Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

СЕМЕНОВ ТЯНЬ-ШАНСКИЙ П. П.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ТЯНЬ-ШАНЬ

В 1856-1857 ГОДАХ

Глава третья

Мое пребывание в Барнауле зимой 1856 — 1857 гг. в посещение меня Ф. М. Достоевским. — Моя поездка в Омск и переговоры с Г. И. Гасфортом. — Прибытие в Семипалатинск и встреча с Достоевским и художником Кошаровым. — Переезд через Копал и Приилийскую равнину в Верное. — Заилийский край. — Вторичное путешествие в Тянь-шань. — Политическое положение иссыккульского бассейна. — Отъезд. — Озеро Джассыл-куль. — Суд биев и мое в нем участие. — Гостеприимство султана Али и его сына Аблеса. — СултантТезек. — Мерке. — Прибытие к султану Бурамбаю и помощь, нами ему оказанная.

Прибыв в Барнаул после своего путешествия в Семиречье поздней осенью 1856 года, я уже не застал там гостеприимного Вас. Апол. Полетики. «Барнаульский Алкивиад», как я называл его в шутку, уехал навсегда в Петербург искать там счастья. Обладая довольно значительным капиталом, он решился испытать силу своих замечательных дарований и блестящего красноречия на поле имевшей возникнуть в Петербурге общественной деятельности, что ему и удалось вполне не ранее 1861 года, в эпоху подъёма промышленных предприятий, к чему он чувствовал себя более других подготовленным.

Зима 1855 — 1857 годов, проведенная мной в гостеприимном Барнауле, не показалась мне скучной. Я нанял довольно уютную меблированную квартиру из нескольких комнат за 25 рублей в месяц. День проходил в разборке собранных мной богатых ботанических и геологических коллекций, в подробном осмотре и изучении предметов барнаульского музея, в пользовании тамошней библиотекой и в ознакомлении с заводскими работами; вечера же я проводил в гостеприимном, хорошо образованном и всегда приветливом барнаульском обществе. Зимний сезон был оживлён любительскими спектаклями в прекрасном здании барнаульского театра. Многие из членов барнаульского общества выдавались своими замечательными сценическими дарованиями. Совершенно первоклассным комиком был горный инженер Самойлов, старший брат знаменитого артиста, даже превосходивший своим природным сценическим талантом своего младшего брата и выделившийся ещё в то время, когда они оба воспитывались в горном [126] корпусе. Вообще оживление и культурность этого прекрасного уголка. Сибири, прозванного мной «сибирскими Афинами», делали пребывание в нем в холодное зимнее время сибирских буранов особенно привлекательным.

Удручающее впечатление производило на меня только то, что всё это интеллигентное, культурное общество (принадлежавшее, за исключением двух-трёх золотопромышленников, к алтайской горной администрации) жило выше средств, доставляемых ему крайне скудным казённым жалованьем, и, очевидно, пользовалось сверх него доходами, законом не установленными и получаемыми самовольно с крепостного населения Алтайского горного округа.

Но очевидно, что такое самовознаграждение происходило здесь не в той грубой и столь распространённой в русских провинциальных захолустьях форме, которую так художественно изобразил Гоголь в своём «Ревизоре», и не в столь же распространённой в русских губернских городах форме даруемых откупщиками дополнительных содержаний всем высшим чиновникам губернской администрации, кроме тех из них, которые имели редкое в половине XIX века «аристидовское бескорыстие» отказываться от установленных обычаем откупщических окладов.

В Барнауле в половине XIX века горная администрация выработала себе форму самовознаграждения из доходов с крепостного населения округа, являвшуюся последствием обязательности крепостного труда.

Впрочем, порождённая и поддерживаемая крепостным правом система «самовознаграждения» чинов Алтайского горного округа, падавшая в форме денежной повинности, заменявшей натуральную, на приписное к Алтаю старожильское крестьянское население, не была особенно обременительна для алтайских крестьян, которые пользовались благосостоянием и не жаловались на притеснение их горной администрацией, так как число рабочих дней в году, приходившееся на каждого крестьянина, было очень умеренно, а крестьяне, которым по роду и времени их земледельческих занятий было затруднительно отбывать свои работы натурой, могли, при посредстве горных офицеров, поставлять вместо себя заместителей (Вот каким путем алтайская администрация извлекала свое самовознаграждение из этого замещения. Кроме 30 000 горнозаводских рабочих (мужского пола с подростками), отправлявших работы на рудниках и находившихся на положении дворовых людей в поместьях, то есть не наделенных землей (кроме усадеб) и получавших свое содержание от Кабинета, к Алтайскому горному округу было приписано 150 000 крестьян мужского пола, богато наделенных 3 500 000 десятин удобной и плодородной земли, за пользование которой они обязаны были нести натуральные повинности по отношению к горным рудникам и заводам как пешие, так и конные. Повинности эти состояли, главным образом, в перевозке руд из рудников на заводы, в рубке и перевозке дров, в обжигании и перевозке угля и в некоторых вспомогательных работах на заводах и рудниках. Для всех этих работ крестьяне вызывались несколько раз в году, но всегда на довольно короткие сроки на те заводы и рудники, на которых они должны были исполнять эти работы со своими лошадьми. Для крестьян, живших вблизи заводов и рудников, эта натуральная повинность была сравнительно необременительна, но для крестьян, живших далеко от мест, куда они вызывались (иногда за сотни верст), отрываться от своих земледельческих работ на какую-нибудь неделю, теряя еще более времени на переезд, было бы очень разорительно. Поэтому зажиточные алтайские крестьяне считали для себя благодеянием предоставляемое им право заместительства крестьянами с соседних с заводами селений, и они особенно охотно принимали предложение горных чиновников, бравших на себя наем для них рабочих но гораздо более дешёвой цене, чем та, за которую они могли нанять их сами. Вот эти-то суммы добровольного найма и поступали в руки горной администрации, составляя специальные её доходы, количество которых зависело от таких расчётов, которые находились в руках горной администрации и по самому существу своему не подлежали никакому постороннему учёту или контролю. Основанием этого расчёта было количество рабочих дней, падавших на 150-тысячное крестьянское население Алтайского горного округа, обязанного выплавить ежегодно для Кабинета 1000 пудов сереора, причём количество рабочих дней зависело от количества доставляемых на заводы и переплавляемых на них руд. Конечно, богатство содержания добываемых нэ различных рудниках руд было весьма различно, и самая техника дела требовала смешения руд более богатых с менее богатыми и тугоплавких с легкоплавкими. При таких условиях для каждого завода определялось до начала года количество подлежащих переплавке, а для рудника — количество подлежащих на нём добыче руд для получения требуемых 1000 пудов серебра, так же как и количество требуемого угля, а затем общее количество требуемых на все годовое производство число рабочих дней, которое и развёрстывалось между крестьянским населением Алтая с точным указанием для каждого крестьянина, на каких заводах и рудниках требуются его работы. В общем, несмотря на то, что среднее содержание руд определялось значительно ниже действительности, а количество руд, из которых можно было добыть 1 000 пудов серебра, преувеличивалось в значительной степени, исчисление же числа рабочих дней, потребных на годовое производство также в значительной мере превышало действительную потребность, натуральная повинность алтайских крестьян была умеренна, а заместительство превращало её в денежную, которая, при её ненадобности для горного производства, обращалась в специальный не узаконенный доход всей барнаульской горной администрации, который делился между всеми её членами местным начальством сообразно с их деятельностью). [127]

В январе 1857 года я был обрадован приездом ко мне Ф. М. Достоевского. Списавшись заранее с той, которая окончательно решилась соединить навсегда свою судьбу с его судьбой, он ехал в Кузнецк с тем, чтобы устроить там свою свадьбу до наступления великого поста. Достоевский пробыл у меня недели две в необходимых приготовлениях к своей свадьбе. По нескольку часов в день мы проводили в интересных разговорах и в чтении, глава за главой, его в то время ещё неоконченных «Записок из мёртвого дома», дополняемых устными рассказами.

Понятно, какое сильное, потрясающее впечатление производило на меня это чтение и как я живо переносился в ужасные условия жизни страдальца, вышедшего более чем когда-либо с чистой душой и просветлённым умом из тяжёлой борьбы, в которой «тяжкий млат, дробя стекло, куёт булат». Конечно, никакой писатель такого масштаба никогда не был поставлен в более благоприятные условия для наблюдения и психологического анализа над самыми разнообразными по своему характеру людьми, с которыми ему привелось жить так долго одной жизнью. Можно сказать, что пребывание в «Мёртвом доме» сделало из талантливого Достоевского великого писателя психолога. [128]

Но не легко достался ему этот способ развития своих природных дарований. Болезненность осталась у него на всю жизнь. Тяжело было видеть его в припадках падучей болезни, повторявшихся в то время не только периодически, но даже довольно часто. Да и материальное положение его было самое тяжёлое, и, вступая в семейную жизнь, он должен был готовиться на всякие лишения и, можно сказать, на тяжёлую борьбу за существование.

Я был счастлив тем, что мне первому привелось путём живого слова ободрить его своим глубоким убеждением, что в «Записках из мёртвого дома» он уже имеет такой капитал, который обеспечит его от тяжкой нужды, а что всё остальное придёт очень скоро само собой. Оживлённый надеждой на лучшее будущее, Достоевский поехал в Кузнецк и через неделю возвратился ко мне с молодой женой и пасынком в самом лучшем настроении духа и, прогостив у меня ещё две недели, уехал в Семипалатинск.

После отъезда Достоевского главной моей заботой был своевременный переезд в конце зимы в Омск для переговоров с генерал-губернатором и с ранней весны для обеспечения твёрдо задуманного мной путешествия 1857 года в глубь уже открытого мной для научных исследований Тянь-шаня. Вместе с тем до переезда в Омск я предварительно списался с пребывавшим в Томске, в качестве учителя рисования в томской гимназии, художником Кошаровым, предложив ему сопутствовать мне во время предполагаемого путешествия в Тянь-шань. Кошаров согласился, и мы условились съехаться с ним в конце апреля 1857 года в Семипалатинске.

По прибытии моём в Омск генерал Гасфорт принял меня чрезвычайно приветливо. Он в высшей степени интересовался тем впечатлением, которое произвёл на меня приобретённый им скромно и почти незаметно для петербургских властей Заилийский край. Уже достаточно ознакомившись со мной, Г. И. Гасфорт понял, что моя оценка его деятельности во вверенном ему крае будет не только совершенно беспристрастной, но и достаточно компетентной, а главное, что, перенесённая в Петербург во влиятельные сферы, она может принести существенную пользу начатому им делу. Поэтому я счёл долгом высказать Густаву Ивановичу совершенно прямодушно своё мнение по интересующим его вопросам. Я сказал ему прежде всего, что не сомневаюсь в том, что занятый им Заилийский край, хорошо обеспеченный мирной русской колонизацией, сделается одним из перлов русских владений в Азии. При этом я воспользовался случаем, чтобы высказать и некоторые общие взгляды на наши отношения к племенам Средней Азии. Я находил совершенно ненормальным, что мы, владея уже довольно прочно громадным пространством Средней Азии, занятым многочисленным кочевым населением киргизских орд и степей, держали свою государственную границу не впереди этого пространства, а сзади него, вдоль старой линии казачьих форпостов, от устья Урала вдоль и вверх его течения, а там на Петропавловск и по Иртышу на Омск до Зайсана. Путешествуя по землям киргизов Средней и Большой орды, я убедился, как трудно управлять [129] этим кочевым населением из Омска, а тем более обеспечивать его от набегов и разорений соседей, нерусских подданных, не имея твёрдых опорных пунктов внутри страны и в особенности впереди неё. В этом отношении крупную службу сослужили России прекрасный и цветущий Копал и новые поселения: Лепсинская и Урджарская станицы в Семиречье и на южном склоне Тарбагатая.

Но несравненно более можно ожидать ещё от вновь занятого Заилийского края. Здесь уже может быть устроен при помощи нашей колонизации самый сильный и несокрушимый оплот русскому влиянию и владычеству в Средней Азии.

Вместе с тем существование такого твёрдого оплота уже скоро дозволит осуществить то, что представляется совершенно необходимым для обеспечения обладания и управления киргизскими ордами и степями, а именно перенесения нашей государственной границы вперёд их — с длинной уральско-оренбурго-сибирско-иртышской линии на короткую пограничную линию, посредством которой можно было бы соединить Верное с нашими уже существовавшими укреплениями на Сыр-дарье (фортом Перовским). Вот почему я считаю занятие Заилийского края и прочную его колонизацию не менее крупной заслугой перед Россией, чем занятие Приамурского края, — заслугой, которую оценит впоследствии история, а пока всё, что будет предпринято для научного исследования вновь приобретённого края, будет «светочем науки», внесённым впервые в самую глубь Азиатского материка.

Соображения мои очень понравились Гасфорту. В особенности он был доволен оценкой значения занятия Заилийского края. Очень заманчивыми показались ему и мои предположения о проведении государственной границы впереди наших киргизских областей, опираясь на Верное и форт Перовский, но на осуществление подобного смелого замысла у него недоставало предприимчивости и энергии Муравьева-Амурского.

Впрочем, Гасфорт, как опытный и храбрый военачальник, не боялся никаких могущих произойти столкновений с соседними ханствами Туркестана; но он оказывался совершенно трусливым по отношению к ответственности перед петербургскими властями, боясь потерять своё высокое служебное положение, которым он, к сожалению, дорожил более, чем интересами своего приёмного отечества, служа ему впрочем вполне добросовестно.

Потому он не решился даже и возбуждать вопроса о перенесении государственной границы вперёд киргизских степей на южную окраину наших среднеазиатских владений, но решился продолжать упрочение наших владений в Заилийском крае и его колонизацию, так как в этом деле он не встречал препятствий ни из Петербурга, ни даже противодействия со стороны Главного управления Западной Сибири. Что же касается до научных исследований в Заилийском крае, то, придавая большое значение своей репутации просвещённого европейца, он относился к ним с большим сочувствием, а потому легко согласился на все мои ходатайства относительно моего путешествия 1857 года. [130]

Впрочем, несмотря на всю благосклонность генерал-губернатора к моим исследованиям в Заилийском крае, я не обнаруживал перед ним в подробности плана своих путешествий и довольствовался только испрошением, в самых общих чертах, разрешения посетить озеро Иссык-куль и соседние с ним горы, не упоминая даже малоизвестного ему имени Тянь-шаня.

Все подробности моего снаряжения я предложил ему предоставить моему соглашению с местными властями, прося его только предписать им давать мне конвой в достаточном по местным обстоятельствам числе для обеспечения моей безопасности. Генерал-губернатор с удовольствием на всё согласился, поставив мне одно только ограничительное условие, а именно — не переходить реки Чу, которое меня нисколько не стесняло, так как до Тянь-шаня мне было гораздо удобнее добраться, обогнув не западную, а восточную оконечность озера Иссык-куль.

После вполне удавшихся переговоров с генерал-губернатором мне оставалось только понемногу приготовляться к своему путешествию 1857 года, которое не могло начаться ранее наступления весны и было назначено мной около 20 апреля.

В это время года Иртыш был ещё покрыт льдом, и мне пришлось ехать на восьмивёрстном расстоянии от Омска до Семипалатинска вдоль главной сибирской пограничной линии, отчасти на санях, а отчасти на колёсах.

Выехал я из Омска 21 апреля вечером на почтовых. За городом дорога почти обсохла, но местами были снежные поляны. Ночь и утро были холодны и пасмурны. Только к двум часам пополудни 22-го просияло солнце и потеплело, но кое-где были видны ещё замёрзшие изгибы Иртыша, на берегах которого поднимались высокие песчаные яры; кругом расстилалась голая, однообразная степь, в которой органическая природа еще не просыпалась.

23 апреля поутру я был в Чернорецкой станице. Погода была ясная и довольно тёплая. Через замёрзший Иртыш с трудом переправляли мою повозку. В Ямышевской станице я видел старые чугунные пушки и ядра, свидетельствовавшие о прежнем стратегическом значении этой крепости.

24 апреля утром я был в Грачёвской станице. Утром шёл дождь, но к 11 часам погода разгулялась и сделалось жарко. На южной стороне Иртыша расстилалась унылая степь, но далее подошёл к нему с севера сосновый бор.

26 апреля к вечеру я уже доехал до Семипалатинска на колёсах. В Семипалатинске я увидел Достоевского в самом лучшем настроении: надежды на полную амнистию и возвращение ему гражданских прав были уже несомненны; тяготила его ещё только необеспеченность его материального положения.

В Семипалатинске я нашёл оставленный мной там осенью тарантас и съехался с прибывшим из Томска художником Кошаровым. 27 апреля мы уже выехали из города. Переправа через Иртыш в неуклюжем баркасе произошла при помощи привязанных к нему хвостами лошадей. Береговой лёд был набросан на левом берегу Иртыша живописными грудами. [131]

За Иртышом я ехал уже в своём тарантасе, запряжённом почтовыми киргизскими лошадьми. Наш путь шел через увалы, на которых едва пробивалась серо-зелёная трава азиатских пород полыни (Artemisia). Только к вечеру мы добрались до Улугузского пикета, откуда продолжали свой путь ночью, увязая в солонцах, и только на рассвете дотащились до Аркалыка.

Я крепко заснул по дороге в своём тарантасе и проснулся 28 апреля в 4 1/2 часа утра в десяти верстах за Аркалыком. Утро было туманное, но, к моей несказанной радости, характер окружающей природы сильно изменился. Исчезли снежные пелены и грязные солонцы, и появились первые цветы степной весенней флоры: сначала золотые Adonis vernalis и бледно-серые Physochlaena physaloides, а далее яркожёлтые лютики (Ranunculus polyrrhizus) и очаровательные трёхцветные тюльпаны (Tulipa silvestris и др.). оживлявшие степь покрывая её в несметном количестве. Местами появлялись на степи красивые жёлтые ковры цветов, состоявшие из двух видов тонкого, деликатного гусиного лука (Gagea minima и G. bulbifera) и мелких лютиков (Ceratocephalus orthoceras). Степь в скалистых местах была оживлена множеством птиц, именно степных рябков (Pterocles), а в местах, богатых водой — гусей и уток.

Между цветочными коврами, на которые я беспрестанно выскакивал из тарантаса для сбора интересных растений весенней степной флоры, ползали во множестве красивые весенние жуки из семейства степных дровосеков (Cerambycidae), а именно — различные виды Dorcadion, и между ними красивый, названный в честь Абакумова Dorcadion abacumovi.

В течение дня появилась и живописная Аркатская горная группа, которую срисовал Кошаров, так же как и встреченное нами живописное киргизское кладбище (Вот какие растения были собраны мной 28 апреля в Аркатских горах, кроме вышепоименованных: Gypsophila paniculata, Сeranium tuberosum, Caragana aurantiaca, Hedisarum gmelini, Spiraea trilobata, Sp. hypericifolia, Potentilla pensylvanica, Umbilicus leucanthus, Umb. spinosus, Seseli tanuifolium, Tanacetum fruticulosum, Artemisia maritima, Art. frigida, Saussurea crassifolia, Sauss. rigida, Glaux maritima, Atriplexcana, Obione verrucifera, Callidium foliatum, Suaeda salsa, Petrosimonia brachiata, Potamogeton perfoliatum, Allium subtilissimum, Triticum prostratum, Poalbulbosa, a из папоротников: Polypodium vulgare и Asplenium septentrionale).

Ночевали мы на Узун-булаке. 29 апреля, в холодное, туманное утро, доехали до Ингрекея, где и пили чай. Верстах в пяти за Ингрекеем переехали в брод мелководную речку Аши-су. 30 апреля днем мы переправились в лодках через сильно разлившуюся реку Аягуз, не останавливаясь в безотрадном городе, не имевшем для меня никакого интереса. Зато степь на дальнейшем моем пути представилась мне в роскошном убранстве. Перед нами растилались целые ковры любимых мной весенних лиловых анемон (Pulsatilla patens), грациозно поникших на своих пушистых стеблях, а также и колышимых легким ветром нежных [132] бледнолиловых, полупрозрачных хохлаток (Gorydalis ledebouriana и Cor. schangini) и еще более обширные и сплошные ковры трёхцветных тюльпанов (Tulipa altaica и Tulipa silvatica var. tricolor). Местами выходили из-под земли красивые, громадные листья ревеня (Rheum leucorrhizum) (Кроме поименованных уже растений, были найдены мной здесь 30 апреля ещё следующие. Из крестоцветных: Megacarpaea laciniata, Leptaleumfiufolium, Sysimbrium brevipes; из семейства гвоздичных: Silene viscosa, Sil. altaica, Arenaria longifolia, Cerastium maximum; из семейства бобовых: Caragana frutex, Astragalus unilateralis, Astr. arbuscula, Astr. iagocephalus; из розоцветных: Rosa platyacantha; из зонтичных: колючий Eryngium planum; из сложноцветных: Codonocephalum grande; из пасленовых: Physochlaena physaloides; из семейства Scrophulariaceae: Linaria odora; из семейства Plumbaginaceae: Goniolimon callicomum; из солянковых: Petrosimonia crassifolia; из злаков: Aristida pennata; в самой же реке Аягузе собраны были мной следующие водные растения: Myriophyllum verticillatum, Potamogeton natans и Pot. perfoliatus).

1 мая поутру в степи было уже жарко. На полдороге к Мало-Аягузскому пикету я увидел знаменитую в киргизской степи по народным легендам могилу Козы-Корпеча. Верхушка её была, к сожалению, отстрелена ядром из пушки. Кому понадобился такой акт вандализма, я не мог узнать. Степь была оживлена здесь вновь появившимися растительными формами (В этот день (1 мая) были найдены мной в приаягузской степи следующие интересные растительные формы: из бобовых — солодковый корень (Glycyrrhiza aspera), Halimodendron argenteum, Astragalus buchtarmensis; из сложноцветных — Tragopogon ruber; из бурашниковых — незабудки (Myosotis silvatica), покрывавшие обширные пространства своими яркоголубыми коврами, и Rindera tetraspis; из касатиковых — Iris tenuifolia, а из лилейных — замечательная и редкая Fritillaria (Rhinopetalum) karelini). В этот день нам пришлось переезжать через вязкие солонцы, перемежавшиеся с песчаными пространствами. На некоторых из этих солонцов мы видели настоящие соляные инкрустации поваренной и глауберовой соли. На песчаных холмах были заросли саксаула (Arthrophytum ammodendron). Пески были оживлены несметным количеством черепах и ящериц, между которыми были и круглоголовые (Phrynocephalus).

2 мая мы доехали очень рано поутру до Арганатинского пикета, на этот раз при совершенно ясной погоде, взобрались на Арганатинскую сопку, с которой вид был очень обширен. На западе в слегка туманной дали расстилалась поверхность озера Балхаша, а на востоке — отчасти окутанный облаками снежный гребень Семиреченского Алатау. Я пересел на лошадь и направился в экскурсию по низменной прибалхашской степи. Арганатинская группа и окрестная степь дали мне очень интересный сбор растений (Вот список интересных растений, собранных мною в этот день (2 мая) в Арганатинской местности: Thalictrum isopyroides, Meniocus linifolius, Farsetia spathulata, Astragalus stenoceras, Vicia subvillosa, Veronica cardiocarpa, Euphorbia rapulum. Но всего интереснее было для меня нахождение в этот день в этой местности трёх ещё совершенно неизвестных растительных форм, получивших впоследствии названия: Astragalus arganatiacus, Astr. chlorodontus, Hedysarum semenovi. Они были описаны b. F. Regel et. F. ab Herder, Enumeratio plantarum in regionibus ciset transilensibus acl. Semenovio anno 1857 collectarum (Bulletin Soc. Natur. Mose. 1864, 1866, 1867, 1868, 1870, 1872)). [133]

По возвращении в Арганатинский пикет мы с Кошаровым снова пересели в тарантас часа в два пополудни и быстро доехали до реки Лепсы, на берегах которой росло много кустарников: боярка (Crataegus sanguinea), жимолости (Lonicera tatarica) и одного вида ивы (Salix purpurea). Лепсу мы переехали на пароме. Погода сделалась пасмурной, и, наконец, пошёл дождь, но мы еще засветло доехали по другой реки Семиречья — Баскана (Степь между реками Лепсой и Басканом доставила нам новую интересную добычу, состоявшую из следующих растений: Clematis Orientalis, Psilonema ttesycarpum, Lepidium perfoliatum, Ruta sieversi, R. latifolia, Melilotus officinalis, Astragalus flexus, Hulthemia persica (berberifolia), Crataegus sanguinea, Tamarix Mxa, Saussurea coronata, Solenanthus circinnatus, Cystanche salsa, Suaeda physophora, Salsola affinis, Atraphaxis lanceolata, Salix purpurea, Populus suaveolens, Populus euphratica, Carex oederi, Hierochloe odorata, Crypsis aculeata) и уже ночью до третьей значительной реки — Аксу, через которую переправа вброд была очень затруднительна.

3 мая в дождливую погоду мы ехали степью по ужасной грязи до каменистого подъёма на высокий отрог Семиреченского Алатау через ущелье Кейсык-ауз и Гасфортов перевал. Когда же мы въехали на подъём уже по твёрдой каменистой почве, то погода скоро совершенно разгулялась и весь наш путь через ущелье, перевал и спуск до Арасана, украшенный роскошной растительностью, имевшей характер уже не низменной степной, а подгорной зоны (от 700 до 1 000 метров), был чрезвычайно привлекателен.

Весь переезд этого дня я посвятил на изучение флоры подгорной зоны Семиреченского Алатау, вечером доехал до Арасана и с удовольствием купался в нём при температуре воздуха в +16,5° Ц.

В течение следующих четырех дней (4, 5, 6 и 7 мая) при великолепной солнечной погоде и температуре в +17° Ц я целым рядом экскурсий (как, например, в горы Кейсыкаузского отрога и ущелья рек Биёна и Карасу) выезжал верхом во все стороны от Арасана и заключил обстоятельное исследование майской флоры прекрасной культурной подгорной зоны Семиречья на высоте от 800 до 1 200 метров.

7 мая я уже переехал в Копал. Гипсометрическое определение 1857 года дало мне для Копала 1060 метров абсолютной высоты, а подгорье, посещённое мной от 3 до 8 мая преимущественно с целью исследования местной флоры, простиралось от 700 до 1 200 метров (Вот список растений, найденных мной в составе флоры этой зоны. Из семейства лютиковых: Clematis songarica, Anemone biflora; из семейства дымянковых: Corydalis schangini, Cor. capnoides, Fumaria vaillanti; из семейства крестоцветных: Arabis fruticulosa, Alyssum minimum, Draba muraiis, Corisporabungeana, С. tenella, Capsella procumbens, Cap. bursa — pastoris, Lepidium draba; из семейства фиалковых: Viola hirta, V. canina; из сем. гвоздичных: Silene holopetala, Arenaria longifolia, Cerastium maximum, Cer. arvense; из сем. гераниевых: Geranium sibiricum, G. albiflorum, G. pratense; из сем. бальзаминовых: Impatiens parviflora; из сем. бобовых: Medicago falcata, Trigonella polycerata, Trifolium fragiferum, Glycyrrhiza aspera, Caragana frutex, Halimodendron argenteum, Astragalus cognatus, Astr. petraeus, Astr. arbuscula Astr. sieversianus, Astr. ellipsoideus, Astr. pallasi, Hedysarum songoricum, H. obscurum v. lasiocarpum, Sophoraalopecuroides; из розоцветных: Prunus prostrata, Spiraea hypericifolia, Potentilla sericea, Pot. chrysantha, Rosa platiacantha, Rosa acicularis; из сем. кипрейных: Epilobium hirsutum; из сем. тамариксовых: Myricaria alopecuroides, Tamarix pallasi; из смородинных: Ribes heterotrichum; из сем. зонтичных: Schultzia crinita, Bupleurum exaltatum: из сем. жимолостных: Lonicerahispida, Lon. microphylla; из сем. валериановых: Valerianella plagiostephana, Val. petrophila; из семейства ворсянковых: Dipsacus azureus, Scabiosa olivieri; из сем. сложноцветных: Aster trifolium A. (Rhinactina) Hmonifolius, Tanacetum fruticulosum, Artemisia juncea, Centaurea squarrosa, Acroptilon picris, Scorzonera tuberosa, Ligulariamacrophylla, Echinops ritro, Cousinia microcarpa: из сем. генциан: Erythraea pulchella, Gentiana barbata: из сем. вьюнковых: Convolvulus lineatus, из сем. бурачниковых: Heliotropium europaeum, Nonnea picta и Asperygo procumbens, из сем. пасленовых (картофельных): вновь открытая мной растительная порода, получившая впоследствии название Physochlaena semenovi n. sp.; из сем. норичниковых: Linaria macroura, Scrophularia scopolii, Scrincisa, Dodartia orientalis, Pedicularis physocalyx; из сем. заразиховых: паразитная Orpbanchecernua; из сем. губоцветных: Salvia silvestris, Ziziphoraclinopodioides Dracocephalum nutans, Scutellaria orientalis; из сем. солянковых: Anabasis phyllophora, Nanophyton erinaceum; из сем. амарантовых: Amarantus paniculatus; из сем. ягодковых: Diarthron vesiculosum; из сем. молочайных: Euphorbia chamaesyce, Euph. lucida; из сем. конопляных: Cannabis sativa, из сем. рогозовых: Typhastenophylla; из сем. орхидей: Orchis incarnata; из сем. ирисов: Iris guldenstaedtiana, Ir. glaucescens; из сем. лилейных: Tulipa gesneriana, T. altaica, Gagea chlorantha, G. bulbifera, Fritillaria ruthenica; из сем. злаков: Poabulbosa; из папоротников Woodsia ilvensis). [134]

Свидание мое с Абакумовым было самое дружелюбное. С особым удовольствием показывал он мне свои энтомологические сборы.

Выехали мы из Копала 9 мая по верхней балыктинской дороге через горы в Каратал. Верст через десять достигли гранитных обнажений и въехали в зону прекрасного елово-пихтового леса. По выезде из этой зоны подъём становился все круче и круче, и растительность приняла субальпийский характер (В лесной зоне Семяргченского Алатау в 1857 году были мной собраны следующие растения: Pulsatilla albana, Ranunculus polyanthemus, Ironius asiaticus, Paeonia anomala, Cerastium davuricum, Cer. arvense. Geranium pratense, Caragana frutexj Astragalus petraeus, Umbilicus alpestris, Ribes heterotrichum, Schultzia crinitaj Lonicera hispida, Rhinactina limonifolia, Matricaria ambigua, Alfredia niveai Serratula trautvetteriana n. sp., Pirola rotundifolia). Достигнуть вершины перевала Арал-джол, на который мы направлялись, нам не удалось, так как оказалось, что он ещё сильно занесен снегом. На высшем достигнутом нами, уже в альпийской зоне, пункте я сделал гипсометрическое определение, которое дало мне 2180 метров абсолютной высоты. Ботанический сбор мой в этот день был особенно счастлив. Я нашел между прочим четыре совершенно новые формы растений, а именно новую породу астрагала, получившую впоследствии название Oxytropis nutans n. sp., новый вид шафрана, которому я, вместе с д-ром Регелем, дал название Crocus alatavicus n. sp., новую форму гвоздики (Dionthus alpinus var. semenovi n.), и, наконец, новую породу мытника (Pedicularis), названную впоследствии также моим именем (Pedicularis semenovi n. sp.) (Вот остальные растения, собранные мной после 9 мая 1857 г. в альпийской зоне Семиреченского Алатау (кроме названных четырёх новых форм): Ranunculus hyperboreus, Ran. altaicus, Papaver alpinum, Glaucium squamigerum, Corydalis gortshakovi, Parryastenocarpa, Erysimum cheiranthoides, Chorispora sibirica, Viola grandiflora, Alsine verna, Astragalus petraeus, Hedysarum obscurum, Potentilla opaca, P. nivea, Umbilicus alpestris, Sedum ewersi, Sed. hybridum, Saxifraea hirculus, Sax. sibirica, Erigeron aurantiacus n. sp., Gnaphallum Ieontopodium, Doronicum altaicum, Dor. oblongifolium, Saussurea pygmaea, Primula algida, Androsace villosa, Androsace septentrionalis, Cortusa matthioli, Gentiana aurea, G. rostrata, G. olivieri, G. frigida, Myosotis silvatica, Eritrichium villosum, Gymnandra borealis, Dracocephalum altaicum, Dr. nutans, Dr. peregrinum, Gagea liottardi, Lloydia serotina, Fritillaria daludiflora, Allium platyspathum). С нашего привала в альпийской зоне мы [135] спустились вниз и выехали на нижнюю дорогу, по которой и доехали до Каратала.

10 мая поутру мы с трудом переехали в брод через многоводный Каратал и к ночи доехали до Карасуйского пикета. Здесь я ночевал и на другой день поутру сделал гипсометрическое измерение, которое дало мне 1180 метров.

Следующий день. 11 мая, я употребил на переезд на переменных почтовых лошадях до Куянкуза, при пасмурной погоде. И в этот день (11 мая) мне удалось найти во время моей экскурсии на горе Май-тюбе два совершенно новых вида растений из родов остролодочника и астрагала, получивших впоследствии имена: Oxytropis semenovi и Astragalus semenovi. 12 мая, переночевав в Куян-кузе, я совершил очаровательный переезд оттуда до Илийского пикета, занявший у меня целый день, так как я беспрестанно выходил из тарантаса и почти весь путь прошел пешком, знакомясь с новым для меня миром флоры и фауны центрально-азиатской низменности.

Приилийская равнина в своем роскошном весеннем убранстве уподоблялась цветущему саду. Илийский древесный барбарис, открытый впервые Александром Шренком, который первый из путешественников ещё в сороковых годах достиг до озера Балхаш, и названный профессором Бунге Berberis integerrima, был весь покрыт в это время года крупными кистями жёлтых душистых цветов. Из других лиственных древесных пород росли в Илийской низменности три породы тополя (Populus euphratica, P. pruinosa и Р. nigra), три породы ивы (Salix songorica, S. alba, S. viminalis), три породы тамарикса (Tamarix elongata, Tarn. pallasi и Т. hispida), порода джигды (Elaeagnus angustifolia), таволга (Spiraea laevigata), а из кустарников: Halimodendron argenteum, Ammodendron sieversi, Prunus prostrata, Hulthemia persica, шиповник (Rosa gebleriana), Stellera altaica. Но всего интереснее из древесных пород Илийской низменности оказалась открытая мной (12 мая 1857 г.) и ещё никому неизвестная красивая порода ясеня, образующая здесь местами целые рощицы; она была описана впоследствии (в 1868 г.) ботаником Ботанического сада Гердером и названа им Fraxinus potamophila n. sp. Кроме этого интересного дерева, мне удалось открыть между 12 и 14 мая в Илийской долине более десяти совершенно новых, в то время ещё никем не описанных растений, получивших впоследствии от Регеля и Гердера следующие названия: смолевка — Silene semenovi n. sp.; [136] Acantophyllum paniculatum n. sp.; грабельки — Erodium semenovi n. sp.; астрагалы: Astragalus halodendron n. sp., Astr. iliensis n. sp.; мышиный горошек — Vicia (Opobus) semenovi n. sp.; горькуша — Saussurea semenovi n. sp.; Lactuca (Streptorrhamphus) hispidula n. sp.; кермек — Statice semenovi n. sp.; чеснок — Allium iliense n. sp.

Не менее этих новых, ещё никем не виданных растительных форм поразило меня среди этой оригинальной флоры растущее здесь в сыпучих песках, в чаще древесных рощиц, растение, бросающееся в глаза своим высоким и толстым коричневым стеблем, лишённым листьев, снабжённым только чешуйками и вертикально углубляющимся в песчаную почву. При этом корень растения, служащий непосредственным продолжением стебля, имеет одинаковый с ним вид. Зато наверху стебель заканчивается длинным колосом густо скученных прекрасного цвета пурпуровых цветов, распространяющих на далекое расстояние такой отвратительный запах падали, что растение легко можно было найти в лесной чаще, но выкапывать его из земли было очень трудно, вследствие непомерного углубления его корня. Растение это, паразитирующее на корнях Nitrara, было впервые найдено мной в Центральной Азии; оно оказалось однако же принадлежащим к европейско-африканской флоре Средиземноморского бассейна, где было известно еще Линнею с острова Мальты и было им названо Gynomorium coccineum (из семейства Cynomoriaceae) (Здесь я привожу перечисление всех растений собранных мной в эти дни в Илийской равнине и, следовательно характеризующих нижнюю жаркую степную зону Заилийского края: Adonis aestivalis и var. parviflora, Delphinium c&mptccarpum, Berberis integerrima, Leontice incerta, Glaucium squamigerum, Hypecoum pendulum, Euclidium Syriacum, Malcolmia africana, Sisjmbrium heteromallum, Sisymbrium loeselii, Silene nana, Silene semenowi n. sp., Acantophyllum pungens и A. paniculatum n. sp., Erodium semenowi n. sp., Tribulis terrestris, Peganum harmala, Haplophyllum sieversi, Nitraria schoberi, Halimodendron argenteum, Astragalus iliensis n. sp. и A. haloden dron n. sp., Cousinia tenella и С. affini?, Amberboa moschata, Centaurea pulchella и С. Sguarrosa, Echenais sieversi, Lactuca viminea, Chondrilla juncea и С. brevirostris, Mulgedium tataricum, Androsace maxima, Traxinus potamophila n. sp., Cynanchum acutum, Amebia decumbens, Hyosciemus pusillus, Lycium Turcomanicum, Linaria odora, Dodartia orientalis, Veronica nudicaulis, Leptorrhabdos micrantha, Orobanche amoena, Astragalus cognatus и A. sptrtioides, Astragalus turcz;nir.ovi и A. filicaulis, Astragalus sesamoides и A. sphaerofhysa, Astragalus kruginosus, Vicia semenovi n. sp., Alhagi camelorum, Ammodendron sieversi, Prunus prostrata, Hulthemia persica, Rosa gebleriena, T. marix elongtta и Т. pallasi, T. marix hispida, Sedum rhodiola, Eryngium macrocalyx, Sctndix pinnatifida, Crchrys herder n. sp., Karelinia caspica, Achillea trkhofhylla, Lelkrruntia royletn?, Scuiulleria orientalis, Lagochilus pungens, Eremostachys rotata, Statice otolepis и St. scnunovi n. sp., Chenopodium rubrum, Axyris amarantoides, Ceratocarpus arenarius, Agriothyjlum lateriflorum, Salsola lanata, Salsola brachiata и S. rigida, Girgenschnia oppositifolia, Nanophytum erinaceum, Atraphaxis spinosa и Atr. frutescens, Atraphaxis pungens, Polygonum amphibium, Stellera stachyoides, Elaeagnus angustifolia, Chrozophora gracilis, Salix songorica и S. alba, Salix viminalis, Populus euphratica и P. pruinosa, Populus nigra, Potamogeton perioliatus, Alliumpallasin A. stencphyllum, Allium delicatulum, Iris guldenstaedtiana, Agropyrum orientale, Bromus tectorum и В. macrostachys, Phragmites communis, Lasiagrostis splendens, Stipa capillata, Helecchloa schoenoides).

Фауна Приилийской равнины была не менее оригинальна, чем ее флора. Её оживляло бесчисленное множество черепах (Testudo horsfieldi) и разных ящериц, преимущественно из родов Eremias, Scapteira и Phrynocephalus; a также и множество ползавших по сырым песчаными глинистым местам насекомых, главным образом жесткокрылых: немало встречалось здесь и паукообразных: каракуртов, скорпионов и фаланг. Между жесткокрылыми я здесь нашёл впервые красивую, гладкую, зелёного металлического цвета породу жужелиц из рода Calosoma (порода Callisthenus): хранитель Зоологического музея Академии наук Менетркэ дал этому новому виду название Callisthenes semenovi, под которым он и был описан в 1859 году нашим известным энтомологом В. И. Мочульским; обработавшим мой небольшой энтомологический сборник. [137]

Только к вечеру 12 мая я прибыл, после своих столь памятных для меня экскурсий, в Илийск, где нашёл наш русский посёлок уже совершенно обстроенным из прекрасного лесного материала, после его предварительной и постепенной просушки в лесной зоне Заилийского Алатау.

Я остался ночевать в Илийске с тем, чтобы на другой день совершить ещё одну интересную для меня экскурсию в Илийской долине в сопровождении художника Кошарова вёрст за сорок вниз по реке Или.

В день этой экскурсии, 13 мая, погода была совершенно благоприятная и, когда мы тронулись в путь в 5 часов утра, было уже +10° Ц.

В Илийске величественная река, имеющая до 400 метров ширины, течёт ещё в низких песчаных берегах по равнине, абсолютная высота которой на берегах Или не превосходит 340 метров, но которая медленно повышается на юг к Верному, отстоящему в семидесяти верстах от Илийска, переходя постепенно в подгорье Заилийского Алатау; самая река Или течет мимо Илийска прямо от востока к западу, и уже верстах в 7 ниже Илийска её русло начинает врезываться в каменное ложе. Таким образом многоводная и довольно быстрая река всё более и более углубляется в ложбину, которую она промыла себе между скалами. Вследствие этого, следуя вдоль течения Или, мы очутились верстах в пятнадцати или двадцати ниже Илийска уже в скалистом, хотя и очень широком ущелье. Здесь величественная река текла между крупными утёсистыми берегами, которые становились всё выше и выше, но оставляли свободный проезд между своими обрывами и руслом реки. Верстах в 20 или 25 ниже Илийска утёсы, возвышающиеся более ста метров над уровнем реки и состоящие из светлокрасного порфира, становятся очень живописными, в особенности там, где они близко подходят к светлой, изумрудно-зелёной широкой поверхности реки. В ней плавали и над ней летали многочисленные стаи белых пеликанов (Pelecanus onocrotalus). В движениях стай этих громадных птиц я заметил любопытную и очень умно организованную дисциплину. Очевидно, каждая стая имела впереди себя своих опытных и осторожных сторожевых [138] птиц, сообразно с движениями и сигналами которых и направлялась вся стая как на воде, так и в воздухе.

Главной целью нашей экскурсии вниз по Или было урочище Тамгалы-таш (писанные камни), отстоявшее от Илийска на расстоянии от тридцати до тридцати пяти вёрст по течению реки. Действительно, мы нашли в широком ущелье, через которое пробивается здесь река, на высоком утёсе огромные буквы тибетской надписи, которую я и скопировал, как умел, при помощи художника Кошарова.

Надпись эта оказалась не особенно древней. Она была начертана, повидимому, в половине XVIII века, во времена джунгарского владычества, когда здесь находились временные кочевья хана Амурсаны, и имела целью обозначить западные пределы Джунгарии.

К вечеру мы вернулись в Илийск, проехав в этот день взад и вперёд не менее семидесяти вёрст, и опять ночевали в Илийске.

14 мая, при благоприятной погоде, мы переехали в Верное, где мне пришлось пробыть две недели для окончательной и основательной организации своей экспедиции в глубь до сих пор ни для кого недоступного Тянь-шаня.

Верное, к моему крайнему удовольствию, представилось мне уже в более приглядном виде, чем в 1856 году. Все домики юного укрепления были более или менее отстроены, и около домика пристава Большой орды был уже посажен молодой садик; это были первые деревья, посаженные на подгорье, на котором ныне цветущий город Верный утопает в зелени садов. Переселенцы воспользовались моим советом не перевозить леса в Верное немедленно после его рубки, а дать ему предварительно просохнуть в лесной зоне, и жалобы на недоброкачественность местного строевого материала прекратились. По моему же прошлогоднему настоянию казаки успели перевезти в Верное пчелиные ульи из Алтая, и пчеловодство начало понемногу развиваться в Заилийском крае, к удивлению киргизов Большой орды, которые рассказывали мне, что казаки ухитрились привезти такую муху, которая делает сахар.

Ранней весной 1857 года прибыли в Верное и новые переселенцы из русских крестьян, которые, по указанию пристава Большой орды, образовали впоследствии цветущий поселок на реке Талгаре в двадцати пяти верстах от Верного. Между новоселами из крестьян и аборигенами Заилийского подгорья (киргизами Большой орды) очень скоро установились удовлетворительные отношения, чему много способствовал не только мирный земледельческий характер крестьян-переселенцев, но и особенности орографического строения края.

Весь Заилийский край, поднимающийся постепенно от прибрежий реки Или (300 — 350 метров) до Талгарского пика (5000 метров) разделяется, по моим наблюдениям, самой природой на пять зон, расположенных как бы этажами одна над другой.

Hижняя — первая — из этих зон имеет от 300 до 600 метров абсолютной высоты, расположена довольно широкой полосой по обеим сторонам реки Или и характеризуется не только своим климатом: очень [139] жарким летом и мягкой и сравнительно тёплой зимой, но также совершенно азиатской, степной флорой (Из числа собранных мной 11 — 13 мая в этой зоне растений более 1/3 оказались типичными среднеазиатскими и только 20% из них переходящими или на северо-восток в Сибирь, или на северо-запад в сарматскую равнину, а несколько более — в жаркую Арало-Каспийскую низменность) и фауной, в которых очень мало европейских форм: здесь преобладают формы среднеазиатского типа, общие с соседним Туркестаном. Понятно, что эта зона не могла привлечь русской колонизации и осталась почти всецело в руках кочевых аборигенов, составляя для них одно из важнейших условий их существования, так как здесь они имеют свои зимовки, на которых, при сравнительно тёплых зимах и малом количестве выпадающего снега, их стада находят себе подножный корм в течение всей зимы.

Вторая зона имеет от 600 до 1410 метров абсолютной высоты и характеризуется своим умеренным климатом как зимой, так и летом, напоминающим климат Малороссии, а также почти русско-европейской флорой, с лёгкой примесью весенних растений азиатского типа (В течение двух недель пребывания в Верном я особенно тщательно изучил во время своих экскурсий флору этой зоны, в составе которой нашел следующие растения: Chelidonium majus, Berteroa incana, Leptaleum filifolum, Sisymbrium junceum, S. loeselii, Stonophragma thalianum, Erysimum canescens, Capsella bursapastoris, Lepidium latifolium, Lepidium ruderale, Helianthemum songaricum, Gypsophila muralisj Lavatera thuringiaca, Althaea officinalis, Malva pusilla, Medicago falcata, Trifolium pratense, Tr. lupinaster, Tr. repens, Glycyrrhiza aspera, Lathyrus pisiformis, Vicia lutea, Fiiipendula ulmaria, Agrimonia eupatoria, Potentilla supina, Daucus carota, Anthriscus silvestris, Asperula humifusa, Galium jtenuissimum, Erigeron canadensis, Er. acer, Solidago virgo-aurea, Inula helenium, In. britannica, Xanthium strumarium, Bidens tripartita, Achillea millefolium, Artemisia oliveriana, Art. maritima, Art. vulgaris, Art. annua, Senecio praealtus, Cousinia platylepis, Cirsium lanceolatum, С arvense, Cichorium intybus, Scorzonera austriaca, Heteracia szovitsi, Anagallis arvensis, Verbas-cum thapsus, Verb, blattaria, Scrophularia incisa, Veronica anagallis, V. beccabunga, V. biloba, Mentha silvestris, Lycopus exaltatus, Ziziphora clinopodioides, Rheum rhaponticum, Artraphaxis frutescens, Ixiolirion tataricum, Alliumcoeruleum, Eremurus altaicus, Erem. (Henningia) robustus. n. sp., Cyperus fuscus, Elymus Ianuginosus, Seeale cereale, Agropyrum orientale, Agr. repens, Bromus erectus, Eragrrostis poaeoides, Phragtnites communis, Milium effusum, Stipa capillata, Thleum paniculatum, Setaria italica. Всего в списке моем для земледельческой зоны я привожу 78 видов, из числа которых отсутствующих в Европе не больше 10%. Растения эти преимущественно были луковичные ранней весенней флоры. Среди них один великолепный новый вид из семейства лилейных был найден мной впервые; он был назван впоследствии Регелем Eremurus (Henningia) robustus n. sp). Зона эта занимает все северное подгорье Заилийского Алатау и в особенности замечательна своим богатым орошением. Многочисленные речки, берущие начало в снегах альпийской зоны, вторгаются в эту земледельческую, культурную зону очень многоводными реками и разбираются здесь на арыки (поливные каналы), оплодотворяя её пашни и насаждения, и выходят в нижнюю зону ничтожными, маловодными ручейками. Понятно, что эта зона сделалась главной для русской колонизации. Русские, научившись приемам ирригации у аборигенов, беспрепятственно смогли [140] получить баснословные урожаи на своих пашнях и развести роскошные сады и виноградники. Хотя русская колонизация, утвердившись почти исключительно в этой зоне, вытеснила из неё кочевников, имевших здесь небольшие пашни, которых они лишились, она взамен того дала им такие выгода по сбыту произведений их скотоводства, что они легко могли покупать у русских то небольшое количество зернового хлеба, которое обычно употребляют в пищу.

Третья зона — лесная, имеет от 1 300 до 2 500 метров абсолютной высоты, занимает горные скаты и долины Заилийского Алатау и характеризуется уже довольно суровым и влажным горным климатом, но поросла довольно богатой еще лесной растительностью. Самая флора этой зоны отличается в значительной мере от флоры предыдущей зоны тем, что половина её видов относится к местным центрально-азиатским растениям и только другая половина произрастает в Сибири и Европе или в лесной области, или в альпийской (Вот перечень растений, собранных мной в этой зоне в долинах рек Алматинки и Кескелена: Atragene alpina, Ranunculus acer, R. lanuginosus, R. sceleratus, Berberis neteropoda, Draba incana, Hutchinsia procumbens, Hellanthemum songaricum, Viola biflora, Tunica stricta, Dianthus superbus, Cerastium davuricum, Linum perenne, Acer semenovi n. sp., Geranium rectum, Ger. divaricatum, Onobrychis pulchella, Prunus armeniaca, Potentilla pensylvanica, Pot. dealbata, Rubus caesius, Rosa platyacantha, Crataegus sp., Pirus malus, Sorbus tianshanica n. sp., Epilobium roseum, Cotyledon semenovi n. sp., Ribes atropurpureum, Carum carvi, Seseli lessingianum, Pleurospermum anomalum, Lonicera tatarica, Echinops sphaerocephalus, Cousinia semenovi n. sp., C. umbrosa, Alfredia acantholepis, Mulgedium azureum, M. tataricum, Hieracium virosum, Pirola secunda, Gentiana barbata, G. decumbens, Pedicularis verticillata, Polygonum, polymorphum, Coeloglossum viride, Iris flavissima. В числе собранных мной в этой зоне в Алматинской и Кескеленской долинах растений оказались четыре неизвестных до того времени вида, а именно: порода клёна, образующего прекрасные рощицы в лесной зоне и названная впоследствии Acer semenovi; особый вид рябины, описанный позже академиком Рупрехтом под названием Sorbus tianshanica; красивое растение с жирными листьями из семейства Crassulaceae, названное впоследствии Umbilicus semenovi, Cotyledon (Semenovia) semenovi, и сложноцветное растение, названное впоследствии Cousinia semenovi). Она и до водворения русской колонизации не приносила большой пользы кочевникам, которые всегда быстро проходили через неё по наиболее доступным для их стад путям, при своих перекочёвках из зимовок нижней зоны на привольные пастбища своих летовок в четвёртой — альпийской зоне. Для русских же переселенцев лесная зона явилась необходимым подспорьем их оседлой колонизации, так как здесь они стали добывать все свои строительные и лесные материалы, а также устраивать свои заимки (хутора) для пчеловодства и других целей.

Четвёртая зона — субальпийских и альпийских пастбищ — имеет от 2 400 до 3 500 метров абсолютной высоты и занимает большое пространство в Заилийском Алатау. Эта холодная, высокогорная зона есть эльдорадо для киргизского населения, но достаточно не пригодна для русской колонизации, а потому всецело осталась в руках кочевников, которым необходимо было только обеспечить свободный переход со своими стадами с их зимовок в эту зону. [141]

Наконец, пятая зона Заилийского края начинается на высоте 3 500 метров и, будучи покрыта вечными снегами, кажется совершенно безжизненной и во всяком случае одинаково непригодна ни для русской колонизации, ни для жизни кочевников, и привлекательна только для альпинистов и научных исследователей. При всём том она играет важную роль в экономике природы этого благословенного края, так как она, при своей кажущейся безжизненности, оживляет его при помощи благотворных лучей южного солнца. Таяние снегов этой зоны не только питает непосредственно её луга, но и даёт начало чудным горным потокам, которые, врываясь многоводными реками в земледельческую зону, оплодотворяют там её богатые пашни, сады и виноградники. В земледельческой зоне эти реки теряются, не доходя до жаркой нижней зоны, и впадают таким образом, можно сказать, в воздушный океан, из которого снова собираются исполинами снежной зоны в громадные запасы её вечных снегов.

Возвращаюсь к своему путешествию.

В составе местного начальства в Верном я нашёл большую перемену. Хоментовского уже не было. Он оставил свою службу в Сибири и уехал в Петербург. Повидимому, его отвага и предприимчивость тяготили генерал-губернатора, который в особенности боялся ответственности за какие-нибудь столкновения слишком предприимчивого пристава Большой орды с соседним Кокандским ханством. Поэтому Г. И. Гасфорт назначил приставом Большой орды человека безусловно честного и опытного по службе в Сибири, но очень спокойного и рассудительного и менее отважного, а также менее талантливого и менее образованного, чем был Хоментовский. Этот новый пристав, полковник Перёмышльский, приехал в Сибирь ещё с предшественником Гасфорта, генерал-губернатором князем В. Д. Горчаковым, которого он был незаконным сыном и от которого он получил свою фамилию Перемышльского оттого, что Горчаковы производили свой род от князей Перемышльских. С этим-то новым поиставом я и должен был вступить в соглашение относительно своего путешествия в Тянь-шань.

Перёмышльский встретил меня очень приветливо и просил остановиться, на время пребывания в Верном, в его вновь отстроенном и самом красивом в Верном деревянном домике, выставив мне для ночлега в своём садике роскошную юрту.

Сошёлся я с Перёмышльский очень скоро, найдя в нём человека простого в лучшем значении этого слова, в высшей степени порядочного, рассудительного и обладающего большим здравым смыслом. Я объяснил ему, что на запад от Верного на реку Чу и вообще на запад от Иссык-куля я совсем не стремлюсь, а что единственная моя цель по знакомой мне уже дороге выйти к восточной оконечности Иссык-куля, дойти до северного склона снежного хребта, замыкающего бассейн озера с юга, и проникнуть по возможности в его долины и на горные перевалы, соединяющие илийский и иссыккульский бассейны с Кашгарией. [142]

Перемышльский отнёсся с полным сочувствием к моему плану и, заботясь о моей безопасности, согласился дать мне в конвой с полсотни казаков и помочь нанять у киргизов 18 верблюдов для наших вьюков. Путешествие мое, как выяснилось из взаимного обмена мыслей; было ему как нельзя более на руку, так как положение дел на Иссык-куле было следующее. Война между обоими каракиргизскими племенами, владевшими бассейном Иссык-куля, была ещё в полном разгаре. Номинальные подданные Китая — богинцы, вытесненные кокандскими поданными — сарыбагишами из всего бассейна Иссык-куля, стремились вернуть себе принадлежавшую им восточную половину иссыккульского бассейна, а потому решились вступить в переговоры с приставом Большой орды о принятии их в русское подданство, обусловливая это подданство поданием им немедленной защиты от врагов, их одолевавших. Это было, по отношению к каракиргизам, началом того процесса, через который прошла вся Киргизская степь, начиная от Малой орды, войдя род за родом в русское подданство. Каждый род, в него вступавший, избавлялся тем самым от баранты со стороны родов, находившихся уже в русском подданстве, и мог победоносно бороться со следующим, еще независимым родом, так как чувствовал себя под покровительством и защитой России. Тогда и следующий род, окружённый со всех сторон возможными врагами, вынужден был искать себе в свою очередь спасение в переходе в русское подданство.

Перемышльский со своим простым здравым смыслом понимал это положение соседних с ним кочевников и чувствовал неизбежность принятия богинцев в русское подданство, а с другой стороны сознавал необходимость дать им в какой оы то ни было форме помощь именно в данную минуту.

Но предпринять для этого какое-либо военное действие из Верного со вверенными ему войсками, как бы это непременно сделал Хоментовский, без ведома генерал-губернатора, Перемышльский не решался, а испрашивать разрешение он считал бесполезным: пошли бы сношения с Петербургом, и Министерство иностранных дел, относившееся враждебно к каким бы то ни было нашим захватам в Средней Азии, затормозило бы дело. Поэтому после основательных переговоров со мной Перемышльский остановился на следующей комбинации. Соображая, что появление на землях богинцев моего конвоя из полусотни казаков не может произвести желаемого впечатления и удовлетворить богинцев, он решился подговорить состоявшего в его ведении самого предприимчивого и отважного из султанов Большой орды Гезека явиться, по соглашению с богинцами и под фирмой моей экспедиции, на помощь к богинцам со своим ополчением, состоявшим, как впоследствии оказалось, из 1500 всадников. Само собой разумеется, что Тезек согласился с тем большей радостью на такое разрешение Перемышльского, что богинцы уже обращались к нему за помощью и союзом.

Такой комбинацией и цель моя проникнуть во что бы то ни стало вглубь Тянь-шаня была вполне обеспечена. Мне оставалось только приготовляться к своему путешествию, на что необходимо было около [143] двух недель. Время это не было мной потеряно и для науки, так как, при расположении Верного всего только верстах в двенадцати от входа в Алматинскую долину, я имел возможность делать туда почти ежедневные экскурсии и этим способом успел основательно ознакомиться с составом флоры всех трёх зон подгорья Заилийского Алатау.

Во второй половине мая на горных скатах, ближайших к Верному, цвели ещё ранние весенние азиатские формы, между которыми бросалось в глаза вновь открытое мной, уже упомянутое выше красивое растение с высоким стеблем до трёх метров высотой, покрытое розовыми цветами. Оно принадлежало к роду Eremurus из семейства лилейных и получило впоследствии название Eremurus (Henningia) robustus. Уже начиная от самого входа в долину, появились характерные кустарники нижней лесной зоны: цветущие барбарис (Berberis heteropoda) и боярышник (Crataegus sp.), покрытый розовыми цветами Atraphaxis frutescens, a из травянистых растений красивый пион (Paeonia anomala) и эффектный ревень (Rheum rhaponticum).

По мере углубления в долину Алматинки мы экскурсировали в очаровательном лесу, состоявшем из покрытых нежными бледнорозовыми цветами диких яблонь и абрикосовых деревьев, а также из новооткрытой мной породы клёна, очень сходной с гималайской и амурской и получившей впоследствии мое имя (Acer semenowi).

Поднимаясь выше по долине, мы входили в зону хвойного, елового леса, из которого жители Верного вывозили все свои строительные материалы. В начале лесной зоны я сделал гипсометрическое измерение, давшее мне 1 370 метров абсолютной высоты. Поднимаясь еще выше по долине, мы достигли часа через три пути верхнего предела лесной растительности, оказавшегося, по моему измерению, на 2 540 метров абсолютной высоты. Здесь уже началась зона альпийских лугов, на которых цвели высокоальпийские растения: Trollius dshungaricus n. sp., Tr. altaicus, Oallianthemum alatavicum n. sp., Aconitum rotundirolium, Ac. napellus var. tianshanicum п., Viola altaica, Thermopsis alpina, Primula nivalis и Pleurogyne carinthiaca.

Возвращаясь в Верное, я сделал там 23 мая ещё одно гипсометрическое определение, которое дало мне 720 метров абсолютной высоты.

К концу мая верблюды были наняты, и моя экспедиция окончательно снаряжена.

29 мая я выехал из Верного в 2 часа пополудни со всем своим отрядом, состоявшим из 58 человек, 12 верблюдов и 70 лошадей. Вёрст двенадцать ехал я до горного отрога, вдающегося мысом в Илийское подгорье. Около мыса на речке Катур-булак я встретил много валунов порфира. Проехав пять вёрст отсюда, мы переправились через речку Бей-булак, а ещё через семь вёрст достигли прекрасной реки Талгара, переправились через неё, проехали ещё четыре версты и остановились на ночлег у подошвы второго мыса, вдающегося в подгорье. [144]

Пока ещё не смерклось, я с художником Кошаровым взобрался на вершину этого мыса, и на закате мы насладились очаровательным видом на снежную горную группу, которая после Талгарского пика (Талгарнынтал-чоку) представляется самой высокой в Заилийском Алатау. Солнце, уже погасшее на других вершинах, мерцало еще своим дивным красноватым блеском на остроконечном пике и спускающихся с него белоснежных скатах. Самого Талгарского пика за этой исполинской группой белков не было видно. Когда я спускался вниз по крутому логу, то встретил в нем берлогу крупного зверя, вероятно медведя.

Берега притока Талгара, на котором мы расположились на ночлег, поросли таволгой (Spirae hypericifolia) ()В этот день (31 мая) мне удалось найти еще никому неизвестное растение из рода Silene; оно было впоследствии названо моим именем Silene semenowi n. sp. Из интересных, но мне уже известных растений были собраны мной в этот день на Талгаре ещё следующие: Papaver dubium, Hesperis matronalis, Erysimum cheiranthoides, Isatis tinctoria, Peganumharmala, Trigonella orthoceras, Sorbus tianshanica n. sp., Viburnum opulus, Valeriana officinalis, Filago arvensis, Dracocephalum integrifolium, Polygonum nodosum, Tulipa altaica, Eremerus altaica и Е. robustus. Так как сбор этого дня производился по Талгару, не выходя из культурной зоны, то всё-таки значительный процент растений талгарской флоры оказался общим с видами Европы.. Обнажений твёрдых горных пород я здесь не встретил. Предгорья имели глинисто-песчаную почву и были очень богаты гранитными валунами. Вечером мы условились с полковником Перемышльским, что я на следующий день, оставив свой отряд, поеду на весь день в горную экскурсию для исследования альпийского озера Джасыл-куля, Перемышльский поедет в киргизские аулы, а отряд мой перейдёт на следующий ночлег на реку Иссык, и там мы съедемся с приставом, чтобы вместе отправиться 2 июня на предстоящий нам съезд киргизов Большой орды.

30 мая температура в 9 часов утра была +14,3° Ц. Я распорядился переходом всего своего отряда на следующий ночлег при выходе на предгорье реки Иссык, а сам в сопровождении художника Кошарова, шести казаков и двух киргизских проводников направился в горы для исследования альпийского озера Джасыл-куль.

Выехали мы со своего ночлега в 6 часов утра, направляясь сначала к югу, а потом к востоку наперерез того горного выступа, у которого ночевали. Поднимались мы вдоль ручейка, текущего по долине предгорья. При самом начале нашего подъема хорошо был виден Талгарский пик, похожий отсюда на Монблан, но ещё более живописный и величественный. Долина, по которой мы поднимались, принадлежала уже к лесной зоне и роскошно поросла яблонями и абрикосовыми деревьями, тяньшанской рябиной (Sortous tianshanica), боярком (Crataegus sp.), заилийским клёном (Acer semenowi), черганаком (Berberis herepopoda), осиной, талом (Salix viminalis), жимолостью (Lonicera tatarica) и Atraphaxis spinosa (Из трав в этот день внесены в мой дневник следующие растения здешней флоры: Aconitum pallidum, Paeoma atiomala, Cardamine impatiens, Scabiosacaucasica, Erysimum cheiranthoides, Dictarrmus albus, Valeriana officinalis, Rheum rhaponticum и характерные для здешней весенней флоры луковичные растения Fritillaria pallidiflora и Eremurus altaicus. Все эти растения представлялись характерными для нижней лесной зоны). Долина [145] уподоблялась роскошному саду, оживленному в это время года пестрой, нарядной перекочёвкой рода Джасыков из племени дулатов Большой киргизской орды. Мы остановились на четверть часа и пили у них айран, а затем их бий встретил нас на дороге с кумысом. Долина поднималась довольно круто, но мы скоро выехали на пологий уступ, прорезанный оврагом, здесь вступили в еловый лес и встретили первое обнажение кристаллических пород, а именно порфира. На уступе мы переехали через речку Тал-булак и отсюда начали быстро подниматься в гору. Кряж, на который мы поднимались, был отрогом главного хребта. Перед нами возвышалась куполовидная порфировая сопка, вся заросшая еловым лесом. Избегая слишком крутого подъёма, мы начали огибать её, поднимаясь по крутому логу, на дне которого местами был виден нерастаявший снег. Подъём был труден.

Быстро исчезали деревья, характеризующие садовую полузону лесной зоны в следующем порядке: сначала абрикосовое дерево, потом яблоня, рябина, заилийский клён, осина, тал и наконец остались одни хвойные деревья — ель (Picea schrenkiana) и арча (Juniperus pseudosabina), а за ними между травянистой растительностью появились характерные представители горной альпийской флоры (В дневнике моем под 30 мая в верхней лесной зоне по Иссыку вначатся: альпийский клематис (Atragene alpina), четыре вида Anemone (A. falconeri var, semenovi n. A. obtusiloba, Anemone narcissiflora, Pulsatiila albana), 4 вида лютиков (Ranunculus acer, R. polyanthemus, R. pulchellus, R. songoricus), Callianthemutn alatavicum n. sp., купальница (Trollius dshungaricus n. sp.), Isopyrum anemonoides, Delphinium speciosum, Aconitum pollidum; из сем. маковых: Papaver alpinum и Glaucium squamigerum; из сем. дымянковых: Corydalis gortshakovi; из сем. крестоцветных: Barbarea vulgaris, Arabis pendula, Cardamine impatiens, Thlaspi arvense, Thl. cochleariforme, Hutchinsia procumbens, Chorispora bungeana, Eutrema edwardsi, E. alpestre, Goldbachia laevigata, Parrya stenocarpa, четыре вида рода Draba (Dr. algida, Dr. altaica, Dr. hirta, Dr. incana), Taphros. permum altaicum. из сем. камнеломковых: Saxifraga sibirica и из луковичных растений: Ixiolirion tataricum и Tilipa altaica). Под таявшими снегами я с удовольствием увидел самые ранние цветы весенней флоры нашей русской сарматской равнины — светложёлтые цветы мать-и-мачехи (Tussilago farfara).

Поднявшись, наконец, на кряж, примыкающий к куполовидной сопке, и проехав несколько вдоль его западнего косогора, мы с наслаждением увидали у наших ног «Зелёное озеро» (Джасыл-куль), имевшее самый чистый и прозрачный, густо-голубовато-зелёный цвет забайкальского берилла. За озером возвышался смелый и крутой зубчатый гребень высокого белка, а правее открывался вид на ещё более высокую снежную гору, имевшую вид ослепительно белой палатки: эту гору проводник называл Иссык-баш. Ещё правее на юго-запад от озера были видны острые вершины зубчатого гранитного гребня, склоны которого были также убелены снегом, но от этого снега к концу лета остаются только отдельные полосы и поляны. Подле этих вершин, заслонявших вид на Талгарский пик, ещё несколько [146] правее и ближе от него, возвышалась куполовидная сопка, с одной стороны более сильно скалистая. Мы находились здесь непосредственно метров на 300 над озером и следовали вдоль гребня на юго-запад. Перейдя несколько волн его и сильно повышаясь, мы достигли до пределов лесной растительности. Низкорослые и корявые деревья скоро заменились кустарниками, между которыми преобладала арча (Juniperus pseudosabina) и мелкая порода жимолости (Lonicera humilis). Флора трав была здесь уже высокоальпийская (Вот растения, собранные мной 30 мая 1857 г. за пределами лесной растительности над Джасыл-кулем: Anemone narcissiflora, Trollius dshungaricus, Hegemone Illacina, Oxygraphis glacialis, Callianthemum alatavicum, Ranunculus altaicus, Ran. gelidus, Viola altaica, Saxifraga sibirica, Chrysosplenium nudicaule, Droaba altaica, Dr. algida, Dr. lactea, Dr. sp., Chorosporabungeana, Potentillanivea, P. (Comarum) salessovi, Umbilicus platyphyllus, Hutchinsia procumbens, Lonicera humilis, Primula nivalis, Myosotis silvatica, Eritrichium yillosum, Pedicularis versicolor, Tulipa altaica,Gagea liottardi). Здесь я сделал гипсометрическое измерение, которое дало для предела лесной растительности 2 560 метров абсолютной высоты.

Текст воспроизведен по изданию: П. П. Семенов Тянь-Шаньский. Путешествие в Тянь-Шань в 1856-1857 годах // Петр Петрович Семенов-Тянь-Шаньский. Мемуары. Том второй. М. ОГИЗ. 1948

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.