту дала закончить эту работу в 4 дня. [315]

Таким образом 6 июля открыто сквозное движение Тяньцзин — Тонку, которым немедленно стали пользоваться все союзники.

7 июля прибыл начальник дороги полковник Келлер и были даны правила эксплуатации готового участка, назначены служащие по всем службам и представилась возможность в ежедневном обращении 3 пар поездов для перевозки войск союзников.

Начальник движения дороги был поручик Гросман. Начальник пути — поручик Азмидов. Начальник тяги — инженер путей сообщения Корсаков. Начальник станции Тяньцзин — подпоручик Экгард. Начальник станции Тонку — поручик Горбачевский. Комендант той же станции — поручик 10-го полка Хелковский.

Дорога охранялась батальоном 2-го Восточно-Сибирского Стрелкового полка, посредством застав, выставленных вдоль всего пути.

Полковник Келлер, впоследствии произведенный в генералы, был сам неутомимый труженик и вдохновлял своих подчиненных к такой же энергичной и быстрой работе. Он благополучно перенес все треволнения и опасности во время военных действий в Печили и трагически погиб спустя полгода, во время пожара в поезде Уссурийской железной дороги, начальником которой он был. [316]

Русский госпиталь в Тонку

17 Июля

Прибыв в Тонку, я направился в Полевой запасной № 3 госпиталь, находившийся недалеко от станции.

В этот госпиталь привозили на баржах из Тяньцзина раненых русских и французов. Отсюда русских раненых перевозили на пароходах в Порт-Артур, а французов — в Тонкин. Самая лучшая организация госпиталей и транспортировка раненых была у русских и только русские имели промежуточный госпиталь в Тонку.

Госпиталь был расположен частью в каменных китайских домиках, брошенных владельцами, частью в 11-ти парусиновых шатрах. Хотя приходилось приспособляться к китайским домикам, однако доктор Куковеров, назначенный старшим ординатором госпиталя, привел китайские фанзы-домики в такой блестящий вид, что ничего лучшего нельзя было и желать. Комнаты для операций, перевязок и хранения инструментов и перевязочных припасов были вычищены, вымыты и оклеены белой бумагой. Во всех палатах безупречная чистота и порядок. Раненые и больные лежали на чистых койках, на [317] свежем белье. Хирургические инструменты содержались в безукоризненном порядке. К сожалению, они немного устарели — все были образца 1848 года, а пули и осколки гранат, которые приходилось извлекать из раненых этими инструментами, доходили до образца 1898 года.

Когда мы с Куковеровым и Анатолиевым, главным врачом госпиталя, осматривали все помещения, мы встретили поручика Блонского с забинтованной рукой. Судьба его преследовала. Он был первый офицер международных отрядов, израненный боксерскими копьями еще до осады Тяньцзина. Через месяц, когда он уже поправился и вышел из госпиталя, он снова пострадал от тех самых китайцев, язык которых он так старательно и успешно изучал в Тяньцзине.

Выйдя из ворот одного дома по улице Виктории в Тяньцзине, он садился на велосипед, чтобы исполнить поручение полковника Вогака, в распоряжении которого он состоял. Возле него китайская граната ударила в каменную ограду. Осколки полетели во все стороны, разбили велосипед и один осколок тяжело ранил Блонского в левую руку. Международная тяньцзинская колония, хорошо знавшая Блонского, была весьма огорчена этим известием.

На мой вопрос доктор Куковеров сообщил следующие свои наблюдения над теми ранеными разных национальностей, которые сотнями прошли через его руки:

— По выносливости, — говорил Куковеров, — первое место занимают китайцы, японцы и русские. За ними следуют немцы, французы и другие нации. Все раны можно разделить на ранения пулями, гранатами и обжог фугасами и взрывами. Пулевые раны иногда показывали удивительные ходы пули. Так одна пуля попала в ногу спавшего и лежавшего на земле стрелка. Пройдя через толщу ноги, туловище и грудь, пуля вышла через плечо. Иногда пуля застревала во рту, проникала в грудную клетку, череп и мозг. Большинство солдат, получивших такие тяжкие раны, выздоравливали даже с ранениями мозга. Лейтенант Кехли, бывший в отряде Сеймура, был ранен пулей через правую глазницу в мозг. Я ему сделал три операции, во время которых должен был вскрыть его мозговое вещество. Однако, Кехли совершенно выздоровел.

— Гранатные раны почти всегда были тяжкими и вызывали омертвение и нагноение. Обожженные газами и покрытые ранами [318] от осколков дерева, песку и камней, часто с переломами костей, невыносимо страдали, но многие из них выживали и выздоравливали. Из операций преобладали: извлечение пуль и гранатных осколков, отнятия конечностей, выпущение и резекция суставов и сечение костей, перевязки сосудов, трепанация черепа, удаление разрушенных глаз. У многих русских раненых после операции быстро поднимался дух и на лицах вновь разливалась бойкая русская беспечность. Не то бывало с иностранцами, которые уныло и безнадежно смотрели на свои ампутированные конечности. Течение пулевых ранений в общем было благоприятно. Раны мягких частей заживали очень быстро, большею частью без нагноения, причиною чего является малый размер пуль, их большая поступательная сила, безгнилостность и почти немедленное, без потери времени закрывание ран повязками. Однако опыты на трупах с новыми ружейными пулями заставляли ожидать гораздо более тяжелых последствий. — Не менее благоприятно шло течение ранений грудной клетки, плевры и легких. Из случаев, которые я наблюдал, все [319] раненые выздоровели без значительных осложнений. Только двое имели воспаление легких от кровоизлияния. Раны больших суставов, которые я лечил антисептической тамионадой, почти всегда заканчивались полным восстановлением деятельности поврежденных суставов. Мне ни разу не пришлось делать ампутации из-за подобных ранений. Извлечение пуль, чугунных осколков, обломков костей и операции даже на важных областях тела под прикрытием антисептики и современных методов обыкновенно давали благоприятный исход. При самых неудобных условиях, при каких мне приходилось производить большинство операций, крайне спешно, при походной обстановке, часто без необходимых инструментов и аппаратов, — результаты получались очень хорошие. Однажды мне пришлось вскрыть легочный мешок для извлечения пули, после чего больной выздоровел совершенно. Я вскрывал ножом суставы для удаления пуль и кусков платья и затем раненые ходили свободно. Раненый солдат Емельянов, потеряв всю ногу до бедра, через полторы недели встал с постели и пошел с костылем. Даже извлечение пули из живота с ранением кишечника в одном случае кончилось благополучно.

— He то наблюдалось при ранениях осколками гранат. Разрушения мягких частей, мышц и костей были настолько тяжкими, заражение всего организма продуктами омертвения и гноения шло при тропической жаре так быстро, что я очень часто был принужден отнимать конечности и чем раньше, тем лучше. To же наблюдалось и при ранениях новыми пулями, попадавшими в крепкие кости бедра и плеча, где они почти всегда дробили кость в мелкие кусочки на подобие разрывных пуль дум-дум. В подобных случаях лечение часто оканчивалось ампутацией. Крупные свинцовые пули из старых китайских ружей давали на месте раны все те неблагоприятные осложнения, которые описывались в прежние войны. Раны, произведенные гранатами и взрывами фугасов, быстро принимали гангренозный вид и нельзя было долго ждать с операцией, чтобы спасти жизнь раненому. Был случай у французских раненых, отправленных в Тонку по реке Пэйхо. За время пути в их ранах зароились личинки мух и белые черви. Раны имели живой вид. Частые смены повязок не помогали. Мази тоже разлагались. Приходилось напряженно работать и тоже оперировать. Другой бич при ранах, хотя и значительно реже, был раненой [320] столбняк, происходивший от загрязненной почвы в Китае. Тут и хирургия была бессильна. Самые тяжелые поранения были от взрывов. Мне пришлось оперировать одного француза Лебо, который имел несчастие получить 31 рану с осколками в черепе и по всему телу. Почти с каждой новой перевязкой я находил новые осколки дерева и чугуна. — Однажды я делал трудную операцию перевязки артерии в животе. Раздался сильнейший взрыв. Стекла в окне были разбиты и осколки посыпались на раненого, спавшего под наркозом. Каменный пол в операционной комнате осел. Все мы были в мучительном состоянии, не зная что случилось, но каждая минута промедления могла погубить раненого. Я докончил перевязку. Хотя и сестры и врачи, присутствовавшие при операции, были охвачены вполне естественным чувством испуга, однако все остались на своих местах и жизнь раненого была спасена. Причина взрыва объяснилась впоследствии: союзники взорвали китайский пороховой погреб, бывший около Тонку, не предупредив об этом госпиталя. В нашем госпитале мы никому не отказывали в помощи. Мне приходилось перевязывать все национальности, бывшие в Печили. Я перевязывал даже мирных китайцев, попавших на свои же китайские фугасы, которыми минирована вся местность вокруг соседней крепости Бэйтан, еще не взятой союзниками. Много страданий приходится переносить нашим терпеливым и безропотным героям в белых рубашках и все мы стараемся облегчить их мучения чем можем. Да, труден путь солдата к Георгию! — сказал в заключение Куковеров.

Ближайшими сотрудницами Куковерова в Тонкуском госпитале были: добровольная сестра милосердия графиня Капнист, составившая себе известность своею самоотверженною неутомимою [321] деятельностью, добровольная сестра Юлия, родственница погибшего смертью храбрых в Тяньцзинском сражении 30-го июня штабс-капитана Комендантова, и сестра милосердия Кр. Креста Ираида Образцова, бывшая старшею сестрою в госпитале.

Образцова, принадлежит к числу тех образцовых русских тружениц, скромных, но неутомимых, которых так приятно встречать во всех сферах русской общественной деятельности. Сестра Образцова внесла не малую долю своего личного труда в

дело устройства первой русской колонии в Китае — на Квантуне. Осенью 1899 года она была командирована в Порт-Артур в числе десяти сестер для борьбы с чумою. Затем была определена в Порт-Артурский военный госпиталь, где ухаживала за дизентеричными больными, когда в Артуре появилась эпидемия дизентерии. Состояла весьма полезным членом Квантунского комитета Кр. Креста. Во время военных действий работала в Тонку до сентября месяца, когда она, размещая раненых на пароходе, имела несчастие упасть в трюм и переломила себе ногу в двух местах. Едва оправившись и еще ходя на костылях, она приехала в Порт-Артур, где устраивала новую общину сестер милосердия и офицерский госпиталь. К сожалению, болезнь ноги заставила ее вернуться в Россию для продолжительного [322] лечения. В настоящее время она трудится в одной общине на Кавказе.

Осмотрев палаты, мы пошли в фанзу, которую занимали врачи и сестры. Они разместились в маленьких каморках, единственным убранством которых были складные постели и чемоданы. Жили по походному. Большой обеденный стол стоял перед фанзою, во дворике, защищенный от солнца цыновочным навесом. На столе всегда кипел самовар. Часто бывали гости. Сестрицы разливали чай и угощали вареньем, бисквитами и консервами. Здесь было, так сказать, место собрания русского общества в Тонку. [323]

Русский уголок

Вечером, когда солнце заходило за выжженные им поля гаоляна и чумизы, тонкусцы собирались на пристани Тонку. Весь берег был завален бесчисленными грудами ящиков с патронами, снарядами, консервами, вином, различными колониальными товарами и бочками с пивом и корзинами с бутылками японской содовой воды. Иногда по вечерам играл оркестр русской военной музыки. Раздавались звуки марсельезы или казачка и русские солдаты и матросы, обнявшись с французами, начинали плясать, кто что умел. Иногда дело доходило даже до кадрили.

Хотя кругом были разбросаны белые или желтые китайские домики с черепичными или глиняными крышами и повсюду бродили иностранные солдаты и слышалась разноязычная речь, однако, чувствовалось, что Тонку на это время — русский уголок.

Русский госпиталь был расположен возле полотна железной дороги, которая была восстановлена русскими. Поезда, битком набитые союзными отрядами и их обозом, уходили в Тяньцзин с русскими машинистами и кондукторами из нижних чинов Уссурийского железнодорожного батальона. Все стрелочники по линии и посты, охранявшие линию, были русские. На всех станциях уже работали русские офицеры, телеграфисты и почтовые чиновники. Комендантом пристани был русский мичман Штер. Возле станции уже устроились русские ресторанчики в лавки с водкой, вином, табаком и консервами. Владельцами их хотя [324] были и не русские, но во всяком случае это были русские подданные самого юго-восточного типа, примчавшиеся из Порт-Артура и Владивостока, чтобы помочь интендантству своими разнообразными товарами. Однако крутые меры военного начальства, не позволявшего этим расторопным и невинным торговцам винных товаров спаивать солдат, причиняли им много огорчений.

По решению адмиралов союзной эскадры в Таку, комендантом города Тонку был назначен младший флагман нашей эскадры контр-адмирал Веселаго, которому пришлось участвовать уже в третьей войне. Мичманом он плавал в Балтийском море и охранял наши берега от иностранной военной контрабанды во время усмирения польского мятежа. Капитан-лейтенантом он [325] принимал участие в устройстве переправы через Дунай и закладывал мины против турок. Контр-адмиралом он плавал в водах Жолтого моря и стал участником усмирения боксерского восстания. Из Тонку он отправил несколько международных отрядов для очищения окружающей местности от боксеров.

Его помощником по сухопутной части был полковник Модль, командир 2 Вост.-Сиб. Стр. полка, охранявший со своим полком Тонку и линию железной дороги. По морской части помощником был германский майор Кирхгоф.

Начальником нашей Тихоокеанской эскадры был вице-адмирал Гильтебрандт, энергично отстаивавший русские интересы в международном совете адмиралов.

В 12 верстах на северо-восток от Тонку, на берегу моря, точно нависшая грозовая туча, чернела первоклассная крепость Бэйтан. Мы не трогали китайцев и китайцы не трогали нас. Адмирал Веселаго вошел в сношения с комендантом крепости генералом Ли и предложил ему сдаться добровольно, так как рано или поздно крепость должна была быть взята союзными силами. Но Ли не соглашался и окружил свою крепость двойною сетью фугасов и пересеченных каналов, в которые напустил воды из моря. Полковник Модль несколько раз выходил на рекогносцировку Бэйтана, но его стрелки каждый раз попадали на фугасы.

По реке Пэйхо взад и вперед ходили пароходы, катера, миноносцы и джонки и ежедневно доставляли с рейда в Тонку новые отряды союзных войск и целые горы боевых припасов. [326]

Корреспонденты в Тяньцзине

My Dear Sir,

Will you take dinner with me to night at 8. 30 p. m... I should much like to meet you and will endeavour to make you comfortable. Our profession dispenses with the necessity of formula, and consequently i shall not expect you to reply... If you are not particularly busy, trot in about 8 and we will exchange a friendly story...

Very Truly Yours

G. Scott Cranston.

Так гласила любезная записка, отпечатанная на ремингтоне и присланная мне в один из июльских дней английским корреспондентом Лондонского телеграфного агентства “Central News” Г. Скоттом Крэнстоном, приглашавшим меня на обед к нему, как товарищу по профессии, запросто, без церемоний.

В Тяньцзин к этому времени приехало около 30 корреспондентов разных наций: американцев, прибывших из [327] Маниллы с театра Филиппинской войны, англичан и немцев, приехавших из Шанхая. Я был единственный русский корреспондент. Благодаря тому, что я был немедленно командирован из Порт-Артура “Новым Краем”, по получении первых тревожных известий, русский корреспондент прибыл на место событий раньше всех других иностранных журналистов. Можно очень пожалеть, что ни из Владивостока, ни из Одессы не были сейчасе же командированы специальные корреспонденты для описания совершавшихся событий и особенно военных действий русских отрядов, которыми в короткое время и в разных местах Печели было сделано так много, что одного повествователя для всей этой эпопеи было слишком недостаточно.

Из прибывших корреспондентов с наиболее крупным именем был англичанин Генри Сэвэдж Лэндор, автор известной интересной книги о Тибете, по которому он путешествовал и где провел несколько месяцев в плену у тибетцев. Был храбрый американец Крист, который специально посвятил себя описанию действий русских войск и очень любил ходить на вылазки с русскими отрядами. Был даже один американский корреспондент старик, чудак и поэт, одетый как мексиканский ковбой, с мохнатой бородой и таким же мустангом.

Приехал также подполковник Петр Александр. Артемьев, [328] редактор порт-артурской газеты “Новый Край”. Проплавав много лет на судах нашей Тихоокеанской эскадры сначала как строевой офицер, а затем в штабе, в должности флагманского обер-аудитора, около двадцати лет наблюдая Китай, Корею и Японию и наши интересы у берегов Тихого океана, П. А. Артемьев явился самым подходящим лицом для учреждения русской газеты на только что занятом нами Квантуне. He успели русские устроиться в своей новой колонии, как здесь, благодаря широкой правительственной поддержке и удивительной предприимчивости и неутомимости П. А. Артемьева, уже через год возникла газета, книжный магазин, типография и переплетная. Умение дать газете надлежащий тон и привлечь полезных сотрудников было причиною того, что в два года “Новый Край” вырос из бюллетеней в шестистолбцовую газету, которая является достойной выразительницей русских интересов в многоязычном и воинственном хоре английских, немецких, французских, китайских и японских газет, во множестве издающихся на Дальнем Востоке.

Пробыв три недели в госпитале, я не видел никого из иностранных корреспондентов и был рад случаю завязать с ними знакомство. Надев корректный смокинг, приличествующий в мужской компании, и надлежащего тона галстук, я отправился к мистеру Крэнстону, который оказался очень милым молодым, веселым и остроумным англичанином самого здорового краснощекого вида. Общая профессия и бутылка дружеского хереса нас сейчас-же сблизили.

Прежде всего business — мы поговорили о делах и сообщили друга другу все последние сведения, которые мы имели о положении дел в Тяньцзине. Вооружившись записными книжками, мы обменялись цыфрами и данными. Затем я обратился к Крэнстону с вопросом, почему английские газеты обыкновенно полны [329] нападок и всяких несправедливостей по адресу русских. Когда же дело является бесспорным фактом, как например, спасения Тяньцзина русским полком, то английская печать отделывается замалчиванием или фразами вроде: “В этом деле между прочим принимали участие и русские”, тогда как в этом деле русские сделали все.

— Нам, впрочем, все равно, что о нас пишут в Лондоне или Шанхае, — заметил я - но это неизменное искажение или замалчивание фактов в отношении русских совершенно непонятно и тем более странно, что в личных отношениях к русским английские журналисты и вообще англичане очень симпатичные люди.

— He сердитесь на наши газеты, — ответил Крэнстон, — у нас на все мода. Теперь в нашей прессе мода бранить русских и как бы я лично ни сочувствовал русским, я ничего не в состоянии сделать. Мы должны считаться с духом и вкусом наших читателей, которые требуют, чтобы всюду в политике и во всяких международных делах первенствовали англичане, и я не могу писать иначе, как в этом направлении. Бывают случаи, что мы посылаем одни корреспонденции, но пройдя через строгую цензуру редакции, они настолько линяют в печати, что нам остается только смириться и идти по курсу общественного мнения. Все мы европейцы единогласно признаем, что храбрость и заслуги русских в спасении Тяньцзинских сетльментов удивительны, огромны и бесспорны, и в этом смысле я послал все телеграммы в Лондон. Что касается вашего адмирала Алексеева, то я полагаю, что в настоящее время, при международно-анархических отношениях, существующих здесь между отрядами разных наций, при взаимном недоверии, соперничестве и даже некоторой боязни друг друга, это единственный человек, который может согласовать интересы и претензии различных отрядов, рассеять недоверие и направить все союзные силы к общей цели — освобождению Пекина, из которого мы имеем самые печальные известия о положении наших посольств, осажденных, бомбардируемых и голодающих.

После обеда, во время которого были провозглашены тосты за журналистов, прессу и за англо-русскую дружбу не только в личных отношениях, но и в политике, присутствовавшие англичане спели свой гимн “God save the Queen.” Я с приятным удивлением узнал, что один из англичан, с которыми я [330] познакомился, майор английской службы, был православный. Он рассказал мне, что изучал многие христианские религии, и считает православную веру наиболее отвечающую запросам сердца и ума. Поэтому он и принял православие в Лондоне.

Спев свой гимн, англичане пожелали, чтобы я сыграл им на пианино, уцелевшем от гранат, русский национальный гимн. Не отличаясь музыкальными способностями и боясь перепутать клавиши, я все-таки сел за пианино, так как полагал, что ни один русский не может отговариваться неумением спеть или сыграть свой народный гимн, и начал играть “Боже Царя храни.”

Корректные англичане окружили меня и стали хором подпевать русскому гимну. [331]

Затишье

После падения Тяньцзина в военных действиях союзников наступило затишье, которое продолжалось ровно три недели. Только русские и иногда японцы производили разведки с целью определить расположение китайских войск, которые стали укрепленным лагерем возле городка Бэйцан, в 12 верстах от Тяньцзина. Другие союзники почему-то не считали нужным делать рекогносцировки, надеясь, вероятно, на русских и японцев. Казаки — Верхнеудинцы и Читинцы и стрелки разных полков ходили под Бэйцан, делали разведки и тревожили китайцев своим огнем. Происходили перестрелки, но потерь у нас не было.

Раз только едва не потеряли лихого казака Раменского Читинского полка. О его спасении казаки рассказывали следующие подробности:

Дело было ночью. Дивизион Читинцев и Верхнеудинцев был отправлен на рекогносцировку Бэйцанских позиций. Три казака этого дивизиона в темноте ночи отбились, заблудились и попали за линию неприятельских аванпостов. Китайцы заметили всадников, узнали и встретили их огнем. Казаки живо повернули всторону и дали ходу. Однако под одним из казаков, которого звали Раменским, была убита лошадь. Он ее бросил и сам спрятался в канаву, а товарищи ускакали и прибыв в лагерь, донесли начальству все как было, а про Раменского доложили, что он должно быть убит, так как упал вместе с лошадью и больше не подымался.

Когда китайцы успокоились, Раменский вылез из канавы и стал осторожно пробираться по тому направлению, куда ушли казаки, но снова наткнулся на китайский пикет. Желтомазые солдаты мирно чифанили — ужинали и при свете фонаря весело играли в карты. Ружья были поставлены в сторонке у дерева, над оврагом. Что было делать Раменскому? Уйти он не мог от китайских солдат, так как встал месяц и ярко освещал [333] поле и они бы сейчас заметили казака. — А ну-ка пугну я их! — подумал Раменский, как кошка подполз к косатым, подобрался к их ружьям, потихоньку стащил их одно за другим в овраг, завопил ура что было мочи в казацкой глотке и выскочил на китайцев с китайским же ружьем. Китайцы до смерти перепугались и кинулись бежать без оглядки. Раменский тоже бросился бежать и по дороге встретил взвод наших стрелков, которые были посланы из арсенала Сику на поиски пропавшего Раменского.

15 июля капитан 10 полка Ярослав Горский с отрядом смелых охотников из стрелков и казаков ушел куда-то далеко на северо-восток, в какие-то дебри, чтобы забраться китайским войскам в тыл и когда нужно пугнуть их. За последнее время в русском отряде не имели о Горском и его отряде никаких известий. Но Горский был храбрец каких мало. Хотя все и боялись за него, но были уверены, что он и своих не выдаст и китайцам спуску не даст.

Грохот канонады навсегда затих над Тяньцзином и боевой дым рассеялся. В русский отряд стали приезжать из Порт-Артура храбрые офицерские дамы, чтобы навестить своих мужей. Это были первые европейские женщины, которые приехали в Тяньцзин через несколько дней после его бомбардировки. Русский лагерь повеселел. Загремели полковые оркестры и зазвенели удалые солдатские песни. Недавние печали, раны и труды были скоро забыты.

Учредив совместно с другими командирами в китайском Тяньцзине временное правительство, адмирал Алексеев со своим штабом уехал обратно в Порт-Артур.

Текст воспроизведен по изданию: У стен недвижного Китая. Дневник корреспондента "Нового Края" на театре военных действий в Китае в 1900 году Дмитрия Янчевецкого. СПб-Порт-Артур. 1903