Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ГЕНРИ ЭВАН МЁРЧИСОН ДЖЕЙМС

чиновник Бомбейской гражданской службы Ее Величества

ДЛИННЫЕ БЕЛЫЕ ГОРЫ, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО МАНЬЧЖУРИИ

В знак добрых чувств, питаемых мною и моими товарищами, я посвящаю эту книгу
следующим лицам: Герберту Джеймсу Аллену, эсквайру, консулу Ее Величества в
г.Нючжуане; преподобному Джону Россу из Мукдена, а также господину аббату
Раги из Баян–сусу
1887 г., рождество

Глава VII

Из Инкоу в Мукден и Маоэршань

Прибытие в Инкоу – Нючжуан – Иностранное поселение на реке Ляохэ – Нахальные воры – Фулфорд присоединяется к отряду – Маньчжурские повозки – Раттлер – Наши слуги – Багаж – Деньги – Их обесценивание – План путешествия – Прибытие в Мукден – Китайские гостиницы – Опиекурение – Цены в гостиницах – Насекомые – Мукден – Могила Нурхаци – Могила Тайцзуна – Денежные переводы в Китае – Найм мулов – Выступление из Мукдена – Долина Хуньцзяна – Юнлин – Синцзин – Поселенцы – Окружающий ландшафт – Синьминьпу – Тунхуа – Китайские барышники – Разлив Хуньцзяна – Трехмесячные дожди – Сплав леса – Придорожная гостиница – Изображение Бога Богатства – Ботанические сборы – Охота на фазанов – Случай с Фулфордом – Примитивные угольные копи и плавильная печь – Трудности и происшествия – Маоэршань – Местный гарнизон – Корейские землепашцы – Обращенные – Комары и слепни – Китайский способ навьючивания мулов – Лунатик – Дорожный распорядок дня

Как я уже говорил, мы с Янгхазбендом прибыли в Инкоу 13 мая 1886 г. Британцы знают это место под именем Нючжуан, которое в действительности принадлежит городу, лежащему в 30 милях выше по течению Ляохэ. Еще недавно Нючжуан был крупным портом, однако ныне речные пески воздвигли непреодолимую преграду на пути судоходства. Так или иначе, это название успело войти в договор, заключенный лордом Эльджином, и означает место пребывания британского консула. Я же предпочитаю подлинное имя – Инцзы, или Инкоу. Подступы к городу прикрыты фортами, стоящими на очень молодых землях. [216] Множество рек выносит на юг Маньчжурии массу взвешенного в воде ила, который откладывается и образует сперва засоленные болота, а затем прекрасные плодородные почвы. Еще восемьдесят лет назад там, где ныне стоит Инкоу, плескалось море. Между тем город расположен в четырех или пяти милях от линии прибоя и расстояние это увеличивается с каждым годом. То же самое происходит в устье реки Ялу.

Иностранный сеттльмент раскинулся по левому берегу реки, к северу от китайского города. Нельзя назвать его особенно привлекательным. Самое претенциозное здание принадлежит таможне, по соседству с которой находится окруженная стенами резиденция консула Великобритании. Далее следуют усадьбы британских купцов Буша и Бэндинэла, жилища врачей и миссионеров, да пара европейских магазинов. Фоном для всего этого служит плоская, грязная и весьма унылая местность. Единственный приятный вид открывается на закате, когда река покрывается бесчисленными джонками – в этой картине есть что–то фламандское. Впрочем, гостеприимство жителей искупает убожество пейзажа. Окрестности сеттльмента изобилуют дерзкими ворами, неутомимо ищущими способ проникнуть в жилище иностранца. Достигнув цели, они тащат все, что попадается под руку, от каминных часов до верховых пони. Пару лет назад трое солдат обчистили дом китайской семьи, обитающей под боком у иностранной колонии. Покидая усадьбу, последний из этой троицы застрял в проломе стены. Не долго думая, дружки рубанули его по голове, опасаясь, что иначе бедняга будет схвачен и выдаст остальных участников набега. Предосторожности оказались напрасны: вскоре отрубленные головы всех троих были выставлены на обочине большой дороги. [217]

В Инкоу мы с Янгхазбендом были обрадованы появлением Г.Фулфорда – молодого чиновника консульской службы, получившего отпуск для участия в нашем предприятии. Превосходный лингвист и знаток Китая, м–р Фулфорд неоднократно давал повод благодарить судьбу, пославшую нам столь полезного спутника.

Мы выступили во главе каравана из шести мелких повозок. Обращаю внимание читателя на слово «мелких», ибо в Маньчжурии в ходу два вида экипажей – длинные и мелкие. Первый представляет собой низкое, тяжелое сооружение, влекомое семью мулами или пони. Одно животное идет в оглоблях, еще двоих запрягают перед ним. В трудных местах впереди припрягают еще одну пару. Кузов этого одра лежит на поперечной оси, которая вращается вместе с колесами. Все товары в стране перевозятся исключительно в длинных повозках. [218] По зимним дорогам в Инкоу прибывает от 100 до 120 тысяч телег, каждая с грузом в тонну и даже более того.

Для перевозки пассажиров и легких грузов (таких, как опиум или ценности) в Маньчжурии используются мелкие повозки – их–то мы и предпочли для своего путешествия. Представьте себе легкую крытую тележку, запряженную одним коренником и двумя пристяжными. Это что–то вроде большого американского фургона с кузовом, утопленным между двумя параллельными бимсами. Передние концы этих балок переходят в оглобли, а задние служат рамой для укладки багажа. Колеса и все прочие части экипажа сделаны из очень прочного дерева. В поездке нам нередко приходилось совершать головокружительные спуски по горным склонам, заставлявшим меня испытывать беспокойство за целость повозок. Каждый раз все оканчивалось благополучно. Колеса вращаются вместе с осью, которая опирается на нижние края кузова. Проехав пять–шесть миль, возница делает остановку для смазки. Наружные концы оси выступают на добрых девять дюймов и выглядят так, будто специально предназначены, чтобы увечить неосторожных пешеходов. Эти выступающие концы придают экипажу вид скифской арбы, вынырнувшей из тьмы прошедших веков. Между тем, они приносят неоценимую пользу, когда повозка вязнет в дорожной грязи: к ним цепляют буксирные концы. Кузов не имеет ни подножек, ни сидений. Пассажиры–туземцы попросту ложатся на дно телеги, однако такой способ сопряжен с убийственной тряской. Куда лучше сидеть на козлах, одесную кучера, который в Китае всегда располагается по левому борту повозки. Помимо комфорта, вы получает еще и то преимущество, что можете проворно покинуть экипаж перед лицом опасности. [219] Правда, китайцы считают езду на передке унизительной для пассажира, но нас мало волновали вопросы престижа.

Первым в списке нашей дружины числился мой старый друг Раттлер – крупный фокстерьер. Начисто лишенный чувства страха, этот малый не единожды оказывался на краю гибели, задирая дюжину громадных татарских псов одновременно. Раттлер был рожден для охоты. Стоило кому–то из нас подстрелить утку, как он тут же бросался за дичью в самый бурный поток. Нос этой собаки был просто бесподобен. Пробираясь через лес, кто–то из моих спутников случайно поднял старого фазана. Раттлер стремглав бросился в погоню и с четверть часа гонял петуха по горам, словно зайца. Несколько раз я был уверен, что птице удастся ускользнуть, но пес не сдавался и загнал–таки свою жертву в непролазный кустарник. Сяо гоу, или «маленькая собака», пользовалась неизменной популярностью среди местных жителей. Раттлер сослужил еще одну службу, помогая нам завоевать расположение аборигенов, которые обожают собак (как правило, это моськи и тому подобные бесполезные создания). Мой пес служил для китайцев доказательством того, что даже «заморским дьяволам» не чужды некоторые человеческие пристрастия.

Штат наших слуг состоял из трех человек. Обязанности камердинера исполнял Чжан Третий – степенный и неторопливый человек лет сорока, говоривший по–английски и на редкость услужливый. Следом шел Чжу Сю – пятидесятилетний мужчина, любезно командированный своим хозяином для участия в препарировании нашей коллекционной добычи. Уже в пути мы наняли расторопного малого по имени Цзян, которого определили для посылок. Слуги ехали в повозках, нагруженных нашим багажом. [220] Не имея возможности воспользоваться опытом предшественников, мы захватили с собой слишком много оружия и вообще везли кучу бесполезной амуниции. Мы надеялись поохотиться на крупного зверя и, хотя недостатка в живности не наблюдалось, подобный спорт мог отнять много времени и затянуть наше возвращение. К тому же, летний подлесок в маньчжурской тайге так же густ, как и в джунглях индийских Тераи, так что нечего было и думать продираться сквозь него в поисках дичи. Мы поступили бы вернее, взяв поменьше патронов и побольше консервов, хотя и руководствовались соображениями экономии во всем. Маленькая кабульская палатка должна была служить нашим бивачным кровом. Единственная роскошь, которую мы себе позволили – это солидный запас супа в жестянках и французских консервированных овощей (оказавшихся никуда не годными). В тюках нашлось также место для сгущенного молока и кое–каких лекарственных средств. Возможно, читатель удивиться, узнав, что в поездке мы употребляли исключительно безалкогольный ликер. Один из нас предпочитал воду, второй последовал его примеру, а третьему просто не оставалось выбора. Разумеется, мы взяли с собой и виски, и бренди – в лечебных целях и в качестве подарков. Чай был главным поводом для наших остановок в пути. Говорят, что избыток этого напитка делает человека раздражительным, однако я не думаю, что нам стоило предпочесть ему алкоголь.

Капитал экспедиции состоял из 25 «башмачков», то есть серебряных слитков. Учитывая падение цены на этот металл, каждый слиток стоил примерно 12 фунтов стерлингов. Кроме того, мы запаслись векселем на получение еще 10 слитков в Мукдене, а также кое–каким запасом ломаного серебра и бумажных денег для расчетов. [221] Мы захватили небольшие весы и с их помощью отмеривали то количество серебра, которое собирались пустить в ход. После этого наши слуги обменивали его на банкноты и связки монет. В отдаленных местах расчеты доставляли нам массу хлопот. Купцы то сомневались в качестве нашего металла, то высказывали недоверие к весам, а порой бывали недовольно и тем, и другим. При этом каждый был готов принять серебро, но, разумеется, по самому невыгодному для нас курсу. Как правило, мы соглашались, ибо на расстоянии нескольких миль не было другого менялы. Обязанности казначея экспедиции нес Фулфорд, чье терпение каждый раз подвергалось серьезнейшему испытанию.

Мы намеревались добраться до Мукдена, а оттуда взять западное направление и выйти к реке Ялу, попытавшись проследить ее верховья до самого истока. После этого мы планировали пересечь водораздел и выйти у Хуньчуню по долине реки Тумэнь. По пути мы мечтали увидеть снежные пики, отмеченные на карте Королевского общества. За исключением иезуитских миссионеров начала XVIII в., никто из европейцев еще не проходил этим маршрутом. Мы тешили себя надеждой добыть интересную информацию географического характера, а также собрать кое–какие естественнонаучные коллекции. Из Хуньчуня мы рассчитывали пройти вдоль границы, добраться до Нингуты, а затем посетить крепость Саньсин, охраняющую судоходство по Сунгари; Цицикар, являющийся столицей Северной Маньчжурии, а также Айгунь, напротив которого стоит русский пост Благовещенск. Визит в этот городок также входил в наши планы. Из Айгуня мы собирались вернуться в Инкоу через Гирин. Как позже увидит читатель, мы успешно забрались в самое сердце Длинных Белых Гор, однако нашли дорогу на Хуньчунь непроезжей из–за разлива рек. Это изменило наши планы: мы отправились прямо в Гирин, а затем посетили намеченные пункты в обратном порядке, миновав Айгунь лишь по недостатку времени. [222]

Мы покинули Инкоу 19 мая и уже на следующий день достигли истинного Нючжуана – города с населением в 50 тысяч человек и множеством хороших лавок. Еще день ушел на то, чтобы добраться до Ляояна – красивого, укрепленного стенами города, вдвое превышающего размерами Нючжуан. Над городом возвышается старинная пагода, построенная в память Гун Юйдо. Ранее я уже упоминал об этом офицере из окружения генерала Ма Вэньлуна, который перешел на сторону маньчжуров, а завершил свой жизненный путь в качестве диктатора одной южной провинции. За Ляояном нам впервые попалось на глаза поле опийного мака – показательно, что местные крестьяне ничуть не боятся выращивать его на обочине самого оживленного тракта страны. В конце концов, после 120–мильного перехода по однообразной равнине, мы прибыли в Мукден, или Шэньян. Последний участок дороги дал нам случай познакомиться с китайской гостиницей – заведением, играющим важную роль в жизни Маньчжурии. [223] Только в самых отдаленных и диких уголках страны нет гостиниц. В этом отношении китайцы сродни американцам: стоит образоваться новому поселению, как там тут же открывается гостиница, успешно совмещающая функции питейного дома и бакалейной лавки. Что касается собственно жилых комнат, то их никто не рискнет назвать роскошными, хотя большинство постояльцев довольствуются и этим. Эмблемой гостиницы служит вырезанная из дерева рыба, подвешенная под скатом кровли. Из ее пасти свисает пучок ярких гирлянд из цветной бумаги – символ, значение которого я так и не смог разгадать.

Постоялые дворы на Мукденском почтовом тракте отличаются от всех прочих в лучшую сторону. В обычной гостинице все постояльцы едят и спят в просторном общем покое, тогда как здесь вы можете получить сравнительно приличную отдельную комнату в 10–12 футов. Разумеется, общая зала представляет гораздо больший интерес для путешественника. Как и все здания в Маньчжурии, гостиницы строятся в один этаж и общая зала занимает львиную долю их полезной площади. Вообразите длинную комнату с низким потолком и невысокими кирпичными возвышениями, тянущимися вдоль стен. Посередине имеется проход шириной около 6 футов. Возвышения служат постояльцам диванами, на которых они спят или просто отдыхают в ожидании трапезы. За едой гости сидят перед низенькими столиками, скрестив ноги по–турецки. Среди них вы найдете представителей всех слоев местного общества: респектабельных купцов, мандаринов невысокого ранга, караванных надсмотрщиков и простых рабочих. Каждый занимает отведенное место, где наслаждается покоем и курит мелко растертый табак из трубки с крошечной чашкой и длинным деревянным мундштуком. Иные держат портативные кальяны, обтянутые шагреневой кожей. [224] Порой кто–то из постояльцев – солдат или купец – курит опиум. Это занятие хорошо и часто описывается во всех его разнообразных деталях, с лампой, с маленьким катышком зелья на острие булавки и трубкой, напоминающей по форме флейту. Могу добавить, что, вдоволь насмотревшись на опиекурильщиков в своей жизни, я до сих пор не могу понять, где эти люди черпают столько терпения? Курение опиума – чрезвычайно долгий процесс. Я снова и снова наблюдал за ним и не мог дождаться момента, когда начинается собственно вдыхание дыма. Курильщик лежит, скатывает шарик опиума, а затем начинает поджаривать его над лампой, вращая снова и снова – и так четверть часа и более! Ни одно колечко дыма не вырывается из его уст за все этой время. По–видимому, источником наслаждения является не столько сам наркотик, сколько подготовка к его употреблению. Повторяясь, скажу, что из тех сотен китайцев с трубками, коих я имел случай наблюдать в деле за девять месяцев своего путешествия, ни один так и не закурил.

Однако вернемся к гостиницам. Плата за стол и ночлег не разоряет путешественника, независимо от того, живет ли он в общем покое или снимает отдельную комнату. Ночь в самой лучшей гостинице в Маньчжурии обходится не дороже шести пенсов (добавьте к этой сумме небольшое вознаграждение для прислуги). Ужин стоит от шести пенсов до шиллинга. Обычно мы готовили себе сами, а от хозяина заведения требовали только огня и кипятку. К числу преимуществ китайцев перед населением Индии следует прежде всего отнести доступность гостиниц. В Индии кастовая система не дает большинству путников пользоваться подобными услугами, а те немногие постоялые дворы, что содержатся на средства властей и филантропов, населены бедными мусульманами и подонками индуистского общества. Отмечу еще одно неоспоримое достоинство китайских гостиниц. За все время нашей поездки я лишь раз имел случай обнаружить в месте ночлега Cimex lectularius 1. Представители вида Pulex irritans 2, напротив, встречаются часто, однако благодаря порошку Китинга мы могли дать им достойный отпор. [225] Правда, многие гостиницы на нашем пути кишели миллионами мелких тараканов, однако эти твари были столь безобидны и неназойливы, что вскоре мы перестали обращать на них внимание. Исключение составляли моменты, когда поутру кто–то из нас нашаривал под подушкой часы или носовой платок. Мало приятного в том, чтобы вытащить на свет Божий полную горсть насекомых.

Мукден – привлекательный город, чьи величественные стены протянулись на милю с каждой стороны. С этими стенами связан наш первый отрицательный опыт общения с китайцами: во время вечерней прогулки мы наткнулись на толпу оборванцев, которые осыпали нас насмешками, хотя и не зашли далее этого. Пригороды умещаются в полосе земли примерно в милю шириной и также окольцованы стенами – на этот раз глинобитными. В самом центре города путешественник натыкается на кольцо внутренних стен, за которыми прячется небольшой императорский дворец, крытый желтой черепицей. Ни один варвар не имеет права переступить порог этой святыни. Охотники с окрестных гор рассказали нам, что во дворце хранятся сапоги и кошель, принадлежавшие самому Нурхаци. «Этот великий человек в юности ничем не отличался от нас!» – с гордостью добавили рассказчики. Хотя ныне статус Мукдена опустился до уровня столицы провинции, в городе можно найти немало интересного. Известно, что одной из самых ярких достопримечательностей Пекина является Храм Неба – эффектное трехъярусное сооружение, увенчавшее пирамиду из трех концентрических каменных террас. Император лично совершает там жертвоприношения Шанди, моля божество ниспослать дождь и благословить весенние всходы. Эта церемония принадлежит к числу главных обязанностей императора и важнейших религиозных ритуалов страны. Когда сын Нурхаци, Тайцзун, провозгласил себя равным китайскому монарху, он построил в Мукдене собственный Храм Неба. [226] Это небольшое, круглое в плане подворье на некотором расстоянии от города, окруженное стеной. В центре можно найти остатки алтаря. Если встать возле него и крикнуть что–нибудь, звук голоса отразиться от стен причудливым эхо.

В Мукдене есть также Храм Земли – когда–то он был копией пекинского храма, но теперь сильно разрушен 3. В четырех или пяти милях к востоку от города поднимается огромный курган, окруженный рощей густых сосен. Доступ к нему прикрывает высокая стена, а у самого подножия притаилась погребальная кумирня. Это Фулин, или Счастливая могила, в которой покоится прах Тай–цзу – великого предка и основателя правящей китайской династии, известного при жизни под именем Нурхаци. Храм и навершие стены покрыты желтой поливной черепицей. Главные ворота святилища открываются на юг тремя арками. С обеих сторон они загорожены кирпичными экранами, с которых на путешественника смотрят гигантские пятипалые императорские драконы. Это лучшие образцы майолики из тех, что мне приходилось видеть в Китае. Дорога к царской могиле проходит под арками пайлоу 4, столбы которых опираются на спины каменных жаб. За арками высятся обелиски в виде колонн, увенчанных статуями львов. Еще одна пара каменных хищников самого устрашающего вида охраняет вход в погребальный храм. Дверные створки этого сооружения снабжены массивными молотками из золоченой меди, отлитыми в форме бычьих голов – они так похожи на молотки с врат Даремского собора! 5

Парк, окружающий могилу, давно зарос буйным кустарником, [227] а кровли зданий и кирпичные мостовые дорожек покрыты мхом. Несмотря на это памятник хорошо сохранился и выглядит достойным своего назначения – служить последним пристанищем отца–основателя могущественной и древней монархии. Правом входа в святилище пользуются исключительно маньчжуры, тогда как китаец может поплатиться за это жизнью.

К северу от города находится Бэйлин, или Северная могила – место упокоения Тайцзуна, сына Нурхаци. Она тоже окружена древними кедрами и зарослями кустарника, в которых по весне раздаются крики фазанов. Перед главными воротами возвышается великолепная мраморная пайлоу, сама по себе достойная внимания путешественника. Пара каменных черепах, расположилась в начале аллеи, ведущей к кургану. Звери держат на спинах массивные стелы, на разных языках предупреждающие: «Здесь каждый должен покинуть седло и идти пешком!»

В южном предместье Мукдена, у переправы через реку Хунь, можно увидеть памятник былой дружбы Тайцзуна с соседями–монголами. Это дагоба 6, напоминающая молитвенные сооружения Ладака. Она возвышается сразу за южными воротами, в двух–трех милях от города.

Император Цяньлун когда–то посвятил Мукдену целую поэму, переведенную многомудрым отцом Амио и удостоившуюся внимания самого Вольтера. Из–под пера последнего вышел стихотворный ответ венценосному литератору. Сочинение Цяньлуна было отпечатано в Китае 64 шрифтами, воспроизводящими различные варианты каллиграфического письма. В своей поэме Его Величество рассказывает, [228] что место для основания Мукдена было избрано Нурхаци на десятом году его правления 7, получившего девиз «Предначертанное Небом». Вычислив все опасности, которые могли бы изменить орбиту его счастливой звезды, князь нашел способ нейтрализовать их пагубное действие. «Отыщем же место, где силы зла не смогут причинить нам вред! 8 – воскликнул Нурхаци – Оно лежит в сердце наших владений: это Шэньян, где утвердится мой престол и двор». Так был основан Мукден, отразивший не одно вражеское нашествие. Не могу не отметить, что смысл монаршего творения вряд ли придется по вкусу патриотически настроенному китайцу.

Мы провели в Мукдене несколько приятных дней в обществе пресвитерианских миссионеров. Вексель на получение 120 фунтов, привезенный из Инкоу, дал нам возможность познакомиться с китайской практикой банковских операций. Хотя вексель был выдан на гостиницу, хозяин заведения отослал нас к одному из своих постояльцев, который как раз в то время находился в отлучке, торгуя одеждой. Будучи найден, этот купец не выказал ни малейшего желания расстаться с наличными. После долгих переговоров Фулфорд сумел таки получить серебро, после чего другой банкир снабдил нас векселем на получение аналогичной суммы в Цицикаре. Оказалось невозможным адресовать платежное поручение в Гирин или Хуньчунь, поэтому большую часть средств нам пришлось везти в звонкой монете.

Иностранцев, впервые попавших в Китай, [229] неизменно поражает сноровка, с которой туземцы пользуются своими счетными приспособлениями. Стоя у дверей ломбарда или крупной гостиницы, вы слышите непрерывное постукивание костяшек абака, временами сливающееся в мелодичный треск. Китайский бухгалтер орудует суаньпань с такой скоростью, что банковские служащие в Гонконге и Шанхае часто нанимают китайцев для проверки своего баланса. Местные счеты представляют собой деревянную рамку размером 8 на 12 дюймов, разделенную на две неравные части. В каждой из них параллельными рядами натянуты проволочки, по которым скользят круглые костяшки из черного дерева. Более крупный отсек предназначен для операций с крупными числами, при этом возрастание идет справа налево. Меньшая часть ведет счет пятеркам и десяткам. Точно такие же счеты у нас можно найти в начальной школе или магазине детских игрушек.

В России они до сих пор в ходу: офицер, с которым нам довелось познакомиться, постоянно держал их под рукой. Главный недостаток такой калькуляции состоит в том, что вам приходится пересчитывать все заново, если вы допустили какую–то ошибку.

Готовясь к отъезду, мы неожиданно столкнулись с серьезной проблемой: никто не хотел предоставить нам мулов для путешествия по неизведанным горам. Видя наше бессилие, хозяин гостиницы посоветовал зайти на рынок, куда раз в неделю пригоняют на продажу вьючную скотину. Мы поспешили в указанное место, но обнаружили там только одно животное – старое, изможденное и совершенно негодное для нашего предприятия. Мы попытались обратиться за помощью к даотаю, или наместнику, однако этот великий человек был в отъезде и ограничился учтивым посланием. Когда все уже готовы были впасть в отчаяние, некий полковой сержант [230] из Хуньчуня не только вызвался сопровождать нас, но и подыскал нескольких погонщиков из числа своих знакомых. Цена оказалась немилосердно высока, животные оставляли желать лучшего, однако выбора не было. Из двадцати мулов, которых нам удалось получить, дюжина предназначалась для перевозки поклажи. Я и мои товарищи также выбрали себе по животному, еще трое достались нашим слугам. Последние два мула должны были поочередно везти сержанта и троих погонщиков. Их число было явно недостаточным, поэтому в последний момент отряд пополнили еще двое парней.

Отъезд нашей компании из Мукдена представлял собой незабываемое зрелище. Перегруженные мулы едва тащились под тяжестью вьюков. Автор и его спутники скорчились в китайских седлах, зябко кутаясь в красные пледы. Никто из нас не мог похвастаться искусством верховой езды, поэтому европейские седла решено было оставить дома. Мы с Фулфордом вооружились револьверами и ружьями, взяв на себя роль боевого авангарда экспедиции. В дополнение к внушительному арсеналу, я забросил за спину жестяную коробку для сбора ботанических коллекций. Янгхазбенд, отвечавший за научную часть, тащил на себе больше груза, чем рядовой индийской армии на маневрах. Одно плечо лейтенанта оттягивал телескоп, на другом висел походный барометр, на шее болтался компас, на поясе – термометр, а из нагрудного кармана торчал пухлый блокнот. Мы были словно созданы для того, чтобы шокировать неискушенных туземцев. К несчастью, именно в то утро ожидалось прибытие высокопоставленного военного инспектора. [231] Войска местного гарнизона в полном составе выстроились вдоль главной восточной улицы города, а за шеренгами солдат теснились неисчислимые толпы зевак. Зазвучали насмешки, время от времени кто–то из голодранцев запускал в нашу сторону комочком грязи или камешком. Это были не слишком приятные проводы и мы вздохнули с облегчением, выехав из города.

Мы покинули Мукден 29 мая и двинулись вдоль русла реки Хунь – крупного притока Ляохэ. Лесистая местность радовала глаз густой зеленью. На следующий день отряд миновал Фушаньчэн – бывший приграничный город и первую крепость, подвергшуюся атаке Нурхаци. Мы пересекли гряду холмов, держа направление на Суцзухэ – приток Хунь. Дорога проходила через перевал Сарху, дав нам возможность посетить место исторической битвы северян с минскими войсками. В 41 году правления императора Цяньлуна на перевале была установлена мраморная стела с рассказом о сражении, выбитом на маньчжурском и китайском языках – этот памятник сохранился до наших дней. На четвертый день пути мы добрались до селения Мучжи, откуда аллея старинных вязов вывела караван к подножию следующего перевала, подарившего нам прекрасный горный вид. За перевалом начиналась долина Хоту–ала – прародина маньчжурских государей. Проехав по ней несколько миль, мы миновали старинный дворец, состоящий из девяти скученных зданий, окруженных полуразрушенной оградой. Следующей остановкой был Юнлин, где квартировали солдаты, охранявшие могилы предков Нурхаци. Захоронения располагаются на вершине заросшего лесом холма, путь к которому преграждает изгородь протяженностью около 12 миль. В 3–4 милях оттуда находится Индэн, или Синцзин, занимающий вершину обособленного пригорка. [232] Древняя столица превратилась ныне в симпатичную деревеньку с крошечным ямэнем, спрятавшимся за игрушечной стеной. Проехав еще пару миль в южном направлении, мы вышли к руинам Лаочэна – первой маньчжурской столицы, которую я продолжаю отождествлять с Одоли. Местные селяне вовсю распахивают историческую долину и ее окрестности, так что девственный лес скоро исчезнет под ударами их топоров. Тем не менее, вид здешних лугов, усыпанных цветами, просто восхитителен. В первый же день я обнаружил не менее пяти различных видов лилий. Склоны холмов покрыты настоящим ковром этих красавиц, манящих путника своим изысканным ароматом. Adiantum pedatum 9 не менее хорош в тех местах. Венец его нежных перистых листьев напоминает неглубокую чашу изящной формы. Чуть выше по склону раскинулись целые поля желтого лилейника, замеченного в этих местах отцами–иезуитами еще двести лет тому назад. По соседству с ними я нашел венерин башмачок, ветреницу, сирень и множество более скромных цветов вроде фиалок или калужниц. В каждом пруду на нашем пути плескались элегантные уточки–мандаринки, а с гор доносились крики многочисленных фазанов.

Опасаясь за судьбу вьючных животных, мы уже в первый день путешествия пожертвовали своих скакунов, чтобы хоть немного облегчить перегруженных страдальцев.

В Юнлине нам удалось компенсировать неудобство покупкой нового мула и пони. Воспрянув духом, мы снова пустились в путь по извилистым распадкам, где за каждым поворотом открывались новые, все более и более захватывающие пейзажи. В 13 милях от Синцзина нам попался Синьминьпу – быстро растущий торговый городок, возникший всего лишь 12 лет назад в местности, считавшейся вотчиной бандитов. [233] Наш сержант, которому приходилось участвовать в охоте на разбойников, рассказал историю о двух сотнях молодчиков, загнанных в узкую долину и безжалостно истребленных.

Проследив течение Суцзухэ вплоть до ее истока, мы пересекли линию водораздела на высоте примерно 2000 футов над уровнем моря и на девятый день пути прибыли в Тунхуасянь – уездный город, отстоящий от Мукдена на 160–170 миль. Маленький город с населением в 2 тысячи человек, смог предложить нам только пару гостиниц и несколько лавок. Тунхуасянь окружен каменной стеной и стоит на берегу Хуньцзяна – важного притока реки Ялу. Место выбрано не слишком удачно: всего за год до нашего появления река разлилась, подмыла несколько участков стены и, ворвавшись в город, оставила в присутственных местах толстый слой ила.

Мы совершили очередную покупку, пополнив наш караван мулом и тремя пони. Деньги можно было считать потерянными, ибо мул оказался слепым. В самых неожиданных местах он впадал в панику и начинал биться, сбрасывая груз. Мы почувствовали немалое облегчение, когда в один прекрасный день этот лунатик отказался продолжать путь и вскоре околел. Пони верой и правдой прослужили нам несколько дней, но затем на спинах животных открылись глубокие язвы, сделавшие и это приобретение абсолютно бесполезным. Одним словом, китайские барышники ловко надули нас.

Мы произвели ревизию багажа, погрузили лишние вещи в повозку и отправили обратно в Мукден, где ее, к слову сказать, так и не дождались. Хотя вес поклажи удалось уменьшить до разумной величины, время оказалось упущено. Зарядили дожди, продолжавшиеся почти без перерыва добрых три месяца. Всего за несколько часов Хуньцзян поднялся [234] на 10 футов, задержав наше отправление из Тунхуасянь на целую неделю.

Изнывая от безделья, мы использовали малейшее прояснение небес, чтобы поохотиться на птицу в окрестностях города. Как–то раз нам попалось по дороге тело бедного китайца, которое некому было похоронить. Пришлось обратиться к местному мандарину, носившему на шапке прозрачный хрустальный шарик, на пальце – нефритовое кольцо, а на шее – великолепное ожерелье, именуемое по–китайски чаочжу. Говорят, что китайские чиновники носят это украшение с тех пор, как Далай–Лама преподнес золотое ожерелье императору Шуньчжи. Наш высокопоставленный собеседник учтиво разговаривал, однако весьма неучтиво проигнорировал просьбу. На другой день мы решили посетить местные золотые копи, но они оказались закрыты из–за волнений среди рабочих. По слухам, в окрестностях города имелся и серебряный рудник, однако мы не могли позволить себе отъехать так далеко.

По реке нескончаемой вереницей шли огромные плоты. Лес рубят в горах, а затем волокут к ближайшему берегу реки, где оставляют в ожидании паводка. Сплавив бревна в удобное место, их связывают в плоты для дальнейшего путешествия к морю. Главный лесной рынок Маньчжурии находится в Дадунгоу, близ устья реки Ялу. Как говорят, в летние месяцы там собирается до 40 тысяч плотовщиков, а лес покрывает берег на две с лишним мили в длину. Толщина бревен достигает 4 футов, однако в длину ни одно не превышает 15 футов – таков стандарт. Едва ли не весь Китай покупает лес в Дадунгоу.

Когда река успокоилась настолько, что паромное сообщение вновь стало возможным, мы переправились на другой берег и двинулись вверх по склону речной долины. Пришлось пожертвовать красотой видов ради того, чтобы избежать новой переправы. Увы, на пути возникло очередное препятствие в виде бурного потока, [235] который заставил нас целых четыре дня просидеть в убогой придорожной гостинице, в долине под названием Лочжуанькоу. Заведения подобного сорта особенно часто служили нам ночлегом, поэтому я попытаюсь дать читателю его описание. Это было длинное строение около сорока футов в длину, с соломенной кровлей, голыми стропилами и пустыми оконными рамами, давно лишившимися бумаги. Дверь была устроена посредине здания, а каны, как водится, тянулись вдоль стен. На лежанках валялись грязные циновки, тряпье, овечьи шкуры, смятая хлопчатобумажная одежда, заплечные мешки и множество других принадлежностей, незаменимых в дороге. Два десятка простолюдинов самого грубого вида составляли население этого дворца. Сразу у входа располагалась печь с огромным котлом, в котором варились [236] похлебка, свинина и овощи для насыщения гостей. В воздухе висел густой запах снеди, к которому примешивался дым табака – его курили решительно все, от семидесятилетней старухи до десятилетнего ребенка. Середину залы занимала кирпичная плита, чей свод был испещрен гнездами для горшков. В углу красовалась ручная мельница с каменными жерновами, на которой мололись бобы. В другом углу громоздились герметичные деревянные ящики для засолки овощей, вносившие самую громкую ноту в симфонию местных ароматов. В дальнем конце дома была выгорожена комната площадью примерно в 18 футов, принадлежавшая семейству хозяина гостиницы. Мы сняли это помещение и расположились на кане, как заправские китайцы, то есть сидели, лежали и даже ели в одном и том же месте. Читатель не поверит, насколько быстро можно привыкнуть сидеть по–турецки за трапезой! Во всяком случае, это гораздо удобнее, чем лежать на манер древних римлян.

Стены нашего приюта были увешаны полками, хранившими хозяйские припасы и домашний скарб. Напротив входа красовалось яркое изображение Бога Богатства, сопровождаемого белым ангелом и черным демоном – они, несомненно, олицетворяли добро и зло, заключенные в деньгах 10. По обе стороны от картины можно было видеть вертикальные полосы красной бумаги с надписями следующего содержания: «Почитающий отца и мать будет богат» [237] и «Забота о сыновьях и внуках принесет процветание». Следует заметить, что подобно американцам, китайцы считают обогащение главной целью человеческой жизни.

Ни одна гостиница не обходится без иконы Бога Богатства, под которой устраивается алтарь с металлической курильницей, двумя узкогорлыми вазами для цветов и парой подсвечников. Поистине, даже самый горделивый храм не смог бы похвастаться более полной коллекцией богослужебных принадлежностей!

Убранство нашей комнаты не исчерпывалось образом щедрого божества. На другой стене была вывешена картина, изображающая двух мальчиков, поклоняющихся горке монет. С ней соседствовала уморительная батальная сцена. Балки и стропила над нашими головами были покрыты слоем вековой копоти и служили для подвешивания разного хозяйственного хлама. Земляной пол изобиловал загадочными дырами, а в углу стоял засаленный точильный камень. Время от времени грязный работник правил на нем огромный нож, предназначенный для рубки стеблей проса – этим кормом питались наши мулы. Поодаль валялось дно старого котла, превращенное в скребок для чистки пола.

Самой заметной фигурой в семействе нашего хозяина была старая, но крепкая бабка, говорившая зычным басом. Она присматривала за малышами и готовила постели для всех домашних. Каждое утро она являлась в нашу комнату в окружении шумной паствы, чтобы убрать свернутые тюфяки и одеяла. Кто–нибудь из нас галантно помогал старой даме уложить ее ношу на высоко подвешенную полку. Вечером визит повторялся. Супруга хозяина была поваром.

В один из дней мы, полностью одетые, лежали на кане и читали под шум надоевшего дождя 11. Внезапно в дверной щели показался любопытный детский глаз, [238] а несколько минут спустя в комнату заглянули двое сельских работников, прослышавших о приезде чужеземцев. Не нужно дважды повторять словосочетание «заморский дьявол», чтобы возбудить любопытство китайца. Мужики безмолвно уставились на нас, потом один повернулся к другому, сплюнул на пол и со смехом произнес что–то вроде «Видал штуку?». Вслед за этим посетители немедленно исчезли. Мы полежали еще какое–то время и отрядили посланца узнать, не спала ли вода в реке. Результаты рекогносцировки оказались неутешительными и все вновь погрузились в томительное ожидание.

Стоило погоде слегка улучшиться, как мы дружно отправлялись на прогулку по лесам и зеленым лугами, среди которых тут и там высились почтенные старые дубы, напоминавшие об Англии. Мне ежедневно попадались новые цветы, так что походный гербарий пополнился полудюжиной образцов. Лилии по–прежнему были особенно хороши. Тигровые красавицы цвели на вершинах холмов, а лилейник обильно покрывал склоны. К уже знакомому желтому добавилась новая разновидность – с более мелкими алыми цветками. Клематисы занимали целые поляны, белея в траве наподобие россыпи мелких пахучих звезд. Фулфорд, наш лучший стрелок, сумел добыть великолепный экземпляр редкого зимородка, а вместе с ним и пару горных куропаток. Главным объектом наших охотничьих усилий были фазаны. Матерые петухи прятались в зарослях футах в 600 выше нас. Мы предоставляли Раттлеру вести отряд и медленно карабкались вслед, утопая в мокрой траве. Подпустив охотников почти вплотную, птица молнией устремлялась прочь, увлекая за собой пса. Зачастую все происходило так быстро, что фазан успевал нырнуть в заросли до того, как мы выпускали свою дробь. [239] Иногда нам все же удавалось поразить цель.

Во время одной из прогулок Фулфорд угодил в неприятную историю. Шагая по оленьей тропинке, он провалился в ловчую яму, замаскированную столь искусно, что ни один человек не смог бы заметить опасность. К счастью, она была так узка, что Фулфорд смог затормозить падение, расставив локти и упираясь ими в стенки. В противном случае мой спутник наверняка мог серьезно пострадать, ибо глубина ямы приближалась к 12 футам.

Неподалеку от места нашей вынужденной стоянки находились примитивные угольные копи. Вход в шахту был снабжен деревянной кровлей и крутыми ступеньками, уходившими под землю. Вокруг царила страшная грязь, отбивавшая всякую охоту спускаться вниз. По словам горного инженера, ведущего разведку угольных месторождений близ Мукдена, ляодунский уголь не уступает по своим качествам лучшему кардифу. Главная штольня китайской шахты проложена под углом 45º к горизонту и заканчивается на глубине около 500 футов. Роль клети для подъема угля выполняют две корзины, связанные обрывком каната. В корзины входит от 70 до 90 фунтов – с такой ношей сильный мужчина может проделать до 30 ходок в день. По соседству с шахтой нам показали плавильню, изготовляющую простейшие отливки из железа в земляных формах. Ее домна представляла собой простое сооружение из глины, а воздух нагнетался парой гигантских мехов, приводимых в движение четырьмя работниками.

Стоило рекам вернуться в свои берега, как мы продолжили путешествие, тут же столкнувшись с новой неприятностью. Караван шел по узкой тропе, зажатой между бурным потоком и непроходимой трясиной. Внезапно один из мулов оступился и упал в реку, увлекая за собой одного из погонщиков, которого предварительно сильно ушиб. Вьюк удалось выловить, однако бедный Фулфорд лишился запасов табака и пороха. Все реки на нашем пути приходилось переходить вброд, что сильно затрудняло движение. [240] Погонщики раздевались донага и переправляли всю поклажу при помощи пары самых сильных мулов. Пытаясь миновать реки, мы перевалили через хребет Лаоелин, поднявшись по заросшему склону на высоту 2800 футов. Немалые усилия оказались затрачены только для того, чтобы найти по другую сторону гор еще худшую дорогу. Вернее сказать, это было всего лишь каменистое речное ложе, по дну которого бежала вода. Идти вдоль этого ручья было сущим мучением: мулы поминутно спотыкались, при этом один из них дважды ронял в воду наши ружья. Учитывая каменный хаос вокруг, ничего удивительного в этом не было. Мы выступали с зарей, в полдень давали людям и животным двухчасовой отдых, а затем вновь двигались вперед до темноты. Большой удачей было найти открытое место для ночлега. Таким образом мы добрели до Ялу, или Аицзяна – большой реки шириной в 350 ярдов. Здесь береговая тропа временами сужалась настолько, что нагруженный мул не мог протиснуться между водой и скалой. Приходилось расширять проход киркой, чтобы не развьючивать животных. Однажды, в сильную жару, каравану пришлось долго ждать, пока освободят проход. Один из мулов устал и прыгнул в воду, угодив в струю сильного течения. К счастью, его тут же прибило обратно к берегу, так что вьюк утонул на мелководье в 3 фута глубиной. Хуже было то, что именно этот мул вез наше серебро. Приключение стоило экспедиции потери 60 фунтов и кое–каких мелких вещей.

В другой раз мы обнаружили, что тропа обвалилась, а ее остатки не превышают и шага в ширину. За этим карнизом открывалась настоящая пропасть. К общей радости мулы благополучно миновали опасный участок, не исключая и слепого, который, впрочем, все–таки попытался покончить с собой, взбрыкнув на полдороге. Вскоре пришло известие, что корейские грабители явились на берега Ялу с намерением поживиться за наш счет, однако слух этот не подтвердился. [241] В довершение всех бед, мы, сами того не ведая, провели ночь в очень опасном соседстве: в дымоходе кана обнаружилась кожа, сброшенная двумя змеями. Один из этих гадов был пяти футов в длину!

Многочисленные препятствия не помешали нам добраться до Маоэршань – форпоста Китайской империи, расположенного в 280 милях от Мукдена. Название означает Гора–шляпа и происходит от конического холма, выделяющегося в цепи окрестных высот. В поселке расквартированы 200 пехотинцев, занимающих укрепленный городок по соседству с ямэнем. Рядом приютились несколько домиков сельского вида. В Маоэршань мы надеялись пополнить наши запасы, однако все, что нам удалось раздобыть – это немного свинины и соленых яиц.

Маоэрошань – на редкость живописное место. Вокруг поселка теснятся лесистые горы, а на горизонте темнеет гряда столь длинная и ровная, что будь она дорогой, четверка лошадей могла бы проскакать по ней неделю без остановки. Русло Ялу выгнулось огромной излучиной, а на противоположном, корейском берегу видна гора, увенчанная фортом. Это сооружение напомнило мне замки, которые в Индии называют «гархами» 12.

Корейцы во множестве переходят «запретную» границу и возделывают поля под носом у апатичных мандаринов. Подавляющее большинство пришельцев исповедуют христианство. Один из них даже показал нам книгу, подаренную миссионером. В 1882 г. отрывки из Евангелия, переведенные преподобным Россом, попали в руки корейца, принесшего благую весть своим соплеменникам. Учение распространялось от дома к дому, от села к селу. Когда Росс и Уэбстер приехали в Корею, они нашли ее жителей полностью готовыми к крещению. [242] В пользу жизнеспособности нового движения говорил тот факт, что оно уверенно опиралось на собственные силы. Корейцы сами строят свои церкви и содержат клир. Они самостоятельны во всем – даже китайское жилище сумели усовершенствовать по своему вкусу, превратив пол в один большой кан.

В окрестностях Маоэршань мы впервые познакомились с корейскими быками и лошадьми. Первые показались мне настоящими гигантами, далеко превосходящими испанских быков и индийских буйволов. Пожалуй, с этими животными не смогут сравниться даже майсурские быки породы амрут–мехал, таскающие в нашей армии самые тяжелые орудия. Лошадки корейцев, напротив, не превышают размерами крупной собаки. При этом они очень сильны, послушны и исключительно дешевы. Этих крепко сбитых, понятливых животных невозможно спутать с изнеженными детскими пони.

Примерно в то же время на наши головы обрушилось главное маньчжурское бедствие – я имею в виду комаров и слепней. Авторы–путешественники любят взывать к сочувствию читателей, повествуя о мириадах кровожадных летучих тварей. Если же на свете и есть место, где маленькие вампиры способны сделать жизнь невыносимой, то это летняя маньчжурская тайга. Комары особенно свирепствуют ночью и ранним утром, хотя и в полдень от них некуда деться. Они нападают миллионами, впиваясь в любой незащищенный участок кожи. [243] На стоянках животных приходится окружать сплошным кольцом костров, чтобы дым хоть как–то защищал их. На закате хозяева вынуждены плотно закрывать все окна и двери, добровольно лишая себя доступа свежего воздуха. Некоторые даже разводят на полу огонь. Невозможно описать атмосферу в таком закупоренном жилище, к тому же переполненном китайцами! Во время полевых работ местные крестьяне надевают на головы специальные металлические обручи с гнездами, в которые втыкают тлеющие головни. Некоторые вдобавок берут в каждую руку по горящей лучине. Мы с большим успехом пользовались накидками из зеленого газа, которые просто спасали нас во время ночевок и утренних маршей. Во время еды все усаживались поближе к сильно дымящему костру.

Слепни в большей степени досаждали нашим мулам, чем нам самим. Было заметно, что насекомые яростнее всего атакуют больных и ослабевших животных. Слепни появлялись около 7–8 часов утра и исчезали в сумерках. Встречи с ними можно избежать, если выступить в путь затемно. Маньчжурский слепень – огромное жирное насекомое, которые по прошествии времени кажется мне равным по величине майскому жуку. Существует несколько разновидностей этих тварей, одна из которых напоминает гигантскую осу с желтыми и черными полосками на брюшке. Спину мула слепень дырявит с такой силой, что я своими глазами видел струйки крови, вытекающие из укусов. К счастью, этот враг чрезвычайно туп и медлителен, так что ничего не стоит убить его. Как–то один из мулов был настолько измучен кровососами, что спотыкался на каждом шагу. Мы с Фулфордом взяли в руки палки и принялись наперебой колотить ими слепней на спине у страдальца.

Не знаю, сколько сотен насекомых я убил в тот раз, но жизнь животного была спасена. Обычно слепни не нападают на людей, однако в нашем случае им время от времени приходило на ум [244] попробовать крови «заморского дьявола». Каждый такой случай сопровождался прыжками и энергичными словоизлияниями жертвы.

Выше я уже упоминал о том, что наши мулы время от времени роняли вьюки. По китайскому обычаю, поклажу не привязывают к спине животного. Я вижу в этом огромное преимущество и считаю китайский способ навьючивания мулов лучшим в мире. Первым делом изготовляется рама для поклажи, состоящая из двух кусков дерева, изогнутых наподобие бумерангов. Такая форма придается молодому побегу еще во время роста. В нужный момент сук срезают, подбирают пару и соединяют обе детали при помощи продольных жердей. Готовая рама имеет вид буквы «А» с округленной вершиной и без перекладины. Поклажу разделяют на два вьюка, абсолютно одинаковых по весу. Их тщательно закрепляют по обе стороны рамы, после чего несколько мужчин приподнимают конструкцию и просто кладут поверх седла. Если вьюки хорошо уравновешены, поклажа удерживается на спине мула без каких–либо дополнительных креплений. Когда приходит время кормежки, животные освобождаются от груза за считанные минуты. Столь же быстро происходит обратная погрузка. Если мул безнадежно увяз в болоте, вы, по крайней мере, легко можете спасти багаж. Единственное неудобство китайской системы состоит в том, что вьюки должны быть крепко привязаны к раме, а это мешает доставать из них постели, посуду и тому подобные вещи. Мы решили проблему, разложив предметы первой необходимости по седельным сумкам. [245]

Наши мулы, выглядевшие полумертвыми клячами при отправлении из Мукдена, изрядно окрепли в дороге. Янгхазбенд использовал все свои ветеринарные навыки для того, чтобы залечить их болячки. Венцом усилий лейтенанта стало удачное вскрытие исполинского нарыва у одного из животных. Если мулов не перегружали, они работали великолепно. Вожак каравана был славный малый, сильный, умный и ловкий, словно кошка. На шее у него болтался колокольчик, звон которого мы постоянно слышали, идя в арьергарде отряда. Наступившая тишина указывала на препятствие – трясину или овраг.

Одного из лучших мулов мы прозвали Лунатиком за привычку оборачиваться и пристально смотреть на идущего сзади товарища. Нетерпеливый нрав сильно мешал Лунатику во время вынужденных остановок: устав стоять, он мог сорваться с места и ринуться вперед, ломая строй и раскидывая поклажу. Другой мул, ковылявший на трех ногах, к концу похода стал одним из лучших работников, тогда как серый здоровяк не мог справиться даже с самой легкой ношей.

В горах мы старались уменьшать нагрузку до 150 фунтов на каждое животное, однако на хорошей ровной дороге мул без особого труда может тащить и 350 фунтов в течение 12 часов ежедневно. Маньчжурские погонщики хорошо заботятся о своих подопечных и обильно кормят их смесью гаоляновых зерен и измельченных стеблей малого проса. При такой диете животные имеют цветущий вид. Довольный жизнью мул отличается смирным нравом: даже после тяжелых переходов мы не замечали, чтобы кто–либо из них лягался. [246]

Движение в караване делало нашу жизнь простой и размеренной. На рассвете мы поднимались и выпивали по чашке чая. Укладка постелей всегда занимала какое–то время, после чего мы снимались с места и шли до полудня. После обеда следовал долгий марш, длившийся до самых сумерек. Будучи прекрасным ходоком, длинноногий Фулфорд всегда забегал вперед и предупреждал нас о различных препятствиях. Рядом с головным мулом шли мальчишка–погонщик и работник с топором, расчищавший дорогу в случае необходимости. Я шел в центре боевых порядков, держа наготове ружье. Впрочем, все охотничьи трофеи все равно доставались Фулфорду, поэтому на мою долю оставались ботанические сборы. Янгхазбенд замыкал шествие, сверяясь с компасом и определяя высоты при помощи анероида. Его обязанностью также было подгонять отстающих. Сталкиваясь с трудностями, мы дружно принимались за работу – расчищали путь, снимали вьюки, отводили мулов в безопасное место или ловили разбежавшихся животных. Ужин мы устраивали, как только повар был готов оказать нам эту услугу. Обычно трапеза состояла из миски разогретого консервированного супа, картофеля и дичи. Порой мы баловали себя десертом в виде оладий или рисового пудинга – эти яства приходилось готовить без молока и яиц, которых попросту не было. Когда с делами бывало покончено, кто–нибудь читал краткую молитву и лагерь погружался в сон. [247]

Глава VIII

Чанбайшань

Путь вверх по Ялу закрыт – Вьючная тропа на Хуньчунь – Старатели – Переправа через Танхэ – Бивак в лесу – Ловушка на тигра – Помеха на дороге – Трудная ситуация – Прибытие в штаб–квартиру гильдии – Отказ в приеме – Комары – Сведения о гильдии – Законы – Сбор опиума – Старые Белые Горы – Переправа через горный поток – Рыболов–маньчжур – Встреча Фулфорда с медведем – Подготовка к соболиному сезону – Ловушка на соболя – Ловушка на оленя – Грибы – Истоки Сунгари – Восхождение в Белых Горах – Пейзажи – Цветы – Озеро – Эрдаоцзян – Соседи – Другая дорога на Хуньчунь – Описание Белых Гор у Дюгальда – Посещение гор иезуитами – Умунэ – Впечатления архимандрита Палладия – Впечатления императора Цяньлуна – Отец Амио – Ботанические исследования – Птицы – Бабочки

В верховьях Ялу все притоки, впадающие выше того месте, где эта река поворачивает к югу, известны под номерами – Первый, Второй, Третий и так далее. Маоэршань расположен между Первым и Вторым притоками. Мы были крайне разочарованы, обнаружив, что не сможем продолжить путь вверх по долине Ялу, ибо узкая летняя тропа оказалась доступна только для пешеходов. Исключение составляют зимние месяцы, когда замерзшая река сама по себе становится удобной дорогой. Расспросив туземцев, мы узнали о существовании другого пути, ведущего в Хуньчунь через горы Лаолина – хребта, отделяющего бассейн Ялу от верховьев Сунгари. Новообретенная дорога должны была вывести нас к устью реки Тумэнь 13. [248] Мы решили воспользоваться ею и попытаться дойти хотя бы до Хуньчуня. Направившись вверх по течению Эрдаохэ, или Второй реки, мы вынуждены были вновь и вновь форсировать ее, прежде чем смогли перевалить через горы на высоте 3000 футов. По пути мы видели множество золотоискателей, или, вернее сказать, следы их работы: добытчики слышали выстрелы наших ружей и разбегались, принимая экспедицию за военный отряд. На вершине Лаолинского перевала стоит небольшой храм, а также монумент, воспевающий красоту и величие местных гор. Спускаясь, мы миновали дремучий лес и вышли к симпатичной ферме, построенной на расчищенном участке, на самом берегу Танхэ – живописного притока Сунгари. На другой день нам пришлось несколько раз переправляться через эту реку, оказавшуюся весьма глубокой. Затем последовал новый подъем, стоивший жизни нашему слепому мулу: бедняга совершенно обессилел и к утру был мертв. На берегу Танхэ нам впервые пришлось разбить лагерь в маньчжурской тайге. Гроза, разразившаяся в ту ночь, сделала этот первый опыт не слишком приятным, хотя непромокаемые подстилки и спасли нас от сырости. Следующим утром нам попалась партия охотников, добывающих молодые оленьи рога. Китайцы приписывают им лечебные свойства [249] и очень высоко ценят. Добыть сокровище можно только в течение считанных недель по весне, поэтому охотники уходят в леса целыми артелями.

В чаще нам попался свежий след тигрицы, а чуть дальше обнаружилась ловушка в виде огромной деревянной клетки. К сожалению, лес был слишком густым, а туземное население – слишком малочисленным для устройства тигриной охоты. Мы могли провести в бесплодных попытках месяц, но так и не добыли бы зверя.

Два дня спустя тропа вновь вывела караван на берег Танхэ. Неподалеку удалось найти довольно широкое и, как нам показалось, мелкое место. Решившись идти вброд, мы внезапно угодили в омут, но, хотя несчастье и казалось неминуемым, благополучно выбрались на сушу. Мы шли к месту слияния Танхэ и Сунгари, как вдруг полил сильный дождь. Опасаясь, что вода поднимется и отрежет нас от цели, мы решили пренебречь сложившимися походными правилами и совершить ночной переход. С последними лучами солнца мы закончили последнюю переправу и оказались в узком заросшем ущелье, по дну которого бежал безымянный ручей. С одной стороны ревела вода, с другой теснились отвесные скалы, а над головами нависали мрачные вершины деревьев. Глаза были не в силах различить что–либо на расстоянии ярда. Мы медленно шли впереди каравана, пока не наткнулись на трехфутовую скалу, торчавшую поперек тропы – в потемках ее высота показалась нам вдвое большей.

Двигаться вперед, равно как и назад, было невозможно – оставалось наскоро разбить лагерь и ночевать под проливным дождем, среди туч назойливых комаров. [250] Мулы, да и мы сами, буквально валились с ног от усталости. Один из погонщиков отправился на разведку и обнаружил, что за скалой тропа продолжается. Все воспрянули духом и перегнали караван через препятствие, потеряв только один вьюк – до сих пор не могу понять, как это удалось сделать в полной темноте! Вскоре отряд вышел к большому дому, обнесенному крепкой стеной. К нашему удивлению, обитатели усадьбы отказались отворить ворота. Мы стучали, вежливо упрашивали и даже предъявили свои бумаги, однако хозяева оставались непреклонны. Похоже было, что даже появление самого императора не сможет заставить их нарушить заведенный порядок. Мы могли бы войти силой, однако предпочли избежать ссоры и заночевали в палатке. Слуги и погонщики укрылись от дождя под навесом ворот. По соседству нашлась целая пирамида дров, так что вскоре веселый огонь согрел нас и разогнал безжалостных комаров, которые к тому времени едва не задушили меня и моих спутников. Потерянный вьюк поутру был найден и, таким образом, все закончилось благополучно. Свирепость комаров в ту ночь превзошла меру человеческого терпения, так что за завтраком было решено более не бродить в горах после захода солнца.

Усадьба, на которую мы набрели во время ночных блужданий, оказалась штаб–квартирой гильдии, расположившейся в отрогах Длинных Белых Гор. Формально эта гряда является одной из святынь царствующего дома и оберегается от любого посягательства извне. Незадолго перед тем «Пекинская газета» опубликовала рапорт губернатора Гирина, повествовавший об экспедиции, предпринятой специально для поддержания порядка в горах. [251] По сообщению сановника, он нашел заповедные места в полной неприкосновенности. Как–то нынешний император получил петицию от подданных, желающих возделывать некоторые земли в Маньчжурии. Обнаружив, что речь идет о землях, относящихся к августейшим охотничьим угодьям, Сын Неба повелел примерно наказать просителей 14. В действительности никто из чиновников и не помышляет о том, чтобы нанести визит в горную глухомань. Пользуясь этим, предприимчивые люди в изобилии населяют отроги священного хребта. Одни пашут землю в долинах, другие занимаются старательством, третьи ищут корни женьшеня, четвертые рубят лес по берегам Ялу и Сунгари. Наконец, немалое число охотников промышляет в горах соболей, белок, тигров и оленей.

Колонисты объединяются в гильдии, управляемые президентами, вице–президентами и советами. В руках этих выборных лиц находится власть над жизнью и смертью рядовых членов сообщества. Хотя с точки зрения закона гильдии не существуют, гиринским властям отлично известно обратное. Иногда мандарины не без успеха привлекают эти объединения к борьбе с бандитами. В этом случае президент гильдии рассылает своим подчиненным строгие распоряжения. Охотники говорили мне, что, получив подобный приказ, человек разряжает ружье и уходит восвояси, пусть даже в каждой ловушке у него сидит по оленю! Члены гильдии не платят никаких податей, за исключением тех, что идут на пополнение казны сообщества. Гильдейские законы примитивны, но отличаются практичностью. Нам попалось несколько прокламаций, одна из которых предписывала поселенцам отказывать в помощи лицам, имена которых перечислялись ниже. [252] Другая запрещала корейцам ловить рыбу в горных реках. К слову сказать, большинство корейцев в тех местах батрачит на хозяев–китайцев, не имея времени для ужения рыбы. Третья прокламация устанавливала дату начала торговли добытым в горах женьшенем.

Нарушение указанного срока грозило ослушнику штрафом в 1 фунт риса (роскошь в горах!), 10 таэлей деньгами и две свиньи, весом не менее 75 фунтов каждая. В постановлении особо оговаривалось, что если ответчик окажется чужаком, или не сможет уплатить штраф, то таковой будет забит палками до смерти. Такой суровый закон призван защитить интересы тех промышленников, которые ищут корни в самых отдаленных уголках тайги. Они возвращаются позже остальных и могут столкнуться с обесцениванием своей добычи на затоваренном рынке.

Гильдии представляют собой весьма эффективный [253] институт самоуправления. Благодаря им жители гор чувствуют себя в большей безопасности, чем иные обитатели Маньчжурии. Впрочем, бескрайние леса предоставляют лихим людям убежище и базу для своих вылазок. Что касается мирных горцев, то они обязательно вернут вам любую мелочь, потерянную на тропе.

Когда зимние метели заметают лесные становища, все члены гильдии собираются в ее штаб–квартире. Там они коротают месяцы вынужденного безделья и сообща принимают законы, по которым им предстоит жить в предстоящем году. В усадьбе гильдии всем хватает и места, и еды. Продукты доставляются из Гирина на санях, скользящих по льду Сунгари. В последнее время вольготное существование гильдий омрачает все более пристальное внимание властей. Глава ближайшего к Танхэкоу объединения был официально объявлен в Гирине преступником. Неожиданно губернатор проявил редкое для мандарина здравомыслие, и послал в горы чиновника для особых поручений. Тот разобрался в ситуации и представил начальству столь блестящий доклад, что главу гильдии пригласили на беседу. Старейшина подчинился, однако, опасаясь за свою голову, оставил губернаторского порученца в заложниках. Все обошлось благополучно: гость был радушно принят, получил подарки и вернулся к своим подданным. Если бы эмиссары Пекина вздумали наведаться в горы, губернатор получил бы нагоняй за свои вольности, ибо, как я уже говорил, столичный двор продолжает считать Чанбайшань заповедным местом.

Усадьба гильдии Танхэкоу расположена в прелестной маленькой долине у слияния рек Тан и Сунгари. Последняя более известна среди туземцев под именем Сунхуацзян, что значит «Река сосновых цветов» . [254] В этом месте она не превышает двухсот ярдов в ширину и имеет очень быстрое течение. С тыла гильдейский дом прикрыт от ветра высокой горой, а вокруг него расстилаются пашни, принадлежащие президенту сообщества. Обширные угодья вдоль Танхэ также принадлежат этому высокому лицу и активно очищаются от леса при помощи рабочих–корейцев. Часть земли в округе засевается опийным маком для собственных потребностей гильдии. Если в Индии сбор млечного сока – это целая наука, то маньчжурские китайцы относятся к этому процессу с большой вольностью. Бороздки вокруг маковой головки нарезаются как попало, а выступившее молочко сразу же снимается (в Индии ему дают подсохнуть).

Президент гильдии отсутствовал, однако нас встретил его заместитель – кислого вида старик по фамилии Янь. Он не высказал ни слова сожаления по поводу нашей ночевки под дождем, скупо заметив, что законы сообщества строги и направлены против бандитов. Впрочем, Янь все–таки впустил отряд во двор и предоставил нам хорошую комнату.

Наступило время для поиска снежных гор, отмеченных на карте из «Путешествий по Северному Китаю» преподобного А.Вильямсона. М–р Рэйвенстайн и прочие авторы хором приписывают этим пикам высоту в 10–12 тысяч футов. Не тут–то было! Почтенный Янь твердо заявил нам, что в Маньчжурии нет вершин такой высоты. По его словам, внимания заслуживала только одна Лаобайшань, или Старая Белая Гора, находящаяся на расстоянии 10–12 дней пути. С ее вершины якобы можно было увидеть истоки трех рек – Ялу, Тумэни и Сунгари. Старик предложил нам отправиться туда и сказал, что сам будет нашим проводником, так как тропу будет очень трудно найти. Мы с радостью согласились и нагрузили двух мулов легким походным скарбом. [255] К участию в вылазке были привлечены один из слуг и мальчишка–погонщик. Тропа вела нас с одной горы на другую, сквозь дремучую череду сырой тайги и травянистых пустошей, где паслись дикие кабаны. Лес состоял из огромных старых дубов, вязов, сосен и орешника. По вечерам мы могли рассчитывать на ночлег в хижине какого–нибудь китайца, занимающегося выращиванием женьшеня. Мы взяли с собой самых сильных животных, однако нагрузка оказалась для них чрезмерной. К концу дня оба выглядели больными, так что нам приходилось прилагать все усилия, чтобы привести их в чувство. Один из мулов был так плох, что перестал прилагать какие–либо усилия. Однажды он попытался с ходу одолеть подъем, но оступился на полдороге и попросту скатился к подножию склона, словно бревно. Сняв с бедняги поклажу, мы все равно вынуждены были помочь ему подняться. Один раз нам пришлось перейти Сунгари – какое это было наказание для нашим измученных ног! Другой поток, именуемый Шитоухэ, или Каменная река, оказался еще коварнее. В своем неистовом напоре он показался мне похожим на реки Кашмира. В полном соответствии с названием, дно Шитоухэ было усыпано острыми обломками скал. Поскользнувшись, Фулфорд лишился своего ружья, а Янгхазбенд серьезно поранил руку. Между прочим, на обратном пути вода поднялась и сделала переправу еще более опасной: наш погонщик был сбит с ног и увлечен течением.

На пятый день похода мы достигли Хэйхэ, или Черной реки. Здесь мы были вынуждены оставить мулов, так как трясина на другом берегу оказалась абсолютно [256] непроходима для животных. Позже мы узнали, что по дну соседней долины все же была проложена вьючная тропа, однако полное отсутствие жилья в тех местах заставило нашего проводника отказаться от нее. Мы провели ревизию снаряжения и безжалостно отбросили все лишнее. Оставшееся имущество мы разделили между собой и охотником по имени Ши Дэшэн. Этот славный малый вызвался сопровождать нас, ибо старый Янь решил, что не в силах продолжать путь.

На берегу Хэйхэ нам впервые встретилась лиственница. Среди трясины тут и там попадались купы болотного мирта. Известное количество этого растения ежегодно доставляют в распоряжение особого чиновника, присылаемого из Гирина. Мирт поступает ко двору императора и используется в качестве благовония во время храмовых церемоний. Мандарину полагается лично принимать заготовленное, однако он предпочитает избегать двухсотмильной прогулки по болотам.

На берегах горных ручьев встречались охотничьи хижины, служившие нам ночлегом. Они были настолько тесны, что, лежа на кане, я мог проснуться и обнаружить под самым носом ноги какого–нибудь китайца. На первой ночевке нам повстречался гостеприимный маньчжур, угостивший нас свежей олениной и спросивший, не желаем ли мы отведать рыбы. Туземец был вооружен длинным удилищем, толстой шелковой лесой и огромным крючком, вполне пригодным для ловли крупного лосося. В качестве наживки наш новый знакомый использовал клочок оленьей шерсти, превращенный в грубое подобие мухи. [257] Не прошло и получаса, как рыбак возвратился с тремя первосортными форелями, каждая из которых тянула на фунт. Мы загорелись желанием поудить, но комары быстро загнали нас обратно под крышу.

Как–то раз мы сделали привал на поляне, украшенной пахучими следами медвежьей жизнедеятельности. Неутомимый Фулфорд тут же взял проводника и отправился разведать дальнейший путь. В двух шагах от бивака они наткнулись на медведя, охранявшего останки только что задранного оленя. Услышав крик Фулфорда, мы с Янгхазбендом поспешили на выручку, зарядив ружье самой крупной дробью, какая была. Испуганный криками, зверь поспешил ретироваться, не дожидаясь нашего появления. Проводник захватил с собой рога, копыта и сухожилия оленя, заявив, что сможет выручить за них несколько таэлей. Спустя несколько дней Фулфорд снова спугнул медведя и сказал, что начинает привыкать к этому. Охотники жаловались нам, что косолапые сильно портят оленей, попавших в ловчие ямы. Нам показали молодые рога, которые могли быть проданы не менее, чем за 50 фунтов, однако медвежьи челюсти уменьшили их стоимость до 3–4 фунтов. Туземцы убивают медведей при каждой возможности, чего нельзя сказать о тиграх, которые достаточно редки.

Последний бросок сквозь тайгу сильно утомил всех, однако мы были вознаграждены находками новых цветов и птиц. Под ногами расстилался сплошной ковер земляники, а заросли барбариса, пурпурные от спелых ягод, достигали 4 футов в высоту. Нередко встречались дикий крыжовник и смородина, однако есть их было невозможно. Интересное растение, которое я принял за разновидность ревеня, впоследствии оказалось новым видом камнеломки. Ботаники из Кью 15 назвали его Saxifraga tabularis.

Многие урочища на нашем пути имели корейские названия. Двадцать лет назад, когда китайцы стали проникать в горы, здесь уже хозяйничали [258] корейские охотники, оказавшие пришельцам ожесточенное сопротивление. Китайцы с трудом одержали верх, заплатив за это многими жизнями. М–р Карльз, совершивший недавно путешествие по Северной Корее 16, обнаружил, что тамошние жители отлично знают пограничные горы под именем Пэктусан, или Белых гор.

Мы застали подготовку к соболиному сезону в самом разгаре. Соболя можно назвать азиатским родственником нашей английской куницы. Когда снег покрывает землю, этот зверек предпочитает передвигаться по стволам упавших деревьев, чтобы не мочить лапы. Охотники знают об этом и специально валят деревья для устройства ловушек. Два ряда острых колышков, вбитых в ствол, образуют дорожку шириной в несколько дюймов. В конце устроена прямоугольная западня, над которой подвешивается небольшое бревно. В нужный момент оно падает и придавливает добычу. Охотники не очень–то любят посвящать посторонних в подробности. Тем не менее, один из них рассказал нам, что он и два его компаньона сообща владеют тысячей соболиных ловушек и шестьюдесятью ловчими ямами. Добыча одного сезона не превышает 90 соболиных шкурок и пары мягких рогов. Еще один жестокий, но эффективный способ добычи оленей заключается в следующем. На тропе маскируется капкан в виде железного кольца с острыми шипами, направленными внутрь. Посередине остается отверстие по размеру оленьего копыта. Если нога животного попадает внутрь приспособления, сбросить его уже невозможно. Олень тащит капкан, пока не выбивается из сил, а потом становится легкой добычей человека. Соболей отвозят в Гирин, где за шкурку дают от 1 до 3 таэлей (4 шиллинга 10 пенсов – 14 шиллингов 6 пенсов. [259]

Охотники неплохо живут в своих хижинах, питаясь вяленой дичью и овощами с маленьких огородов. Часть трофеев идут на приобретение муки и одежды. На одной из заимок нам подали жаркое из оленины с капустой, сдобренное грибами – лучшего кушанья я не могу и представить. Замечу, что грибами я называю желтые наросты, покрывающие трухлявый валежник. Они недурны на вкус и составляют важную статью экспорта для хуньчуньских купцов.

Время, проведенное среди охотников, я вспоминаю с искренним удовольствием. Эти ребята встречали нас с неподдельной теплотой, чего нельзя сказать об обычных китайских крестьянах и хозяевах женьшеневых плантаций.

Через девять дней после выступления из Танхэкоу, мы начали восхождение на вожделенную вершину. Склоны горы были покрыты смешанным лесом из сосен и берез, который становился все реже по мере подъема. Наступил момент, когда мы очутились в окружении восхитительных лугов, будто перенесенных из Эдема. Если угрюмость леса лишь изредка оживляли одинокие лилии и колокольчики, то луга сияли от обилия цветов самых разных оттенков. Глаз купался в море голубых ирисов, алых тигровых лилий, ароматного желтого лилейника, огромных оранжевых лютиков и пурпурного борца.

За этим буйным цветником начался нерукотворный парк, где в тени элегантных елей и пихт, среди невысокой сочной травы цвели красные и белые орхидеи, темно–синяя горечавка, водосбор и другие растения. В одном месте разрослась азалия, покрытая мелкими желтыми цветками и издали напоминавшая дрок. [260]

Не так прекрасна Энна, где цветы
Сбирала Прозерпина, что была
Прекраснейшим цветком, который Дит
Похитил мрачный; в поисках за ней
Церера обошла весь белый свет.
Ни рощу Дафны дивную, вблизи
Оронта, ни Кастальский ключ, певцов
Одушевляющий, нельзя никак
С Эдемским Раем истинным сравнить…
17

Над вершинами деревьев показалась остроконечная вершина Старой Белой Горы. Пересекая плато, мы часто слышали шум подземных рек, а в одном месте наткнулись на глубокий провал. В черной глубине пропасти гремел поток, однако края сходились так близко, что мы без труда перепрыгнули препятствие. Гора таит серьезную опасность для неосторожного путника, который легко может расстаться с жизнью, угодив в такую ловушку.

В конце концов мы добрались до хутора под названием Таншань, приютившегося на подступах к пику Байшань. По соседству низвергались два величественных водопада высотой приблизительно в 150 футов каждый. Туземцы считают один из этих каскадов истоком Сунгари. На расстоянии пары миль возвышался боковой конус, имевший около 10 ярдов в поперечнике. Там бил прекрасный горячий источник с температурой в 142º по Фаренгейту. Вечером мы взобрались на ближайший холм, чтобы полюбоваться закатным видом вершины с высоты 700 футов над уровнем плато. Мы смогли разглядеть два пика, соединенных седловиной. Ослепительно–белая пемза, которой были усыпаны их кручи, создавала иллюзию снега, тогда как последний в действительности лежал лишь в самых глубоких складках рельефа. Крупные куски этой породы попадались [261] нам уже на берегах Сунгари и по пути через лес.

Западный пик издали показался нам более высоким, чем его визави, что оказалось ошибкой. Второй пик был гладким и заостренным, словно наконечник копья. На его плече возвышался утес в форме змеиного зуба, от которого начинался пологий спуск до самого хутора.

Первый день выдался дождливым, поэтому восхождение пришлось отложить. Выйдя поутру, мы обогнули дом и, утопая по пояс в мокрой траве, двинулись вверх. Лилии и здесь были нашими спутниками.

Полоса лугов, опоясывающая вершину, имела 2–3 мили в ширину. Здесь в изобилии встречались белые рододендроны, вереск и мелкие розовые цветки, напоминавшие азалию. Когда луг закончился, мы вышли на каменистый склон, ведущий к седлу. Даже здесь росло немало редких растений – желтые маки, камнеломки, вика и другие ботанические сокровища.

Подъем был крут и напоминал тропу, ведущую к вершине Везувия, с тем отличием, что здесь обломки пемзы образовали сплошную корку под влиянием частых и обильных дождей. Достигнув седловины, мы обнаружили, что стоим на кромке глубокого кратера! Внизу, на расстоянии около 350 футов, раскинулось озеро самого глубокого и насыщенного синего цвета. Несмотря на сильный верховой ветер, его воды были безмятежно гладки и отражали стену зубчатых пиков, окружавших кратер. Зрелище было незабываемым. Мы сошлись во мнении, что озеро имеет 6–7 миль в окружности и около полутора миль в ширину.

Сполна насладившись открывшимся видом, Фулфорд и я решили спуститься в кратер. [262] Проводник отказался сопутствовать нам, отчасти из–за крутизны обрыва, отчасти потому, что дух озера еще никому не позволял вернуться оттуда живым. Наш охотник ограничился тем, что указал место, где оленям удавалось найти дорогу к траве, растущей на узкой полоске между озером и отвесными скалами. Мы хорошо начали и вскоре были уже в каких–то 60 футах от озера. Внезапно перед нами возникло препятствие в виде скалы, обвалившейся и перегородившей тропку. Высота преграды составляла 15–20 футов. Будь у нас веревка, мы могли бы без особого труда добраться до озера, однако без нее спуск представлялся слишком опасным. Туф и пемза – не слишком надежная опора для скалолаза.

Тем временем Янгхазбенд укрылся от ветра в заснеженной ложбинке и смог определить высоту местности по температуре кипения воды. После этого наш друг в одиночку поднялся на вершину восточного пика. Он рисковал, так как мелкие камни могли сползти под ногами и увлечь его к обрыву, за которым открывалась 500–футовая пропасть. Янгхазбенд не остановился на достигнутом и прошел до конца скалы, нависавшей над водами озера, подобно бушприту корабля. Увидев, как лейтенант машет нам шляпой, мы подумали, что даже орел не нашел бы себе места на этой скале.

Высоту пика Янгхазбенд определил в 7525 футов, однако с учетом погрешности его термометра эту цифру следовало увеличить на 500 футов.

Даже с седловины можно было охватить взглядом всю горную страну. Только в глубине корейской территории вздымались пики, [263] способные помериться высотой с Байшань. Что касается ближайших соседей, то все они, включая знакомый нам Лаолин, казались рядом с ней карликами. Итак, с мечтой о снежных гигантах ростом в 10–12 тысяч футов можно было распрощаться навсегда.

Озеро известно среди горцев под именем Лунвантань, что означает Пруд князя драконов. В Китае дракон слывет повелителем дождя, поэтому озеро почитается, как святыня. Появление озера на вершине горы также имеет свое объяснение в местных легендах: они утверждают, что водоем напрямую соединяется с океаном. С северной стороны из озера вытекает ручей, являющийся истоком Эрдаоцзяна, или Второй реки 18 – восточного притока Сунгари. Позднее нам довелось посетить место их слияния.

Мы провели на хуторе целую неделю, совершая интересные вылазки в окрестности Байшань. По словам местных охотников, исток Ялу находился всего в 10 милях от места нашей стоянки. Нам рассказали, что не так давно в эти места приезжал китайский чиновник, имевший задание проверить пограничный знак. Каменный столб, отмечающий границу между Китаем и Кореей, был установлен в 51 году правления императора Канси (т.е. в 1712 г. от Рождества Христова). Посланец Пекина долго старался, но так и не нашел знак по причине сильных снежных заносов. В 30 милях от хутора находился исток реки Тумэнь, которую горцы называют Яфэн. [264]

Пришла пора возвращаться, так как наши запасы подошли к концу. Охотники и искатели женьшеня любезно снабдили нас мукой, а несколько банок консервов составляли неприкосновенный запас. Несмотря на успехи Фулфорда в добывании куропаток, еды не хватало. Мы так оголодали, что при звуке выстрела немедленно кричали нашему снайперу: «Молодая или старая?» Дело в том, что матерые куропатки были намного мясистее птенцов. Поднятая птица всегда спешила укрыться в кроне ближайшего дерева. Упустив ее из виду, можно было остаться без обеда. К чести Фулфорда, он никогда не допускал таких оплошностей.

Итак, наш путь лежал обратно в Танхэкоу. Если бы мы пришли в горы пораньше и имели побольше припасов, то могли бы добраться до реки Хунчихэ, протекавшей в 70 милях к северу. Оттуда было гораздо легче попасть в Хуньчунь. К нашей досаде, прошлой зимой лед на реках вскрылся ранее обычного, так что гильдия не успела заполнить свои кладовые. С таким большим караваном, как наш, можно было умереть от голода, угодив в западню между двумя разлившимися реками.

Если будущий путешественник покинет Мукден в марте и дойдет до Танхэкоу через Синьминьпу или Тунхуасянь, то, имея месячный запас муки, он сможет легко добраться до Хунчихэ. Неважно, пойдет ли он туда по долине Дашахэ, или обогнет Байшань – в любом случае, в Хуньчуне его увидят как раз между таянием снегов и началом затяжных дождей. [265]

Уже после возвращения из Китая я смог ознакомиться с известной книгой отца Дюгальда, составленной из сообщений иезуитов и вышедшей в Париже в 1735 году. Я нашел в ней следующее описание Белой горы, почти полностью совпадающее с нашими наблюдениями:

Гора, на склонах которой берет свое начало Сунгари, превосходит высотой все остальные вершины Восточной Татарии. Ее главу путники видят издалека. С одной стороны гора эта заросла лесом и состоит из мягкого белого камня. Он–то, а вовсе не снег, заставляет белеть вершину пика. Наверху возвышаются пять высоких утесов, напоминающих полуразрушенные пирамиды. Скалы постоянно мокры от тумана, а за ними находится глубокое озеро. Пять потоков, вытекающих из этого водоема, сливаются и образуют Сунгари. Из почтения к горе, маньчжуры именуют ее матерью великих рек Тумэни, Ялу–ула и Чиху–ула 19, которые текут вглубь Кореи и впадают в море, омывающее земли этого царства.

Не следует принимать эти утверждения за чистую правду. Какие–то из названных рек могут начинаться на склонах иных гор, отделяющих Корею от маньчжурских владений.

Приведенное описание заимствовано у отца Режи, который вместе с двумя другими иезуитами, Жарту и Фриделли, проводил картографическую съемку Маньчжурии для императора Канси. Это было в 1709 г. Я пытался найти подлинный отчет Режи, однако не преуспел в этом. Вопреки укоренившимся представлениям, я считаю, что монахи–геодезисты физически не могли увидеть Белую гору. [266] Они начали свою работу в Маньчжурии 8 мая, а 10 декабря того же года уже отправились на съемки в провинцию Печели. Трудно предположить, что, держась постоянно вместе, они сумели за такой короткий срок не только посетить Хуньчунь и области к северу от Амура, но и забраться так далеко в горы. Прочие факты также свидетельствуют в пользу моего предположения. Например, иезуиты называют гору одной из высочайших вершин мира, а это определенно не так.

Они не приводят ее географических координат, а ближайшими обсервационными точками на их маршруте были Фэнванчэн, или Ворота Кореи, и Хунта Хотон, или Юнта Хотон (последний находится у излучины реки Тумэнь). Первый пункт лежит в 300, а второй – в 150 милях от пика. На карте, составленной иезуитами, Белая гора также не обозначена. Если взглянуть на карту д’Анвиля, составленную на основе изысканий отцов–иезуитов, то границу Кореи можно увидеть значительно севернее рек Ялу и Тумэнь, по руслам которых она в действительности проходит. Монахи оговорились, что император запретил им подходить к границе Кореи, поэтому для съемки пограничной полосы был назначен особый ученый мандарин, посетивший Маньчжурию через год после них. Результатом его экспедиции стала карта местности, составленная корейцами. Далее, один из авторов «Чайниз Репозитори» за 1851 г. (т.ХХ, с.299) заявляет – без ссылки на источник, но достаточно уверенно, – что ни один из иезуитов, видевших Белую гору, не поднимался на ее вершину. В то же время Дюгальд утверждает, что вся граница между Китаем и Кореей подверглась угломерной съемке, а гора находится как раз на этом рубеже. Похоже, что первым европейцем, заглянувшим в синие воды Лунвантаня, [267] был все–таки кто–то из иезуитов. Как бы то ни было, именно им принадлежит честь первого письменного упоминания о существовании Белой горы.

В приложениях к книге Клапрота «Записки касательно Азии» 20, я нашел перевод сообщения о путешествии к Белой горе, предпринятом за 30 лет до иезуитов китайцем по имени Умунэ. Мне бросилось в глаза упоминание о цветущих лугах на склонах горы, совпадающее с нашими наблюдениями. Как и отец Режи, Умунэ написал о пяти приметных утесах и туманах, окутывающих вершину. Возможно, соответствующее место у Дюгальда заимствовано из записок этого китайца.

К числу авторов, писавших о Белой горе, относятся такие разные люди, как архимандрит Палладий, император Цяньлун и ученый отец Амио. Те из моих читателей, кого интересует китайская мифология, могут узнать от этих мужей немало нового о тайнах, столетиями составлявших славу Длинных Белых Гор. Высочайшая вершина этой цепи по сей день вызывает споры. Так, лет 15 назад м–р Делмар Морган, пренебрегая заявлением иезуитов, задавался вопросом происхождения белой шапки, венчающей пик. Кажется, нам удалось раз и навсегда разрешить эту проблему.

На обратном пути мы продолжали пополнять наш походный гербарий. Сохранение собранных растений в условиях непрекращающегося дождя было непростым делом. Директор Королевских ботанических садов в Кью любезно почтил вниманием результаты наших трудов, высказав в письме к автору следующие соображения: [268]

Гербарий насчитывает около 500 видов цветковых растений, 32 вида папоротников и 10 видов плаунов и хвощей. В отличие от горной флоры окрестностей Пекина и близлежащих провинций, растительный мир Маньчжурии не отличается богатством эндемиков, а что касается неизвестных науке видов, то таковых имеется менее полудюжины. Среди наиболее типичных представителей флоры Северо–Восточной Азии следует назвать растения родов Stenocoelium, Eleutherococcus, Platycodon, Glossocomia, Metaplexis, Brachybotrys, Siphonostegia и Funkia. За редкими исключениями, все местные растения широко распространены в умеренном поясе планеты. Говоря коротко, флора Маньчжурии принадлежит к тому же типу, что и флора Британских островов. Не менее 160 видов, или около трети всей коллекции, произрастают в нашей стране. Почти все эти растения представляют собой травы и мелкие альпийские кустарники. Древовидные и кустарниковые формы доминируют, что отвечает общим особенностям теплой Северо–Восточной Азии. Среди таковых имеется три вида лип, шесть видов кленов, один вид груши, один вид рябины, один вид вишни, один вид черемухи, один вид боярышника, один вид бузины, один вид дёрена, один вид ясеня, пять видов хвойных, три вида ив, два вида тополей, два вида орешника и один вид дуба.

Преобладающими семействами в коллекции являются: Астровые (65 видов), Розовые (30 видов), Лилейные (28 видов), Лютиковые (27 видов), Бобовые (20 видов). Кроме того, обращают на себя внимание Aquilegia (водосбор), Paeonia (пион), Dianthus (гвоздика), Potentilla (лапчатка), Lathyrus (чина), Spiraea (спирея), Aster (астра), Artemisia (полынь), Senecio (крестовник), Saussurea (соссюрея), Adenophora (Campanula, колокольчик), Polygonum (горец), Lilium (лилия) и др. К прочим интересным растениям относятся Papaver alpinum (мак альпийский), Vitis vinifera (виноград культурный), Trifolium lupinaster (клевер люпиновый), Saxifraga (камнеломка – новый вид с крупными щитовидными листьями), Linnaea borealis (линнея северная), Phyllodoce caerulea (филлодоце голубая), Utricularia intermedia (пузырчатка средняя), Pinus mandshurica (кедр маньчжурский), Lilium (различные виды лилий).

Солидное дополнение к гербарию мне удалось сделать осенью того же года в степях Монголии. Тамошняя флора относится к той же фитогеографической области, что и маньчжурская. [269]

Мы также привезли из экспедиции кое–какое собрание чучел птиц, хотя скорость нашего передвижения и климат отнюдь не способствовали успеху препарирования. Прежде всего, чрезвычайно трудно было разглядеть птицу, сидящую в густой кроне дерева. Когда это удавалось сделать, добыча почти всегда оказывалась вне досягаемости наших ружей. Кроме того, было небезопасно отдаляться от каравана на марше. Я часто покидал своих спутников и отходил на расстояние четверти и даже получаса ходьбы. Каждый раз мне с большим трудом удавалось определить местоположение отряда. М–р Боудлер Шарп из Британского музея любезно высказал автору следующее мнение по поводу наших чучел:

Следующие из представленных образцов представляют несомненный научный интерес: тетерев–косач (Tetrao tetrix), серый сорокопут (Lanius sphenocereus), дрофа Дыбовского (Otis Dybowskii), белоголовая длиннохвостая синица (Acredula caudata), китайский поползень (Sitta vilosa), дрозд Ноймана (Turdus Naumanni), сибирская куропатка (Perdix barbata), каштановая овсянка (Emberiza castanciceps), восточная ястребиная сова (Ninox scutulata) и краснохвостая завирушка (Accentor crythropygius). Черный дятел (Dryocopus Martius) идентичен виду, обитающему в Швеции.

Самой распространенной птицей в Маньчжурии является обыкновенная сорока, которую туземцы почитают священной. В любом уголке страны вы можете увидеть огромные шумные стаи этих птиц. Сороки обожали дразнить Раттлера, садясь под самым его носом и взлетая, как только он пытался схватить какую–нибудь из них. Своим насмешливым стрекотом птицы доводили пса до бешенства. Мы познакомились также с элегантными корейскими сороками, чьи головы и спинки были окрашены в черный цвет, а хвосты переливались всеми оттенками голубого. Вдоль пустынных дорог попадался golden oriole, а длиннохвостые райские мухоловки и дятлы встречались под покровом тайги. Мне кажется, что тот же вид мухоловок известен в Индии под именем видах. [270] К распространенным в Маньчжурии видам пернатых относятся орлы, ястребы и все водоплавающие птицы. Куропаток, напротив, не так уж и многочисленны. Один из видов куропатки, весьма напоминающий английскую, был добыт близ Гирина, а еще две разновидности попадались в горах. К сожалению, мы так и не удостоились полюбоваться великолепием Crossoptilon Manchuricum, ибо все встречавшиеся нам фазаны принадлежали к виду Torquatus. Вóроны, черные и белогрудые вороны обитают по всей стране.

Повсюду в маньчжурских горах мы любовались многочисленными бабочками. Чаще всех прочих попадались темно–зеленые парусники с голубыми пятнами на крыльях. Мне уже приходилось видеть их в окрестностях Симлы. Парусники собираются группами по 50–60 штук и, облюбовав мшистый камень, просиживают на нем часами. При этом бабочки поводят крыльями, создавая живописный эффект. Янгхазбенд оказался увлеченным энтомологом и указал нам множество редких видов – больших и малых парусников, пурпурных императоров, бирюзовых и желтых мотыльков. Такое изобилие чешуекрылых за пределами Маньчжурии мне доводилось наблюдать только на вершине горы Сенчул, близ Дарджилинга.


Комментарии

1. Постельный клоп (лат.)

2. Блоха (лат.)

3. Согласно хроникам времен императора Цяньлуна, Тайцзун завершил строительство обоих храмов, дворца и городских стен Мукдена на пятом году своего царствования, т. е. в 1631 г. (Прим. автора).

4. Пайлоу – триумфальная арка с тремя проездами, самый высокий из которых находится в центре. Китайцы воздвигают такие арки, когда хотят увековечить какую-либо выдающуюся личность. Маньчжурские пайлоу строят из кирпича и дерева, украшая кровли затейливой резьбой (Прим. автора).

5. Дарем – город на северо-востоке Англии, известный памятниками романского зодчества XI-XII вв.

6. В буддийской архитектуре – монументальная постройка, предназначенная для хранения реликвий.

7. В 1625 году (Прим.автора).

8. То есть место, безупречное с точки зрения фэн-шуй (Прим.автора).

9. Адиантум стоповидный (лат.) – вид папоротника, широко распространенный на Дальнем Востоке.

10. Место по левую руку от кого-либо считается почетным. Справа от Бога Богатства стоит чернолицый Сиян хуэйцзу, или Магометанин из стран Запада. Он держит в руках волшебный сосуд, превращающий любую вещь в драгоценный металл – золото или серебро, в зависимости от пожелания заказчика. Персонаж, стоящий по левую руку от божества, явно окружен бóльшим почетом (Прим.автора).

11. Помимо прочего, Фулфорд захватил в дорогу несколько номеров «Чэмберс Мэгэзин», оказавшихся истинным сокровищем – каждый стоил целой библиотеки (Прим.автора).

12. Крепость (санскр.)

13. В интересах будущих путешественников, привожу описание этой дороги, сделанное одним пожилым и, вероятнее всего, не слишком точным информатором. Итак, нужно пересечь Лаолин, спуститься по течению реки Тан до Танхэкоу, переправиться через Сунгари и следовать до Сунцзяна – притока этой реки. Там следует взять проводника, который за два дня выведет вас к Дашахэ. Оттуда начинается хорошая дорога, по которой вы будете двигаться через Кусунхэ и Синаньча, перевалил по дороге через горы. В Хунчихэ вы сможете нанять повозку и продолжить путь с известным комфортом. Далее путь лежит через Эрдаохэ, Янчжикан, Мадакан, Саньцзяхэ и Мицзян до самого Хуньчуня. Общая протяженность маршрута составляет около 1000 ли, или 333 мили. Мы сумели дойти по этой дороге лишь до Сунцзяна, за которым началась местность, непроходимая из-за дождей. Мы повернули на Гирин, однако позднее я все же сумел пройти из Хуньчуня в Омосо через Мицзян и Янчжикан. Из Синьминьпу и Тунхуасяня также можно попасть в Танхэкоу (Прим.автора).

14. Император Канси воздвиг ограду к востоку от тракта, соединяющего Мукден с Гирином. Таким образом, все, что оказалось в пределах этой засеки, стало императорским охотничьим заповедником. Соответствующее название до сих пор можно увидеть на китайских картах Маньчжурии (Прим. автора).

15. Имеются в виду знаменитые ботанические сады в Кью (юго-западная часть Лондона).

16. Труды Королевского географического общества, май 1886 г. (Прим. автора).

17. Джон Мильтон. «Потерянный рай» (пер. А. Штейнберга).

18. Главными притоками Эрдаоцзяна считаются Кутунхэ (Кусунхэ), Дашахэ и Фулухэ, текущие с севера на юг. Первый южный приток носит название Тоу Дабэйхэ, или Первая Северная река. Остальные также именуются в соответствии с порядковым числом. Перечисляя я наиболее значительные левые притоки верхнего течения Сунгари, то, начиная с юга, это будут Лишукоуцзы, Эрдао-хуаюань, Тоудао-хуаюань, Нархун, Мунцзян, Сунцзян, Танхэ, Шитоухэ, Хэйхэ, Туйбахэ, Хуапихэ, Дицзухэ и Вэйшахэ. Справа, начиная от устья Эрдаоцзян, в Сунгари впадают Юйшихэ, Вэйшахэ и Сунцзян. Охотники помогли Фулфорду составить полный перечень рек верхнего бассейна Сунгари, однако даже такие сведущие информаторы не могли с уверенность сказать, в каком порядке их следует расположить на карте (Прим. автора).

19. Я затрудняюсь сказать, какая река имеется здесь в виду. Возможно, это Эрдаоцзян (Прим. автора).

20. Парижское издание 1824 г. (Прим. автора).

Текст переведён по изданию: James, H.E.M. Long White Mountain or a journey in Manchuria with some account of the history, people, administration and religion of that country. London: Longmans, Green & C°, 1888

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.