ИВАШКЕВИЧ А.

У НЕДАВНИХ ПОБЕДИТЕЛЕЙ

(Риоюн (Порт-Артур), Дайрен (Дальний).

Ярким, солнечным утром 8-го сентября этого года паша небольшая компания, состоявшая из мужа, меня, дочери-курсистки и ее подруги, выехала из Харбина на юг в Дайрен, с тем, чтобы оттуда направиться в Порт-Артур. Давно хотелось попасть в этот незабвенный для всех русских город, поклониться дорогим могилам мучеников-защитников, взглянуть самим на места их тяжелой, кровавой борьбы. Что впечатление будет так невыносимо мучительно, чувство горькой обиды так неизгладимо проникнет в душу, — никому из нас не думалось. Впереди предстояло много нового и интересного.

От Харбина до Дайрена экспрессом всего двадцать шесть часов езды. Из Дайрена в Порт-Артур полтора часа; поезда ходят довольно часто, по особой боковой ветке.

Вечером того же дня пришли мы на конечный пункт нашей Китайской Восточной железной дороги, станцию Куанчендзы, маленькую, полутемную, неприглядную настолько, что не захотелось и выходить из душного, ярко освещенного вагона. Спустя полчаса весь поезд был передан на японскую сторону, станцию Чань-Чун. Уже подходя к ней, почувствовалась разница. Всего четыре-пять верст отстоит она от нашей, но картина получается другая! Яркое электрическое освещение заливает перрон, по одну сторону которого остановился наш поезд, по другую стоял японский, длинный, блестящий, благодаря яркому свету. Сама станция не велика, но очень светла и чиста. Невдалеке сверкали огни [993] железнодорожной гостиницы “Yamato-Hotel”, устроенной правлением Южно-Манчжурской железной дороги буквально на всех больших станциях. Красивое здание, комфортабельно, по-европейски обставленное, блещущее чистотой и порядком, но крайне дорогое по цене для туристов.

В Чань-Чуне мы решили остановиться на день, чтобы сделать визит китайскому губернатору (даотаю) в Куанчендзах и посмотреть древнюю кумирню, да кстати взглянуть и на японский Чань-Чун, начавший возникать всего лишь шесть лет тому назад.

Чань-Чун оказался небольшим станционным поселком, но мостовые прекрасные, всюду чистота, порядок, все улицы освещаются электричеством. Поселок этот почти непосредственно примыкает к китайскому городу Куанчендзы.

На другой день, побродив немного по чистеньким улицам Чань-Чуна, поехали в даотаю. Дворец его почти на границе между японским поселком и китайским городом. Отличное шоссе, ведущее к его дому, привело нас, старых аборигенов Манчжурии, знающих многие китайские города, в немалое изумление, но, видно, нам в этот день суждено было многому удивляться.

После получаса езды показались здания “ямыня”, т. е. управления, окруженные красивым сквозным забором из серого камня. Мы въехали в широкий двор, по бокам которого шли такого же серого цвета каменные здания, соединенные колоннадой. Остановились у небольших ворот. За ними виднелся вымощенный плитами двор с купой деревьев по середине. В перспективе — крытые галереи, серые с белым, и небольшие здания.

Муж послал свою карточку, и через несколько минут китаец-переводчик пригласил нас следовать за ним. Прошли одну галерею, повернули в другую. Чисто, красиво, кое-где легкая плетеная мебель, много цветов в больших вазах, растений в расписных горшках. У входа в главное здание встретил даотай, довольно красивый, нестарый еще китаец, и приветливо пригласил в гостиную.

Здесь я вынуждена оговориться. Вся наша семья давно и хорошо знает этот край. Еще в 1897 году прибыли мы сюда на постройку дороги и прожили почти пять лет, пережив боксерское восстание и многие невзгоды, выпавшие на долю первых пионеров. Во время трудного похода из Владивостока в Цицикар не раз приходилось останавливаться в китайских городах, а потом, живя уже на постройке, бывать часто у китайских властей на обедах и приемах, в их фанзах. Вся обстановка их быта, обычаи и привычки были нам хорошо знакомы.

В 1902 году служба загнала нас обратно в Россию, и только спустя пять лет пришлось снова попасть в этот край и [994] встретить много старых знакомых-китайцев, с которыми и возобновить прежние дружеские отношения. Разительная перемена в этих людях, в образе их жизни, взглядах сразу бросилась в глаза, но думалось, что так оевропеиться могли только лица, близко стоящие к управлению дороги, даже служащие в нем, но в своих городах сам народ, его власти — все те же. Приходится сказать, что это далеко не так.

Возвращаюсь к прерванному рассказу.

Гостиная китайского дома, а не фанзы, как мы привыкли видеть до сих пор, была обставлена прекрасной мебелью из светлого ореха с роскошной резьбой, мелкой и изящной, в которой так искусны китайцы. На стенах великолепные картины-вышивки. Масса цветов и растений. Подали чай, папиросы, сигары. Почтенный генерал не говорил по-русски, но переводчик оказался привычный, и беседа шла бойко.

На выраженное нами желание посмотреть город и кумирню генерал ответил переводчику приказанием сопровождать нас и показать все “интересное в храме”.

Получив любезное приглашение на обед в шесть часов вечера, мы простились, и в сопровождении переводчика поехали на осмотр города и кумирни.

Сначала дорога шла хорошим шоссе, мимо больших лавок, потом свернула на базар, оживленный, шумный и уже похожий на все китайские базары, с их уличной торговлей, кричащими разносчиками, бродячими цирульниками, поминутно звонящими в колокольчик. Но даже тут, среди этой обычной базарной сутолоки, в узких пыльных улицах не было того, что так часто приходилось видеть в больших даже центрах десять лет тому назад. По сторонам улиц были прорыты канавы для стока воды, многие имели недурную мостовую, нигде не валялось дохлых животных, не было запаха гниющих припасов. Одним словом, было не хуже, а, пожалуй, даже и лучше многих базаров в городках нашего Западного края и юга России.

Здание кумирни очень стильно-красиво и весьма древнее. По словам переводчика, ему 800 лет. Оставляю достоверность на его совести. У входа в главное здание высится группа плакучих ив, гигантских и очень густых, красиво осеняющих оригинальные расписные двери храма и старое каменное крыльцо с потертыми ступенями.

Главная часть храма посвящена Конфуцию, хранит его статую, украшенную золотом, одетую в желтую шелковую мантию. Кругом меньшие боги. Приделы посвящены Будде. В одном из них нас поразила статуя женщины с младенцем на руках. “Это мать бога с ним маленьким”, пояснил переводчик. “У нас она тоже есть”, — добавил он. На стенах изображения разных [995] снятых и над ними сияние, так же точно, как и на наших иконах. В один, из боковых приделов переводчик рекомендовал особенно зайти, говоря, что там мы увидим изображение всех форм и событий жизни человека.

Маленькое помещение это изображаем, грот в обширной скале, по уступам которой вы можете видеть все фазисы человеческой жизни, изображенные каменными фигурками. Тут и все животные, дикие и домашние, тут сцены из войн, мирная обработка полей, лавка, различные религиозные процессии, мастерская ремесленника, ферма, фанза богатого китайца и рядом бедняка, кумирня, группа играющих детей и т. п. Все сделано довольно грубо, но отчетливо.

По осмотре кумирни времени едва оставалось на то, чтобы поехать в вагон и переодеться к обеду.

Ровно в шесть часов мы подъехали к дому губернатора. У ворот было выстроено несколько солдата, одетых по образцу японской армии, с ружьями. Они отдали честь. Это уже были не те солдаты, которых мы знали семь лет тому назад, в кофтах, с обмотанной шарфом головой, комично приседающих при приветствии.

Навстречу заиграла музыка. Музыканты — солдаты, но вальс играют знакомый. Хозяин любезно приветствовал нас, представил остальных гостей, чинов своего управления, и предложил до обеда погулять в саду. Мы охотно согласились.

Сад небольшой, но красиво разделан. Много цветов, деревья подстрижены в виде различных фигур, птиц, зверей, дорожки вымощены плитками. Среди кустов много клеток с птицами. Почти по середине сада высится на горке резная беседка, буквально залитая электрическими огнями. Много цветов, изящная мебель.

Уселись. Подали чай, сигары, папиросы. Переводчиков было два, и беседа шла не прерываясь, пока хозяин не пригласил всех к столу.

Прошли другой стороной сада, так же ярко освещенной, на галерею и скоро очутились в большой, красиво декорированной русскими и китайскими флагами, освещенной большой люстрой столовой. Стол сервирован по-европейски, плато из живых цветов, красивые вазы с фруктами. Обед полуевропейский, полукитайский по своему меню, но очень хорошо приготовленный. Когда подали шампанское, музыка заиграла наш национальный гимн. Такое тонкое внимание очень нас поразило и тронуло. Обед прошел оживленно, несмотря на то, что говорить приходилось только через переводчиков.

В девять часов вечера мы простились с гостеприимным хозяином и прочими гостями и отправились на японскую станцию, чтобы сесть в приготовленный уже к отправке экспресс. [996]

В вагоне устроились удобно, но долго еще перебирали в памяти впечатления дня, проведенного среди китайцев, вспоминали прежние, не так уж и дальние годы, китайские обеды в фанзах, на канах, привычки, даже у аристократов, поминутно отплевываться на пол во время всякого разговора и за обедом, их кушанья на растительном масле и т. п. китайские особенности. Да! быстро шагает старый застенный Китай по пути цивилизации.

На другой день, около половины первого, поезд подошел к Дайрену. Было тепло, но шел проливной дождь. Прежде, чем мы успели взяться за наши вещи, явившийся кондуктор уже унес их, сказав нам только: “Yamato”. Мы поняли, что дело идет об отеле, и покорно вышли за ним на крытый перрон. Подошедший японец в галунах, вежливо поклонившись, заявил, что экипажи ждут нас. Поднялись по лестнице. У выхода на улицу стояли изящные “виктории” с английской упряжкой. Надо было пройти всего несколько шагов по незакрытому пространству до экипажа, но предупредительный японец раскрыл над нами огромнейший зонтик.

Экипаж мягко покатился по гладкой, как паркет, мостовой. Улицы довольно широкие, быстро проносятся трамваи по всем направлениям. Виадук над путями — Ниппонский мост — красив и стилен. Напоминает в миниатюре Троицкий мост в Петербург.

Вот он, наш когда-то, красавец Дальний, стоивший России так много и не давший ничего!

Красивое здание отеля стоит на небольшой площади. Рядом почта и телеграф. Налево, за каменной оградой, густой сад и среди него белая постройка. Верно, какое-нибудь управление, — подумали мы. После узнали, что это наша, русская, брошенная церковь!

Все здания в этом нарядном, как игрушка, чистеньком городке поражают своей красотой и стильностью.

Гостиница южно-манчжурской компании “Yamato Hotel” (Ямато древнее название Японии, как мы узнали потом) обставлена прекрасно, дает своим постояльцам все удобства лучших европейских отелей, но цены за это берет хорошие. Большая комната с прекрасной мебелью, постелью, бельем и ванной, по без освещения, за которое взимается особо, стоит в сутки для одного лица 7,5 йен (йена — 97 копеек) и за каждое добавочное лицо, не более трех, впрочем, добавляется по 2,5 йены. Образ жизни английский, стол недурен и в общем дешевле помещения.

Благодаря любезности президента дороги, господина Кунизавы, нам были предоставлены в пользование отельные экипажи для катания по городу и вообще оказано очень много тонкого и деликатного [997] внимания. Чиновник управления дороги, по его приказанию, все время сопровождал нас, и, благодаря этому, мы имели возможность видеть то, что туристу и не пришло бы в голову посмотреть, да во многие места его, пожалуй, и не пустили бы.

Поговорив с симпатичным мистером Фуко относительно программы осмотра Дайрена и получив в довершение всего приглашение президента присутствовать на другой день на гребных гонках в порте, по случаю народного праздника предков, мы решили ехать в Артур только на другой день вечером, о чем исполнительный японец не преминул доложить по телефону президенту и затем сказать нам, что г. президента согласен на такую нашу программу действий. Не могу не сказать при этом, что во все время пребывания среди японцев нас не раз поражала в них именно эта удивительная точность в исполнении отданных им приказаний.

Несмотря на дождь, весь день катались в экипажах по городу, заезжая во все его кварталы и на каждом шагу поневоле восхищаясь прекрасными мостовыми и поразительной чистотой улиц. Даже такие отдаленные от города кварталы, где помещаются железнодорожные мастерские, соединены трамваем, освещаются электричеством, имеют свою почту, телеграф и школу. Количество школ сразу бросается в глаза. Это низшие, первоначальные школы, но шестиклассные. Обучение в них обязательно для каждого японца, достигшего шестилетнего возраста. При таком законе немудрено, что Япония имеет 97 процентов грамотных.

На другой же день, в 9 часов, после основательного утреннего завтрака, в сопровождении Фуко, мы отправились на трамвае в японские храмы. Прежде, чем говорить о них, скажу несколько слов об удобстве трамвайного сообщения в Дайрене. Плата по часам, пять копеек за полчаса езды, с правом пересадки по всем линиям. Движение так быстро, что в полчаса проезжаешь огромные расстояния.

Буддийских храмов в Дайрене несколько; мы осмотрели из них главный. Он невелик, помещается в каменном доме прежней постройки, вероятно, русской, но внутри переделан на японский лад. Все стенки из раздвижных створок, крыша остроконечная из черепиц. Первая комната, довольно обширная, почти пустая. В ней лишь жертвенный стол, куда молящиеся кладут свои приношения — чашечки с рисом в поминовение усопших и дощечки с их именами. Тут же помещаются скрижали, золоченые доски с изречениями мудрецов. На заднем плане видна глубокая ниша и перед ней возвышение в виде амвона. На нем, на древках, шелковые хоругви, но прямые, без разрезов. В нише золоченая статуя Будды в сидячем положении. Сбоку небольшое возвышение для проповедника. Кругом [998] поразительная чистота, порядок, отсутствие пестроты, аляповатых, часто слишком уродливых богов, которыми всегда загромождены китайские кумирни, где и полутемно и грязновато. Японский священник одет в голубое кимоно. На дворе на высоких столбах висит колокол, большой, весь испещренный надписями. Мы заметили, что все бывшие в храме молящиеся, выйдя на двор, с особым как бы почтением подходили к колоколу и читали надписи. Фуко тотчас же сообщил нам следующее.

Колокол этот отлит одним бедным литейщиком, тут же на дворе, собственными руками, на собранные им лично среди народа деньги, в поминовение павших героев минувшей войны, — о чем и гласят надписи. “Для нас, — добавил с каким-то особым ударением японец, — каждый павший за родину считается святым, все равно, был ли это японец, или врага. Вот и этот колокол отлит и служит одинаково для поминовения героев павших, как наших, так и русских”.

По выходе из храма Фуко предложил отправиться в храм Сенто, расположенный за городом и только недавно законченный. Сенто — древняя религия самураев и всех членов императорского дома. Учение ее можно кратко выразить тремя словами: “познай самого себя”. Поступай так, как велит твоя совесть, в которую ты всегда должен заглядывать, как в зеркало. Главнейшая заповедь ее: служение родине всей своей жизнью. Погибший в защиту ее делается святым, и память его особо чтится. Символы религии:

Зеркало — эмблема совести. Пусть все поступки твои ясно и чисто отражаются в ней, как в зеркале.

Mеч — эмблема служения родине ценой собственной жизни. Каждый японец принадлежит своему государству и обязан все делать на пользу и в защиту своего народа.

Шар — эмблема точности. Каждое поручение должно быть выполнено полно, точно, гладко, всесторонне обдумано и чисто, как отполированный шар.

Вот главные основы религии Сенто.

Храм невелик, из точеного вишневого дерева, изящен и точен во всех своих частях. Состоит из двух частей: в первую допускаются все, во вторую лишь члены императорского дома. Мы были допущены в преддверие второй части, как первые иностранцы в Дайрене, заинтересовавшиеся религией Сенто и ее учением. При церкви два священника, окончившие высшую духовную школу Японии, ученые, вполне интеллигентные. Одежда светло-зеленая, на голове шапочки, вроде наших скуфеек. Приняли нас очень приветливо, не скрывая удовольствия по поводу выраженного нами интереса к их религии. Попросили расписаться в книге, что мы охотно исполнили, причем убедились, что были первыми иностранцами, посетившими этот интересный храм. [999]

Расположен он на скате горы, к входу ведет широкая лестница. Слева отдельные домики для священников. Справа у входа обширный сосуд с водой, где все приходящие обязаны мыть руки. Обувь снимается обязательно.

Необычайная простота и изящество стиля, великолепная работа по дереву — сразу бросаются в глаза. Внутри стоит жертвенник, крытый парчей, и на нем выпуклое, большое зеркало. Рядом лежат меч и шар. Тут же принимаются приношения в память умерших. Особый культ павших за родину.

Во втором дворике, на возвышении такой же жертвенник. Жертвы молящихся, — кедровая ветвь, перевитая красной широкой лентой. Нам подали такие ветви и предложили возложить их в память наших павших за родину. Отказаться от этого мы не смогли!

Спустя несколько минут после того, как ветви были положены, второй священник поднялся на ступени, помолился, хлопнул в ладоши четыре раза — по числу принесенных жертв — взял их и отнес в другое здание на хранение.

Оба настоятеля очень охотно и подробно давали объяснения своей религии. К сожалению, разговор через переводчика всегда далеко не полон и многое осталось и тут не разъясненным, что хотелось узнать.

По выходе из храма решили отправиться в японский ресторан, но только попросили Фуко свести нас в настоящий, чтобы получить чисто-японский обед. Он, смеясь, но, видимо, польщенный, согласился.

Опять уселись в трамвай и менее чем через полчаса вышли на главной улице, где помещается первоклассный японский ресторан.

У входа встретили нас две японки и, поговорив с Фуко, попросили снять обувь. Мы исполнили это требование и в чулках поднялись по крытой ковром лестнице во второй этаж. Японка раздвинула створчатую стенку, и мы вступили в довольно большую, но совершенно пустую комнату. Пол мягкий, устланный красивыми, в совершенстве пригнанными циновками. Ступаешь как по мягкому тюфяку. Чисто кругом удивительно. У задней стенки небольшая ниша, в ней лакированный столик, и на нем ваза с цветами. Это главная часть комнаты-приемной во всех японских домах. Перед нею на полу разбросаны мягкие подушки. Мы уселись на пол, и тотчас две миловидные японки внесли маленькие, лакированные, очень низенькие столики и, опустившись на колени, поставили их перед каждым из нас.

Затем таким же способом поставили чашечки с чаем. Удивительно грациозны и быстры движения этих маленьких женщин; особенно легко и красиво опускаются они на пол и [1000] поднимаются. Мы потом пробовали проделывать этот способ и садиться по-японски, но далеко без такой ловкости, чем очень забавили милых хозяек.

Обед почти исключительно состоял из различных сортов рыбы и японских овощей, приправленных большим количеством перцу. В конце обеда дали вареный рис без соли и тонко нарезанные кислые огурцы. В общем все недурно по вкусу, многое очень красиво приготовлено, как, напр., уха и в ней цветок из яичницы, красиво убранный вареным луком кусочек омара. Подавалось все в маленьких фарфоровых и лакированных чашечках, и каждый раз японка грациозно опускалась на пол и быстро подымалась, поставив на столик чашечки. Всего было десять перемен.

Хотя мы ели все и похваливали, но нельзя сказать, чтобы наши европейские аппетиты были вполне удовлетворены чисто японским обедом. Хорошо, что в перспективе имелся обед в отеле.

Ровно в два часа мы подъезжали к порту, откуда уже гремела музыка, на рейде красовались массы судов, расцвеченные флагами. Толпа народу устремлялась к набережной, где под навесом были устроены места для публики. Мальчишки всех возрастов с флажками в руках бегали в толпе, крича непрерывное “банзай”. Однако, несмотря на массу народа, не было ни толкотни, ни давки. Распорядитель праздника, с белым бантом на рукаве, указал нам на кресла, поставленные возле ложи президента, где сосредоточились все начальствующие лица города и должна была происходить раздача призов.

Гребцы были одеты в цвета своих партий — широкие рубашки с короткими рукавами и шапочки. Панталоны у всех белые, широкие, выше колен, ноги босые. Обгонявшая лодка приветствовалась всей толпой неудержимыми криками восторга и с берега, и с судов и музыкой. Потом гребцы-победители получали из рук президента призы — жетоны. Все это происходило, как обыкновенно везде происходит, только мотивы музыки были незнакомы, да и толпа кричала не “ура”, а “банзай”.

Но вот в соседней ложе начальства произошло движение. Мы стали смотреть, и изумление нашему не было пределов. Все директора и президента начали проворно снимать с себя европейское платье и облекаться в зеленые рубахи гребцов. Все это тут же, на народе, при звуках музыки. Затем спустились в лодки и были уведены пароходиком в открытое море. Еще через несколько времени началось состязание. К величайшему нашему удивлению, лодка с начальством оказалась позади всех, и народ начал сопровождать отстававших неистовыми свистками. Свистали все: взрослые, дети, матросы на судах, вся публика. [1001] Неудачные состязатели спокойно принимали это выражение неодобрения, спокойно вернулись на свои почетные места и стали раздавать призы победителям.

Поливший проливной дождь помешал продолжению праздника, толпа хлынула в город. Поехали и мы, по-прежнему удивляясь простоте отношений этого народа и полному порядку, соблюдаемому толпой, при полном отсутствии, казалось, блюстителей его.

В восемь часов вечера мы сели в поезд боковой Квантунской ветки и в половине десятого подошли к Артуру. Вечер был тихий и очень теплый. Видеть что-нибудь в эту темную ночь было невозможно, но уже с перрона станции бросилось в глаза яркое сияние вдали. Как будто корона, ярко сверкающая, ослепительная, висела над горой, налево от станции.

Мы сели в поданные от отеля экипажи и поехали.

Огненная корона продолжала сверкать над городом, куда бы мы ни повернули. Это оказалась верхушка памятника павшим японцам. Маяк для входа на рейд. Всюду и всем, появляющимся в город с моря и с суши, и днем, и ночью, он громко и отчетливо говорит о том, что родина помнит всех павших во имя ее дела и славы, чтит их геройскую смерть и приглашает всех молиться за них!

В этот день было уже поздно идти куда-нибудь. Расположились в комфортабельном номере и улеглись спать.

Жизнь в отеле “Yamato” начинается рано. В семь часов утра сервируется первый завтрак, обильный, хорошо приготовленный и обязательный для всех. Мы этим всегда хорошо пользовались и, начав прогулку с девяти часов утра, возвращались в отель только к обеду, вечером.

И на этот раз мы встали рано, чтобы ехать на форты, но, к несчастью, погода была серенькая, шел мелкий дождь, хотя и было тепло. Однако время не терпело и надо было двинуться в путь, хотя и под дождем.

Извозчики-китайцы, дежурящие у отеля, отлично натасканы в деле катания туристов по всем боевым достопримечательностям Артура и сами знают, что русских надо везти на Высокую гору, к памятнику и на северные форты. В отеле можно получить отличный путеводитель по Артуру на английском языке, с точной картой, изображением всех главных фортов и памятников и кратким историческим очерком беспримерной борьбы за обладание этим поистине чудным по климату и природе уголком. Эта книжечка много помогла нам, хотя и растравила нашу сердечную рану своим правдивым и беспристрастным изложением фактов геройской защиты и осады и позорной сдачи.

Дороги на форты и к русскому кладбищу превосходны почти везде и только в низких местах, по берегу лагуны отбывших [1002] в течение недели дождей грязны, но, подымаясь в горы, шоссе великолепно. Оно лентой опоясывает холмы, окружающие порт и город, то спускаясь, то поднимаясь к самой вершине, и всюду открываются чудные виды на город, гавань с ее узким проходом в открытое море, между Золотой горой и Тигровым хвостом. На этих пунктах форты недоступны для обзора.

Картина всюду поразительно красива и если бы только можно было отрешиться от тяжелых мучительных дум о минувшем и лишь наслаждаться дивной красотой окружающей панорамы!

Сколько удовольствия доставила бы такая прогулка! Так хотелось забыться и только смотреть на дивное море и горы, но там и здесь валяются разбитые орудия, разрушенные траншеи, развалины фортов... Все безмолвные памятники тяжелой борьбы, упорной, остервенелой, геройской гибели безвестных и теперь уже почти забытых защитников, их нечеловеческих мук, бессильного гнева перед позором последних дней капитуляции!..

По дороге к фортам, особенно к Высокой горе, как наиболее близкой к городу, вас буквально осаждают китайчата, продающие пули, заржавленные, поломанные штыки. Целыми днями рыскают они в горах, отыскивая эти предметы и назойливо предлагая их русским. Мучительно тяжела и эта продажа и вид этих вещей.

У одного из китайцев купили медный крестик и образок.

Чьи руки в бессильном мучении сжимали этот крест, благословение далекой матери?

На душе становилось все более и более жутко и тяжело...

Высокая гора как бы доминирует над Артуром. С вершины ее можно видеть как на ладони весь город и, главное, весь порт, разглядеть даже не вооруженным глазом все суда по одиночке. Как мы знаем, этот пункт у нас не был укреплен, стояла временная батарея и только уже во время осады укреплялась на виду у беспощадного врага. “Как это ни странно покажется, по русские совсем не использовали выгодного положения Артура” — говорится в японской книжке. Кругом цепи холмов, далеко уходящих вдаль. Видны линии траншей — путь осаждающих от самой бухты, места высадки. Взяв гору, японцы немедля устроили на ней обсерваторию и обстреляли наши суда и город. На самой верхушке горы японскими солдатами воздвигнут небольшой простой памятник из камня и наверху его одиннадцатидюймовый снаряд.

Простой, но красноречивый памятник беспримерных атак и еще более беспримерной защиты...

Медленно спустились мы с горы, сели в экипажи и поехали к русскому памятнику. [1003]

Поставлен он возле прежнего артурского кладбища. Каменная ограда окружает ряды чугунных крестов на каменных плитах. Каждая из них прикрывает собою братскую могилу. Тут собраны останки со всех фортов и батарей. На кресте надпись по-японски, с какого именно форта или батареи взяты тела погибших. Это единственный указатель для русского, приехавшего сюда поклониться праху близкого, отдавшего свою жизнь во славу родины. И указатель этот японский!

Посреди братских могил возвышается белый мавзолей. К нему ведут широкие ступени. На передней колонне вверху русская надпись:

“Здесь покоятся бранные останки доблестных героев, павших при защите крепости Порт-Артура”.

Внизу: “Памятник сей поставлен японским правительством в 1907 году”.

С трех сторон надписи японские.

Кладбище содержится в полном порядке. Выметено, чисто.

Подавленные, в безмолвии долго стояли мы перед этим памятником, среди этих безмолвных могил! Не горе по павшим пришибло душу, пригнуло головы книзу! Пасть за родину великое дело! Слава павшим! Нет! Стыд, мучительный стыд и обида за них. Что сделала Россия для своих защитников, чем почтила память своих геройских борцов на месте их страданий? Чужие, вражеские, торжествующие руки собрали их тела, воздвигли им памятник, убирают, держат в порядке места их последнего успокоения...

Прекрасно содержимая дорога, к слову сказать, устроенная еще русскими, ведет к северным фортам и Орлиному гнезду, то поднимаясь на вершины холмов, то спускаясь в долины. Кое-где виднеются орудия, как говорят, наши. На некоторые форты не пускают. Японцы зорко следят за всеми иностранцами, а за русскими, по-видимому, особенно.

Едва мы проехали немного с кладбища в горы, как из-за поворота выехал верхом японский офицер, подъехал к нашему экипажу и, отдав честь мужу (муж был в своей военной форме), сказал несколько слов кучеру и затем поехал позади нас. Так эскортировал он всю дорогу. За нами, видимо, следили, боясь, что русский полковник приехал сюда не спроста.

Северный форт, с его сохранившимися бетонными укреплениями, дает почти ясную, до ужаса, картину японских атак, жестокого боя за обладание этими высотами. Каменная, двухярусная галерея во многих местах сохранилась настолько, что можно было ходить в ней. Огромные бреши в стенах, груды камня, щебня. Среди этого мусора, жестянки из-под консервов... Тут жили защитники, тут ели и отдыхали, набирались сил для [1004] новых мучений... Как-то страшно было думать о том, как жили здесь люди, что переживали они. Не здесь ли погиб Кондратенко, память которого так чтится японцами, если судить по их открыткам и фотографиям. Взглянули в книжечки... Так и есть. Это самое место на картинке при описании взятия. северного форта: “Капонир № 2, где погиб смертью героя славный генерал Кондратенко” — гласит надпись под картиной.

Так вот место последней работы нашего русского героя, последней его мысли! Мы тщательно оглядели все стенки внутри и снаружи. Нигде ни подписи, ни креста! Только груды разбитого камня да огромное круглое отверстие в стене, через которое влетел снаряд. Если бы не почитание японцами памяти убитого, не знать бы русскому, где погибла душа защиты Артура, не поклониться особо этому залитому честною кровью месту. Да и то сказать! Чтобы узнать это, надо купить книжечку, читать по-английски.

И опять стыд, жгучий, неумолимый, горькая обида за павших охватила нас.

Долго бродили мы по разрушенному форту, то взбираясь на его гладкую бетонную крышу, то спускаясь по полуразрушенным ступеням внутрь галереи. Обрывки кожи, сгнившего сукна, черепки посуды и чаще всего жестянки... Можно точно проследить, как напирали японцы, видеть остатки проволочных заграждений, волчьих ям, подземных мин, как русских, так и японских.

Больше мы ничего не смотрели. Душа устала, ум не воспринимал ничего. Не хотелось даже говорить. Молча проехали остальную дорогу до самого отеля, молча просидели вечер. Даже наша молодежь притихла, утратила свою жизнерадостность.

На другой день, рано утром, отправились в военный музей. Он только недавно еще начал устраиваться, но в нем собрано уже теперь все, относящееся к осаде: модели фортов, орудия, целые и поломанные, снаряды и вооружение, формы обмундирования. Масса мелочей, характеризующих жизнь осажденных, до пары дамских туфель включительно. На стенах портреты героев осады и защиты и наряду сними портреты Государя, Суворова и Скобелева, найденные, вероятно, в казармах.

Но обидно было видеть портрет нашего Царя рядом с группой Стесселя и Ноги после капитуляции. Не место и Суворову и Скобелеву висеть рядом с портретами героев сдачи: Стесселя и Рейса. Это было обидно и выглядело как бы насмешкой со стороны японцев.

В одиннадцать часов утра мы выехали обратно в Дайреп.

Вид японского монумента, царящего над городом, долго, еще сопровождал нас, назойливо бросаясь в глаза, назойливо напоминая о том, что японский народ не забывает павших во славу его. [1005]

Вечером зашли в русскую церковь. Среди густого, очень хорошего сада белая, чистая, отлично содержимая и вполне сохраненная японцами в полной своей неприкосновенности, она производила особенно тяжелое впечатление своей пустотой и заброшенностью. Все облачения, вся утварь хранятся в ризнице. Иконы висят на местах. Сторож-китаец содержит порученный ему православный храм в полном порядке. Во втором этаже квартиры для причта. Священника нет, служб поэтому не производится, чему, не скрываясь, удивляются японцы и сожалеют тех русских, которые, правда, не часто, но все-таки приезжают на родные могилы и лишены возможности церковной службы на них. Кроме того, и среди японцев есть много христиан.

Все это рассказал нам монах пекинской миссии, приехавший по вызову японской администрации, чтобы осмотреть крышу храма, дающую течь, и озаботиться ремонтом. Он же рассказал, что японцы велели недавно увезти весь фундамент заложенного русскими собора, не желая на освященном камне строить своего здания. Скромный служитель Бога не скрыл своего уважения к врагу, умеющему чтить чужие святыни.

— Этот сад лучший в городе, и японцы любят тут гулять, но всегда с уважением относятся к нашей церкви. Очень жаль, что наше правительство не считает нужным иметь здесь свой причт и совершать службы, — добавил он.

Да, очень жаль! Был как раз канун большого праздника Воздвижения Креста Господня. Как хотелось преклонить колени в этом заброшенном храме, помолиться за души павших борцов. Кругом было так тихо и пусто! Забыты герои, забыты их имена, родина ничем не чтит их памяти, предоставив это торжествующему врагу.

Неужто же правда это? Россия забыла своих сынов, забыла залитый русской кровью Порт-Артур? Пройдут еще года, исчезнет и самое имя его. Риоюн! Нет больше Порт-Артура!

Пусть так! — для японцев. Для нас жив Порт-Артур. Мы не можем, не должны забывать его славных защитников!

Текст воспроизведен по изданию: У недавних победителей. (Риоюн (Порт-Артур), Дайрен (Дальний) // Исторический вестник, № 3. 1912