Царская дипломатия в эпоху Тайпинского восстания.

Весной 1853 г. победоносное движение тайпинских войск но территории Срединного Китая достигло высшей точки успеха. Уже взяты города Чан-ша, Хан-ян, Учан, Ханькоу; 8/III 1853 г. со своей 100-тысячной армией тайпины стоят перед Нанкином, древней столицею Срединной империи.

Десять дней упорной осады, решительный штурм, — и священная столица династии минов попадает в руки восставших китайских крестьян.

Манчжурские правительственные круги, опиравшиеся на армию, которая день ото дня все более разлагалась, располагавшие казною, которая день ото дня все сильнее опустошалась, стоявшие перед угрозою кризиса продовольствия, которое вконец истощалось, — правящие круги северной столицы охватываются паникой.

Для их уныния и растерянности было тем более оснований, что они стояли не только под ударами восставшего класса, но и перед опасностью интервенции международного капитала, фактически начавшейся еще в 1842 г. Вслед за англичанами, пробившими себе тогда брешь в пяти портах, в китайскую стену начинают стучаться французские капиталисты, американские, а за ними к Китаю тянутся руки маломощных итальянцев, шведов, бельгийцев, голландцев, испанцев. Взимание податей с китайских владельцев побережного судоходства, разрешение китайским купцам провозить контрабанду под английским флагом — таковы образчики хозяйства «заморских братьев», отнюдь не удовлетворенных своими нанкинскими достижениями.

Несколько особняком от других стояла страна, имевшая самую большую сухопутную границу с Китаем: занятая вопросами Западного Туркестана, ограничиваясь в своей торговле с Китаем кяхтинской линией, она лишь медленно, путем цеплявшихся друг за друга пограничных конфликтов, подходила к дальневосточной проблеме, собираясь локализовать ее первоначально в районе устьев Амура.

Наиболее активная роль в концерте держав на берегах Тихого океана в ту пору выпадала бесспорно на долю Англии.

Тайпинское движение, направленное в первую голову против пекинского правительства, открывало английской агрессии новые перспективы.

«Из последних, приходящих из Китая известий, явствует, — писал лорд Кларендон аккредитованному при Петербургском дворе посланнику Гамильтону Сеймуру ¹, — что повстанческое движение, которое с некоторых пор нарастало в центральных провинциях, в последнее время приняло громадные размеры и что, хотя все силы [183] китайского правительства доведены до последнего напряжения, коммерческим интересам иностранных держав угрожает серьезная опасность».

Лондонский кабинет в ту пору был особенно озабочен приближением инсуррекционных войск к Шанхаю, главному нерву английских коммерческих интересов в Китае. Великобританский дипломатический представитель в Китае Бонгэм спешно покидает Гонгконг и едет в Шанхай. Официальной миссией его поездки являлась «защита жизни и имущества британских подданных».

«Равным образом в задачи его входит, — расшифровывал лорд Кларендон действительный смысл поездки, — воспользоваться обстоятельствами настоящего кризиса, дабы добиться возможно больших льгот в области сношений Китая с другими державами как лучшего средства развить иностранную торговлю на рынке, открывающем коммерческим предприятиям всех стран столь заманчивые перспективы».

Известно, что Англии в ту пору принадлежала никем не оспариваемая гегемония на китайских рынках: конкуренция других держав ей была не страшна, помощь же их далеко не безразлична. Отсюда понятна инструкция, даваемая Бонгэму,— «не искать никакой исключительной привилегии для британской торговли в Китае» и все те преимущества, которых удастся добиться, «разделить со всеми цивилизованными нациями мира». Это означало, по разъяснению того же Кларендона, что, «если представители иностранных правительств в этой стране проявили бы себя расположенными сотрудничать с ним (великобританским представителем) для достижения не менее выгодных для них целей — он должен без колебаний принять их содействие».

По своей заинтересованности в китайских делах и по своим возможностям оказывать влияние на ход китайских событий Россия была в рассматриваемое время второй после Англии державой.

Сэр Гамильтон Сеймур получал поэтому специальную директиву побудить Петербургский кабинет на «соучастие с другими державами в выгодах, которые представляет настоящий кризис, дающий возможность открыть Китайскую империю вообще для коммерческих операций цивилизованных наций всего мира».

«Потрясающая Стамбул и Тегеран десница» русского царя была еще слишком коротка, чтобы протянуться на далекий Восток. Известно, что переговоры, возникающие в это время между морским и дипломатическим ведомствами по поводу занятия о. Сахалина, приводят к передаче острова во владение Российско-американской компании. И хотя стоящий весною 1853 г. перед вооруженным конфликтом с Портою Петербургский кабинет преисполнен безграничным оптимизмом и уверенностью в своих силах, в китайском вопросе он не расположен к решительным действиям.

Необходимо иметь в виду и то обстоятельство, что, как уже сказано выше, торговые сношения России с Китаем исчерпывались в ту пору кяхтинской линией, игравшей роль главной чайной артерии, и относительно небольшой меновой торговлей в пограничном пункте Тарбагатае.

Высказываясь во всеподданнейшей записке по поводу предложения Сент-Джемского кабинета управляющий российским министерством ин. дел гр. Нессельроде писал ²: «Министерство ин. дел по содержанию депеши лорда Кларендона полагает: что нам едва ли что-либо можно предпринять в смысле сделанного английским правительством предложения: англичане, по близости от Китая своих Ост-индских владений и [184] занимая Гонгконг, располагая значительною морскою силою, имеют все средства, чтобы оказать действительную помощь китайскому правительству. Мы же, к сожалению, не имеем всех этих средств: от Китая (от китайских собственно областей. А. П.) отделяет нас огромная Монгольская степь, через которую войско, сколько-нибудь значительное, встретит в движении своем непреодолимые препятствия, поставляемые самою природою. Путь через Манчжурию, конечно, не соединен с такими неудобствами, но самые наши военные силы в Восточной Сибири — особенно при могущих произойти волнениях в сопредельной Монголии — не позволяют также помышлять об этой мере. Если бы камчатская наша флотилия имела более... ³ то, без сомнения, всего удобнее было бы оказать некоторую помощь морским путем, отрядив с этою целью несколько военных судов, которые мы могли бы направить к Тянь-цзину или в Шанхай и явить, таким образом, участие к судьбам манчжурской династии. Но при теперешнем состоянии китайской флотилии и эта мера оказывается невозможною»... В соответствии с такой оценкою собственных сил министерство ин. дел дает свой ответ на ноту великобританского посла, ответ, составленный в благожелательных, но «общих», ни к чему не обязывающих выражениях ⁴.

По поводу дававшихся английским правительством заверений в том, что оно не намерено искать для себя каких-либо исключительных привилегий в Китае и стремится распространить их на все «цивилизованные нации», Горчаков напоминал бар. Бруннову, что во время своей последней войны с Китаем англичане давали аналогичные заверения, в Нанкинский же договор была включена впоследствии статья, ограничивавшая пользование пятью портами только тем нациям, кои ранее имели коммерческие сношения с Кантоном — Россия, не принадлежавшая к этой категории, оказывалась, таким образом, исключенной из пользования добытыми привилегиями.

Министерство ин. дел напоминало еще Бруннову и о том, что в 1848 г. на основании этой статьи русскому судну было запрещено посещение шанхайской гавани ⁵.

Русское дипломатическое ведомство не теряло при всем этом надежды, что особое положение России в Китае приведет к тому, что развивающиеся в стране события не отразятся на русско-китайских отношениях, и, в частности, на дальнейшей пребывании в Пекине русской духовной миссии.

Последняя успела к рассматриваемому времени неплохо обстроиться, приобрести движимую и недвижимую собственность ⁶ и развить в известной степени пропагаторскую работу. «Поэтому министерство полагало бы... чтобы миссия наша оставалась на своем месте до последней крайности. Притом же, допуская даже возможность совершенного низвержения инсургентами нынешней манчжурской династии и овладения Пекином, трудно предположить, чтобы они решились на какие-либо насильственные поступки против нашей миссии. В лицах, ее составляющих, они будут видеть мирных иностранцев, русских, к которым китайцы не только не питают никакой вражды и ненависти, но даже являют некоторое расположение».

Отсюда вытекала директива, дававшаяся русской миссии из Петербурга: «Не иначе оставлять Пекин, как когда уже будут истощены ею все средства к отвращению опасности и когда гибель, при дальнейшем пребывании, будет для всех явною». [185]

Однако не русские миссионерские интересы в Пекине были в центре внимания петербургского правительства.

Главный нерв русских интересов, как уже сказано, был сосредоточен в ту пору в районе кяхтинской чайной торговли. Еще до получения записки лорда Кларендона министерство ин. дел получило информацию из Кяхты о том, что «мятеж в Китае увеличивается» и что «торговцы китайские начинают тревожиться за безопасность пути через Монгольскую степь и что, в случае каких-либо в Монголии волнений, они заранее заявляют свое желание передать все товары, находящиеся у них в Маймачене, на нашу сторону, для большей их безопасности»...

«Что касается до положения дел в Монголии, — докладывал по этому поводу министр царю, — то вопрос этот, по мнению министерства, есть самый важный и более всего касающийся до существенных интересов России. При нерасположении, которое монголы питают к китайскому правительству, довольно вероподобно, что они при перевороте, который может постигнуть Китай, захотят отторгнуться от Китайской империи... Так как с спокойным положением Монголии тесно связаны пользы нашей кяхтинской торговли, то на беспорядки в Монгольской степи мы не можем взирать равнодушно и искренно желаем сохранения в оной тишины и благоустройства».

Правительство знало, что русские купцы располагают значительным запасом закупленных ранее чаев и что у китайских купцов тоже заготовлены в Маймачене большие запасы для предстоящей расторжки — все это обеспечивало рынок на случай прекращения подвоза чаев в течение ближайшего года. Правительство вместе с тем признавало невозможность «остановить ход событий в Китае». Оно ограничивало поэтому себя задачей иметь тщательное наблюдение за всем, что будет происходить в соседственной Монголии, «и — особенно — за положением нашей границы», принимая «должные меры, к ее ограждению, к предотвращению всяких к нам вторжений, хотя бы даже и не враждебных, со стороны монголов или же переходов на их сторону наших бурят — их единомышленников, которые, при восстании монголов, легко могут быть увлечены их примером и с ними соединиться».

В своем листе в китайский трибунал внешних сношений российский министр ин. дел писал в соответствии с сказанным следующее ⁷: «До нас доходят также слухи, что якобы путь через Монголию, по которому следуют ваши купеческие караваны на Кяхту, делается уже не столь безопасным, как был прежде, и что при увеличивающихся беспорядках он может совсем пресечься. Надеемся и желаем искренно, чтобы эти опасения не сбылись. Но, в случае, если, действительно, в Монголии возникнут какие-либо замешательства, мы, конечно, по близости от нас сей страны, которая соприкасается с нами Сибирью, не можем взирать равнодушно на подобного рода происшествия, и желание наше еще более будет состоять в том, чтобы какими-либо благоразумными мерами сии беспорядки были предотвращены»...

Известно, что после временных неуспехов в течение летних месяцев 1853 года к осени тайпины снова переходят в наступление, в сентябре врываются в Чжилийскую провинцию и значительно (вплоть до Пекина) расширяют сферу своего влияния.

«По сведениям, имеющимся в министерстве ин. дел и частично полученным также от наших консулов в Кульдже и Чугучаке, — писал встревоженный министр к ген.-губернатору Западной Сибири ⁸, — дух мятежа уже начинает проникать и в западные [186] китайские области: умы приходят там в сильное брожение, и по всему видно, что эта часть китайских владений также не избегнет смут и беспорядков, последствием коих не невозможно и отпадение от Китая не только Кашгарии, но и Илийской области (бывш. Джунгарии. А. П.) как страны, также завоеванной, и которая с негодованием сносит иго китайцев»...

Готовясь к тому, чтобы «события западного Китая не застали нас врасплох», русское правительство не упускало также из виду и тех перспектив, которые могли открыться для его морской торговли в портах восточного Китая. Учитывая возможность образования в ходе гражданской войны нового революционного правительства в Китае, министр ин. дел еще раньше давал ген. Путятину такие советы ⁹: «...буде бы к тому времени, когда вы предполагаете вновь посетить китайские порты, произошел в Китае окончательный переворот и манчжурская династия была ниспровергнута, — то, по мнению нашему, не лишним было бы появиться вам в Тянь-цзинском заливе, яко ближайшем месте от столицы Китая, и откуда вы могли бы иметь удобнейшие сношения с Пекином. Цель же сего появления вашего в Тянь-цзин состояла бы в том, чтобы войти в некоторые переговоры с новым китайским правительством, показать оному, что мы желаем сохранять с ним те же добрые связи, которые всегда имели с Китаем и которых требуют соседство обеих империй и обоюдные интересы, а затем попытаться также сделать, что будет возможно, в торговых видах, т. е. насчет выговорения каких-либо по торговой части новых прав, кроме тех, которые уже имеем, свободной морской торговли наравне с другими державами»...

В другой депеше, посланной министром незадолго перед тем на имя того же Путятина ¹⁰, пожелания русского дипломатического ведомства уточнялись в следующих выражениях: «Если же к времени вашего возвращения в Россию дела в Китае примут уже окончательный оборот и произойдет в сем государстве перемена правления, — то в таком случае... еще полезнее будет... зайти в китайские порты, показать там наш флаг, и чтобы китайцы самым появлением оного уже считали нас, наравне с прочими европейцами, вправе заходить в их открытые порты и производить там торговлю. Конечно, вы тогда воспользуетесь также вашим временным пребыванием в шанхайском или ином китайском порте, дабы войти с местным китайским начальством в некоторые сношения и сделать оному те внушения, какие польза дел наших будет требовать, имея во всем этом в виду установление с Китаем правильной морской торговли»...

И дальше в той же инструкции читаем:

«Если же при вас будет какое-либо колониальное наше судно с товарами, то вы также воспользуетесь этим, чтобы тут же положить некоторое начало торговым оборотам, испросив, буде можно, письменное на сие разрешение, если не от высшего китайского правительства, то хотя бы от местного китайского начальства. Упрочение же и большее узаконение сей новой торговли может быть потом предметом дальнейших сношений с Китаем нашего правительства»...

Сохранить сухопутную торговлю с Китаем и положить начало торговле морской — таковы две основные задачи, которые ставило себе царское николаевское правительство, готовое использовать для того все обстоятельства, вплоть до фактического признания правительства восставших китайских крестьян. [187] Известно, что великобританский консул в Шанхае в вопросах вспыхнувшей в Китае гражданской войны держит в ту пору строгий нейтралитет и даже наносит визит вождю-тайпинов Хунь Сю-цуань, провозгласившему себя в Нанкине «императором неба» ¹¹. Совершенно понятно, что русское правительство, располагавшее гораздо меньшими, чем англичане, ресурсами для какой-либо интервенции, было еще в большей степени расположено к невмешательству во внутренние дела Китая: и в упомянутой депеше, и в дополнительной к ней инструкции Путятину давалась строжайшая директива в атом духе.

Соблюдать фигуру невмешательства для русского правительства было тем более важно, что этим продемонстрировалась лишний раз его особо дружественная, отличная от английской, позиция в китайском вопросе. Характерно во всяком случае то, что, намечая Путятину тот образ действий, какого он должен держаться в условиях возможного крушения манчжурской династии, министр настоятельно подчеркивая, что «при настоящих обстоятельствах» он не должен ставить себе никакой «другой цели, как токмо собрание по возможности точнейших сведений обо всем... а также о действиях и всяких преднамерениях англичан и американцев и других там иностранцев, по поводу нынешних событий в Китае».

Не вмешиваясь во внутренние дела Китая и «поступая, вообще, с осторожностью», Путятин должен был особенно остерегаться «дружеских изъявлений англичан»

Революционное движение китайских крестьян, эта своего рода китайская пугачевщина, между тем продолжало расти и, казалось, было далеко от того, чтобы разделить участь пугачевщины русской.

Неудачи тайпинов на севере компенсировались их успехами в среднем и южном Китае. Оставив Шанхай (конец 1854 г.), они прочно утверждаются в Ханькоу и Учане (1855 г.) и дважды отражают (1855 и 1856 гг.) от Нанкина стремящиеся овладеть городом войска богдыхана.

«Из донесений..., полученных от нашей миссии из Пекина.., видно,— докладывал Горчаков царю летом 1856 г. ¹², — что положение дел на юге Китая весьма неблагоприятно для правительства. Главные инсургенты, известные под именем длинноволосых, владея по-прежнему рекою Ян-Цзы-цзяном и распространившись в смежных губерниях до Кантонской, приобрели новые успехи. 24 марта с. г они разбили правительственные войска и, бросившись на север, снова овладели Ян-Чжоу-фу. Итак, надежда на освобождение Императорского канала возвращением Гуа-чжоу, которого ждали с часу на час, не сбылась, напротив, сделана новая, чрезвычайно важная, потеря».

Отмечая оживленную деятельность инсургентов в Аньхое и Хенани, а также восстание горцев Мяо-цзы, известных под именем рыжеволосых (нянь-фей), русский министр ин. дел к оставшимся спокойными провинциям мог причислить только Сы-чуань и Юнь-нань на западе и Чже-цзянь с Фу-цзянем на востоке.

«Вынужденное этими обстоятельствами, — продолжал Горчаков — китайское правительство решилось прибегнуть к важным мерам. В марте месяце обнародован манифест о собрании в Монголии конного войска, которое должно вступить в Китай, чтобы осенью нынешнего года, соединившись с манчжурскими и китайскими войсками, [188] отправиться в поход на юг. Но это предприятие не легко привести в исполнение при настоящем крайней недостатке финансов. Правительство едва ли будет в состоянии обойтись временными средствами: пожертвованиями, ассигнациями и биллонной монетой [sic!]. Оно ясно видит это, и Верховный совет беспрестанно придумывает новые меры для поправления финансов. Более замечательная из них — обложение пошлиной тех привозных статей торговли, которые доселе не были означены в тарифах. Было также предположение взимать пошлины за опиум, формально дозволив ввоз его в Китай, но по настоянию члена Верховного совета, Вэнь-цина, проект был отвергнут, и опиум по-прежнему остался контрабандой в глазах правительства... Соображая ход событий в Китае, можно с достоверностью сказать, что пока еще не предвидится скорого водворения мира, столь желательного для империи».

Положение пекинского правительства становилось тем более тяжелым, что трения с англичанами и французами давали ему по-прежнему себя остро чувствовать, а к концу 1856 г. вылились в формы вооруженной борьбы, загоревшейся вокруг старого опиумного вопроса. Операции союзников начинаются у Кантона, после взятия которого европейские войска двигаются на север, с целью овладения фортами Таку и открытия себе дороги на Пекин.

По-видимому, для европейцев настал тот момент использования создавшегося в Китае положения, который, как мы видели выше, имел в виду лорд Кларендон.

Россия ни в какой мере не участвовала в этом выступлении ¹³ против Китая. Правда, китайский вопрос теперь, после неудач черноморской политики, был для нее далеко не безразличен: он выходил далеко из рамок вопроса о караванной торговле в пределах западного Китая и фиксировался преимущественно на областях северо-восточного Китая, территории которого, лежащие по левой стороне реки Амура вплоть до устья последнего, должны были, в полном соответствии со статьями старых трактатов, утешить утерявшее устья Дуная петербургское правительство.

Но это были все же чисто «пограничные» вопросы, которые должны были быть разрешены согласно букве и духу старых русско-китайских трактатов и явиться продуктом свободного волеизъявления Пекинского двора. К каким-либо военным операциям теперь, в 1856 г., Петербург не мог питать ни малейшей склонности, и участие в выступлении держав, ничего, кроме вреда, принести ему не могло.

«Опытный чиновник и в особенности знакомый с духом правления Китая» ¹⁴, ген.-майор Ковалевский в своей записке, представленной министру ин. дел, писал по этому поводу следующее: «...обстоятельства идут слишком быстро; эскадры западных держав уже отправились к китайским морям; разрушение Кантона возвестило начало неприятельских действий с Китаем, и можно ожидать появления европейских войск у самого Пекина. Присутствие их там и влияние, которое они могут иметь на китайское правительство, конечно, будут неблагоприятны для наших дел на Амуре, а потому неизбежно рождается вопрос, что должны мы предпринять в виду предстоящего кризиса в Китае? соединиться ли с другими европейскими державами и воспользоваться выгодами, которые приобретут они?» «Но интересы наши, — следовал ответ, — слишком отличны от интересов других европейских держав, и, конечно, мы не можем рассчитывать на их [189] содействие при определении наших границ на Амуре; кроме того, соединиться с врагами Китая нам, не имеющим никакого повода к вражде и скорее подавшим повод к неудовольствию на нас со стороны Китая, было бы даже и в политическом отношении несовместно. Остается — мирными переговорами разрешить возникшие вопросы с Китаем».

Особые интересы России в Китае, существенно отличные от интересов западноевропейских держав, не позволяли ей принять участие в их вооруженной игре. Но пройти мимо этой игры Петербургскому кабинету также не представлялось возможным. «Взятие европейцами Пекина, как и взятие англичанами Герата, — замечал тот же Ковалевский, — будут для нас одинаково чувствительны и не дозволят нам ни в каком случае оставаться равнодушными зрителями; первое парализует все наши начинания на берегах Великого океана и Амура; второе ставит во власть англичан всю среднюю Азию».

Русские интересы на границах западного Китая удавалось в той или иной мере обеспечить. После сожжения в августе 1856 г. в Чугучаке китайской толпою русской фактории, причем были расхищены товары русских купцов, китайское правительство само спешит подвергнуть виновных наказанию, по словам Горчакова, «может быть, слишком строгому» ¹⁵.

Гораздо большее беспокойство должно было вызывать у царского правительства положение дел на границах восточного Китая, где пока еще было меньше реальных интересов, но где были заложены возможности крупных достижений. Слагавшаяся конъюнктура грозила в дальнейшем расстроить дело реализации этих накопившихся возможностей; вместе с тем момент был таков, что требовалось спешить с решительными действиями.

В письме к ген.-губернатору Восточной Сибири от 9/II 1857 г. Горчаков писал ¹⁶: «Новейшие сведения о действиях англичан в Кантоне и о дальнейших их намерениях в отношении к Китаю убеждали нас более и более, что терять времени для приведения к окончанию существующих у нас с Китаем вопросов нельзя и что, если трудно достигнуть сего окончания, то, по крайней мере, необходимо приступить к каким-либо для того решительным действиям».

В отличие от линии поведения прочих европейских держав действия русского правительства должны были быть облечены в дружественные формы дипломатических переговоров. Переговоры поручалось вести за отсутствием у России своего дипломатического представителя в Пекине особому уполномоченному ген.-ад. Путятину, который должен был немедленно отправиться в Пекин во главе чрезвычайного посольства; ему же предоставлялась «полная власть условиться и решить по всем делам, до России и Китая относящимся».

«В настоящее время, — сообщал в связи с тем Горчаков в китайский трибунал внешних сношений ¹⁷, — когда Китайская империя взволнована внутренними беспокойствами и угрожаема извне неприятелем, который уже обнаружил свои враждебные действия в Кантоне, мы не хотим, чтобы достойно уважаемое китайское правительство могло предполагать и со стороны нашей какое-либо недружелюбие, и с тем вместе не желаем, чтобы эти беспокойства внутри и нападения извне отразились на наших границах как сухопутных, так особенно морских»... [190]

Предполагая первоначально отправить посольство обычным (сухим) путем через Монголию и допуская в крайнем случае, в случае препятствий со стороны китайского правительства, продвижение посольства по Амуру и морем до Тянь-цзиньского порта, министерство ин. дел предписывало духовной миссии в Пекине употребить все средства, чтобы убедить китайское правительство в необходимости принять посольство.

Хотя миссия, в случае упорства китайцев, не должна была останавливаться и перед угрозами «вредных последствий», хотя ей внушалась мысль о необходимости «оставить прежнюю систему нерешительности при сношениях с китайскими властями», однако прежде всего ей вменялось в обязанность «главнейше настаивать на том, что посольство это не имеет ничего общего с требованиями предполагаемых посольств западных держав», ибо Россия «дорожит вековою дружбою с Китаем и не пожертвует ею из-за каких-либо мелочных интересов».

Поддержание дружественных отношений с Китаем и демонстративное отмежевание от политики прочих держав в китайском вопросе — таков был тот путь, который намечался царским правительством для достижения отнюдь не мелочных целей, выраставших для него на почве китайской проблемы.

«Наше утверждение на устьях Амура,— давал министр ин. дел официальную мотивировку позиции Петербургского кабинета ¹⁸, — отнюдь не является завоеванием ¹⁹. Согласно нашим прежним трактатам с китайским правительством мы уже имеем на устья этой реки давние права, и, если мы не считали необходимым до сего времени придавать ни характер публичности, наше обладание ими не стало, по нашему мнению, вследствие того менее очевидным. Гр. Путятину, миссия коего носит совершенно мирный характер, поручено только договориться с китайским правительством относительно нескольких второстепенных пунктов, связанных с этим вопросом и требующих возможно лучшего разрешения. Открытие свободного плавания по Амуру является для нас тою крайнею необходимостью, которая не может быть оспариваема. Это единственный путь снабжения продовольствием наших поселений возле устьев реки. Приезд наших кораблей, предназначенных для обслуживания этой важной линии связи, требует некоторых уступок на левом берегу, относительно которых гр. Путятин уполномочен договориться. Что же касается нашей духовной миссии в Пекине, — она совершенно лишена всякого политического характера».

Желание «привести в ясность и определительность все наши трактаты и окончить все споры с китайцами» толкало Петербургский кабинет на действенное изъявление своей дружбы Китаю и вместе с тем на определенную ориентировку во внутренних китайских делах [191].

«Представьте трибуналу, — инструктировалась пекинская духовная миссия в связи с вопросом о предстоящем посещении русским посольством Пекина ²⁰,— что в годину бедствий Китая западные державы, пользуясь его тяжелым положением, являются не только с угрозами, но с войною, которая уже разразилась в Кантоне. Одна Россия обращается к нему с посольством дружественным и даже готова оказать помощь, как нравственную, так отчасти и материальную, в оружии и артиллерийских снарядах состоящую и для внутренних врагов предназначаемую»…

Мысли, высказанные несколько более откровенно, но не расходившиеся, в общем и целом, с цитированною инструкциею, мы находим в министерском отношении на имя ген.-губернатора Восточной Сибири ²¹: «Положение Китая, — значилось там, — так исключительно, подвержено таким неопределенным случайностям, что трудно заранее делать какие-нибудь предположения относительно этой империи. Вопрос о том, удержится ли настоящее правительство в Китае, будет ли низвергнуто инсургентами — находится в том же самом виде, в каком он был три года тому назад, и, по всем сведениям, которые мы получаем из Пекина через миссию и через иностранцев из Кантона, мы решительно не в состоянии вывести какого-либо заключения по сему предмету. А потому всякое суждение наше было бы преждевременно. Во всяком случае, по моему мнению, мы едва ли имеем право объявить Монголию и Манчжурию под русским покровительством. Не говорю уже о том, достаточно ли мы имеем сил и средств, чтобы защитить этот обширный край».

Весною 1857 г., после того как англичанам вооруженною рукою удалось доказать китайцам основательность своих притязаний, они собираются приступить к мирным переговорам с пекинским правительством, поручая ведение этих переговоров лорду Эльджину, выезжающему к устью реки Пей-хо. Возмещение за убытки, причиненные английским подданным во время беспорядков, полное соблюдение всех трактатов, согласие на учреждение в Пекине постоянного дипломатического представительства, уничтожение существовавших ограничений в деле торговли с Китаем, открытие для иностранной торговли портов, свободное сообщение с городами внутреннего Китая, обеспечение безопасности христианским миссионерам и свобода вероисповедания живущим в Китае христианам, в том числе и китайцам, принявшим христианскую веру, — таковы были главные пункты требований, выставлявшихся англичанами. Великобританский посланник в Петербурге по поручению своего правительства зондирует российское министерство ин. дел по вопросу о совместных действиях в течение мирных переговоров. Ответ министерства отличался по-прежнему некоторой неопределенностью.

«Государь император, — инструктировал в связи с тем Горчаков гр. Путятина ²², — разрешает вам оказывать зависящее от вас содействие тем домогательствам лорда Эльджина, кои относятся до интересов, общих всем просвещенным нациям, каковы: установление правильных дипломатических сношений с Пекинским двором, отстранение стеснительных мер, коим подчинена торговля иностранцев, и обеспечение свободы вероисповедания для христиан. Но таковое содействие ваше... ни в каком случае не должно выходить из пределов дружелюбного домогательства... Относительно же вознаграждения за убытки, понесенные англичанами вследствие принятых ими самими враждебных [192] мер в Кантоне, — государю императору угодно, чтобы ваше сиятельство воздержалось от всякого участия в требованиях лорда Эльджина. Поддержка с нашей стороны в этом вопросе означала бы некоторым образом признание правоты тех действий англичан в Кантоне, кои подали повод к разрыву: это было бы несовместно ни с убеждениями нашими, ни с желанием нашим не вмешиваться в интересы, вовсе для нас чуждые».

Уклончивая позиция России, разумеется, не останавливает энергии англичан. Взятие фортов как Таку, так и Тянь-цзиня, открывает им прямую дорогу к Пекину и делает китайское правительство еще более уступчивым.

Это в свою очередь побуждает Россию торопиться с делом продвижения своей миссии в Пекин. «Обнаруженные ныне намерения Англии попытаться достигнуть своих целей в самой столице Китайской империи, — отмечал министр ин. дел, обращаясь к Путятину ²³, — должны изменить характер возложенного на вас поручения и те условия, которым оно должно было быть подчинено»... Сущность возложенного на гр. Путятина поручения, основные цели его миссии оставались, разумеется, без изменения и должны были по-прежнему сохраняться в строжайшей тайне. Устранялась лишь необходимость «связывать исполнение оного предосторожностями», которые прежде представлялись важными, и предписывалось, не считаясь ни «с щекотливостью китайцев», ни «с подозрительностью и недоброжелательством других правительств», — «употребить всевозможное старание к проезду в Пекин тем или другим способом».

«Вопрос об участи, ожидающей Китайскую империю, — писал тот же министр Путятину в одной из своих предыдущих инструкций ²⁴, — сделался еще сложнее действиями англичан в Кантоне и дальнейшими их замыслами в отношении к этой империи; обстоятельства сии, изменив до некоторой степени прежние предположения наши, убеждают в необходимости принять скорейшие меры к объяснению и решению спорных дел между нами и китайцами»...

В чем же заключались эти неоднократно отмечавшиеся «спорные дела», которые должны были явиться предметом переговоров едущего чрезвычайного посланника и. полномочного министра с утесненным правительством богдыхана?

Мы видели, что русское правительство особенно высказывалось против поддержки требования англичан о возмещении им за убытки, понесенные от «смуты» в Китае. Оно само понесло немалые убытки во время беспорядков в Чугучаке и оценивало убытки эти (вызванные сожжением и разграблением русской фактории в 1855 г.) в 300000 руб. серебром. Быть может, оно хотело добиться теперь их возмещения? Отнюдь нет — в той же инструкции, данной Путятину, предписывалось не требовать вознаграждения за эти убытки.

У русского правительства были давние споры с китайцами из-за права взимания податей с живущих в прилегающих к южной части Томской и Енисейской губернии местностях двоеданцев-урянхайцев. Русское правительство отказывается теперь от своих прав в пользу китайского правительства. Вместе с тем, оно готово обеспечить последнему платеж ясака кочующими племенами.

Русское правительство, правда, не хочет уступить китайскому в вопросе о караванной торговле в западном Китае, но оно не слишком при этом настаивает на свободном [193] пропуске своих караванов до Пекина и готово примириться даже с Ургою как конечным пунктом.

Оно заинтересовано в организации почтового сообщения и в открытии для русских факторий некоторых пунктов в западном Китае через Монголию. Оно вместе с прочими державами заинтересовано в учреждении в Пекине своей дипломатической миссии и в признании за ним права вести торговлю в пяти портах, открытых для других держав. Но самым главным, самым первым вопросом в предстоящих переговорах должен был явиться вопрос об определении прав России на реку Амур, где до сего времени не было произведено точного и ясного разграничения.

Русскому правительству было известно, что англичане, а за ними и французы, выставляют требование свободного плавания по всем рекам. Отнюдь не отказываясь от такой перспективы и для себя, русское правительство, предоставляя правый берег Амура китайцам, стремится прежде всего к тому, чтобы весь левый берег Амура был признан в его владении.

Мы отмечали не раз, что русское правительство считало особенно важным не вмешиваться во внутренние китайские дела. Но, ради успешного завершения своей исторической миссии на Амуре, оно готово поступиться теперь этим принципом. По этому поводу министр ин. дел писал гр. Путятину: «Восстание, имеющее, по-видимому, целью низвержение ныне царствующей династии, хотя медленно, но подвигается вперед; нам невозможно составить себе полное и настоящее понятие о сочувствии китайского народонаселения к сему событию. Нет никакого, однако, сомнения, что приверженцы императорского дома должны видеть и понимать грозящую им опасность, а потому, конечно, они изыскивают всякие средства для усмирения возмущения. Но как доселе богдыханские войска почти всегда претерпевали поражения, то очень может статься, что правительство будет просить пособия России. Конечно, мы предпочитали бы воздержаться от всякого вмешательства во внутренние дела Китайской империи, но, принимая в уважение — с одной стороны, важность приобретения для нас Амурского края, а с другой — замыслы англичан, которые будут, без сомнения, пользоваться всеми случайностями для достижения своих целей и в этих видах могут предложить свое содействие китайскому правительству для усмирения мятежа, — нам, может быть, не следует отказать сему правительству в пособии, если оно будет о том просить. Пособие это, однако, ни в каком случае не должно простираться далее защиты самой Манчжурии как более доступной для наших войск... и только под одним непременным условием: благоприятного для нас исхода по Амурскому и др. вопросам»...

Заметим, что в той же инструкции Путятину подчеркивалась необходимость выполнить данное ранее китайцам обещание — сформировать, вооружить и инструктировать ряд китайских военных частей.

Основные устремления царского правительства вырисовываются таким образом с достаточной ясностью. Ясными также становятся и пути, намечавшиеся им для достижения поставленных целей. Отклонение от этого пути допускалось только в одном случае: «Если ход переговоров ваших покажет, что на успех их решительно нельзя рассчитывать, — писал Горчаков, — тогда вы можете прибегнуть к совокупному участию с западными державами как мере крайней, действуя, однако, во всяком случае только нравственным влиянием своим, нисколько не обещая материальной поддержки»...

Русское дипломатическое ведомство так мало рассчитывало на выгоды от совместных с другими державами действий, что, когда, через несколько дней, ему стало [194] известно о данной лорду Эльджину из Лондона директиве подкреплять русские настояния в Пекине, Горчаков счел необходимым снова напомнить Путятину дававшиеся ему ранее тактические советы: «Лорд Вудгауз,—писал он ²⁵,—не говорил мне о сем ничего; но если бы он формально предложил мне содействие лорда Эльджина к подкреплению домогательств ваших в делах, собственно до России относящихся, то, поблагодарив за предложение, я не преминул бы оное отклонить... Нужным считаю обратить внимание ваше на то, что совокупное действие ваше с английским уполномоченным должно иметь предметом лишь интересы, общие всем просвещенным государствам. Вопросы, относящиеся до частных переговоров России и Англии, должны быть предоставлены особому домогательству каждой из сих держав»...

Когда, после официального предложения лорда Вудгауза, последовало заявление в том же духе со стороны французского посла гр. Морни, ответ, данный русским дипломатическим ведомством, не изменился ни на йоту.

Интересно отметить, что в это же самое время, встречая уклончивость со стороны китайцев в деле приступа к переговорам, гр. Путятин принял решение «прибегнуть в случае упорства Пекинского кабинета к военной демонстрации против Сахалин-улы или Айгунта ²⁶.

«Военная демонстрация против Сахалин-улы или Айгунта, — замечал по этому поводу министр ²⁷, — поставила бы нас в противоречие с нашим объявлением, а в отношении Китая мы явились бы участниками в военных действиях англичан»...

Министр выражал при этом уверенность в том, что к такой «понудительной» мере Путятин приступит лишь в таком случае, если «будет вынужден к тому самой крайнею необходимостью».

Министр выражал также надежду, что «крайность эта будет избегнута», ибо она «поставила бы нас в весьма неприятное и даже затруднительное положение не столько в отношении к Пекинскому кабинету, сколько в отношении к Англии и Северо-Американским Штатам».

И, однако, в той же депеше Путятин извещался и о том, что принятое им решение о военной демонстрации удостоилось высочайшего одобрения.

Не получая от китайского правительства официального согласия на проезд в Пекин, Путятин в июне 1857 года оставляет Кяхту, чтобы, спустившись по Амуру, проникнуть в столицу Китая. «Вы будете всегда исходить из того положения, — напутствовал его при этом министр, — что мы решили занять левый берег Амура и что наши старания должны быть направлены к тому, чтобы оформить это дело, получив на то согласие китайского правительства» ²⁸. Ориентируясь все же на мирный исход всего дела, русское правительство предписывало в то же время ген.-губернатору Восточной Сибири «ограничиться насколько возможно простою колонизациею» края, порученного его попечению, и «избегать всякого вооруженного столкновения и насильственного занятия территории, не прибегая к подобным мерам иначе, как в случае крайней необходимости».

Путятин двигался медленно: к августу месяцу он шлет депеши лишь со среднего течения Амура. Но и тогда, когда он подходил к самому устью, согласия от китайского правительства на принятие посольства в Пекине все еще не было. [195]

«После многих опытов, — писал Горчаков Путятину ²⁹, — мы не полагаем, чтобы китайцы решились вступить с нами в переговоры с намерением привести их к окончанию».

«Так как звание посланника в Китае делалось уже бесполезным» — Путятин назначался начальником отдельной эскадры и императорским комиссаром в китайских морях, где сосредоточивались военные силы европейских держав. Надежды достигнуть намеченной цели путем миролюбивых переговоров иссякали. Русскому правительству ничего не оставалось более, как спешить поставить китайцев перед совершившимся фактом и для того усилить в районе Амура колонизаторскую работу, экстренно вызвав из Парижа ген.-ад. Муравьева для присутствия в Амурском комитете.

Так как китайцы работе этой никакого сопротивления оказывать не могли, она, естественно, должна была носить мирный характер. «Правительство наше, — разъяснялось министерством Путятину, — решилось не уклоняться от того пути, который оно первоначально избрало в сношениях своих с китайским правительством, т. е., с одной стороны, продолжать занятие левого берега Амура и других известных вам местностей в том крае, с другой — не прерывать наших сношений с китайским правительством, возобновление которых было бы чрезвычайно трудно, может быть, даже невозможно на тех началах, на которых они существуют ныне, и, наконец, угрожало бы гибелью нашей миссии и уничтожением кяхтинской торговли»...

Поступавшие в министерство из пределов Китая сведения носили между тем, в общем и целом, благоприятный характер: «При сложных и неблагонадежных отношениях,— писал начальник пекинской духовной миссии архимандрит Палладий ³⁰, — в какие поставлено манчжурское правительство к иностранным державам, оно терпит неудачи и во внутренней борьбе с инсургентами. Недавно они имели новый успех, который может иметь последствия крайней важности. Инсургенты, простирая виды на Фу-цзянь, обложили западную границу этой губернии. В течение апреля нынешнего года они большою массою вторглись в пределы Фу-цзянь и в короткое время, сряду, заняли несколько городов этой промышленной и торговой области; с одной стороны, они овладели речным сообщением между Вуишаньскими горами и портом Фу-Чжоу-фу, с другой — городом Чун-Ань-сянем, расположенным близ самых Вуишаньских чайных плантаций»... Испытываемые пекинским правительством затруднения создавали, по мнению того же осведомителя, почву, благоприятствующую успехам русской политики. «Мне кажется, что здешнее правительство, внутренно сознавая невозможность удержать за собой спорную линию Амура, будет считать новую пограничную черту фактом, который, по духу китайской дипломатии, остается искусно избавить от огласки, прикрыв его благовидным молчанием с той и другой стороны, пока он, по праву давности, не сделается естественным и неоспоримым»... В международной обстановке того времени было еще одно обстоятельство, благоприятствовавшее успешной колонизаторской работе того времени, — это связанность Англии вспыхнувшим в ту пору в Индии восстанием. «Нынешнее восстание в Индии, — доносил Путятин 25/IX 1857 г. из Шанхая, — замедляя ход событий в здешних краях, дает нам нужное время для достижения имеющейся в виду цели».

Министерством делалось по-прежнему принципиальное различие между интересами России и других держав, ибо «для нас права и преимущества, которые последние могут [196] вытребовать для себя на китайских морях, не достаточно важны, чтобы рисковать своими выгодами на сухопутной границе». И по-прежнему Путятину разрешалось входить в совместные действия лишь с представителем Вашингтонского кабинета, предписывалось держаться в благородном отдалении от своих воинственно настроенных коллег и наблюдать за тем, «чтобы ни одна из означенных держав не выговаривала себе права владения или временного занятия местностей, на которое мы имеем виды; чтобы, в случае, если им предоставлено будет свободное плавание по рекам Китая, не был включен Амур»… Отмежевываясь от политики западноевропейских держав, русская дипломатия не прочь была однако заимствовать кой-что из арсенала их империалистической практики. «Китайское правительство, — писал Путятин ³¹, — не может сделать упрека России в занятии левого берега Амура от реки Горбицы до Хинганского хребта, где он проходит в Манчжурию; ибо хотя эта часть бесспорно принадлежала Китаю по трактату, но теперь возвращена под русское владение вследствие нарушения двух важных постановлений того же трактата. Относительно приобретения приморской страны Россия поступила так же, как и Китай, который, находя вблизи своих границ народы дикие и не имеющие никакого устроенного управления, всегда подчинял их своей власти и тем делал взаимную пользу как для себя, через распространение границ, так и для диких народов, вводя к ним образованность и устраивая всякого рода порядок, каковыми правилами руководствуются французы, англичане и другие европейские народы при занятии мест, прежде им не принадлежавших».

До мая месяца 1858 года в русско-китайских отношениях нельзя заметить существенных изменений. Плавающим в дальневосточных водах Путятиным заключается этим временем соглашение с Японией в подтверждение трактата от 26/I 1855 г. ³².

Военные успехи союзников все более склоняют министерство к мысли об общности интересов России с интересами великих морских держав.

Мысль эта была теперь тем более закономерной, что неизбежность понудительных мер становилась очевидной.

Даже в вопросах западного Китая, где недавно русское правительство хотело проявить особую мягкость, у него намечается теперь более твердая линия, и оно посылает туда специальный военный отряд «для окончательного разрешения дела о разграбления русской фактории в Чугучаке» ³³.

В пределах же восточного Китая действия русского правительства отличаются непреклонною твердостью.

«Вообще, не видя успеха в сношениях наших с китайским правительством касательно разграничения в Приамурском крае,— писал министр Путятину в апреле 1858 г. ³⁴, — мы решились продолжать занятие его, пока самые обстоятельства не дозволят обеспечить наши права формальным договором»...

Дело «колонизации» подвигалось успешно и быстро и компенсировало неудачи дипломатической миссии гр. Путятина.

16/V 1858 г. ген. Муравьев завершает это дело подписанием в г. Айгуне с командующим китайскими войсками, сосредоточенными на Амуре, кн. И-шанем соглашения [197], утверждающего за нами весь левый берег Амура и предоставляющего нам другие в том крае выгоды» ³⁵.

Соглашение это косвенным образом получает дипломатическое подтверждение в Тянь-цзине (1 (13)/VI 1858 г.), где гр. Путятин старается не отставать от своих западноевропейских коллег.

«Оба акта,— пояснял Горчаков в своей докладной записке царю ³⁶ значение совершившегося,— завершают урегулирование наших дел с Китаем, т. е., обогатив Россию необъятной территорией, ваше величество добилось также признания китайским правительством великих принципов европейской цивилизации, свободного исповедания христианской религии, допущения в Пекин нашего полномочного представителя всякий раз, когда нам это будет необходимо, открытия портов и т. д. Первым из договоров этого рода, заключенных Китаем, был договор с Россией, ибо, только заключив соглашение с гр. Путятиным, китайское правительство согласилось на заключение тождественных договоров с другими державами, представленными в Тянь-цзине. С чувством глубокого волнения и от всего сердца я позволю себе поздравить вас, ваше величество, по случаю того, что в историю вашего царствования вписана новая прекрасная и славная страница».

Вместе с тем кн. Горчаков мог обрадовать и энергичного ген.-губернатора Дальневосточной Сибири, поздравив его «с блестящим успехом» и заявив, что царь «вполне оценяет его подвиг», и что он «в скором времени увидит тому доказательства».

Доказательства заключались в резолюции Александра II на цитированной докладной записке Горчакова: «Я поблагодарил Бога от всего моего сердца за блестящий результат, достигнутый в двух различных направлениях. После сего я не остановлюсь перед тем, чтобы ген. Муравьева именовать: гр. Муравьев-Амурский, с производством в генералы в день коронации»;

От избытка переполнивших его чувств русское правительство готово теперь пойти снова на уступки в Чугучакском вопросе и согласиться на возмещение убытков лишь в размере 2/3 и даже на уплату вознаграждения чаем.

Прикомандированному к пекинской духовной миссии чиновнику мин. ин. дел Перовскому, которому поручалось урегулировать вопросы сухопутной торговли в Китае, дается настоятельная директива: «так как главная цель требований наших уже достигнута», «употребить все старания свои, чтобы стремление министерства ин. дел к сохранению мирных и дружественных отношений наших к китайскому правительству не было нарушено» ³⁷.

Отправляемый в Кашгар в качестве правительственного агента Захаров должен действовать не менее осторожно, и, для прикрытия цели ³⁸ данного ему поручения, снаряжается особый караван, его сопровождающий. [198]

Наконец, из переписки министра с тем же Перовским ³⁹ мы узнаем, что, по заключению договора, «государь император... в знак дружественного своего благорасположения к китайскому правительству всемилостивейше соизволил назначить в дар ему 10000 нарезных ружей с принадлежностями и 50 пушек большого калибра со снарядами». Обещание снабжения Китая оружием, по-видимому, первоначально было дано пекинскому правительству гр. Путятиным и поставило Петербургский кабинет даже в несколько затруднительное положение. Однако данное обещание приводится в исполнение: на всеподданнейшей записке Горчакова ⁴⁰, где говорилось о возможности доставки пушек в Китай на судах из г. Николаевска, царем была поставлена помета «исполнить».

Не безынтересно отметить, что к тому, же времени относится ассигнование российским министерством ин. дел особой суммы в 500 тысяч рублей, «определенных к устройству военной силы Китая» ⁴¹.

Посылая орудия и снаряды в дар правительству богдыхана, русское правительство отнюдь не имело в виду противопоставить их работе англо-французских снарядов, ни, как мы в том уже убедились, пренебречь плодами работы последних.

Своей ратификации и вместе с тем расширения ⁴² договор Муравьева, заключенный с напуганными русской экспедицией местными китайскими властями ⁴³, дождался только через два года. «Поступательный» путь России на Крайнем Востоке ⁴⁴ прервется после того на некоторое время. Это будет вполне закономерно, поскольку руками Муравьева осуществлялись интересы русского крупнокапиталистического предпринимательства, получавшего новые перспективы в период «великих реформ». Тем не менее тот путь, какой определялся царизму историей в китайском вопросе для царского правительства, наметился в эпоху Тайпинского восстания с достаточной ясностью: при всех особенностях, при всем своеобразии самостоятельной, независимой от других великих держав тактики, это был путь объективного, фактического сотрудничества с ними в деле разрушения китайской стены.

Все труднее становилось ему соблюдать и фигуру невмешательства во внутренние китайские дела и оставаться бесстрастным зрителем борьбы царствующей манчжурской, династии с бушевавшей в стране крестьянской стихией, борьбы, которая, после принятия богдыханским двором всех условий великих держав, должна была превратиться в кровавую расправу последних с восставшими китайскими крестьянами.

Получив от правительства богдыхана все, в чем пока ощущалась нужда, царское правительство в вопросах происходящей в Китае гражданской войны все свои симпатии отдает манчжурской династии.

Вопросам этим посвящена инструкция, даваемая министерством отправляющемуся, в начале 1859 г. в Пекин во главе нового посольства Игнатьеву ⁴⁵. Положение дел в Китае в этот момент еще нельзя было считать определившимся, и министерство учитывало возможность падения дайцинов и распадения Китайской империи. [199]

«Междоусобия, сила обстоятельств и требование всего народа, — читаем в инструкции, — могут восстановить туземную династию; тогда, если убедитесь, что это восстановление достаточно прочно, вы не колебайтесь и с своей стороны вступить с нею в сношения. Имейте однако в виду, что ни в каком случае мы не можем защищать интересы манчжуров в Китае вооруженною рукою. Этот предмет является совершенно в другом виде, если нынешний император Китая или кто-нибудь из членов его фамилии успеет спастись от общего истребления и утвердиться в своем отечестве как независимый от Китая владетель, тогда вопрос о признании его независимости уже выходит из среды ваших поручений... Во всяком же случае, вам, как и гр. Муравьеву, необходимо знать заранее намерение министерства как относительна Манчжурии, так и Монголии, а равным образом двух других соседственных с нами владений, которые, конечно, отпадут от Китая ранее всех других; а именно: Джунгарии и Кашгара; виды наши могут ясно обозначиться только тогда, когда мы вполне узнаем, при каких условиях совершится распадение Китайской империи; в настоящее же время мы можем высказать одни наши гадательные предположения. По нашему мнению, должно стараться приобрести сколь возможно более влияния на эти владения, и в случае добровольного желания самих владетелей, решиться принять их под наше покровительство»... Министр оговаривался при этом, что это лишь одна из учитываемых возможностей, и возможность «по убеждению министерства» далеко «не так близкая, как давно предполагают».

Точка зрения министерства обосновывалась в другой части той же инструкции. Обоснование это сводилось к следующему: «...Более десяти лет продолжается междоусобная война с переменным счастьем для воюющих, а Китайская империя все еще существует... В судьбе империи, существующей около 3000 лет, при возможных потрясениях, внутри и вне ее происходивших, и сохранившейся во всей ее самобытности законов и даже нравов, трудно предусмотреть, какое действие произведут направленные на нее разнородные силы внутренних беспорядков и внешней цивилизации; но мы все еще не соглашаемся вполне с теми, которые полагают, что конец Срединной империи близок... Исторический ход событий в Китае показывает, что время от времени, и именно в период 200 лет, китайский престол силою войны или внутренних переворотов заменяется новой династиею. К этому так уже приучен народ, что в настоящее время он находится в ожидании подобной перемены, потому что манчжурская династия царствует в продолжение почти означенного периода. Это обстоятельство, по мнению нашему, всего легче может случиться во время вашего пребывания в Пекине, следовательно, оно и подлежит прежде всего к разрешению. Вопрос состоит в том, будет ли для нас выгоднее возведение на престол китайской династии, прежней (минской) или новой,— или полезнее, чтобы удержались манчжуры на престоле. Китайская династия всегда отличалась своею нетерпимостью к иностранцам, и в этом случае мы, конечно, ничего не выиграем с переменою. Сверх того, нынешней династии мы обязаны всеми трактатами и хотя некоторыми дипломатическими сношениями со времен Петра Великого до последних двух трактатов. Следовательно, при одинаковых условиях, было бы желательно удержать нынешних манчжуров на китайском престоле»... Кроме той помощи посылкою 50 орудий и созданием 500000-го фонда, о которых упоминалось выше, царское правительство ничего не дало дайцинской династии в ее смертельной борьбе с тайпинами.

Честь действительного подавления национальной крестьянской революции выпала долю артиллерии англичан и французов. Но субъективно царское правительство и в этом было всецело уже с ними.

Текст воспроизведен по изданию: Царская дипломатия в эпоху Тайпинского восстания // Красный архив, № 2 (21). 1927