Отчет секретаря консульства в Ханькоу А. Вознесенского ¹¹ о беседе с Хуан Сином

Беседа с наместником Южного Китая Генералом Хуан Сином ¹² 8-го июня нов. ст. 1912 года

Продолжалась с 1 час. по 4 час. пополудни

1. Генерал, несмотря на огромные труды чувствует себя бодро?

1. Нет, я очень устал. Положение все время ухудшается и чрезвычайно запутано. Никто не отдает себе отчета в серьезности момента, а беспорядков можно ожидать всякую минуту, особенно на Севере. Моя задача — умиротворение Юга — не легка. Последнее время было так много работы, что не сплю ночей и должен отказать себе в удовольствии принимать иностранцев, корреспондентов и даже Консулов.

Последний раз видел несколько недель тому назад корреспондента газеты «Таймс» г. Фрэзера.

2. Отовсюду слышатся искренние сожаления о Вашем возможном отъезде. Генерал Ли-Юан-Хун говорил мне, что Вас не выпустят из Нанкина?

2. Обстоятельства так сложились, что мое пребывание здесь может оказаться не только бесполезным, но даже вредным для общего китайского дела. Поэтому, не теряя минуты, лишь только отставка моя была принята, я телеграфировал Ду-ду Чэн-дэ-цюаню в Сучжоу о принятии им моей должности. Он ответил, что нездоров и что не может оставить Сучжоу, так как сам ожидает волнений. А Вы знаете, что имя Чэн-Дэ-цюаня в Сучжоу популярно и его отъезд мог быть истолкован превратно. Что же касается болезни Чэна, то она хроническая. Он всегда будет болен. Так я ему и ответил, прося по крайней мере принять временно заведывание гражданскими делами, дав мне возможность заняться последние дни военными. [244]

3. Предположение, что армия Вас удерживает, верно?

3. Мои офицеры и я составляем одну семью. Вы это увидите и услышите здесь. Но не в этом дело. Здешние купцы и даже сам Юань-шикай просили меня остаться в Нанкине до выяснения положения и до того времени, когда Чэн-Дэ-Цюань или другой генерал войдет в курс дела. Потому Вы еще видите меня в ямыне. Я уеду, когда закончу роспуск войск, и тогда я безусловно гарантирую моему заместителю полное спокойствие армии.

4. О том, что армия Вас обожает, говорят все. Каковы ее настоящие размеры?

4. Армии моей я уделял все свое внимание и могу гордиться тем, что я ее организовал. И я ее распущу. Внешний вид здешних солдат докажет Вам, что мы сделали прогресс. И с какими средствами! Я не думаю, чтоб это было возможно в другой стране. Патриотизм народа и офицеров, конечно, играл большую роль. Но все-таки главное — это исправная уплата жалования. Мы всегда старались проводить этот принцип в жизнь. Солдаты, получая от 8 до 10 долларов в месяц, имели возможность сберегать половину этой суммы. Я уверен, что если Вы спросите, то окажется, что многие неохотно уходят домой и остаются здесь в надежде на новое рекрутирование.

Были однако войска, пришедшие по собственному побуждению. Они были и у вас в Ханькоу. Это — кантонцы. Их всего около 10 тысяч человек. Снаряжение и отправка каждого стоили сотни лан, но они все, включительно до сотни пулеметов, сделали на свой счет. Армия эта — по большей части богатая молодежь с Явы, Борнео, Сингапура, которая бескорыстно несла жертвы, движимая чувством патриотизма. Про нее может быть еще услышите.

5. Эти отборные войска распущены?

5. Да, раз прошла необходимость и цель достигнута. Они ведь пришли бороться с маньчжурами и дело свое покончили. [245]

6. Остальная армия? Много спорят о ее численности?

6. К чему спорить и догадываться, когда есть официальные данные, которые будут, должны быть, опубликованы. Я не делаю из них секрета. Вот цифры: в важнейшие моменты находившаяся в моем распоряжении армия превышала 200 тысяч человекам доходила до 240 тысяч. В настоящий же момент, по расформировании, ее численность должна быть между 90 и 100 тысячами.

7. Один здешний иностранный Консул определяет Вашу армию в важнейшие моменты всего только в 150 тысяч.

7. Какие же сведения у Консулов, ведь они не военные люди. Конечно, у нас части были очень подвижны. Сегодня здесь; завтра, если нужно, они шли на помощь генералу Ли Юань-Хуну и поступали в его армию. Вообще европейцу едва ли когда-нибудь удастся проследить все наши передвижения. Повторяю, мы слишком их любим. А материал! Разве у нас мало народу? Вот насчет качества их и их оружия, это дело другое. Может быть было бы предпочтительнее иметь всего 150 тысяч войск, но зато образцовых,— с этим я не спорю.

Теперь, например, у меня в Нанкине всего 45 тысяч человек, но по расформировании будет не более 30 тысяч и даже 25. Дуду Чэн-Дэ-цюань просит всего три дивизии.

8. Дивизии, значит, у вас не нашего состава?

8. Теперь с исчислением происходит путаница. В общем — мы приняли европейский состав, но, пока не закончено комплектование, есть дивизии и меньшего состава — в 8 тысяч и даже в 5 тысяч.

9. Это зависит от вашего усмотрения или от ваших подчиненных?

9. Конечно, не от меня. Как я могу сам проверить все на местах. Теперь происходит инспектирование войск и точное число их более или менее установлено. В Нанкине теперь 45 тысяч человек.

10. В Нанкине и в Пукоу?

10. Да, в Нанкине и в Пукоу. Но раньше, недели две назад, здесь войск было до 50 тысяч, только здесь.

11. Бывали ли случаи, что в отдельных частях генералы показывали большее число солдат, чем было в наличности?

11. Да, бывали. Но теперь их нет. За этим, в соответствии со взглядами [246] Центрального Правительства, я наблюдаю строго.

12. Были случаи показания генералами целых полков и даже дивизий, когда на самом деле существовали только штабы их?

12. Мне не известно подобных открытий. Это слишком старая система.

13. Насколько правдоподобны слухи, что ревизия генерала Ван-чжи-сяна установила в Янчжоу вместо показанных 25 тысяч всего 15?

13. Мне этого факта еще неизвестно. Вы, может быть, слышали о нем от командированного в Нанкин для наблюдения за расформированием войск Товарища Министра Цзян-цзо-бина?

14. Нет, я еще его не видел. Но о случаях злоупотреблений известно всем.

14. Между отдельными генералами и целыми частями войск существует соперничество. У меня здесь до сих пор есть и хунаньские и хубэйские войска. А вы знаете, что происходило в Ханьяне?

(Примечание: Генерал Хуан-Син намекнул на известный случай во время обороны Ханьяна, когда, вследствие раздоров между собой, хунаньские войска покинули республиканскую армию и ушли по домам).

15. Гуансийские войска также еще здесь?

15. Официальным моим приказом большая часть их распущена, получила расчет и отправлена на родину. Но я узнал, что многие из них не ушли и продолжают оставаться в стенах города; количество их, ясное дело, не поддается учету.

16. Но они могут требовать жалования?

16. Требовать может всякий. Впрочем — это горсточка людей. Вопрос не имеет никакого значения. Дабы покончить с подобным временным явлением, мы решили образовать армии на местах только из местных солдат. В этом отношении генерал Лю-юань-хун в Учане ушел вперед и имеет уже почти однородное войско; за ним, следовательно, должно быть сохранено и впредь командование его солдатами-земляками. Мы же отправим на родину всех солдат из чужих провинций, как только позволит [247] финансовое положение. Командование здешней армией временно, может быть, примет Товарищ Министра Генерал Цзян с тем, чтобы передать его потом новому командующему войсками Ван-чжи-сяну, прибывающему сюда из Ханькоу.

17. Значит, расформирование и отправка войск задерживается недостатком средств?

17. Что у нас нет средств, не стану отрицать. Но не следует преувеличивать и размеры нужды. Конечно, у меня нет таких ресурсов, как в богатом Сучжоу, но я могу изыскать их, когда нужно, чтобы уплатить армии. Патриотизм и здравый смысл местных купцов подскажет им, что нужно делать; мы уже прибегали здесь к этой мере, которая носит исключительно характер маленького внутреннего займа. Что же касается до производства роспуска армий, то категорически заявляю, что расформирование войск при мне шло, идет и будет продолжаться нормальным порядком и совершенно мирно; войска получат то, что им причитается, и еще несколько дней всякий любопытствующий иностранец всегда будет иметь возможность проверить мои слова, наблюдая за движением уходящих на родину солдат по главной нанкинской улице. Все они уходят не с пустыми руками, а принося домой некоторую собственность. Не уплачено пока жалование, сколько мне известно, главным образом войскам, стоящим по ту сторону Янцзы в Пукоу.

18. Вы получаете теперь деньги на уплату жалованья солдатам из Пекина?

18. О всех полученных из Пекина суммах я на днях представлю подробный отчет. Деньги для оплаты моей личной гвардии у меня есть. Больше денег из Пекина я не ожидаю и думаю, что мой заместитель, в крайнем случае, мог бы обойтись без денежной помощи Пекина. Лично для себя не вижу возможности покрывать расходы на мою армию из непопулярного в стране иностранного займа.

19. Отъезд генерала застает Нанкин в критический момент. Это местный кризис или более широкий?

19. Положение запутано везде, не только на Янцзы. Китай переживает ведь одну [248] из самых опасных минут своего существования. От разрешения настоящего кризиса,— вернее от способов его разрешения,— будет зависеть грядущее благоденствие или гибель республики. В Нанкине и на Янцзы кризис этот может быть даже менее чувствителен: мы богаче Севера и республика здесь утвердилась сознательнее и прочнее.

20. В чем заключается указываемый генералом кризис и в чем его причина?

20. Кризис заключается в том, что при известных неблагоприятных условиях, при неучтении всех факторов, из которых сложилась Китайская республика,— может случиться так, что новый строй окажется скомпрометированным не только в глазах заграницы, но и в глазах народа.

Новое Правительство тогда очутится в худшем положении, чем Маньчжурское, и окончательно потеряет контроль над страной. Все усилия объединить отдельные провинции станут бесполезными. Это — начало анархии.

Причин настоящего положения, на мой взгляд, три. Первая — финансовое положение, вторая — личные взаимоотношения лиц и провинций, третья — политические. Может быть, следовало бы прибавить еще возможное воздействие извне, но, скажу откровенно, пока опасность иностранного вмешательства и иностранных вожделений были для дела единой Китайской республики стимулами скорее положительными и объединяющими. Так, что в этом отношении пока я не вижу особой опасности. Но она явится тотчас же, как только хотя бы одна держава из положения созерцания и выжидания перейдет к более активной деятельности.

21. Очевидно, причины финансовые заключаются в том, что Правительство не находит средств для удовлетворения текущих нужд?

21. Не только. Правительство не в состоянии уже удовлетворить даже своих кредиторов. Оно, в видах объединения республики, естественно стремится прежде всего к централизации командования армией, что [249] тотчас же вызывает необходимость и содержание этой армии из Пекинской казны; но при современном состоянии своих финансов оно не может своими средствами своей армии даже накормить. И вот, дабы временно избежать банкротства, оно считает уместным поспешить с заключением внешнего займа, и на таких условиях, которые могут создать в стране впечатление, будто республика отдается в руки иностранным банкирам. Как крайняя мера, было решено, жертвуя прочностью установившегося строя и подвергая его риску возможного переворота, распустить армию. Ведь один офицерский состав, например, моей армии берет до 600 тысяч долларов в месяц. Но расформирование войск идет не везде одинаково поспешно и удачно. В то время как мы распустили почти две трети наших войск,— и я и Ли-юан-хун доводим свои армии до минимального размера: в Нанкине и Учане всего по три дивизии, на Севере, по-видимому, роспуск войск производится с меньшей торопливостью. Не удивлюсь, если узнаю, что продолжается еще даже усиление армии, на случай всяких неожиданностей. Для меня это понятно, в виду непрочного положения Правительства, но сам подобный факт может быть истолкован незнающими людьми в скверную сторону.

22. Финансовые затруднения настолько серьезны, что жалование солдатам не уплачено? За какой срок?

22. Жалование солдатам у меня в известной части уплачено и в этом дается отчет. Неуплата есть за май месяц. Но изыскание новых средств всегда вызывает промедление в сроке уплаты; и там, где солдаты привыкли к пунктуальной уплате,— задержка невольно сеет в них беспокойство. Повторяю, однако, финансовое положение, здесь на Янцзы, более утешительное, и потому я с большим правом могу говорить о меньшей торопливости с такой исключительной мерой, как иностранный заем. Я убежден, что волнений, [250] беспорядков и грабежей на этой почве здесь не будет.

Волнения на Юге могут случиться в другой плоскости и от других причин, принципиального и совершенно политического свойства. Вот этого я опасаюсь.

23. В чем они выразятся и когда?

23. Я говорю, что опасаюсь этого, но я высказываю мое личное мнение. Прежде всего необходимо уяснить себе положение. Очень многие республиканские деятели и руководители революции частью уже съехались, или съедутся в Пекин и будут выжидать событий, дабы отдать себе отчет, отвечает ли происходящее теперь их первоначальной идее. От них будет зависеть многое. Но события не идут так скоро; в стране все заняты земельными работами и всякий отдает себе отчет, что малейшая вспышка теперь, летом, поставила бы страну в положение полного разорения. Поэтому можно думать, что выжидательный период продолжится до осени. Но опять говорю вам, что это мое личное мнение.

24. Каковы те личные взаимоотношения лиц и провинций, о которых говорит генерал в качестве второй причины, вызывающей кризис?

24. Они заключаются в том, что с момента торжества революции, в среду республиканцев, т. е. в настоящий состав правительства, армии и администрации, вошли элементы по природе своей чуждые и даже враждебные духу нового строя. Революция устроена молодыми, свежими силами Китая, которые, как могли, применили великие идеи Запада к китайской жизни. Говорят, что это вообще невозможно. Я думаю, что на практике простейшие доктрины демократии и социализма осуществятся в Китае быстрее и более мирным способом, чем в Европе. Поэтому, я сам лично в программе моей партии приветствовал социалистический оттенок. Это даже необходимо для единства Китая. Если бы те лица, которые вошли в среду республиканцев после победы революции, исходили из той же отправной точки зрения, что и я,— было бы [251] хорошо, и я бы считал новый строй утвердившимся. К сожалению, дело обстоит иначе.

Когда по общему настроению в стране стало видно, что старому режиму пришел конец,— это было около конца ноября прошлого года,— и что никакие победы горсти маньчжурских солдат не остановят естественного хода вещей, тогда один за другим, крупнейшие сановники Империи стали переходить на сторону республики. Началось повальное предательство своего Правительства. Большинство подобных сановников, по большей части одной ногой стоящих уже в гробу, руководствовалось, как я думаю, только одним соображением: не потерять своего доходного места. Одни, более апатичные, рассчитывали как-нибудь приладиться к новому режиму и продолжать свою прежнюю деятельность, стерев на своем ямыне слово «дацинский», — другие, более энергичные и честолюбивые, надеялись, полагаясь на свой государственный опыт, в недалеком будущем обратить новое течение в старое русло. Ведь понятно, что лишенная административного опыта молодежь не могла пренебречь людьми государственного ума, хотя бы и старого режима; ведь понятно, что в армии должны были остаться специалисты, хотя бы служившие ранее маньчжурам; ведь понятно, что в дипломатии нужны люди, известные в Европе, хотя бы их деятельность была связана с дацинским двором. Как бы ни была основательна ломка строя, мы не могли обойтись — скажем временно — без опытных чиновников старого режима. Так и я понимал их значение, никогда и ни малейшим образом не доверяя их приверженности новому строю.

К сожалению, дело приняло такой оборот, которого не ожидали и самые умеренные люди. Не только специальные отрасли [252] государственной машины республики, но вдруг самое введение нового режима, насаждение новых идей и все руководство административной жизни Китая оказалось в руках этих пощаженных революцией чиновников.

Неужели вы думаете, что человек, переваливший за 50 лет, способен изменить свои идеи, которые он впитал с кровью своей матери, которые ему внедрены с его детства, с первых дней его служебной карьеры?— Нет! Если он добросовестный чиновник и, как всякий китаец, одарен способностью приноравливаться к обстоятельствам, он мог приладиться к нашим понятиям, мог бы только подчиниться нашим требованиям. И это было бы уже хорошо. Но никогда я не допущу,— и этого не может допустить ни один, логично думающий человек,— чтобы такой чиновник мог быть защитником республиканского принципа и, стало быть, мог стоять во главе китайской республики. Ибо допустить это, значит сказать, что «из гнилого дерева можно выделывать чудную резьбу» и что «старый пес может показывать зубы из слоновой кости». И вот настал момент, когда, как мне лично кажется, чувствуя, может быть недостаточное единство и сплоченность в лагере организаторов революции, эти люди думают, что пришло время медленно и осторожно обратить государственную машину вспять и вернуть нас, под кличкой республики, к прежнему режиму, к прежнему абсолютному и бесконтрольному распорядительству единых лиц, к старой распродаже Китая за границу. И вся государственная жизнь Китая, которая сначала, как будто, неожиданно воспрянула,— незаметно за два последние месяца стала. Вместо ответа на простой вопрос, что делать дальше, как своими силами спасти отечество,— вдруг пред великой нацией поставили задачу: какой [253] костюм носить чиновникам. Как из европейского займа обеспечить жалование сановникам.

Вот Вам схема реформ некоторых правителей. В ней заключается величайшая опасность новой республике, приводящая к банкротству ее в глазах народа и в ваших глазах.

Но Вы знаете, что в Китае люди связаны со своими провинциями, что сановник, поставленный во главе отдельного ведомства или вице-королевства, неизменно тянет за собой своих земляков. У меня здесь есть целые учреждения, состоящие,— счастливо для дела республики,— исключительно, например, из кантонцев (мой отдел внешних сношений), потому что я поставил во главе его кантонца. Так и во всем; так что, с известным лицом связаны иногда интересы целой провинции и с его возвышением или падением умиротворяется или наоборот возбуждается настроение всей провинции, целого края,— маленького европейского государства по своим размерам и населению. Если сегодня, скажем, я стою у власти, то мои взгляды поддерживает целое «государство» Хуань, которой я уроженец, и оно спокойно и верит правительству. Когда я обращусь к нему за помощью, я уверен, что я ее получу. Завтра меня не будет в среде правительства, и доверие этой маленькой единицы к общей метрополии подорвано. Разногласие между членами правительства может привести к разногласию отдельных членов Китая и получается опасный раскол.

25. Не может ли уход генерала служить причиной разлада в среде правительства и политических партий?

25. Не думаю. У меня было определенное задание: успокоение этой половины Китая и приведение в порядок армии. Я закончил свою миссию: умиротворил южный Китай, убедив население, что настоящий строй и его деятели соответствуют народным желаниям. За последние месяцы здесь [254] водворилось невиданное доселе спокойствие, отношение южного населения к центральному правительству изменилось к лучшему, несмотря на то, что политические идеалы здешней интеллигенции идут гораздо дальше того, на чем мы остановились. Если в накале революции многим казалось невозможным объединение всех китайских провинций вокруг Пекина, то теперь это совершившийся факт и связь между наиболее враждующими провинциями настолько крепка, что отнимает у всякого мысли о возможности распада республики. Не приписываю заслуги этого поворота в настроении Юга себе. Моя заслуга ограничивается тем, что я своим авторитетом закрепил в сознании южан необходимость нынешнего порядка вещей и не совсем, может быть, отвечающего желаниям южан правительства. Но еще более велика заслуга Юань-ши-кая, привлекшего меня в качестве известного символа к управлению краем и тем показавшего, что политические требования здешнего населения принимаются во внимание в первую очередь ¹³.

26. Значит, ничто не угрожает добрым отношениям между Югом и Севером и между провинциями установился, вероятно, впервые в китайской истории, полный мир?

26. Да, в настоящее время связь крепнет сознанием общей опасности. Но единство республики будет поставлено на карту в тот момент, когда одна сторона начнет забывать об интересах и чувствах другой. Тогда исторические притязания Юга могут воскреснуть самым фатальным для Севера образом.

27. Итак, правительство Юань-ши-кая приобрело теперь полный контроль над страной, над всеми провинциями, над всеми генералами?

27. Безусловно. Разница только в том, что вы, европейцы, привыкли понимать под выражением «китайское правительство сохраняет контроль над страной» управление силой, когда каждый сановник, разномыслящий с правительством, может быть призван в Пекин и лишиться головы. Такого контроля больше нет и не может быть. Власть правительства заключается ныне в моральной связи его с тем, что во [255] главе частей республики стоят лица, готовые поступиться своим личным интересом, личным честолюбием и даже иногда интересами вверившегося им края, лишь бы укрепить в сознании народа общность всех китайских стремлений. На этой стороне Янцзы вы найдете в Учане Вице-Президента Ли-юан-хуна — народного героя; в Кантоне — другом республиканском очаге, дуду Ху-Хань-мин. Все мы трое держимся одного образа мыслей, и никогда сознание единства в местностях по Янцзы и к Югу от него не было так сильно, как теперь. Если кто-нибудь из нас заметил бы, что его личные взгляды расходятся с взглядами тех, кому страна доверила свою судьбу, каждый бы из нас пожертвовал собой.

28. У вас, генерал, существует то же единомыслие и с Юань-ши-каем?

28. Юань-шикай решительно противился моей отставке, а затем приглашал меня в состав правительства, что лучше всего доказывает вам нашу солидарность. Но так как миссия моя окончена, то я решил расстаться с званием сановника и посвятить себя общественной деятельности, освещая тому же Юань-шикаю истинное положение дел и настроений в стране, чтобы облегчить ему возможность идти с нами не только к одной и той же цели, но и одними и теми же путями.

29. Как вы понимаете, Генерал, исключительную позицию, занятую генералом Чжан-сюнь на Шандуне?

29. (Жест нетерпения). Я мог бы не отвечать на ваш вопрос. Вы должны знать, что во всех странах есть наемные реакционеры, которых, как свору собак, спускают, чтобы остановить неудержимый бег молодого животного, почуявшего свободу. Но у нас эти,— не знаю чьи,— наемники безопаснее, чем где бы то ни было. Допустим, что сегодня Чжан-сюнь ¹⁴, «спасая» династию или тех, кто играет ее именем, придет сюда. Не спорю, армия в 14 тысяч человек, хорошо оплачиваемая, хорошо обученная, снаряженная, с храбрым генералом — серьезная вещь. Но что она может сделать здесь во [256] враждебной ему стране? Вы думаете, он достанет что-нибудь у нас даже за деньги? Чжан-сюнь существует потому, что на Шандуне не окрепли еще республиканские идеи; он может держаться только там и оттуда не уйдет.

Отправленные к нему несколько времени назад посланцы генерала Ли-Юан-хуна не могли добиться от него даже ответа, чего он хочет. Он охраняет безопасность и неприкосновенность династии! Но теперь, пока Юань-шикай в Пекине, эти чужестранцы чувствуют себя у нас благополучнее и довольнее, чем в любой момент своего владычества над Китаем.

30. Очевидно, что все толки о попытках династии вернуть свое утраченное положение не основательны?

30. Разумеется, семья, которая привыкла властвовать на протяжении веков, никогда не откажется от надежды возвратить утерянную власть. Но у нее нет ни материальной, ни моральной силы. Правда, вы слышите постоянно и особенно в центрах, где есть популярные в народе имена, о попытках к перевороту, о покушениях. Мы уверены, что дело идет не столько о поползновениях самой династии, выродившейся и бездарной, сколько о попытках к перевороту со стороны тех лиц и партий, которые прикрываются ее именем, чтобы сеять смуту в народе и поживиться в суматохе. Это не политические противники, это — разбойники. Даже мягкий и гуманный Вице-Президент Ли-Юань-хун беспощаден с такими людьми. К ним я причисляю и генерала Чжан-сюнь. Поезжайте к нему и поговорите с ним: в лучшем случае вы увидите, что он сумасшедший. Единственно о чем я жалею, что образцовая армия Юань-шикая, Дуань-Ци-Чжуя и Фын-Го-Чжана, одержавшая столько доблестных побед под Ханькоу и Ханьяном, не может обуздать своевольника и подает повод иностранцам думать, что правительство — не хозяин страны и даже не начальник своим генералам. [257]

31. Во всяком случае, это обстоятельство, очевидно, является исключением и лишь подтверждает установленное вами положение о контроле правительства над страной. Существует ли такая же общность взглядов и в финансовых вопросах? Например, в иностранном займе, о котором упоминал генерал?

31. Вы затрагиваете больной вопрос и берете его в то время, когда различие взглядов еще не привело к окончательному решению, которому должны подчиниться все. Южное население более развито, чем северное. Оно знает силу и богатство Китая. Сознание нации в нем крепче, чем на севере. Оно убеждено, что мы могли бы обойтись без таких иностранных займов, которые закабалят Китай в руках иностранных банкиров, видящих в нас вечного кули; что равно мы могли бы обойтись и без таких займов, которые оскорбляют нашу национальную гордость. Ни один мыслящий человек в Китае не может радоваться таким мероприятиям.

Если центральное правительство, вопреки моим протестам, продолжает переговоры о большом иностранном займе, то, значит, оно не достаточно осведомлено о настроении страны, готовой на бесконечные жертвы.

Вы не знаете силы общественного мнения в Китае, здесь; если бы европейцы имели понятие о том, что думает наш народ и что он готовится делать, то наверное, не удивились бы с наивностью, почему во время революции генерал Ли-юань-хун не разрушал железной дороги, не взрывал мостов на пути движения северной армии к Ханькоу; почему мы так легко сдали Ханьян; почему мы оставили отступающей имперской армии все средства к отступлению, имея возможность ее уничтожить. Иностранным военным это все было непонятно, и вы смеялись над нами. Но мы-то знали, что мы победим. Мы-то знали, что большая часть пришедших сюда войск рано или поздно будет наша, что незачем проливать китайскую кровь, которая рано или поздно даст себя знать. Страна победила не оружием, а сознанием, что так нужно. Это здравый смысл китайца. И он теперь снова напоминает правительству: «остерегитесь». Наши [258] протесты не разногласие, а только напоминание. Когда я уйду, то же будут делать мои подчиненные.

32. Так что, в сущности, кризиса, может быть, и нет?

32. Он наступит, если правительство не будет внимать голосу народа.

33. Генерал — принципиальный противник иностранных займов? Его коллеги в Южном Китае держатся того же мнения?

33. Я не принципиальный противник иностранных займов, так же как и генерал Ли-юань-хун, когда эти займы не мешают нам оставаться хозяевами в собственной стране.

Но я решительный противник таких комбинаций, которые делают из нас вечного должника, в то время как мы имеем полную возможность обойтись своими средствами. Думаю также, что прежде чем прибегать к такой крайней мере, как иностранный заем, следует сначала попробовать обратиться к богатствам собственного народа, действуя на его патриотизм и на общее сознание крайней опасности.

Мне представляется общее настроение в стране так. На революцию, на освобождение страны от маньчжур, мы затратили большой капитал, гораздо больший, чем мы располагаем. Получился, таким образом, долг каждого свободного китайца перед отечеством. Всякий понимает, что от срочности уплаты им своего долга зависит прочность его свободы и каждый должен внести для уплаты свою часть. Это общее сознание.

Я знаю что над моей схемой могут смеяться. 400 миллионов народу, каждый вносит по доллару,— вот вам и 400 миллионов нужного капитала. Это в стране, где сотни тысяч населения за всю жизнь едва ли видели одну лану! Равно, финансисты могут относиться с недоверием к другой системе,— мелких бонов внутреннего займа, скажем стоимостью в один доллар, так как технически невозможно уплачивать по нему %%. Моя схема состоит из двух начал. Одного — положительного. Оно заключается в том, что отдельные провинции и лица, живущие за [259] границей, в Сингапуре, в Америке, в Голландских колониях, устраивают добровольную подписку. Не успела мысль об этом распространиться, как в двух провинциях, Хунани и Сычуани, в тех самых, которые так решительно протестовали против закабаления наших железнодорожных путей иностранцами ¹⁵, сборы уже начались успешно.

Правда, в Китае уже дважды делалась подобная, но неудачная попытка с целью избавиться от власти иностранного капитала ¹⁶. Но то было в эпоху маньчжур и, как бы ни было велико желание народных вождей, население, да и мы сами никогда не могли отнестись с доверием к расходованию собранных денег. Отсюда — неудача. Наоборот, вы вероятно не знаете, с какой быстротой, в кругу каких иногда бедняков собирались миллионы на революцию, какие большие суммы, целые состояния отдавались на всенародное дело богатыми людьми. А наша партийная касса в Кантоне! Я вам уже говорил, что европейцы не имеют представления о степени солидарности китайцев и силе общественного мнения в этой стране, где сознание, что «так надо» инстинктивно толкает народные массы на великие дела. Вот вам один элемент для образования всенародного фонда. Заметьте,— непременным его условием должна быть добровольность. Техническая его часть может быть поручена разработке провинциальных властей.

Другое начало — это экономия средств: во-первых, сокращение жалования чиновникам; во-вторых, упразднение всех таких правительственных учреждений, существование которых не вызывается острой необходимостью. Все пережитки монархических эпох, вроде цензората, различных схоластических ученых и архаических учреждений, паразитарных придворных ведомств [260] и т. п. должны быть не теряя минуты уничтожены. В-третьих — упрощение жизни официального китайского мира и служилого сословия. Мысль эта уже нашла красноречивое выражение в обращениях генерала Ли-юан-хуна к своим подчиненным и в его многочисленных на эту тему приказах. Скромность жизни в Учане должна быть вам хорошо известна.

У меня в ямыне совершенно изгнаны вино и табак, и поверьте мне, что если я,— а таких у нас много, нашел возможным ради успеха революции пожертвовать двумя пальцами своей руки ¹⁷, то, конечно, для меня не будет большим лишением отказаться от изысканного стола и даже половины моего жалованья. Простота жизни в армии, конечно, вам известна: ни один генерал, не говоря уже об офицерах, ничем по образу своей жизни не отличается у меня от солдата. Вот вам второй элемент для всенародного фонда.

Дело, к которому я приступаю, не менее сложно и требует не меньшей энергии, чем подготовка революции. Над настроением в стране придется поработать, прибегая даже к крайним средствам. Но примеры успехов в истории есть. Ведь собрал же одним своим словом Тьер ¹⁸ миллиарды французских денег, чтобы избавить страну от германских гарнизонов.

Как успех революции поразил вас своей неожиданностью, так, может быть, удивит ваших скептиков — банкиров всенародная китайская подписка.

Не забывайте одного, что нет в мире страны более богатой своими потенциальными сокровищами, чем Китай, и что республике достается в будущем обратить их в капитал; так что, если я сегодня, изнемогая, делаю последние усилия и жертвую своим состоянием, то у меня остается уверенность, что мое потомство пожнет плоды [261] моих лишений. Нам — китайцам это говорит многое. Это можно назвать даже умной сделкой.

С точки зрения расходования денег можно сказать наверно, что капитал, собранный в стране, будет расходоваться гораздо осторожнее, чем деньги, легко полученные за хороший процент заграницей. Пусть будет трудно соскрести ланы и чохи с китайского народа, но чем труднее этот сбор, чем сильнее придется взывать к патриотизму парода и будить в нем спящее чувство, тем внимательнее сам народ будет следить за расходованием всякого собранного чоха.

Но еще важнее та сторона вопроса, о которой вы, может быть, не подумали, просто потому, что банкир никогда не бывает государственным человеком. Взгляните на дело дальновидно и вы убедитесь, что тот фонд, вместо иностранного займа, о котором мы говорим, разумнее даже с европейской точки зрения. Большая часть иностранного займа,— конечно, вы это обусловите,— уйдет на уплату прежних наших долгов и возмещение военных расходов, понесенных европейцами из-за революции в Китае. Я уже вижу цифру 750 тысяч марок, отпущенных Германским Рейхстагом на расходы, связанные с событиями в Китае. Ведь мы же, а никто другой, оплатим экспедиции ваших моряков в Китай. Лишь меньшая часть великодушно ссуженных денег достанется нам, и все равно не удовлетворит всех наших нужд; да и сомнительно, как показал опыт, чтобы иностранные деньги расходовались с нужной экономией. Что же дальше? Пройдет года два, три, самое большее пять; мы используем все ваши взносы и перед нами будет стоять новый заем. Не сомневаюсь, мы его получим так же легко, как теперь. Но, разумеется, мы опять должны будем поступиться некоторыми правами хозяина своей земли. Ведь [262] вы потому так великодушны, что с каждым займом все более и более чувствуете себя в Китае, как дома. Но разве народ китайский этого не замечает? Вам ничего не говорит тот факт, что женщины несут свои драгоценности, что разоренные провинции отдают все свои сборы, чтобы избежать иностранного займа. Вы позабыли, что было последним и самым решительным толчком к революции! Потому что мы знаем, что впоследствии мы можем быть богатыми, но вы сознательно лишаете нас нашего имущества, нашего законного права хозяина в собственном доме.

Закабаляя нас финансово, вы сами воспитываете в более или менее отдаленном будущем многосотенномиллионную массу, которая станет видеть в каждом иностранном пришельце грубого эксплуататора, ростовщика, финансовый деспотизм которого невыносимее ига инородческой династии. Не хочу и боюсь быть пророком, но вы с вашими близорукими банкирами, гоняющимися за хорошими комиссионными,— вы понесете на этот заем ваши деньги, чтобы подготовить второе, еще более ужасное боксерское движение. Тогда только уже не пеняйте на преступное возбуждение народа правительством.

34. Схема всекитайского народного фонда должна составить эпоху всемирной истории. Идеи генерала, конечно, встретили горячую поддержку Президента?

34. Юань-Шикай, как патриот своего отечества, мог только приветствовать нашу мысль. То обстоятельство, что несмотря на продолжение переговоров о займе, мой проект не встретил со стороны правительства никаких препятствий, прекрасно показывает одобрение правительства.

Юань-Шикай уже прислал мне телеграмму, приветствующую мой почин и выражающую уверенность, что население откликнется на мой призыв. Тотчас же по сдаче дел, я отправлюсь на совещание с моими единомышленниками в Шанхай и, вероятно, в течение не более двух месяцев, отдохнув, [263] начну агитацию в стране. Впрочем газетная кампания и распространение моих идей путем прокламаций уже началась.

35. В каком смысле будет вестись агитация?

35. Вам достаточно ознакомиться с газетным материалом по этому вопросу.

36. Среди него находятся часто указания на опасность Китаю со стороны иностранцев. Имеется ли в виду этот материал?

36. Ничуть. Я обращаюсь к патриотизму народа. Иностранцы, наоборот, во время революции были нам полезны, но вполне естественно, что я указываю на недопустимость иностранного контроля за нашими финансами.

37. Население некоторых провинций призывается жертвовать деньги ввиду угрожающего раздела Китая. Например, агитационный прием в Хунани — война с Россией из-за Монголии. Факт установлен.

37. Все нити агитации в стране находятся в моих руках. К подобным опасным и безнравственным приемам я никогда не прибегну. Если у Вас имеются сведения, будто население провинции Хунани призывалось нести пожертвования на патриотический фонд в ожидании предстоящего нападения на Китай со стороны России, которая будто бы намерена отнять у нас Монголию,— это недоразумение. Мои агенты имеют определенные инструкции. В отдаленных провинциях Китая имя России даже мало известно.

38. Существование подобной агитации удостоверено миссионерами. Не может ли быть недобросовестной эксплуатация народа эмиссарами генерала?

38. Не я и не мои эмиссары собирают деньги. Я пропагандирую идею. Деньги собирают провинциальные власти.

Что касается отношения к России по монгольскому вопросу, то считаю необходимым раз навсегда установить мою точку зрения и опровергнуть приписываемую мне тенденцию. В острый период революции, когда успех ее был еще на весах, среди республиканцев существовало течение пожертвовать даже некоторой частью китайских владений ради торжества революции. Я не был сторонником такой жертвы. Вероятно, русское Правительство было осведомлено о плане революционеров...

Деятельность русских, в моих глазах, ничуть не отличается от деятельности любой державы в пограничных областях Китая. Скажу даже больше; то, что вы делаете или [264] пытаетесь делать в Монголии, делается не только в Маньчжурии, Тибете, Юннани и Шандуне, но происходит в самом сердце Китая, на глазах у всех — в Ханьяне. Не сегодня — завтра протянется рука к лучшим, единственным заводам в Китае, к богатейшим рудникам в Да-е,— и все это, самый переход их в руки иностранцев, окажется... ради пользы и благоденствия Китая. Только вот в чем разница. Одни умеют отнимать так, что этого не чувствуешь. Они сжимают в своих когтях наше сердце, и мы не осязаем боли. Ваше же одно прикосновение к пальцу на ноге ощущается нами как жестокий удар. В чем разница, вы сами должны понять.

Я считаю Россию не более опасной для целости китайской республики, чем всякую другую иностранную державу. Деятельность ваших Консулов на Янцзы во время революции была скорее благожелательна республиканцам. Мы оцениваем ту помощь, которую Вы нам оказывали, и ваши купцы и чаеторговцы могут учесть это благоприятное к России течение общественного мнения. История отметит его. Вам достаточно пробежать в «Гун-Хо-Мин-Бао» — органе Ли-юань-хуна — прощальную речь моего собрата Сунь У в честь одного из ваших генеральных Консулов, чтобы дать себе отчет в отношении нашем к вам. Вы знаете, как быстро распространяются в народе такие вести, и они, конечно, лучше всего парализуют все враждебные вам слухи, распространяемые, может быть, иностранными миссионерами.

Во всяком случае, поверьте мне, что с точки зрения республиканцев, объединенных республиканских провинций южного Китая, имеющих в перспективе еще много неожиданностей со стороны Севера, влияние России на китайские дела, если оно будет носить прежний характер [265] доброжелательства,— является фактором желательным. С вашей стороны беспристрастного наблюдателя было бы недобросовестным не замечать этого явления.

Я только не знаю, держатся ли все русские агенты в Китае, в том числе и живущие в северных портах, того же мнения, тех же симпатий к нам.

39. Все русские Консульские представители в Китае следуют преподанным им инструкциям и сообразовывают с ними свои взгляды. Генерал сомневается?

39. Это понятно. Совершенно точно так же, как мы с взглядами центрального Правительства

40. Генерал, предположим, что благодаря умелой агитации, вам достанется беспримерный успех в истории: вы избавите страну всенародным фондом от финансовой опеки.

40. Если я буду иметь успех, то только потому, что верно понял настроение народа. Я его орудие, и это сознание для меня — высшая награда.

41. Но в глазах народа личность ваша покажется совершенно особенной и громкая слава, которая окружит ваше имя, не может ли вызвать соперничества со стороны официального главы республики?

41. Эта страна так велика и многолюдна, что в ней могут существовать, не стесняя друг друга, одновременно не два и не три народных кумира. Лишь бы у них осталось необходимое сознание солидарности и не явилось мании диктаторства.

42. После открытия правильного движения по Пукоу — Тяньцзиньской дороге предполагает ли правительство устроить европейские концессии или сеттльмент?

42. Не допускаю этой мысли. Эпоха концессий окончилась.

43. Заявления, сделанные генералом, имеют огромный интерес, и я бы желал восстановить их в точности при помощи моих записок и заведующего Иностранным бюро в Нанкине г. Вэнь для представления их Генеральному Консулу в Шанхае.

43. Я никогда не считал нужным скрывать своих политических воззрений и изложил их вам не в виде тайны. Но вы пришли ко мне, по вашим словам, не в качестве [266] официального русского лица, которому я не сказал бы больше того, что касается ближайшим образом порученной ему задачи. Я не сказал бы многого и иностранному политику или корреспонденту. Вы пришли сюда, как друг генерала Ли-Юань-Хуна, т. е. как мой личный друг, и я сказал вам все, что знал, и всегда готов буду изложить мою точку зрения на текущие дела. Поэтому, что касается содержания нашей беседы, то она не составляет тайны, но что касается ее формы, то я прошу вас не злоупотребить моим доверием. До своего отъезда надеюсь буду видеть вас еще много раз, несмотря на то что предупредил г. Вэнь, что не приму у себя ни одного иностранного консула. У г. Вэнь можете получить все дополнительные пояснения. Если вы увидите некоторых китайских сановников, например, Товарища Военного Министра Цзянь-Цзо-Бин, сучжоуского дуду Чэн-Дэ-Цюань и генерала Ван-Чжи-Сяна, у которых есть свои взгляды на положение вещей, то окажете мне одолжение тотчас поделиться со мной лично теми заявлениями, которые они могут вам сделать.

Комментарии

11. А. Н. Вознесенский, бывший вице-консул в царском генеральном консульстве в Шанхае, установил в период Синьхайской революции дружеский контакт с Сунь Ят-сеном, Хуан Сином и другими китайскими революционными деятелями. Человек прогрессивных взглядов, А. Н. Вознесенский после Февральской революции в России решительно порвал с буржуазно-помещичьим строем и перешел на сторону большевистской партии. В первые годы Советской власти работал в НКИД РСФСР. В газете «Известия» 9 марта 1919 г. была опубликована статья А. Н. Вознесенского, в которой он, в частности, сообщал краткие биографические сведения о Сунь Ят-сене и писал: «В неоднократных беседах с автором этих строк в 1912—1913 годах в Нанкине доктор Сунь Ят-сен высказал свою уверенность, что полное торжество социальной революции возможно только при одном непременном условии: участие в ней России, Индии и Китая. В своем органе «Китайский Республиканец»... Сунь Ят-сен ратовал за союз германского, русского и китайского пролетариата против англо-японского империализма».

12. С 1 апреля 1912 г. до 14 июня 1912 г. Хуан Син был назначен наместником г. Нанкина и командующим всеми войсками Южного Китая без подчинения военному министру в Пекине.

13. Хуан Син имеет в виду свое назначение наместником Нанкина. Юань Ши-кай назначил Хуан Сина на этот пост по настоянию лидеров «Объединенного союза».

14. Чжан Сюнь (умер в 1923 г.) — генерал цинской армии, ярый сторонник цинской монархии. В начале Синьхайской революции командовал гарнизоном правительственных войск в Нанкине. После взятия Нанкина (2 декабря 1911 г.) революционной армией он с отрядом войск в несколько тысяч человек отступил на территорию провинции Шаньдун. Несмотря на то, что Чжан Сюнь не признал республиканский строй, Юань Ши-кай. поддерживавший все реакционные силы Китая, не разоружил войска Чжан Сюня. Последние принимали участие на стороне Юань Ши-кая во «Второй революции» (лето 1913 г.). 1 июля 1917 г. Чжан Сюнь организовал монархический путч в Пекине с целью восстановления в Китае маньчжурской династии Цин.

15. Речь идет о массовом антиправительственном и антииностранном движении летом 1911 г. против национализации Цинами строившихся на средства китайской буржуазии железных дорог Чэнду — Ханькоу, Ханькоу — Гуанчжоу и передачи прав на их строительство иностранцам. В сентябре 1911 г. в провинции Сычуань это движение вылилось в вооруженное восстание, явившееся прологом Синьхайской революции.

16. Хуан Син говорит о массовой борьбе в стране в 1911 г. против национализации железных дорог (см. предыдущее примечание) и, по-видимому, патриотическом движении населения провинций Цзянсу и Чжэцэян против иностранного (английского) займа на строительство железной дороги Сучжоу—Ханчжоу—Нинбо.

17. Во время восстания 27 апреля 1911 г. в Гуанчжоу Хуан Син был ранен, взрывом гранаты ему оторвало два пальца.

18. Тьер (1797—1877 гг.) — французский государственный деятель, палач Парижской Коммуны. В 1871—1873 гг.— глава правительства, 26 февраля 1871 г. заключил унизительный для Франции прелиминарный мирный договор с Пруссией. Для выплаты Пруссии военной контрибуции прибегал к внутренним займам.