Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

КОЗЛОВ П. К.

ДНЕВНИКИ

1923 — 1926

28 июня.

Встали с зарею. Перистые облака плыли по горизонту, дул свежий восточный ветерок. Мы выступаем в сторону пустыни. У нас хороший проводник торгоут. Глаголев проводил нас еще немного и вскоре отстал. Мы расстались с ним самым дружеским образом.

Караван шел ходко по тихой долине. Из зарослей долетали крики фазанов, чириканье воробьев и пение славок и чеканов. На превосходных пастбищах лежали и лениво передвигались лошади, коровы, ослы. Проводник всё время заботливо прогонял пасшихся животных с нашего пути, чтобы они своими резкими движениями не напугали трусливых верблюдов. Высокий густой лиственный лес тянулся по берегам Модон-гатэлга-гола. Редкие тополя выделялись своими пышными кронами и могучими стволами. Хармык уже набирал ягоды. Тамариски стояли в своем нежном розоватом наряде. Русло, в настоящее время сухое, было глубокое, песчаное и достигало 30 — 40 м глубины. Вероятно не позже, как через месяц, оно оживится водою... Из уремы доносился лай собак, там видимо располагались юрты. Две юрты стояли и у самой дороги. Когда мы проходили, обитатели спали, приподняв все войлоки с восточной стороны, чтобы легче дышалось. Река постепенно уходила к западу, где виднелись огромные тополя. Мы последний раз переправились через ее сухое песчаное русло и вскоре после этого, миновав обо на возвышенности, вступили в пустыню. В соседстве обо залегало небольшое болотистое озерко, заросшее пышными травами. Тут шел пир пернатых. Кричали крачки, утки, красные казарки (Casarca ferruginea). На заре мы наблюдали здесь утренний перелет. Наша дорога четко выделялась впереди на твердом каменистом грунте, постепенно поднимаясь выше и выше. В нескольких местах я отметил небольшие площадки зеленоватого цвета, покрытые какой-то массой, напоминавшей ил. Эта масса достигала 5 — 8 см высоты и сверху была подернута засохшей корочкой и присыпана песком.

Уже с 10 часов утра стало жарко и душно. Солнце жгло немилосердно, ветер порою обдавал накаленным воздухом, словно из горящей печи. Горизонт был сужен пыльной завесой. Боро-обо у берега озера Сого-нор всё еще маячило на юге среди моря миража. Пустыня в месте нашего пересечения достигала 85 км в поперечнике. Поэтому, пройдя большую половину ее — 45 км, — мы остановились на отдых. К вечеру, когда воздух несколько очистился, мы увидели на севере контуры хребтов, частью которых являются горы Ноин-богдо. На всем нашем пути пустыня была покрыта черным щебнем, блестящим от загара. Растительности не видели никакой. Только в сухих дождевых руслах ютились тощие кустарники — цзак, хармык, карагана, Ephedra и немногие другие. [195] Несколько раз наблюдали быстрых антилоп хара-сульт. При дороге были нередки отдельные каменные плиты с вырезанными на них священными надписями. В отдельных случаях на таких же камнях красовались изображения фаллоса.

К ночи небо заволокло слоисто-кучевыми и дождевыми облаками, настала приятная прохлада.

29 июня.

Ночью было тихо, порою светила луна. Ко мне в палатку пробрался ежик и не хотел уходить, пока его серьезно не потревожили.

Выступив до зари, мы к восходу солнца сделали уже 9 км. Как и вчера, солнце всходило кроваво-красным диском. Сегодня оно через несколько мгновений скрылось за тучи. Равнина попрежнему была беспредельна с едва заметным подъемом к северу. На черной от загара поверхности едва-едва намечалась тропа, но верблюды, видимо, как-то чувствовали ее, потому что никогда не сбивались в сторону. К полудню мы достигли знакомого места Оботэн-хурул, с ключом Убур-булак и монастырем. На половине пути мы встретили торгоута с Эцзин-гола, который следовал к себе домой с тремя упитанными верблюдами без вьюков. Мы остановились и немного побеседовали. Оказывается мы видели его юрту — крайнюю к пустыне. Он заверил нас, что в один день перемахнет пустыню и прибудет домой глухою ночью. Едва мы остановились и устроились на луговой площадке, как пошел дождь. До вечера он принимался итти несколько раз. Воздух очистился, стало прохладно. Вблизи ключей паслись верблюды, лошади, коровы и овцы, задерживаясь здесь после водопоя. Позднее они все исчезли, и стало совсем тихо.

Мы с трудом нашли проводника ламу, оказавшегося нашим знакомым: он довел нас сюда с колодца Дэлэн-усу, когда мы следовали в передний путь. Теперь он обещал доставить нас на Улан-худук, несколько восточнее известной нам дороги.

Вблизи ключей Убур-булак я обратил внимание на массив, сложенный из бурой плотной породы, на которой покоятся основательной мощности конгломераты. Массив прорезан несколькими сухими руслами с крутым падением. На доминирующей вершине воздвигнуто обо, видное далеко из пустыни.

30 июня.

Ночь была облачная, с переменным порывистым ветром.

Прохлада способствовала крепкому сну, и мы выступили на час позднее обыкновенного. В монастыре все еще спали, одни собаки провожали нас дружным лаем. Тотчас к северу от монастыря мы вступили на торную дорогу. Ландшафт оставался прежним: безбрежная темная каменистая пустыня, пересеченная кое-где сухими оврагами и руслами, простиравшимися с [196] северо-востока на юго-запад. Наше направление было северо-северо-западное. На северо-западном горизонте виднелся массив Хохшун. К северо-востоку залегала цепь гор, которую проводник назвал Энгэры-инхэры. По мере приближения к горам число сухих русел увеличивалось, появились дерису и карагана. Стали встречаться небольшие высоты и целые массивы. Мы вступали в южные отроги цепей Гобийского Алтая, выклинивающиеся к югу, далеко в пустыне. Наконец мы вошли в узкое каменистое ущелье с легким мягким подъемом и пересекли первый после пустыни незначительный перевал Цаган-обонэн-даба. Спуск был также отлогий, и мы без труда осилили всю небольшую гряду, не более 15 км шириною. На северной окраине ее оказался прекрасный ключ Заталга, окаймленный изумрудной зеленью и золотыми пятнами гусиной лапчатки (Potentilla). Здесь было много мух и бабочек, которых я тотчас наловил. На южной окраине гор мы отметили пару молодых хара-сульт, вскочивших вблизи каравана и унесшихся вверх по сухому руслу, и одного крупного горного козла, неподвижно стоявшего на скалистой вершине.

Жители на нашем последнем переходе ютились по колодцам, которых я отметил три: Шабугус-худук — в 6 км от Убур-булака, Талэн-худук — в 10 км; а название третьего колодца — вблизи окраины гор — я не записал.

Ключ Заталга находился уже на окраине широкой долины, отграниченной на севере горами Нэмэгэтэ. Приблизительно на середине долины возвышалась конгломератовая гряда, которая далее к востоку носит название Хано (см. выше описание переднего пути на Эцзин-гол).

1 июля 1926 г.

Ночь была очень душная, спалось плохо, так как сильно зудились руки и ноги от укусов каких-то насекомых (на утро на теле были волдыри, которые я нетерпеливо расчесывал, и в результате у меня во многих местах появились пятна, напоминающие мокрый лишай). Только на рассвете стало прохладнее, подул с соседних южных гор приятный ветерок, и я крепко уснул, но еще сквозь сон услыхал возню, крик верблюдов и голоса спутников: надо было вставать! Наскоро проглотили невкусного чая с дзамбой — и снова в путь! Весь день был жаркий и какой-то особенно нудный. Сначала мы направились прямо на северо-запад, на пересечение обширной долины. Верблюды шли ходко, дорога была легкая. Около 9 часов в это полуясное утро я заметил тушканчика, быстро прыгавшего впереди моего верблюда и, наконец, скрывшегося в норке. Вторая половина перехода была значительно тяжелее. Мы подошли к предгорьям Нэмэгэтэ, изрезанным многочисленными сухими руслами, глубоко врезавшимися в склоны красной глины, прикрытой сверху конгломератовой толщей. Эти [197] бесконечные балки с крутыми, нередко отвесными стенками до 14 — 20 м высотою и с песчаным дном, поросшим цзаком (саксаулом), приходилось частично пересекать, а иногда и обходить, поднимаясь ближе к горам, на каменистое плато.

После 12 часов непрерывного движения мы осилили 47 км расстояния и вышли, наконец, к 6 часам вечера к колодцу Хобрэн-худук. Животные и люди сильно утомились.

Мы разбили лагерь на прежнем месте, что и в передний путь, — в соседстве с колодцем; рядом все еще стояла одинокая юрта, в которой проживали мать с дочерью, пасшие небольшое стадо овец и коз.

От колодца Хобрэн открывается прекрасный вид на всю пересеченную нами долину с высокими горными цепями на севере и юге.

Вечером пришлось перезаряжать пластинки, и я прозевал час наиболее обильного лета ночных бабочек. Старик лама, ожидавший нас у этого колодца с верблюдом (как было условлено в передний путь), очень заинтересовался ловлей насекомых. Пока было светло, он удачно поймал несколько хороших жуков, за что и получил маленькое поощрение. Вечером у костра он наловил целую чайную чашку ночниц, прикрыл их сверху другой чашкой, «чтобы они не улетели», и радостно преподнес мне. Пока я рассматривал невообразимую кашу, в которую превратились несчастные бабочки, лама внимательно наблюдал за мною. Когда же мне пришлось выбросить его сборы, он впал в большое уныние и смущение. Я разъяснил ему дефекты подобного способа лова и посоветовал лучше заняться скорпионами и жуками, что он и сделал.

2 июля.

Утро было тихое и облачное. Долину заволокло пыльной дымкой. Девушка монголка, пасшая овец около аила, затянула песню, и молодой высокий голос ее приятно разливался среди общей тишины. Местный охотник рассказал мне, что в горах Нэмэгэтэ недавно леопард 38 на его глазах схватил горного козла и мгновенно умертвил его. Заметив человека, хищник быстро исчез, бросив жертву, которой и воспользовался охотник. Монгол добавил, что леопард большей частью ловит горных козлов, бросаясь на них сверху, перекусывает горло и будто бы прежде всего выпивает бегущую из раны кровь.

Утренние часы прошли у нас непроизводительно. Животные наши так измотались, что мы долго не могли решить, пригодны ли они для дальнейшего следования через Нэмэгэтэ, или им нужно дать отдых. В конце концов мы рискнули выступить, но уже через 2 часа убедились, как тяжело нам будет ехать на усталых верблюдах. Мой верблюд неожиданно упал [198] на бок и только по счастливой случайности не придавил мне ногу. После этого происшествия я сменил его на крайне капризное животное, которое непрерывно плевалось, кричало, не хотело итти и измучило меня необыкновенно тряским ходом. Так или иначе мы в конце концов добрались до верхнего пояса гор, где тропинка раздваивалась: южная ответвлялась к знакомому перевалу Шара-худук, северная — к перевалу Улан-даба. Ввиду того, что последняя дорога была на 10 км короче и на ней виднелись следы верблюжьего каравана, прошедшего с севера на юг (значит для верблюдов тропа доступна!), мы решили итти через Улэн-даба.

Горы Нэмэгэтэ высоки, скалисты, обрывисты, сильно расчленены и безводны; южные склоны более пустынны и блестят темным загаром, на северных — встречаются луговые площадки, а местами — заросли колючих трав. Ширина хребта в среднем достигает 15 км. С перевала Улан-даба мы увидели лабиринт крупных остробоких ущелий, сбегавших от гребня к северу. Преобладали буро-красные оттенки горных пород. Далеко на севере расстилалась обширная долина с цзаком (саксаул). На крутом спуске лежал у самой тропы искалеченный верблюд с порванными ноздрями. Он уже не мог встать и, видимо, был брошен здесь монгольским караваном, следы которого мы видели раньше. В верхнем и среднем поясах гор тропа проходила по большой крутизне, так что вьючных животных приходилось спускать по одному; в нижнем — она вышла на дно серого песчаного русла, где верблюды уже могли итти самостоятельно до самого Улэн-худука. К ночи не удалось дойти до саксаульных зарослей, где мы стояли лагерем в передний путь, и мы остановились в 3 км от прежнего бивака, на открытом месте. Вечер был облачный, окрестности тонули в пыльной мгле. Я не стал ставить себе палатки, а устроился под пологом грустного пустынного неба, под защитой вьюков, на своих войлоках. Спал под легким одеялом. Вблизи себя на земле разместил все предметы, которые у меня всегда под руками: часы, анероид, компас, бинокль, записная книжка, карандаш, спиртовка для жуков, морилка для бабочек, очки, ножик. Спутники расположились метрах в 20, у костра. Было душно и жарко. Южный ветер не приносил прохлады, а как-то еще больше расслаблял; всё было пропитано пылью, от которой тяжело дышалось. Усталые, мы скоро уснули, однако полуночная буря с запада разбудила нас ненадолго; я радовался, что над головой нет палатки, которая создавала бы шум и еще сильнее засыпала бы меня песком.

3 июля.

Проснулись в 4 часа при полной тишине. Всё было затянуто мглой, горизонт сильно сужен. Всё же на юге виднелся в [199] 10 — 15 км силуэт высокой, темной, острой гряды Нэмэгэтэ. Вчера и сегодня я сам вел караван, за отсутствием местного проводника. Это было не совсем легко. Впереди нас залегали саксауловые заросли, где ориентироваться затруднительно. Среди саксаула часто встречались блестящие глинисто-лёссовые площадки, издали похожие на лужи воды 39. Мы шли к северо-северо-западу. В саксаульниках отметили множество лисьих и хуланьих следов. Из птиц видели лишь пустынную сойку и крупного серого сорокопута (Lanius excubitor), издававшего странные скрипящие звуки, сидя на вершине корявого деревца. Наконец мы приблизились к спуску в сухое русло, также поросшее цзаком. Я узнал далеко на востоко-северо-востоке небольшую вершинку с обо, расположенную вблизи колодца Сухайт-худук и аила Дорчжи, куда мы стремились попасть, и уверенно повел караван в этом направлении. Наш погонщик верблюдов Цэндэ был несогласен со мною и уговаривал взять более западный курс. Я всё же настоял на своем. Мы следовали по сухому руслу, поросшему саксаулом, вспугнули на пути лисицу, по которой не успели выстрелить, и через каких-нибудь 5 км увидели пасшихся верблюдов. Мы сильно обрадовались этим животным, потому что они свидетельствовали о близости населенного места. И в самом деле, пройдя еще около 5 км, мы вышли к колодцу Сухайт-худук, где ютился небольшой аил и стояла юрта нашего знакомого монгола Дорчжи.

Нас тотчас окружили ребятишки, а потом явился и сам Дорчжи с приношениями: с пенками, сыром и горячим, забеленным молоком, кирпичным чаем.

С Дорчжи мы легко договорились о том, что он даст нам свежих верблюдов до Орок-нора, а наших усталых оставит пастись здесь. С Орок-нора мы пригоним ему животных обратно с Цэндэ, который заберет своих отдохнувших верблюдов. За эту услугу мы щедро поблагодарили Дорчжи.

Вечером Ганчжуров с Дорчжи отправились охотиться на хара-сульт. Они караулили антилоп на водопое и стреляли неоднократно на близкое расстояние, но безрезультатно.

Когда все верблюды собрались к ночи в соседство нашего колодца, я был удивлен их количеством. Здесь оказалось свыше сотни животных разных возрастов. Они держались по группам: взрослые, двухгодовалые и молодняк нынешнего года. Все были хорошо упитаны, линяли, а подростки проявляли необычайную игривость, в особенности когда их гоняли на пастьбу или обратно. Как я узнал от Дорчжи, он является не собственником, а лишь старшим ответственным пастухом всего этого стада, принадлежащего управлению Ламэн-гэгэна. У этого монастыря всего до 1 000 верблюдов, пасущихся в [200] разных районах. В передний путь мы встретили в горах Халтэрэ-нору двух лам, объезжавших эти стада и пастбищные владения Ламэн-гэгэна. Пастухи имеют право пользоваться молоком и шерстью верблюдов. Молоко целиком идет в пищу, а шерсть продают китайцам. Китайцы платят 2 серебряных доллара за 3,5 кг шерсти.

4 июля.

Ночь и утро были облачные, теплые. Мы решили сделать небольшой переход, всего в 25 км. Снова шли без проводника, и мне опять удалось благополучно провести караван, значительно сократив и выпрямив дорогу. Мы шли почти прямо на северо-запад, сначала по сухому песчано-каменистому руслу с порослью саксаула и тамариска и с гранитными выходами, затейливо обдутыми и обточенными песком и ветром, а затем — по меридиональной долине — на пересечение Халтэрэ-нуру. Ориентиром в этих горах нам служила очень заметная красная острая вершина Самсогэн-хурин-тологой, расположенная к юго-юго-востоку от Цаган-тологой. В Халтэрэ-нуру на нашем пути преобладали сланцы и розовые граниты.

К полдню мы пришли к ключу Хулустэн-булак, где застали стадо баранов и яманов на водопое. Вскоре животных угнали, и мы приятно расположились лагерем в полном одиночестве: обитателей вблизи не было. Мы купили у пастухов барана и впервые за поездку всласть полакомились мясом. При этом случае я узнал, что Цэндэ съедает за один присест около 3 кг жирной баранины! Вечером я ловил бабочек на огонь свечи, а моему проводнику после многих усилий удалось поймать сачком летучую мышь.

5 июля.

Встали около 3 часов ночи, так как предстоял большой переход. До этого, ночью, зажег свет посмотреть время и сразу заметил порхающих кругом себя ночниц. Пришлось снова заняться их ловом. Таким образом спал очень мало. Сегодняшний маршрут пролегал по знакомой местности. Везде прибавилось населения, по сравнению с тем, что было несколько недель тому назад. Видимо монголы прикочевали в этот район, потому что здесь корма значительно улучшились. Ущелье Халтэрэ-ама — пустынное; мы шли все время по безводному песчаному руслу. После полудня стало очень жарко, и верблюды начали натягивать бурундуки, иначе говоря, двигались неохотно. Около 3 часов достигли холодного, прозрачного, рокочущего источника Цагац-тологой с температурой 7° С и здесь остановились. Ключ полукругом обступали с севера светлые глинистые холмы. Долина приятно зеленела травою, среди которой яркими изумрудными площадками выделялись пашни. В арыках журчала вода. Местами виднелись кустики хармыка и редкие саксаульники. [201]

6 июля.

Встали в темноте, когда звезды горели еще совсем ярко. Воздух был тих и прозрачен. Шли по мягкой тропе, выведшей нас на большую дорогу, окаймленную песчаными буграми, с пышными кустами хармыка, на которых появились уже крупные зеленые ягоды. Далее к северу местность стала постепенно выравниваться, и мы вступили в заросли саксаула, до 2 м высотою. Вскоре лес поредел, деревья помельчали и стали стлаться по земле. Мы оставили большую дорогу, свернув с нее на северо-северо-запад и ориентируясь на западный край отдельной гряды Эрдэни-тологой. На запад потянулись горы Сучжэ.

Мы шли очень ходко, поднимаясь по равнине к Монгольскому (Гобийскому) Алтаю. Под ногами животных был темный мелкий гравий. По мере приближения к горам гравий становился крупнее, начали появляться сухие русла. Через несколько часов мы спустились в широкую балку с обрывистыми склонами, где протекала речка Чэтэн-гол. Вниз по ее долине стлались сплошные ивняки, вверх — по направлению нашей тропы — зеленели пышные луговые травы. Далеко к северо-западу виднелся массив Ихэ-богдо и столовидная вершина Пунцэн-обо. Переправившись через очередное каменистое [202] русло, богатое ключевыми источниками, мы вскоре достигли известного нам урочища — Улан-хошу, где на лугу, пестревшем цветами, остановились на отдых. С восточного левого берега нас обступали базальты, на правом берегу среди базальтов ярко пестрели красные глины. Здесь навстречу нам попались китайцы-торговцы, ехавшие в Цаган-тологой. Через три часа мы снова продолжали путь по Чэтэн-голу. Поднявшись на левый берег, высоко над ложем реки, увидели табун хуланов. После неудачного выстрела они долго метались быстрым галопом из одной ложбины в другую и, наконец, исчезли по направлению к пустыне. Несколько раз наблюдали небольшие общества хара-сульт.

Последняя наша ночевка перед прибытием в лагерь Елизаветы Владимировны была у колодца, вблизи перевала через восточное крыло Ихз-богдо, около столовидной вершины Пунцэн-обо. Подъем был крутой и каменистый, но всё же нам удалось довольно рано разбить лагерь, и тотчас после чая я решил подняться на Пунцэн-обо. Здесь, к моему большому удивлению, я обнаружил огромный керексур. Никто из монголов, несмотря на мои постоянные расспросы, ни разу не упомянул о существовании этого величественного памятника.

Совершенно плоская вершина Пунцэн-обо, диаметром около 200 шагов, была покрыта луговой растительностью и достигала 2 714 м абсолютной высоты.

В центре высилась, повидимому, намогильная насыпь, из мелких лавовых обломков, увенчанная сложной системой обообразных цилиндрических сооружений. К северу от этой насыпи располагались 2 небольших керексура, к юго-западу — один керексур. Вдоль восточного края столовидной вершины вытянулись в ряд 13 обо, из которых центральное, самое крупное, было украшено обелиском из темносерой породы, высотою в 1 м 20 см. На стороне обелиска, обращенной к востоку, хорошо выделялось несколько неведомых знаков, стилизованная фигура горного козла и фигура изюбря (оленя), прыгающего с высоты. Неподалеку от обо с обелиском лежал кусок темносерой породы, также с несколькими рисунками — вероятно отломанная часть того же обелиска.

С вершины Пунцэн-обо, от «Ханского мавзолея», как я назвал весь этот исторический памятник, открывалась грандиозная панорама. К северу у подножия гор расстилалась озерная котловина с голубыми пятнами Орок-нора, Цаган-нора и других более мелких озер, за нею желтела широкая полоса пустыни, замыкавшаяся на горизонте темносиним Хангаем. К югу тянулась бесконечная пустынная даль, всхолмленная грядами гор: Халтэрэ-нуру, Нэмэгэтэ, Ноин-богдо и др. На западе из-за соседних более мелких вершин Гобийского Алтая высилась Ихэ-богдо, на востоке — Бага-богдо. По моим представлениям, на такой доминирующей высоте мог быть [203] похоронен только очень уважаемый человек — по всей вероятности крупный вождь.

Осмотрев памятник, я спустился в свой лагерь, где мои спутники уже приготовили чай и с нетерпением ожидали меня. Вокруг нас громко свистели сурки (тарбаганы). Никакие насекомые не тревожили, и мы легли спать под открытым небом. Я долго не мог уснуть, все думал о «Ханском мавзолее» и о том интересе, который он должен возбудить у археологов.

7 июля.

Ночь была ясная, звездная, торжественно тихая. К 6 часам утра небо покрылось слоистыми облаками, которые, однако, вскоре стали рассеиваться. После чая я сразу отправился фотографировать мавзолей. Взглянув на вершину Пунцэн-обо при самом начале подъема, я даже вздрогнул. Там, на краю обрыва, стоял аргали и смотрел на наш бивак. Иногда он спокойно опускал голову и щипал траву или, повернувшись к нам в профиль, словно созерцал южный горизонт. Тогда особенно рельефно вырисовывались контуры его головы с огромными завитыми рогами. Мы шли очень осторожно и в то время, когда горный баран поворачивался в нашу сторону, мгновенно останавливались. Всё же зверь почуял наше приближение и скрылся в восточном направлении. Когда мы поднялись на вершину, там уже не было никого, только маленький зайчик-толай неторопливыми прыжками побежал от нее вниз по крутому склону.

Сделав два фотоснимка и взяв образчик лавы, из которой сложена вся центральная насыпь, я отметил, что в ближайшем соседстве никаких лавовых обломков не видно. Вероятно они были принесены сюда специально для сооружения памятника.

В 9 часов мы направились уже в дальнейший путь через перевал. Спуск оказался очень крутым и каменистым. В верхнем поясе я наблюдал горных вьюрков, как мне показалось, — Montifringilla altaica, а чуть пониже — стадо аргали. Долго и нудно карабкались мы по обрывистой тропе, малопригодной для вьючных верблюдов. Казалось, мы спускаемся в какую-то глубокую пропасть. Около 12 часов дня мы всё же добрались до нижней зоны хребта, и, отправив вьюки окружной более легкой дорогой, я с переводчиком сократили путь диагонально. Совсем не зная точного местонахождения моей орокнорской партии, я всё же как-то угадал правильное направление. В течение трех часов мы пересекали бесчисленные мелкие распадки и сухие русла, пока благополучно не выбрались на хорошую тропинку, шедшую вдоль северного склона гор. Эта тропа и привела нас, правда, сильно измученных, к колодцу Ул-худук, где мы увидели знакомые палатки Елизаветы Владимировны. Рев наших верблюдов сразу поднял экспедиционных [204] собак, которые бросились на нас с лаем, а потом уже с приветственным радостным визгом.

В отряде орнитолога экспедиции все оказалось благополучно, только сама она перенесла довольно тяжелое заболевание от укуса змеи-щитомордника. Меня здесь ожидало два почтовых пакета — за июнь и за июль, так что я сразу погрузился в чтение писем и бумаг. Цэндэ с вьюками прибыл значительно позднее. Мы, собравшись все вместе, приятно провели остаток дня.

8 июля.

Только утром я как следует осмотрелся на своем новом биваке. Колодец и наши палатки располагались в маленьком распадке северного склона хребта Гобийского Алтая, на грани нижней и средней вертикальных зон. В 12 км к северо-востоку от нас, на 700 м ниже нашего лагеря, причудливым драконом раскинулось озеро Орок-нор, лежащее прямо к северу; за озерной котловиной виднелись отдаленные хребты Хангая. С юга, запада и востока нас загораживали крутые склоны нашего маленького ущелья.

Я с интересом рассматривал сделанные Елизаветой Владимировной за мое отсутствие сборы птиц, млекопитающих, насекомых и пресмыкающихся. Выслушал ее доклад о поездке вокруг Орок-нора с целью производства съемки береговой линии и ознакомления с прибрежной фауной. Елизавета Владимировна вручила мне две написанные ею во время болезни (когда она совсем не могла экскурсировать) статьи: «Озеро Орок-нор» и «Весенний пролёт птиц на Орок-норе». Я всем остался очень доволен, все меня здесь радовало и умиляло; просто отдыхал после всех трудностей поездки в Хара-хото. С своей стороны я показал своему орнитологу сборы птиц глаголевской партии, которые надо было определить и уложить. Вечером занялся почтой. Между тем погода испортилась: небо затянулось облаками и пошел обложной дождь. Перед сном мы завели граммофон, привезенный с Эцзин-гола, и все с удовольствием слушали музыку.

9 июля.

Дождь шел всю ночь и к утру усилился. В 4 часа утра пришлось всем подняться, чтобы окопать лагерь, который могли затопить дождевые потоки. Из других более крупных ущелий уже бежали большие ручьи. Вскоре вся широкая долина между нашим хребтом и ближайшими отрогами его — горками Дзэргэлэ — покрылась густой сетью водяных струй, несшихся к озеру. Утро прошло в сооружении отводных канав и укладке коллекционных ящиков в безопасное место на ближайшем горном склоне. К полудню барометр начал повышаться, облака поредели, а около трех часов показалось солнышко. Только на северо-западе еще громоздились тучи и там сверкала молния, а изредка долетали и раскаты грома. [205]

Уже стало темнеть, когда с Орок-нора вернулся наш второй переводчик Цэрэн, пасший в долине озера наших лошадей. Старик оказался совсем больным: его изувечил верблюд, лягнув беднягу в живот совершенно неожиданно и беспричинно, когда Цэрэн проходил мимо этого «мирного» животного.

10 июля.

Ночь была ясная и прохладная. Все люди крепко спали, укрывшись меховыми одеялами. После полуночи разыгрался сильный ветер, полотно палатки надувалось, как парус, шелестело и хлопало; палки скрипели, дверь несколько раз откидывалась, и ее приходилось закреплять. Зато утро рассвело ясное, прозрачное, с глубокими синими далями.

Я занимался укладкой и регистрацией всех коллекций, а позднее фотографировал окрестные ландшафты. В течение всего дня дул порывистый переменный ветер. Иногда порывы бывали настолько сильными, что взметали в палатке не только листы бумаги, но, и мелкие тушки птиц, которые катились по войлоку к двери. Приходилось неустанно следить за порядком в нашем жилище, чтобы не лишиться наших ценностей. Вечером видели крупный болид 40, черкнувший яркую полосу в северной части небесного свода с легким уклоном от востока к западу.

11 июля.

Ночь была ясная с тем же порывистым ветром. Около 4 часов утра очередным порывом вырвало железный кол нашей палатки и открыло ее нараспашку. День прошел в экскурсиях за птичками. Орнитофауна, видимо, собрана довольно полно. Повторно попадаются всё те же виды. С Орок-нора приезжала к нам на белом коне юная монголка в красном халате. Она привезла молока и осведомила меня, что для нашей предполагавшейся экскурсии в Битютэн-ама верблюдов не находится, а имеются только лошади. Я угостил девушку чаем с сахаром, завел ей граммофон, показал фотоснимки, но ничто ее особенно не заинтересовало. Она обратила внимание лишь на маленькие ножницы, лежавшие на моем ящике, и никак не могла понять, для чего они служат.

13 июля.

Барометр начал падать еще с вечера, ночь была полуясная, тихая и очень теплая. Утро ясное, воздух прозрачен. Ходили с Елизаветой Владимировной на экскурсию в одно из мелких восточных ущелий с маленьким родником Гашиун-шандэ, что значит «соленый» ключ. Вода его, однако, была совершенно пресная. Распадок узкий, как щель, каменистый, крутой. Все же около воды — лужайка, покрытая цветами (больше всего Potentilla), и несколько кустарников. На водопой то и дело [206] прилетали мелкие, хорошо знакомые и уже добывавшиеся ранее птички. В скалах ворковали голуби С. rupestris. У воды было много стрекоз, мух и бабочек. От ключа книзу между скалами виднелось озеро Орок-нор.

Мы возвратились домой, не сделав ни одного выстрела, но с маленьким сбором растений и насекомых. Солнце ярко освещало сланцевые скалы, которые от загара блестели, как зеркала.

Вечером из долины Орок-нора прибыл переводчик и всё-таки привел для поездки в Битютэн-ама двух верблюдов. С удовольствием думаю об этой маленькой предстоящей экскурсии. Я вполне отдохнул. Невзгоды по тысячекилометровой поездке в 35 дней верхом по жаркой, знойной Гоби до Хара-хото уже забыты.

Между прочим, узнал неприятные новости с Орок-нора: среди населения тяжелое настроение, бабы воют. Оказывается пришло известие о мобилизации. Кроме людей, взяты кони, бараны, обмундирование, седла и пр. Мы отрезаны пустыней от культурного мира, ничего не знаем о том, что творится на белом свете, какие назревают в Китае события.

Во всяком случае совершается нечто тревожное, в связи с чем очень желательно было бы экспедиции скорее выехать в Улан-Батор, а затем и домой, чтобы благополучно вывезти все научные сокровища, добытые таким большим напряжением во славу Родины и науки.

1415 июля.

Утро 14 июля теплое, сухое, ясное. Ездил с ночевкой в ущелье Битютэн-ама. Главными целями поездки были: сфотографировать замечательный каньон, валуны в русле ручья и древесную растительность, которой больше нигде нет на Ихэ-богдо, а кроме того, осмотреть керексуры и камни с надписями, если таковые найдутся.

От колодца Ул-худук, где мы стояли, до Битютэн-ама проложена хорошая тропа вдоль северного склона хребта в его нижней зоне. На пути приходится пересекать немало оврагов и ущелий. В одном месте горы образуют как бы расширение, амфитеатр, с большим количеством выходов красного сланца, напоминающих башни сказочного замка. Монголы называют это урочище Ширэ-ундюрь. На правобережной террасе Битютэн-ама, у выхода ущелья из гор, расположена первая группа керексуров (круглых и прямоугольных). Прямо напротив, на террасе левого берега, я отметил второе кладбище с такими же керексурами. Третья группа керексуров находится в трех километрах вверх по ущелью, на правобережной высокой террасе; против этих могил, в скалах левого берега есть пещера, в которой и сейчас живет отшельник-лама. На последнем упомянутом кладбище с северной стороны положен камень с [207] надписью «ом-мани-пад-мэ-хум», а с южной — камень с рисунком всадника, двух горных козлов и двух прямоугольников, с точкой посередине. Все подобные рисунки сделаны штрихами беловатого цвета. Эти штрихи производят впечатление глубоких царапин, затертых каким-то веществом, ставшим не менее твердым, чем порода, в которую оно включено. Мне показалось интересным, что пещера отшельника-ламы, своего рода современного Миларайбы, своим выходом обращена на это древнее кладбище.

На этот раз мы остановились несколько выше по ущелью, чем в прошлую поездку, и устроились в небольшом ложке, омываемом быстрым, пенистым рукавом речки, под сенью двух высоких деревьев — березы и тополя. По соседству стояло две юрты, в одной из которых проживала старая монголка. Елизавета Владимировна знала эту женщину и советовала мне остановиться у нее, рекомендуя старушку как очень милую и гостеприимную хозяйку. Вначале я так и хотел сделать, но женщина встретила нас очень сурово и нелюбезно, и мы предпочли жить под открытым небом. Впоследствии выяснилось, что она напугана и расстроена начальством, которое только накануне взяло ее сына «на войну», а кроме того «мобилизовало» ее коней и овец. Увидев людей с ружьями, она решила, что это новое посещение, связанное с мобилизацией. Старушка приходила извиняться и принесла нам молока.

Я был в общем доволен проведенным днем. Фотографии мои, судя по хорошему освещению, должны быть удачны; я нашел камни с надписями, которые искал, и увековечил их. Снимки, конечно, дались мне не даром. Сколько раз пришлось мне вброд перебираться через быструю горную речку, сколько я зачерпывал воду в сапоги и вновь выливал ее. В следующий раз я решил пользоваться для моих экскурсий верблюдом. Пусть он мочит ноги, а я сухой буду сидеть между его горбами... Препаратор принес пару клестов! Для здешних мест это редкое явление!

К вечеру небо покрылось сплошными слоистыми облаками. Мы надеялись на богатый лёт ночных бабочек, но их не было совсем; зато на фонарь сотнями устремлялись рыжеватые мелкие майские жуки. За ночь уровень воды в речке повысился, она громче зашумела. Повидимому в горах прошел дождь. Ночь была тихая, облачная. С утра мы все снова разошлись в разные стороны по ущелью доканчивать свои работы. Вернувшись к обеду к своему костру, мы нашли лагерь опустошенным: здесь побывала монгольская собака и съела все наши припасы. Спутники хотели тотчас уничтожить злодейку, но я их остановил, заметив, что этим беды не поправишь, а впредь надо быть осмотрительнее.

После обеда мы направились домой. Здесь я узнал, что в облачный вечер, накануне, у колодца Ул-худук был отличный [208] лёт ночниц, и Елизавета Владимировна наловила их на фонарь очень много. У нас же, в глубоком ущелье Битютэн-ама не было ничего.

К вечеру пошел дождь, продолжавшийся и ночью. Мы спали плохо, все время прислушиваясь, не загремит ли с гор грозный поток, не придется ли спасать коллекции..., но все обошлось благополучно.

16 июля.

Раннее утро было очень свежее, солнце едва пробивалось из-за облаков. Начали постепенно собираться в далекий обратный путь к северу. Сегодня глаголевская партия должна выступить с Эцзин-гола по направлению на Орок-нор и Холт, а из Холта должны быть направлены к нам 15 верблюдов, которые повезут нас к палеонтологическому лагерю. Наша собачка Чуфра ночью около палатки поймала прекрасного грызуна, который попал в спиртовые сборы. Именно эти грызуны почему-то в ловушки не идут, и только стараниями собаки были добыты 3 имеющихся у нас экземпляра.

17 июля.

Ганчжуров привез с Орок-нора весть о прибытии из Сайн-нойон-курэ 15 верблюдов, которых мы ожидали лишь к 20-му числу. Они остались пастись в долине озера, так как у нас в горах слишком мало корма. Подводчики передали для меня почту, которой я и занимался большую часть дня, если не считать небольшой экскурсии в Ширэ-ундюрь для фотографирования этого урочища.

18 июля.

Все поднялись рано, начали укладку и распределение вьюков. Пришли с озера и новые подводчики, которые сразу освоились у нас и усердно помогали в работе. Целый день на биваке толпились монголы. Некоторые пришли за расчетом, другие заглянули, чтобы попрощаться и получить на память мелкие подарки, третьи просто явились из любопытства. Приехала на белом коне и девушка Тольчжэ, которая не раз навещала наш лагерь. Я на прощание ее сфотографировал. К вечеру все существенное было сделано, вьюки приготовлены. Я много раз вспоминал Холт, свой палеонтологический лагерь. Чем-то порадует меня мой спутник В. А. Гусев, проживший все это время в Холте, в уединении. Я очень ценю этого человека, вдумчивого, преданного делу экспедиции и искренне увлекающегося самой разнообразной деятельностью, в частности как археологическими, так и палеонтологическими раскопками.

Вечером пошел основательный дождь, все вещи пришлось укрыть брезентами. Ночь была ясная, звездная. [209]

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ

19 июля 1926 г.

Утро превосходное, ясное, тихое. Мы выступили в 6 часов утра. Несмотря на вчерашний дождь, дорога была уже совершенно сухая. Мы быстро миновали котловину озера Орок-нор и стали подниматься к гряде Хуцэ, сложенной из розового крупнозернистого гранита и сланца. Мелкие ущелья были засыпаны песком. Немного (3 км) не доходя Хуцэ, мы отметили превосходный колодец Сайрэн-худук, глубиною в 2 1/4 м. Вода его оказалась необычайно вкусной, что так редко бывает в пустынных местах. Пройдя еще 12 км к востоку-северо-востоку, мы спустились в глубокую и широкую долину Туин-гола (Амгэлтэ-гол). Вода в реке была теплая, прозрачная, уровень ее нисколько не поднялся. Монгольских аилов в долине осталось мало: травы посохли, здесь почти совсем не было дождей, и большинство монголов еще в начале лета перекочевало в Хангай, а некоторые — в долину Орок-нора. После крутых каменистых гор нам показалось особенно приятно остановиться на берегу реки, на лужайке, где трав и цветов было все-таки гораздо больше, чем на склонах Ихэ-богдо. У воды резвилось несколько видов куликов, летали крачки-ласточки и спокойно плавала семья красных уток. В небе все еще пели жаворонки и, свистя крыльями, проносились стрижи. На южном горизонте громоздился хребет Гобийского Алтая, по гребню которого лежал недавно выпавший снег.

К вечеру на северо-востоке скопились тучи, но у нас погода оставалась тихой и ясной в продолжение всей ночи.

20 июля.

Прекрасным, тихим, росистым утром мы оставили Туин-гол и двинулись к северо-востоку, к озеру Холбольдж, через щебнистое, пустынное плато, где я отметил много норок кротов.

Не доходя озера Холбольдж с юга, расположен небольшой (около 2 м в окружности) соленый бассейн, где происходит [210] добыча соли. Здесь же имеется прекрасный пресный ключ с температурой воды 8,5° С, над которым поставлен субурган. Местный районный начальник — цагда — заведует отпуском и распределением соли.

Соседнее озеро Холбольдж также соленое. Оно достигает 10 км в окружности и имеет в общем округлую форму, лишь слегка вытянутую с запада на восток. Берега его низкие, песчаные, реже илистые. На западном и северном берегах возвышаются песчаные барханы с отлогими западными и более крутыми восточными склонами. Дно твердое, песчано-глинистое. Ил имеется только у южных и западных берегов. С помощью нашей складной брезентной лодки мы сделали промеры глубин. Наибольшая глубина — 1 м, которая вообще преобладала при обоих пересечениях озера — с севера на юг и с запада на восток. Лишь в 100 м от берега глубина начинала постепенно и последовательно уменьшаться.

Озеро питается ключами, присутствие которых мы заметили во время купания: во многих мелких местах на поверхности воды появлялись пузырьки воздуха, и здесь вода была заметно холоднее. Наконец, ногами не трудно было нащупать место, откуда бил ключ.

На Холбольдже скопилось множество птиц. Больше всего было пеганок (Tadorna tadorna), красных уток и куликов-шилоклювок (Recurvirostra avocetta). Кроме них, отмечены также чайки, крачки-ласточки, кроншнепы, большие улиты, песочники, зуйки и Erolia ferruginea. На песчаном бархане разгуливала серая цапля. На юго-западном влажном берегу держались чибисы.

При беглом изучении озера обнаружить в нем водной фауны не удалось.

21 июля.

Всю первую половину дня караван экспедиции бодро подвигался к северо-востоку по щебнево-песчаной пустыне; тропа постепенно поднялась на не менее пустынное базальтовое плато, к месту прорыва его рекою Тацин-гол. Сделав 35 км, мы остановились на левом берегу прозрачной реки в урочище Улан-доб. Несколько южнее нашего лагеря Тацин-гол уже выходил из гор на пустынный простор, берега его становились низкими и были покрыты скудной травянистой растительностью. В урочище Улан-доб мы заметили незначительных размеров монгольские пашни; мальчик монгол бродил с лопатой и следил за оросительными канавами. По его словам, юрты находились несколько выше и ниже Улан-доба. На пути из птиц мы видели чеканов, славок, пустынных соек и жаворонков. В долине Тацин-гола мы нашли только зуйков (Charadrius dubius). Около трех часов дня с севера пришла гроза, но дождь выпал незначительный. [211]

22 июля.

Выступили на заре прекрасного, тихого, ясного дня и очень долго шли предгорьем хребта Ушюк, пересекая бесчисленные лога и сухие русла. В одной холмистой долине я случайно наткнулся на целое кладбище (более 10) керексуров; еще 2 керексура нашел в логу около гор и, наконец, в южном ущелье хребта, у перевала Ушюк-даба, отметил одну большую насыпную (из камней) могилу и три маленьких.

В месте нашего пересечения (восточнее двуглавой вершины Холботэ-цаган-ула) хребет Ушюк достигал 12 — 15 км в поперечнике и был совершенно безводен. По склонам его среди скалиртых выходов и пятен луговой растительности змеились сухие русла — следы дождевых потоков, а в ущельях и боковых мелких распадках дно было засыпано галькой. В верхней зоне хребта, по обе стороны перевала Ушюк-даба — с севера и с юга — залегали неглубокие колодцы с хорошей прозрачной водой. Сам перевал — луговой с небольшим количеством цветущих растений. Из животных я отметил скалистых пищух, песчанок, сычика, горных вьюрков (Montifringilla alpicola), каменных воробьев (Retronia petronia), завирушек (Prunella fulvescens) и др.

Мы ночевали в хребте у колодца Кирэн-хошунзн-худук, куда пришли в 6 часов вечера, после двойного перехода. Вскоре начался основательный дождь, а так как мы опрометчиво расположились на дне ущелья, приходилось опасаться появления воды в русле. Усталые, мы с трудом перетащили вьюки на более высокое место, а палатку окопали канавой. Всё-таки спали неспокойно, все время вставали, следили за силой дождя и так и не раздевались до утра.

23 июля.

Все обошлось благополучно. К утру разъяснело, а дождевые потоки появились совсем незначительные. Растительность освежилась, воздух наполнился ароматом. Через наше ущелье прошел матерый волк, за которым устремился наш большой пес монгольской породы Гуло, но вскоре отстал и вернулся к каравану. По выходе из хребта перед нами развернулась обширная долина, уходившая к северо-востоку. Горизонт преграждался горами Готонтэн с-вершиной Сончжи, а далее к северу виднелась и более высокая вершина Хан-ула. Мы пересекли долину по диагонали на северо-восток. Миновали несколько увалов, между которыми залегали мелкие озерки и ряд сухих песчаных русел. По мере продвижения к северу выссота увалов возрастала. На одном из них я отметил какие-то беловатые зубцы, которые заинтересовали меня. Остановившись у маленькой быстрой речонки Аргуй, около 4 — 6 м шириною и до 30 см глубиною, берущей начало в горах Ашигэтхат, мы решили здесь переночевать с тем, чтобы осмотреть [212] упомянутый увал. Долина речки выше нашей стоянки сжималась скалами, где виднелись кустарники, а около лагеря расстилался хороший луг, пестревший цветами. Мелкая речка хорошо прогревалась солнцем, температура воды оказалась 24° С, и мы все как следует вымылись, а затем я пошел на экскурсию к отмеченным мною зубцам на увале. Здесь я обнаружил ряд могильных насыпей из белых камней. С юга на гребне увала возвышались скалистые выходы в виде зубцов и темнели ниши и пещеры. Около некоторых пещер валялось много костей и копыт жеребят, овец и коз. Видимо это было убежищем волков, куда они утаскивали свои жертвы.

24 июля.

Тиха, прохладна и приятна была лунная ночь на реке Аргуй. Все уснули очень крепко и утром немного проспали. День выдался ясный и жаркий. Караван шел успешно по волнистым увалам, представлявшим сейчас прекрасные пастбища. Северо-западная окраина Гоби стала неузнаваема. Богатые дожди превратили полупустыню в степь. На протяжении дня несколько раз встречались мелкие озерки, где отдыхали кулики и утки, в степи паслись дзерены (А. gutturosa), с шумом бури проносились стаи саджей. И сегодня наша собака отгоняла от каравана крупного волка, которых в этой местности, видимо, было немало.

Я с Елизаветой Владимировной обычно ехали впереди наших вьюков и, удалившись на 2 — 3 км, останавливались и отдыхали в ожидании каравана. На одной из таких остановок я как-то, незаметно для себя, крепко уснул и проспал четверть часа. Разбуженный криками верблюдов, я очнулся и только тогда понял, как сильно я устал, как, видимо, ослабела моя, казавшаяся несокрушимой, энергия и как мне необходим настоящий, продолжительный отдых после путешествия для дальнейшей успешной работы. Но как много значит подъём духа, страстное желание проникнуть во все детали жизни природы исследуемой страны, вскрыть историю населявших ее народов... Все эти стремления вливают новые силы, и усталости будто и не замечаешь.

25 июля.

Вчера произошла маленькая неприятность. Километрах в 15 от Холта мы с Елизаветой. Владимировной решили проехать прямо в наш палеонтологический лагерь, не дожидаясь каравана. Я ехал на верблюде, Елизавета Владимировна на коне, огромный пес Гуло и маленький Чуфрик бежали, сзади. Взяв правильное направление на вершину Сончжи, мы бодро тронулись в путь, и вскоре караван остался далеко позади и исчез из глаз. Через несколько часов езды я обнаружил, что мы все еще продолжаем итти по незнакомой местности, тогда как нам надлежало бы давно быть в урочище Холт. Вершины [213] Сончжи не было видно. Нас окружала однообразная холмистая степь с довольно высокими увалами. За каждым следующим увалом открывалась маленькая сухая долина, не отличимая от той, которую мы только что пересекли. Найти маленький, затерявшийся среди увалов, лагерь было нелегко. Мы решили, что, вероятно, уже прошли его, оставив где-нибудь в стороне, и повернули на юго-восток тогда как все время до того шли на северо-запад. Становилось очень жарко, хотелось пить, но с нами не было никаких припасов, корме нескольких кусков сахара. Мы знали, что здесь, на юго-восточной окраине Хангая, ключи, а тем более речки, встречаются очень редко, а потому сильно обрадовались, когда за очередным холмом увидели вдали яркозеленые заросли ирисов, свидетельствовавшие о присутствии воды. Мы быстро достигли зеленого оазиса и действительно обнаружили чудесный ключ. Животные и люди припали к живительной влаге и сразу почувствовали новую бодрость. Обсудив свое положение, мы решили заночевать около ключа, так как уже темнело, а животные, да и мы сами, нуждались в отдыхе.

Маленькие подседельные войлоки были нашей подстилкой, сами седла — изголовьем, и мы хорошо устроились. Правда, ночью стало холодно, а укрыться было нечем. Мы мерзли. Кроме того, приходилось часто вставать, чтобы смотреть за нашими животными, которых мы отпустили на пастьбу. Здесь нам пришлось отметить интересное явление: верблюд и лошадь, которых в нормальное время никогда не заставишь пастись рядом, сейчас в этой пустынной местности положительно не покидали друг друга. Но что было еще удивительнее — это поведение собаки Гуло. Этот монгольский пес всю экспедицию был прекрасным сторожем, всегда спал около палатки и не имел никакого отношения к нашим транспортным животным — верблюдам и лошадям. В данном случае, оказавшись в несколько необычайной обстановке, собака по собственной инициативе «пасла» верблюда и лошадь. Животные в поисках травы удалялись от нас на полкилометра — километр, то в одну, то в другую стороны. За ними неизменно следовал Гуло и, свернувшись рядом с ними калачиком, чутко дремал несколько минут, чтобы потом вновь передвинуться на новое место. Я просто умилялся, глядя на нашего верного пса!

Между тем, в лагере в Холте спутники были встревожены нашим долгим отсутствием. Караван пришел около 2 часов дня, а мы не появились даже к вечеру. Отправились в разные стороны разыскивать нас, давали сигнальные выстрелы, а когда стемнело, пустили с вершин холмов несколько ракет. Одну из ракет мы увидели, сидя вечером у своего уединенного ключа. Она показалась нам падающей звездой, но мы догадались, что это сигнал. Заметив направление ракеты, мы с Елизаветой Владимировной на утро 25 июля пошли [214] почти прямо к северу и через 10 км благополучно прибыли на бивак. Встреча с товарищами, в особенности с В. А. Гусевым, который все время оставался в Холте, пока я два месяца провел в разъезде на Орок-нор и в Хара-хото, была особенно радостной.

В палеонтологическом лагере все оказалось в порядке, все задания были выполнены. Раскопки велись почти всё время. Кроме того, по вечерам и о о выходным дням Гусев собирал птиц, насекомых и растения. Из палеонтологических находок выделялись огромные бивни и части крупной челюсти с зубами. Остаток дня прошел в осмотре коллекций и в беседах с моими отшельниками — Гусевым и китайцем Фучином. Вечером завели граммофон и пили чай со сладостями.

Наши подводчики торопятся домой, в Сайн-нойон-курэ. Пришлось отпустить, их и написать в Монценкооп просьбу нанять нам к 9 августа новых 37 верблюдов для следования в Улан-Батор. Необходимость в большом количестве верблюдов вызывалась тем, что мы в самое ближайшее время ожидали прибытия глаголевской партии из Хара-хото.

Ландшафт урочища Холт сильно изменился за лето. Оказывается, здесь, как и в Хангае, было много дождей, травы пошли в рост, и теперь нас окружали прекрасные луга. Площадка, где ранее располагался мой лагерь, уже давно залита водою и частично снесена речкой. Сейчас палатки стоят метров на 200 выше, над обрывом. Лошади, оставленные в Холте на отдых, также стали неузнаваемы. Они отъелись, округлились, их не легко седлать и трудно ловить — они одичали.

В соседстве с нами стояли теперь лишь две монгольские юрты, население которых обслуживало экспедицию и с готовностью исполняло всякие поручения. Ночь была облачная, прохладная. Спалось очень крепко.

26 июля.

Сегодня я чувствую себя совершенно отдохнувшим и мог бы вновь, ехать за сотни километров, лишь бы целью моей поездки было какое-нибудь совершенно новое, неисследованное и интересное место!

Спутники все на работе: кто на раскопках, на обрыве, кто на экскурсии за птичками и зверьками. Я пишу дневник, читаю письма и газеты, прибывшие с последней почтой.

27 июля.

С утра день был прохладный. По небу мчались тучи, дул холодный северо-восточный ветер. Мы оделись в теплые куртки. Приятно, что. исчезли все комары, мошки и мухи. Кони и верблюды благодушествуют на хороших пастбищах.

Все мы чувствуем, что наше путешествие приближается к концу. Большинство сотрудников, если не все, рады окончанию [215] странствования... Рад и я, но вместе с тем мне жаль расставаться с Центральной Азией, с Монголией. Если бы было возможно слетать на аэроплане в культурные центры родной и любимой моей страны, пожить там месяца три, сдать научный материал, побеседовать с друзьями науки, поделиться с широкой публикой своими достижениями, написать краткий отчет и затем вновь отправиться в Азию — в заоблачный Тибет! Ужели я никогда не увижу Лхасы? Любил и люблю я суровый Тибет, его оригинальную природу и своеобразного человека, и дома, на родине, часто мечтой уношусь в его заоблачные выси. Чувствую, что за нынешнее путешествие я полюбил и Монголию, Кентей, Хангай, Гобийский Алтай. Воспоминания, связанные с этими местами, будут и впредь будить желание, как говорил мой учитель Николай Михайлович, «вновь променять удобства и покой цивилизованной обстановки на суровую, по временам неприветливую, но зато свободную и славную странническую жизнь».

Спутники сегодня работали на раскопках: снимали на обрыве верхний слой земли, расположенный над костеносным горизонтом.

Вечером занимался проявлением снимков, сделанных во время моей поездки в Центральную Гоби. Результат удовлетворительный.

28 июля.

Ночь была очень ветреная и прохладная. Окрестную тишину часто нарушал лай нашей своры дворняг, которые чуяли волков.

Утро пасмурное. Спутники уехали на экскурсию в небольшое ущелье северо-западных возвышенностей, где имеются пресные ключи и кустарниковая растительность.

Вскоре, в 10 часов утра, пошел дождь, не прерывавшийся до вечера. С гор внезапно пришли грязные потоки, поднявшие уровень воды в нашей речонке. Такие дождевые потоки в наших местах нередко выносят на поверхность земли и оставляют в сухих руслах палеонтологический материал.

В моей юрте стало грустно и темно: пришлось закрыть дымовое отверстие на крыше из-за дождя и открыть дверь, чтобы пустить хоть немного света.

Анероид и ртутный барометр продолжали падать в течение всего дня. Дождь шел всю ночь.

29 июля.

Серо, прохладно; утром 11,0° С. Мелкий спорый дождь сеет непрерывно. Погода — самая неподходящая для просушки негативов, с которыми я вожусь уже два дня. Спутники ходили вниз по нашему руслу и принесли кое-какой подъёмный материал, между прочим, одну крупную кость какого-то млекопитающего. [216]

Лишь к вечеру дождь перестал, и я вновь занялся проявлением снимков. На этот раз имеются отличные снимки из серии «Эцзин-гол» и «Орок-нор».

30 июля.

Ночью и утром осадков не было, но облака попрежнему окутывали небо, дул крепкий ветер. Во вторую половину дня ненадолго показывалось солнце. Весь день писал деловые письма в Улан-Батор, в Ленинград и в Москву. Хочу отправить Цэрэна с этой почтой в Сайн-нойон-курэ. Елизавета Владимировна сегодня с успехом нашла гнездо пустынной завирушки (Prunella kozlowi), правда, с одним только яичком.

31 июля.

С зарею спутники уехали на вершину, где стоит Сончжи, чтобы снять (срыть) всю эту постройку и посмотреть — не хранится ли в ней или под ее фундаментом какого-либо погребения. Сончжи сложена из кирпича-сырца и по внешнему виду несколько напоминает субурган.

Весь день солнце словно стремилось выйти из-за облаков. Долина то освещалась, то снова затенялась тучами, но дождя не было, хотя на северо-западе даже ворчал гром. На биваке и по нашему сухому руслу появилось очень много мошки, беспокоящей не только людей, но и животных.

За дождливые дни птичьи шкурки нашей коллекции отсырели, сделались мягкими, и их приходится вынимать из ящиков и вновь сушить. Июль — самый дождливый месяц в Монголии. В августе к моменту нашего выступления в Улан-Батор, вероятно, погода будет суше. Вечер выдался тихий и относительно теплый. На свечу в моей белой палатке летело довольно много ночных бабочек и жуков.

1 августа 1926 г.

Утро почти ясное, выпала роса. Воздух прозрачен, дали широкие, ветра нет. Насекомые на лугу жужжат по-летнему.

Ездили с Елизаветой Владимировной на тот ключ, у которого мы ночевали, когда сбились с пути. До него оказалось хороших 10 км. Несколько южнее источника (около 5 км) имеется много выходов серого гранита, сильно обточенного и разрушенного атмосферными агентами. Вблизи этих гранитов расположен керексур, окаймленный целой серией гирлянд из камней по углам, а также с юга. На пути к ключу видели небольшие стайки дроф, в гранитных останцах ютился сычик. Елизавете Владимировне удалось добыть хорька, нора которого располагалась среди многочисленных нор мелких грызунов, служивших ему вероятно добычей. Экземпляр оказался отличным, вполне вылинявшим и хорошо убитым, так что в коллекцию был взят весь скелет. [217]

Во вторую половину дня на северо-западе над Хангаем стали громоздиться грозовые тучи. Гремел гром, блистала в отдалении молния, но до нас гроза не дошла. Вечер был облачный, теплый и тихий, но бабочки почему то совсем не летели на огонь.

2 августа.

Утро полуясное, теплое, безветреное; на траве — обильная роса. Мошки еще больше, чем прежде.

Сегодня Чумыт Дорчжи — здешний состоятельный монгол и мой приятель, который соблазнил меня начать палеонтологические изыскания в Холте, прислал человека проведать нас и принес в дар разнообразные плоды своего молочного хозяйства. Старый Чумыт все время хворает, и за время его болезни по недосмотру погибло много скота от всяких стихийных невзгод.

Гусев, работающий на Сончжи, прислал сегодня весточку. Разработка сооружения ведется с большим трудом. Под кирпичной облицовкой оказался плотно сцементированный суглинок — крепкая масса вроде бетона. Мои спутники делают поперечный разрез постройки в 2 м шириною. В глубину достигли лишь второго метра. Пока абсолютно ничего не обнаружено. Колодец, питающий спутников водой, находится в 2 км от места работ и в 1 км от их палатки.

Весь день ушел у меня на окончательную укладку шкурок птиц и зверьков. Впереди еще много возни со спиртовыми сборами. Вечером вновь проявлял пластинки. Из 19 снимков — 15 вышло удачно.

3 августа.

Ночь была полуясная. Под утро с северо-запада пришла темная туча и около 4 часов пополудни разразился настоящий ливень, длившийся всего 15 минут. Благодаря каменистой и песчано-каменистой почве влага быстро исчезает, и в Холте никогда не бывает грязно. Соседние горы Хангая постоянно окутаны свинцовыми тучами; по вечерам там почти ежедневно бывают грозы. Осадки и сильные северо-западные ветры приходят к нам также с Хангая, где образуется скопление более холодных и влажных масс воздуха, стекающих в наши более теплые, нагретые солнцем, низкие предгорья.

Весь день погода стояла переменная: то ярко светило солнце, то начинался дождь. На первом обрыве в красной глине под слоем галечника найдены крупные конечные фаланги пальцев какого-то хищника и бивни. К вечеру с Сончжи прибыл переводчик и подтвердил, что всё сооружение представляет как бы сплошной монолит, работать над которым очень тяжело.

По окончании раскопок мои археологи ежедневно совершают маленькие экскурсии, собирают птиц, насекомых и растения. [218]

4 августа.

Ночь была очень прохладная и во второй своей половине ясная. Утром — небо чистое, безоблачное — тепло и тихо. Занимался печатанием своих снимков.

Ветер и солнце высушили наши палатки и юрты, а главное — коллекции. В эту экспедицию я, между прочим, особенно оценил удобства жизни в юрте. Тяжело, конечно, было бы таскать ее с собою во вьюках, но пользоваться таким наёмным помещением во время длительных стоянок очень приятно. Во-первых, нет тесноты, которая всегда преследует нас в палатке. Здесь можно расположиться, как в комнате. Кроме того, в хорошую погоду даже на жгучем солнце не жарко, а по ночам в дождливую и ветряную пору тепло и сухо.

Вечером температура опустилась до 10° С, и лёта ночниц почти не было. Около 2 часов ночи с Хангая наползла на нас темная туча, но дождя не принесла.

5 августа.

Утро было тихое, ясное. На горизонте плыли легкие перистые облачка.

Мы с Елизаветой Владимировной ездили к Сончжи навестить своих товарищей и посмотреть их работу. Путь наш лежал на западо-северо-запад, в горы Готонтэн. Чтобы не карабкаться по крутым склонам горных отрогов, мы, не торопясь, следовали логами и сухими руслами речек и вскоре достигли ближайшей вершины с группой обо. На дальнейшем пути миновали источник, окаймленный прекрасными лугами с цветущими генцианами.

На Сончжи работы были только что закончены: сделан двухметровый поперечный разрез всей постройки, и в результате никаких археологических объектов не обнаружено. Мне кажется совершенно очевидным, что все это сооружение являлось не субурганом, не надгробием, а просто сигнальной башней, которые нередко встречаются в Китае. Вне великой китайской стены на выдающихся вершинах устраивались сончжи, вероятно для того, чтобы факелами сигнализировать в ночное время. Подобные сооружения я видел в Восточном Туркестане, а также в пустыне, на пути от Хара-хото в Алаша-ямынь. С вершины Готонтэн-сончжи открывается прекрасная панорама. Виден Гобийский Алтай, острая вершина неподалеку от реки Тацин-гол, а на севере — горы Ашигэт-хат и Хан-ула. На востоко-юго-востоке блестело озеро Гун-нор и белели палатки нашего лагеря. Гусев добыл мышевидных грызунов и завирушку (Prunella kozlowi).

Вечер был тихий, облачный и довольно теплый. Ночных бабочек на биваке летало очень мало, а Гусев в то же время в горах около Сончжи добыл более 40 экземпляров ночниц. Как много зависит от места лова! [219]

6 августа.

Ночь простояла сплошь облачная. Утром пошел мелкий «осенний» дождь и длился до вечера.

К обеду вернулись спутники с Сончжи. Добыли еще одну завирушку моего имени (Р. kozlowi), пищух и Microtus, а также порядочное количество насекомых, в особенности много ночных бабочек. Я занялся приведением в порядок и укладкой этих сборов.

7 августа.

Ртутный барометр и анероид сильно падают. Между тем, дождь перестал, подул сильный западный ветер. В течение дня несколько раз солнце показывалось из-за облаков. Сегодня с удовольствием прочел статью Елизаветы Владимировны о гнездящихся и оседлых птицах Ихэ-богдо. Мне показались особенно интересными ее наблюдения над токованием уларов. Днем занимались укладкой коллекции и всего прочего груза экспедиции для переезда в Улан-Батор. Вечером вместе с нашей собакой Чуфра пошел прогуляться вверх по правому берегу Холта. Последняя очень ловко поймала мне хомячка, поступившего в коллекцию.

8 августа.

Из Сайн-нойон-курэ прибыл нарочный от заведующего отделением Монценкоопа, привез почту и извещение, что верблюды для нас наняты, но придут к нам не 11 августа, как я предполагал, а лишь 18-го. Таким образом я успею съездить на вершину Хан-хохшун-ула, которую мне давно хотелось посетить, и мы уж наверняка дождемся в Холте партии Глаголева.

Гусев добыл неподалеку от лагеря молодого степного орла на взлёте, принес также мух и шмелей. Вообще нынче у нас насекомых собрано много, в особенности ночных бабочек, которым ни в одной из моих прошлых экспедиций не уделялось столько внимания, как в этой.

9 августа.

Погода никак не может наладиться. Снова дождь и ветер мешают нашим работам.

Около двух часов дня приехал Филипп Вторушин — рабочий глаголевской партии — с донесением от Сергея Анатольевича Глаголева. После моего отъезда из Хара-хото спутники ничего не добыли по части археологии, но зато поймали тушканчика 41 (Salpingotus), правда, несколько испортив шкурку. Все мои спутники перехворали желудком, в особенности сам начальник партии, оказавшийся наиболее слабый здоровьем. Одного только К. К. Даниленко это неприятное заболевание не коснулось. На своем пути из Центральной Гоби Даниленко [220] вел съёмку, а Глаголев занимался ботаническими и геологическими сборами и наблюдениями. Весь отряд прибудет к нам в ближайшие дни.

10 августа.

Утром моросил дождь, хотя барометры поднялись довольно высоко. Мы продолжали упаковку вещей и готовились с Гусевым в небольшой разъезд в Хангай. Желательно, конечно, дождаться для поездки лучшей погоды.

11 августа.

Дождь перестал, небо покрыто тонкоперистыми облаками.

В 8 часов утра прибыла партия сотрудников из Центральной Гоби. Весь длинный путь им пришлось сделать в самой спартанской обстановке. Из-за дождя и намокшего аргала они часто не имели даже горячего чая, а отсутствие на дороге населенных пунктов не давало им возможности закупать мяса.

До конца дня я выслушивал доклады о деятельности своих спутников и остался доволен результатами их работ. Вечером открыли консервы и как следует угостили усталых товарищей. Молодежь отдохнула быстро, и перед сном мои «мальчики» спели хором несколько хороших русских песен, после чего мы пустили свои последние ракеты. Этим праздник воссоединения всей экспедиции и закончился.

12 августа.

Воспользовавшись ясным теплым утром, я произвел астрономические наблюдения. Сегодня в долину Холта перекочевало несколько монгольских семейств. Прекрасные в этом году пастбища в этой части страны заставили их раньше обычного покинуть Хангай.

После полудня вновь на севере и северо-востоке стали собираться тучи, а позднее разразилась гроза с дождем и градом величиною с грецкий орех. Все заняты приведением в порядок денежных отчетов, которые нам нужно отправить с ближайшей почтой в Москву.

13 августа.

Обстоятельно беседовал с С. А. Глаголевым. В заключение он читал мне выдержки из своего путевого дневника. В общем я получил полное удовлетворение: Глаголев — вполне сформировавшийся географ. С большим интересом ознакомился также со съёмкой Хара-хото и всей местности, окружающей город, вплоть до долины Эцзин-гола и крайнего восточного рукава его — Ихэ-гола, сделанной К. К. Даниленко. Он вполне оправдал мое к нему доверие.

Под вечер у нас на биваке произошло небольшое приключение: во время кормежки серьезно подрались два наших крупных пса: монгольский Гуло и лайка Гароль. Они так вцепились друг в друга, что мы не могли их разлить водой, хотя [221] на них был истрачен целый огромный бидон. Тогда переводчик схватил Гуло за ошейник и с силой оттащил от другой собаки, но волкообразный Гароль ринулся снова на недруга и в новой потасовке нечаянно прокусил переводчику руку... Рана оказалась довольно серьезной. После этого случая Гароль прекратил драку и сбежал. Позднее обоих псов сильно выпороли.

14 августа.

Серым облачным утром, около 7 часов, я выступил из Холта в небольшой разъезд, на Хан-хохшун-ула. Со мною поехали Гусев и Цэрэн, а также проводник и погонщики. У нас было всего 4 верблюда (2 верховых — для меня и Гусева — и 2 вьючных) и 3 коня для сопровождающих монголов. Вскоре после моего отъезда все остальные спутники с громоздким багажом экспедиции должны были также покинуть Холт и направиться к монастырю Уйцин-ван, где через несколько дней нам надлежало встретиться и вновь собраться воедино. Таким образом, я предполагал, что, пока большой караван будет медленно двигаться к северо-востоку, я успею сделать порядочный крюк к северо-западу, в Хангай.

Хорошая мягкая тропа вела нас вверх по долине к поперечным грядам с обдутыми и выветрелыми выходами гранитов. На восточной окраине этих горных гряд залегало целое кладбище с плиточными могилами и обычными керексурами — насыпями из камней, обнесенными одним рядом камней в форме кольца или прямоугольника. По дну соседней долины струился прозрачный ручей, то исчезавший под землей, то снова вырывавшийся на ее поверхность. Вблизи воды расстилались пышные луга со множеством цветов — голубых горечавок, красных остролодок (Oxytropis), желтых хохлаток и много других. На горных склонах травяной покров был относительно беден. В боковых распадках виднелись юрты монголов и их стада. Миновав соленый ключ Дахэ, мы через 18 км поднялись на мягкий луговой перевал Дахэ-дабан, откуда открылся прекрасный вид на Хан-хохшун-ула и весь Хангай в целом. Спуск с перевала, сначала крутой, вскоре превратился в отлогую торную тропу, которая через 4 км привела нас к пресному источнику в урочище Залагэн-сучжи, где мы разбили лагерь. Здесь везде также были прекрасные пастбища и довольно много монгольских юрт. Сосед-монгол тотчас пришел к нам на бивак и принес всяких молочных продуктов. После чая Гусев прогулялся в ближайшие с северо-востока скалистые горы Зала и собрал несколько новых для нас форм растений.

15 августа.

Ночь была тихая, облачная, довольно теплая. Никакие насекомые нас не беспокоили, и мы хорошо выспались. Утро также рассвело облачное. Курс наш стал постепенно склоняться к [222] северо-востоку, дорога спускалась на дно поперечной долины Улан-эргэ, знакомой нам еще с весны, когда мы некоторое время жили в урочище Уха-обо у моего знакомого Чумыт Дорчжи. Впереди, у восточной части восточной окраины массива — Хан-хохшун-ула — виднелось ущелье Тэлэн-гол, к которому мы держали путь. Приближаясь к Тэлэн-голу, мы стали встречать семьи монголов, переселявшиеся из Хангая в Гоби — в район Холта и еще южнее — на Аргуй-гол. Это были пестрые, шумные компании. Верблюды везли юрты, сундуки, тряпье и самих хозяев. На некоторых животных были навьючены пустые ящики, в которых стоя ехали ребятишки. По сторонам каравана гарцевали молодые парни на конях; у каждого в руках торчала длинная тонкая жердь с петлей на конце — приспособление для ловли необъезженных коней в табуне.

Через несколько километров от устья ущелья Тэлэн-гол, вверх по речке, на ее левой береговой террасе, и вверх по горному склону мы отметили ряд древних могил — как плиточных, так и типа керексуров. Здесь были крупные и мелкие, круглые и квадратные сооружения, которые располагались группами и поодиночке.

Около 11 часов утра мы миновали боковой распадок Ихэ-модо и вскоре достигли богатого аила Чумыт Дорчжи на реке Тэлэн-гол. В ожидании вьюков я заехал к своему приятелю. Меня очень приветливо встретили: хозяйка и старший сын-лама вышли из юрты, чтобы оказать мне внимание. Сам старик, вследствие своего болезненного состояния, остался сидеть на своей кровати, переделанной из европейского дивана.

Я был рад увидеть милейшего Чумыта, который на этот раз выглядел гораздо бодрее, чем в предыдущие наши свидания.

Вернувшись на свой бивак, я нашел там вкусные приношения, которые доставили мне молодые невестки моего приятеля.

Отдохнув немного, мы с Гусевым поднялись на соседнюю плоскую каменистую вершину, на южном склоне которой осмотрели гладко отшлифованную серую плиту высотою в 1 м 10 см, шириною в 71 см и толщиною в 22 см.

На этой плите вверху выдолблены три крупных китайских иероглифа, ниже — текст в 17 вертикальных строк. Плиту я сфотографировал, а один из сыновей моего переводчика Цэрэна — Чуватор снял с нее рукописную копию.

К вечеру совсем разъяснело.

16 августа.

Ночь была очень прохладная: В 21 час — всего 4,2° С, ночной минимум 3,0° С. С утра мы с Гусевым и Готопом — сыном Чумыта — поехали на экскурсию вниз по речке в падь [223] Ихэ-модо. На нижней террасе левого берега Ихэ-мотоэн-гола, усеянной множеством керексуров, мы обнаружили два гранитных изваяния, лежавшие на расстоянии 200 м одно от другого. Первое, очень грубой, работы, представляло голову человека с усами. Этот обломок достигал 1 м 10 см в высоту, 44 см в ширину и 20 см в толщину. Второе изваяние — также из серого мелкозернистого гранита — было отделано несколько более художественно. Оно представляло женскую фигуру без головы. Правая рука ее держала у груди сосуд; левая рука, несколько согнутая, была заткнута за пояс, а именно: большой палец был пропущен под пояс, а остальные пальцы обнимали пояс сверху. На поясе видны бляхи или пряжки. Эта фигура имела 1 м 54 см в высоту, 33 см ширины в плечах и 29 см ширины в талии, при общей толщине камня в 13 — 14 см. Обе фигуры были мною сфотографированы.

На ровной террасе, столь богатой керексурами, в настоящее время монголы валяли войлоки. Их юрты стояли по соседству, как на самой террасе, так и по руслу Ихэ-мотоэн-гола. Выше по ущелью вздымалась вершина, сложенная из красных пород. По ее восточному склону также были рассеяны керексуры. С юго-западной стороны очень высоко в скалах виднелось гнездо какого-то хищника, над которым вились три бородача-ягнятника (Gypaetus barbatus). Еще дальше вверх по речке на северном склоне темнел лиственичный лес, а все ущелье замыкалось наверху поперечным плоским пустынным валообразным гребнем массива Хан-хохшун-ула.

В лиственичном лесу на полянах пестрели цветы — ромашки, астры, генцианы, колокольчики, гвоздики, пышные зонтичные и другие, и мы быстро обогатили наш гербарий семьюдесятью видами растений. Над лужайками летали бабочки, жужжали мухи, гудели шмели — вообще была совсем летняя картина. Только птиц мы отметили мало. Над лесом с криком носилась пара коршунов, на опушке перелетал конек (Anthus), да однажды до меня долетел писк синицы. В альпийской области я, правда, видел еще каменного дрозда (Monticola saxatilis) и какого-то чекана. Когда мы вернулись к окраине леса, в 100 м от нас прошел волк. Обратный путь в ущелье Тэлэн-гол мы совершили очень быстро и к вечеру были дома.

17 августа.

Ночи стали заметно холоднее. Минимум сегодня был уже 0,5° С, и к утру вся поверхность земли посеребрилась инеем.

Сегодня я еще раз навестил Чумыт Дорчжи, поднес ему в благодарность за помощь, оказанную им экспедиции, кусок парчи и несколько мелких золотых подарков, а, кроме того, пообещал прислать ему книгу о моем путешествии. Старик был очень тронут, сказал, что его внуки наверное уже будут знать [224] русскую грамоту и смогут эту книгу читать. «Как я рад, — промолвил Чумыт на прощанье, — что я сохранил Холт в неприкосновенности до Вашего прихода и что Вы первый собрали в его обрывах древние кости животных». Мы распрощались с большой сердечностью, и мне от души было грустно, что я вижу этого прекрасного человека в последний раз.

Около 9 часов утра мы с Гусевым и сыном Цэрэна Чуватором отправились в юго-юго-западное ущелье горы Хан-хохшун-ула — Бага-таргиль. В этом ущелье, как и в Ихэ-модо, мы нашли лиственичный лес, богатые травами луга и небольшие заросли кустарников. В вершине ущелья высится зубчатый гребень из розового гранита. Снова собрали много растений и насекомых, а из птиц видели только горихвостку, малого сорокопута и пеночку. Ночь наступила ясная, прохладная.

В нашу палатку с вечера несколько раз заглядывали голодные монгольские собаки — очень ловкие воры.

18 августа.

Спали не совсем спокойно из-за тех же собак. Рядом со мною лежал хлыст, у Гусева под подушкой были камни, и мы всю ночь, правда с перерывами, воевали с монгольскими псами, подлезавшими под дверь палатки. Однажды подошел к дверям и громко засопел домашний як. Гусев ловко запустил в него очередной камень, после чего мохнатое чудище мгновенно исчезло, и мы слышали лишь удаляющийся топот копыт.

Ясным тихим утром мы двинулись по направлению к Уйцинван-курэ. Последний в эту экспедицию разъезд был закончен с успехом. Луга серебрились инеем, даль была безгранична, и мы бодро зашагали вниз по Тэлэн-голу, а затем вьючной тропой к востоку, пересекая целый ряд горных отрогов. Везде по склонам расстилались великолепные пастбища, на месте старых стойбищ разрослись высокие пышные сорняки, издали выделявшиеся более ярким оттенком зелени. Через 8 — 9 км от нашей стоянки тропа разделилась: одна отходила к северо-востоку в Сайн-нойон-курз, другая — восточная, уйцин-ванская, — взбегала на перевал Батэрин-даба, откуда открывался широкий вид на восток, вниз по долине реки Ихэ-хубу. Эта речка вскоре сливается с рекой Шибэты, бегущей с северо-запада, и образует новую — большую гремучую прозрачную Уртэн-гол, по которой мы следовали весь день. Горы, окаймлявшие долину с севера и юга, были высокие с выходами скал по гребням. На северных склонах скалы виднелись и ниже гребня в виде оригинальных матрацевидных отдельностей.

Пройдя 25 км, мы разбили лагерь в урочище Уртэн-ама, в долине все той же речки Уртэн-гол, и, немного отдохнув и добыв тушканчика, мы с Гусевым и проводником Мьямбо поехали на экскурсию за 7,5 км к северо-северо-западу, на горячие ключи Хурумтэн-халюн-усу. [225]

Ключи расположены в широкой долине Даэргэн-гол, понижающейся сначала в северном, а затем в восточном и юго-восточном направлениях, вдоль южного подножия высоких гор, один из массивов которых носит название Абцэг-хайрхан. Издали мы уже отметили в долине как бы оазис, с яркозеленым травяным покровом, вблизи которого виднелись юрты, стоявшие у самых ключей. В голове каждого источника слышался довольно сильный запах сероводорода. Ниже по течению теплых ручьев этот запах утрачивался. Вода была очень прозрачная и приятная на вкус. Около источников находилось 10 каменных ванн небольших размеров. В ванне мог хорошо поместиться сидя один человек. Над четырьмя ваннами были поставлены войлочные палатки, и в них при нас купались ламы. Остальные бассейны стояли открытыми. К каждой ванне вел небольшой жолоб-канавка, через которую и бежала целительная вода. Температура разных источников была весьма различна. В бассейнах с войлочными палатками она достигала 27,7° и 31,0°; 34,2° и 43,7° С. В открытых бассейнах: 26,0°; 26,8°; 35,0°; 37,9°; 41,1° и 47,8°С.

Ниже ванн все источники соединялись в общий ручей с теплой водой, из которого берут воду для еды и питья и где на моих глазах монголка полоскала белье. У места выхода ключей было сложено нечто вроде престола из камней, а перед ним красовались бурханы и отдельные каменные плиты с высеченной на них священной формулой «Ом-мани-пад-мэ-хум». Вся лужайка вокруг источников была каменистая, среди камней везде выступала теплая вода. Говорят, что здесь среди камней и травы скрывается много змей, но нам не удалось обнаружить ни одной. К западу от источников на возвышении в расстоянии 600 шагов стоял субурган.

19 августа.

С утра мы продолжали наш путь к востоку. Вначале мы пересекли долину с горячими ключами и держали курс на массив Арбэн-хирэн-тологой. Корм везде был превосходный. В соседстве со стадом домашнего скота пасся табун дзеренов (А. gutturosa), голов в 300. Неподалеку белела точкой дрофа. Вскоре мы вступили в невысокие горы и следовали их мелкими ущельями и сухими руслами до самого монастыря Уйцин-ван. Здесь нам сообщили о месте стоянки каравана экспедиции — поодаль от монастыря на реке Онгиин-гол, куда мы благополучно и прибыли, предварительно посетив Монценкооп и сделав необходимые покупки. В отряде я нашел все в полном порядке.

20 августа.

Ездил утром в монастырь, где недавно закончился праздник; на пути встречалось много пестро одетых монголов. На площади видели борьбу монголов; отличившиеся в этом спорте [226] получали в награду шляпы! Мимо нас прошел четырехвзводный кавалерийский дивизион. Цирики (монгольские солдаты) были одеты в национальные костюмы (халаты) с саблями через плечо. Сигналы отдавались рожком и гудением в обыкновенную монастырскую раковину. Команда слышалась исключительно на русском языке. Большинство монголов уже разъезжались с праздника по своим аилам.

Вечером я был приглашен в монастырь, где состоялось собрание монголов, преимущественно молодых. Как я позднее понял, собрание было устроено в мою честь. Монголы очень тепло приветствовали мое возвращение из экспедиции, говорили немало комплиментов, все речи звучали очень сердечно. Я через переводчика должным образом ответил ораторам и благодарил их за доброе отношение к советской экспедиции и постоянное содействие нашим работам, которое я видел везде на местах. После речей подали угощение — кумыс, водку и закуски. К этому времени меня сменил на этом маленьком банкете Глаголев, а я незаметным образом удалился и поехал на бивак, до которого было 9 км.

2122 августа.

21 августа мы выступили из Уйцин-вана на Улан-Батор и за два дня прошли 67 км к северо-востоку. Чем больше мы удалялись от Хангая, тем суше и теплее становилось в воздухе. Слоистые облака нередко затягивали все небо, но дождя не было, а в первую половину дня неизменно сияло солнце. Нас окружал горно-степной ландшафт.

Вблизи воды, на колодцах и ключах, стали все чаще попадаться пролётные птицы. В степи видели чеканчика (Pratincola torquata), пеночек, а также общества больших кроншнепов (Numenius arquatus), серых цапель (Ardea cinerea) и множество молодых белых и желтых плисок.

Кое-где по гребням возвышенностей выделялись гранитные и сланцевые скалы, в ложбинках и по долинам большие площади были заняты дерису. По сторонам везде кричали сурки-тарбаганы, на которых усердно охотились монголы: по утрам слышались частые выстрелы. Вследствие сухости многие источники пересохли; в колодцах воды было достаточно, но сами колодцы нередко располагались вдали от дороги, и приходилось возить воду в лагерь на верблюдах.

23 августа.

Следовали весь день среди мягких луговых увалов. Погода была отличная — ясная, теплая. К югу от дороги в 5 км отметили небольшую и довольно убогую кумирню Цзойлин-сумэ, в которой насчитывается все же до 150 лам.

В урочище Гэлэн-хошу, или Бурла-хошу, осмотрели и сфотографировали каменное изваяние человека, на поясе которого ясно выделялось высеченное огниво; здесь же стояла каменная [227] плита с орнаментом. Перевалив высокую гранитную гряду, мы остановились у отрадного источника под скалами. Здесь удалось добыть бекасов, пролётных мухоловок и пеночек среди степи. В скалах жили завирушки (Р. fulvescens).

2425 августа.

Оба дня следовали по пересеченной местности к северо-востоку; в долинах часто встречались мелкие озера и болота. На воде отмечали большие стаи крякв, красных уток, горных гусей (Anser indicus), а из куликов — песочников, улитов, чибисов и других. По сторонам торной автомобильной дороги пестрели своими светлыми каменными узорами керексуры. 24 августа мы сделали большой переход в 37 км и на следующий день утром, миновав колодец Наринэ-худук, уже прибыли в монастырь Мишик-гун. Здесь в местном отделении Монценкоопа можно было отдохнуть, помыться и узнать последние сведения об автомобилях, нередко курсирующих в Улан-Батор. На наше счастье очень быстро нашлась машина, изъявившая согласие доставить меня, Елизавету Владимировну и часть самых ценных коллекций в столицу Монголии. Я был рад сократить таким образом нудное следование с караваном по знакомой торной, а потому неинтересной дороге.

26 августа.

Выехали на автомобиле в 6 часов утра, а около 5 часов пополудни были уже в Улан-Баторе и после обычного осмотра в таможне проследовали в Полпредство, где нас любезно приютили сотрудники. Здесь нас ожидали письма и газеты, и мы сразу окунулись в культурную жизнь.

27 августа.

С утра первой моей заботой было отправиться к китайцу-фотографу и отдать ему для проявления и печатания несколько дюжин пластинок, которые я сам не успел обработать. Затем я посетил Ученый комитет, повидался с друзьями и пригласил их к себе смотреть коллекции.

28 августа.

Совершенно неожиданно утром ко мне обратились с просьбой показать гостившему в Улан-Баторе китайскому профессору-археологу Юй Ю-женю Ноинульские курганы. Я устал с дороги, и такая спешная поездка в Кентей совсем не входила в мои планы. Всё же пришлось согласиться. В 2 часа пополудни мы уже мчались на автомобиле к северу, в Суцзуктэ. Я ехал с китайским профессором и его переводчиком, а во второй машине поместилась «свита» Юй Ю-женя — целая группа молодых китайцев.

29 августа.

Переночевав в Цзун-модо, как всегда, у любезных, милейших Кузнецовых, мы рано утром были уже на разработанных [228] нами курганах, которые осмотрели все. На каждой могиле мы останавливались, и я делал краткое сообщение о том, что было в ней добыто. Профессор Юй Ю-жень с большим интересом ко всему прислушивался, задавал вопросы и сам проводил интересные сравнения с археологическими раскопками в Китае. В Улан-Батор мы возвратились в тот же день.

31 августа.

В ожидании экспедиционного каравана мы с Елизаветой Владимировной переехали из Полпредства в отдельный белый домик, в котором мы жили до выступления в Хангай. Здесь в знакомом помещении мы расположились очень уютно, по-домашнему. Места было достаточно для груза и для всех наших товарищей, которые должны были очень скоро появиться.

1 сентября 1926 г.

Сегодня нас посетили многие знакомые, в числе их — представитель Ученого комитета, который очень восхищался нашими палеонтологическими объектами и предложил устроить в Ученом комитете выставку добытых нами материалов. Я с удовольствием согласился. Позднее прибыл Даниленко с письмом от Глаголева. Мой старший помощник доносил, что караван прибудет в Улан-Батор 3 сентября и что в отряде всё благополучно. Вечером пришли китайцы и увлекли меня к профессору Юй Ю-женю. В беседе с последним я узнал, что Юй Ю-жень очень интересовался печатью из Баллодовского кургана. Он сказал, что на ней выгравировано имя китайской женщины «Си-Эр-хо». «Должно быть, — добавил китаец, — вожди, жившие в Ноин-уле, с помощью каких-нибудь тогдашних хунхузов воровали себе жен из Китая». Также большой интерес вызвала у профессора орхонская печать, которую, однако, он считает не китайской. В заключение мы оба выразили сожаление по поводу скорого расставания и обещали друг другу писать. Юй Ю-жень подарил мне свой портрет московской работы и сделал на нем надпись.

3 сентября.

С утра был в Ученом комитете, где видел профессора Б. Б. Полынова. Он очень заинтересовался моими снимками в Гобийском Алтае, в особенности фотографией ущелья Битютэн-ама, где долго рассматривал древесную растительность, удивляясь наличию там высоких берез. В это время нам сообщили, что караван вступил в город. Мы с представителями Ученого комитета вышли встретить экспедицию. Верблюды шли очень стройно, спутники все были на местах, собаки были, привязаны на сворки. Вблизи таможни нас встретил посланный от монгольского правительства, который дал знак свободно [229] двигаться к дому, не подвергаясь таможенному осмотру. Верблюды очень быстро были развьючены, все вещи внесены в дом. Экспедиция закончилась!.. В этот же вечер я отправил телеграмму в Совет Народных Комиссаров: «Экспедиция благополучно возвратилась Улан-Батор посильно выполнив свою задачу. Палеонтологические успехи превзошли ожидания. Переснарядив караван выезжаем автомобилях тяжелым научным грузом Верхнеудинск. Прошу сообщить сделаны ли соответствующие распоряжения Верхнеудинск и будут ли переведены средства Улан-Батор на переезд экспедиции центр».

4 сентября.

Погода испортилась. Небо заволокло тучами, упало несколько капель дождя. Воет ветер, стучит ставнями и несет облака пыли по улицам города.

Сегодня изучал договор с Ученым комитетом, который мне предложено заключить. Он вполне приемлем. Мы обязуемся после изучения и обработки археологических материалов из Ноин-ула часть коллекций вернуть в Улан-Батор; некоторые обработанные сборы уже перевезены из Ленинграда и переданы, согласно договору, в Ученый комитет.

5 сентября.

Сырой, дождливый день. Расстаемся с верблюдами и лошадьми. Караван растаял... Грустно. Но с другой стороны радостно то, что каждый день приближает нас к заветной дели — к Родине.

Все в Улан-Баторе относятся с большим интересом и сочувствием к нашей экспедиции. Был на съезде учителей, где меня приветствовали. Журнал «Хозяйство Монголии» просит написать для печати статьи; на 8 сентября назначен мой доклад на учительской конференции.

Спутники заняты пересортировкой и укладкой багажа экспедиции.

14 сентября.

Летчики пригласили меня и моих сотрудников покататься на самолете.

Погода была хорошая, ясная, довольно тихая. Нас прокатили над долиной Толы к западу и к востоку. Я испытал истинное наслаждение. Этот полет навел меня на мысль о возможной экспедиции в Тибет на аэропланах. Я поделился своими предположениями с летчиками, они сильно воодушевились и стали сразу подсчитывать, сколько такая экспедиция может стоить, где должны быть организованы базы бензина и пр. На следующий день командир отряда с двумя своими товарищами навестили меня на дому, и мы продолжили этот разговор. Мы высчитали, что при 12 участниках полета на двух аэропланах такое предприятие может обойтись от [230] 500 000 до 700 000 рублей... Едва закончив экспедицию, я уже загорелся желанием спроектировать новую, на совершенно новых началах, пользуясь достижениями современной техники.

16 сентября.

Был с визитом в Совете министров, благодарил правительство Монгольской Народной Республики за содействие и внимательное отношение к экспедиции. В заключение я сказал, как грустно мне расставаться с Монголией. Мне на прощанье сказали: «Вы — неутомимый исследователь Монголии; мы с интересом и вниманием всё время следили за Вашими работами. Мы счастливы Вашими открытиями, в особенности в области археологии. Наши будущие поколения будут учиться по Вашим книгам. Вы еще бодры, и по ознакомлении центров с результатами экспедиции Вы наверное опять приедете к нам». Я поклонился.

17 сентября 1926 г.

Наконец всё готово. В 12 часов дня весь груз и сотрудники размещены на пяти автомобилях, которые должны доставить нас в Троицкосавск (Кяхту).

Прощай Улан-Батор, прощай Монголия!


Комментарии

38. Барс-ирбис, водящийся в горах Гобийского Алтая (Прим. ред.).

39. То есть такыры, называемые в Монголии тойримами. (Прим. ред).

40. Т. е. метеорит (Прим. ред.).

41. Этот тушканчик — новый и очень редкий вид, получивший имя Козлова — Salpingotus kozlowi. (Прим. ред.).

Текст воспроизведен по изданию: П. К. Козлов. Путешествие в Монголию. 1923-1926. Дневники подготовленные к печати Е. В. Козловой. М. Географгиз. 1949

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.