ФИЛОСОФЫ ИЗ ХУАЙНАНИ

ХУАЙНАНЬЦЗЫ

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ

«Философы из Хуайнани ¹», или «Хуайнаньцзы»,-одно из крупнейших произведений ханьского периода, именующегося так по названию древнекитайской империи II в. до н. э.-II в. н. э. Хань. Это философское и художественное произведение поздней древности явилось итогом дискуссий, которые велись при дворе и при активном участии хуайнаньского вана, князя, Лю Аня (179-122 до н.э ) его «гостями» ² -членами творческого содружества. Ван был умен, образован, музыкален, склонен к занятиям искусствами-в древнем понимании этого слова. Помимо философских произведений, поэтических сборников, трактатов о звездах, алхимии и искусстве превращений, созданных в этом кружке, источники называют «Комментарий на «Скорбь отлученного»» Цюй Юаня ³, автором которого был сам Лю Ань. Произведения кружка были очень известны в свое время, но, к сожалению, не сохранились. Возможно, они разделили судьбу Лю Аня: будучи внуком основателя ханьской династии Лю Бана, он оказался во главе политического заговора против царствующего императора У-ди, не имевшего прямого наследника. Заговор был раскрыт, и Лю Ань вынужденно принял смерть, а люди из близкого к нему окружения были казнены ⁴.

В китайской традиции принято относить «Хуайнаньцзы» к жанру эклектики. По-видимому, в этой оценке присутствует некая инерция рассматривать этот текст в ряду произведений «чжу цзы»-китайской философской классики. Но то, что [6] считалось классикой в более поздние времена, для древности являлось в лучшем случае постклассикой. В качестве настоящей классики на время II в. до н э может рассматриваться общее наследие в виде текстов, впоследствии закрепленных в корпусе конфуцианского канона «Пятикнижие», а также произведения так называемых доциньских философов, т.е тех, что создали фундамент для дальнейшего развития философии и время которых закончилось эпохой царств (т.е. в III в до н.э.). Империя нуждалась в классике, опиралась на нее, пользовалась ее положениями, но была озабочена уже иными интересами и требованиями: не созданием оригинальной модели мира, а использованием уже созданных координат для ориентации в новом пространстве и новом времени. Поэтому корректнее поставить проблему так: ханьский эклектизм или поиски новых форм и смыслов? Ханьский эклектизм или ханьский синтез?

Есть несколько моментов, которые определяют особенности этой культурной эпохи. Ханьская империя в рассматриваемый период по многим аспектам-культурным и историческим-сопоставима с Римской. Переход от эпохи царств к империи свершился в короткий срок-первая китайская империя под названием Цинь образовалась в 221 г. до н.э., просуществовала до 207 г до н э. и пала под натиском народного восстания, возглавляемого выходцем из южного царства Чу. Однако усилиями реформаторов в короткий срок были проведены необходимые для централизации земель и экономики мероприятия, благодаря которым следующая империя-Хань выдержала значительный срок-400 лет, полностью исполнив свое историческое предназначение.

Сравнительно быстрый переход от эпохи царств к империи требовал резкой перемены в мировоззрении. Сознание и психология людей, веками воспитывавшихся на общинных заповедях, лишь приспособленных к условиям города-государства, должны были измениться в условиях большой по территории и мощной империи, каковой стал Китай в правление ханьского У-ди (140 г до н э ). Выработанные веками универсалии в их прежнем наполнении не годились для нового времени, и между старыми представлениями о вещах и новыми реалиями разверзлась пропасть. Возникший вакуум с необходимостью был заполнен, свободное место заместила периферия-историческая, в виде обращения к далекому прошлому, и культурная, выразившаяся в повышенном внимании к «варварской» культуре южных царств. В первом случае это находило выражение в идеализации общины до-государственного периода с присущими ей культом природы и патриархальными отношениями в социуме. Во втором случае-в выделении на общекитайском фоне царства Чу, авангарда южной культуры, царства, последним сдавшегося [7] под натиском другой периферии-царства Цинь. Империя, естественно, стремилась к централизации, однако две ее части резко контрастировали между собой. Это были «север»-территории к северу от реки Хуай и «юг»-бывшее царство Чу и прилегающие к нему районы. В культурном отношении чуские традиции тяготели к язычеству с его шаманизмом и чувственностью, а для традиций «срединных» земель в большей степени были характерны опора на государственные культы, в "центре которых стоял культ предков, и большая рационалистичность. Из этого вытекали проблемы как политические, так и культурно-исторические, решение которых лежало на путях компромисса.

Н.И. Конрад не однажды высказывал мысль о существующей параллели между ханьской культурной эпохой и явлениями, происходившими в типологически схожих обстоятельствах, почти в то же время, на другом конце света-в эллинистической Греции. Одним из оснований для этого ему послужило имевшее место-тут и там-подведение итогов, которым как бы завершался древний период в развитии этих культур ⁵. Хотя исследователи античной литературы приводят свои собственные доводы для объяснения особенностей этого культурного феномена, сходство самих явлений очевидно. Авторы соответствующего раздела «Всемирной литературы», оговаривая сложность определения характера этой эпохи в целом, склоняются к такой формулировке «...культ крайностей после культа гармонии, культ индивидуальности после культа общей нормы» ⁶. Да, действительно, в ханьском Китае мы наблюдаем эти явления, и они имеют прямое отношение к пониманию текста «Хуайнаньцзы». При дворе У-ди звучат чуские мелодии, наиболее знаменитые поэты все сплошь с юга и несут в своих поэмах чуский дух, создают новую эстетику: динамизм, экспрессия, декоративность противостоят гармонии, умеренности чувств и простоте классики. Эта поэзия волнует, рождает сопереживание. Ее источник-[8] творчество Цюй Юаня, аристократа, человека трагической судьбы, знаковой фигуры, первым отразившего в поэмах «Скорбь отлученного» и «Вопросы к небу» трагедию личности, потерявшей опору в виде истин, казавшихся незыблемыми. Все в этих поэмах наполнено чувствами смятенной души, кружащейся в кругу неразрешимых противоречий, взывающей к небесам и не получающей ответа.

Авторы «Хуайнаньцзы» отдают немалую дань этой эстетике и этой скорби по утрате прежних ценностей, но сами они не только не склонны от них отступать, но, наоборот, предпринимают попытку их укрепления в качестве фундамента для будущего. Это и выглядит как «подведение итогов». Философы пользуются всем доставшимся им наследием, свободно черпая из него «формы и смыслы» и, может быть незаметно для себя, его ревизуя. Человек империи не чувствует себя связанным родством с какой-либо одной определенной школой, он выбирает то, что считает для себя приемлемым,- на страницах памятника мы не раз встречаем критику узких ученых, скованных одним каким-то учением, с которыми бесполезно говорить о главном-о «совершенном дао». Свою теорию государственного управления авторы «Хуайнаньцзы» строили в большой мере опираясь на легизм ⁷. Признавая главенство закона и равенство перед ним всех, они смягчали его жесткость конфуцианским милосердием, не абстрактным, а оправданным обстоятельствами. Несмотря на спорадические антиконфуцианские выпады, естественные в даосском контексте, наши философы выстраивают схему отношений внутри социума по конфуцианской модели. Используют они также положения и других школ.

Опора на предшествующее философское наследие нисколько не мешала сделать преимущественный выбор в пользу даосизма. Это не было вопросом субъективных пристрастий, но объяснялось сутью самого даосизма, представлявшего собой широкое учение, обнимавшее все стороны бытия, в отличие, например, от конфуцианства, ограничивавшегося этико-политическими проблемами. Даосы не были связаны и общинным сознанием, наоборот, они разрывали эти связи. Теперь, в эпоху империи, когда должен был выработаться куда более широкий, чем раньше, взгляд на мир, даосизм более, чем какое-либо другое учение, мог отвечать нуждам времени. Кроме того, его диалектика, если [9] можно воспользоваться этим термином, была как нельзя кстати. В «Хуайнаньцзы» намеренно обнажаются противоречия, сталкиваются противоположности, но пафос состоит в раскрытии основ их взаимодействия, ведущего к созиданию, а не разрушению Целого.

Темы новых отношений с реальным миром присутствуют внутри традиционного дискурса и формально, и содержательно. Они еще только обсуждаются, и на протяжении всего текста мы становимся свидетелями постепенного продвижения к приемлемым решениям. Постепенно изменяются и формы. Основой служат привычная ораторская речь, комментарий и старый принцип описания целого через перечисление его частей. Но как путем «разъяснения» (главы «Хуайнаньцзы» называются словом сюнь -«разъяснение ради поучения» ⁸) видоизменяются старые понятия и представления, так же точно преображаются и старые формы, в них раскрываются новые возможности для вмещения в себя расширившегося материала. Ведущим мировоззренческим принципом становится принцип сочетаемости, основанный на законе всеобщей соотнесенности вещей в природе (ли). Ведущим формальным принципом становится принцип уместности (и, бянь, ши), всякому содержанию должна соответствовать своя форма.

В тексте памятника в целом исследователи усматривают множество противоречий, которые объясняются и разным авторством отдельных глав, и формой свободной устной дискуссии, только облеченной в письменную форму наставлений, и спонтанностью выбора аргументов и иллюстраций к ним и пр. Но главный их источник-противоречие, заключенное в душе самого коллективного автора, «героя того времени». Порой оно кажется «автору» неразрешимым, и тогда вступают в свои права поэзия и чувство, что и придает отдельным частям текста высокохудожественный характер (сравнение «Хуайнаньцзы» со столь ценимыми в то время придворными одами фу стало общим местом).

С одной стороны, в «Хуайнаньцзы» присутствует непоколебимая вера в совершенство мирового порядка, в единство правящих в нем законов, в то, что если им следовать, то обретешь счастье. Здесь нет еще никакого отличия от общедаосских представлений, разве только немного обращают на себя внимание больший акцент на «внутреннюю» чистоту и душевный покой. С другой стороны, авторы ясно сознают непостижимость высшего мира, а потому возникают призывы ориентироваться на ближний мир. Прежний [10] даосизм, как и вообще классическая философия, рассматривал человека достаточно абстрактно. В «Хуайнаньцзы» мы встречаемся с человеком, который говорит от своего имени, даже не от имени «я» Чжуанцзы (369?-286?), пытавшегося отделить «я» от «не-я», а от имени «я»-субъекта и объекта действия. Поэтому и сам мир, и отношение к нему здесь иное-не только умозрительное, но в значительной мере чувственное и, как ни странно это может прозвучать, практическое.

Да, это так,-но только в конечном счете. Не так легко расстаться с миром абсолютно Прекрасного, с Великой Красотой. Не случайно в тексте многие пассажи посвящены живописанию этого Совершенства. Ему находятся многие имена: Совершенный покой, Совершенная чистота, Высшая Гармония, Высшее Единое и пр. Философия и сказка переплетаются, рождая почти религиозный экстаз. Мы видим, что этот мир прекрасного по воле авторов превращается во все более удаленное от мира людей царство. Теперь, чтобы взойти к нему, нужно преодолеть девятислойные небеса, постучаться во многие врата, прежде чем откроются небесные дворцы и палаты. Герой Цюй Юаня попробовал постучаться в них, не изменяя в угоду миру своей небесной чистоты,- и они захлопнулись перед ним; Чжуанцзы, как бы полемизируя с Цюй Юанем, говорит: «...врата Неба открываются лишь перед тем, кто следует за изменениями, не застывая» ⁹. Герой «Хуайнаньцзы» фантазирует на эту тему, предаваясь ностальгическому переживанию веры в возможность такого путешествия. Подобные пассажи облекаются у него в поэтическую и мифолого-религиозную форму: нужно стать богоподобным, чтобы «проскальзывать в Бесформенное». Или, может быть, стоит поискать способов соприкоснуться с ним иначе, подойти к нему с других сторон.

На этом фоне уже не кажется удивительным другой, встречный процесс. Его основание лежит в формуле, бесконечно великое и бесконечно малое непостижимы для людей, но есть средний план. Отодвинув высоко вверх изначальный мир и вдоволь насладившись его совершенной красотой, авторы делают вывод о том, что восхищения достойны и более близкие миры и предметы-создания Великого Мастера Внимание сосредоточивается на Природе. Ее разумный порядок, правильная соотнесенность отдельных ее частей могут служить и опорой, и образцом для подражания. Третья, четвертая и пятая главы памятника посвящены этой теме. По мере ее раскрытия мы можем наблюдать, как в высокий природный план вписывается (в порядке рецепта достижения [11] благополучия) хозяйственная и повседневная жизнь обычного человека со всеми ее мелочами: постройкой дома, рытьем колодца и пр. Отчасти это астрология, отчасти геомантия -в данный момент это не так важно, а важно то, что человек вновь возвращается к истокам: он хочет жить в едином ритме с Природой, с ней согласовывать свою деятельность и просто свою жизнь. Это возвращает к временам, отраженным в текстах «Пятикнижия»-в «Книге песен», «Книге перемен» (недаром так кучно следуют цитаты из них в подобных случаях). Глава «Полунные приказы» из «Книги обрядов» (тоже части «Пятикнижия») почти полностью воспроизводится в главе пятой «Хуайнаньцзы»-«Сезонные распоряжения». Выработанный в условиях общины и рода и воспринятый государством уклад жизни возведен в ней в степень обряда. В «Хуайнаньцзы» же в контексте его общей философии и-более узко-в контексте ближайших к пятой главе третьей и четвертой глав этот Обряд оказывается включенным в более масштабный, в котором в круговом ритме мерно движутся звезды и созвездия, сменяют друг друга эры и периоды, один за другим следуют сезоны и сопровождающие их перемены и пр. Теперь им руководит не Сын Неба, а другие распорядители, а именно-природные. Не столь важно, что сам природный порядок остается подчиненным другому, еще более высокому порядку и еще более высоким распорядителям, важно, что он начинает описываться как следование природным закономерностям.

Начало новому подходу к вещному миру, вероятно, положил философ Цзоу Янь (304-240 до н.э ), идеи которого мы знаем только в их более поздних переложениях. Он говорил, что исследование надо начинать с малых вещей и, следуя по аналогии, идти ко все большим, и так до бесконечности ¹⁰ Это было совершенно революционное заявление, оно буквально переворачивало привычные представления. До тех пор изначальной точкой отсчета был верх, как бы его ни толковать,-Великое Единое, Небо, Космос или Вселенная. Предложение выстраивать мир, начиная с «малой вещи», по «аналогии», означало иное представление о единстве мира, уравнивало большое и малое и приводило к формуле «большое-это малое, а малое-большое». Апофеозом этой темы, ее крайним выражением, стало заявление, известное нам из «Хроники Люй Бувэя» и подхваченное «Хуайнаньцзы» «Космос-это Человек». Еще Чжуанцзы объявил вселенную-небо и землю-вещью, только самой большой и, добавим, живой (она у него дышит и поет). [12] Теперь, когда Космос (Пространство и Время) названы Человеком между явлениями природы и человеческой физикой и даже психикой стало возможным установление прямой аналогии, что и делают авторы «Хуайнаньцзы».

В исторической ретроспекции весь этот процесс рождает ассоциации с родоплеменными представлениями о связи человека и природы. В мифолого-поэтическом стиле, которого требует высокая тема, это сближение двух миров-небесного и земного-решается через контрастное соединение высокого и низкого, приподнятого и обыденного. Солнечная колесница, свершающая свой путь по небу, останавливается на отдых. В названиях ее «стоянок» смешиваются поэтические и в высшей степени прозаические именования: «Солнце поднимается из долины Восходящего солнца, купается в озере Сянь. Достигает Ярусных ключей. Это называется Время первой еды. Достигает Пучины Печали. Это называется Время первого толчения риса.» и т. д. Годовой кругооборот Инь и Ян прописан в терминах свадебной символики, а встречное движение Юпитера и Анти-Юпитера-как разлука и встреча влюбленных, и пр. Слова «печаль», «встреча», «разлука» погружают нас в план поэзии и невольно пробуждают ассоциации, связанные с гимнами Цюй Юаня. Их эмоциональная доминанта-напряженное ожидание любовного свидания, которому так и не суждено состояться,-безусловно, оказывала свое влияние на тогдашнего слушателя или читателя. У Цюй Юаня встретиться должны были жрица (жрец) и бог (богиня), а они не могли заключить любовного союза потому, что у людей и богов (на время Цюй Юаня вернее сказать-у неба и земли) разные пути. Эта тема бесконечно будет перепеваться средневековой поэзией и останется в литературе позже. Теперь же в «Хуайнаньцзы» она решается несколько иначе. «Встреча» происходит, но на «мгновение» яркое, как молния, и столь же в представлении древних плодотворное, т. е. порождающее новые «изменения», новую жизнь. Теперь когда мир рассматривается не точько в плане общих закономерностей, но и на психофизическом уровне, эти «встречи» и «разлуки» обретают широкий символический смысл включая в себя внутреннюю т. е. скрытую, жизнь природы и человека. В философской сфере глубинные основания соприкосновения и расхождения вещей и чувств характеризуются как «малое» и «темное» доступное точько внутреннему «зрению».

Все эти выводы рождались на фоне больших культурных завоеваний, которыми отмечена эпоха Хань. В 136 г. до н. э. У-ди учреждает высшую школу (Тайсюэ) и вводит экзамены по «Пятикнижию». И хотя это, как пишет Н. И. Конрад, означало «возведение конфуцианства в ранг официальной [13] идеологии власти» ¹¹, с чем, конечно, надо согласиться, но это означало, кроме того, что в основу образования официально положено общее наследие, области знания, пусть и препарированные конфуцианскими учителями, но сложившиеся в своей основе задолго до Конфуция. В пределах эпохи Хань появятся первые трактаты по математике, а глава «Небесные узоры» (Тянь вэнь ¹²) в «Хуайнаньцзы»-это самое раннее систематическое описание звездного неба и лунного и солнечного календарей, основанных на периодичности обращения Солнца, Луны и планет. Некоторые историки науки, ориентируясь на косвенные данные, считают, что и глобус был изобретен еще до 104 г. до н. э., но точно известно, что еще в пределах ханьской эпохи Чжан Хэном (78-139) будет сконструирован небесный глобус и сейсмограф и составлен астрономический атлас. Значительны были успехи и в других сферах знания. Активно обживаются новые пространства, составляются их описания, соединяющие фантастику с реальностью. Первые классификации известных гор, рек, долин, флоры и фауны, существ, обитающих на суше и на море, включая фантастические, дал, по утверждению Сыма Цяня, Цзоу Янь. Авторы «Хроники Люй Бувэя» вторят Цзоу Яню, вводя в свой текст в кратком виде такие же классификации. Цзоу Яню также приписывается и открытие новых горизонтов: он первым сказал, что ойкумена не ограничивается известным на то время пространством-оно составляет лишь ничтожную часть обширных земель. За известными землями и морями лежат новые земли, и все они омываются морем-океаном, за которым проходит граница между землей и небом. Эти новости вызвали бурную волну протестов среди хранителей старого, но «лед тронулся». По-видимому, к III-II вв. до н. э. относится и составление «Книги гор и морей», на которой базируется текст четвертой главы «Хуайнаньцзы»-«Земные формы» с ее значительно более широкими и разнообразными классификациями. Начинается процесс развития науки в современном понимании этого слова, т.е. как знания, основанного на наблюдении, опыте и исследовании закономерностей вещей.

Но то, что видится логичным и последовательным с расстояния тысячелетий не было таковым в умах людей тех поколений, на долю которых пало время великих перемен. Они поистине должны были постичь искусство сочетания старого с новым и обрести умение вводить в какое бы то ни было русло все многообразие вселенной, так внезапно и по-новому им открывшейся. Неудивительно, что стиль каталога перечня, [14] последовательного перечисления частей ради описания целого становится одним из определяющих в этот период, касается ли это описаний неба и земли или человеческих дел и знаний. Нужно было прежде всего обозреть все богатство, а затем расставить «вещи» по местам. Надо сказать, что параметры, определенные в это время, останутся на долгие века основой будущих классификаций. Но прежде надо было обосновать правомерность самих параметров. Это была уже область философии и ее части-логики, а их языком выражения были привычная ораторская речь и обретающая все большее распространение форма комментария. С помощью перечня можно было обозреть мир вширь, с помощью комментария в его древнем понимании (т. е., как уже говорилось, разъяснения ради поучения) можно было проникнуть в глубь его устройства. В «Хуайнаньцзы» мы и наблюдаем сочетание того и другого.

Потребность изучить возможно более подробным образом свойства вещей, разобраться в природе вещей, расклассифицировать их по родам, по видам, по разновидностям, по ответвлениям, по ручейкам, по капиллярам огромного Целого ведет авторов так далеко в глубины «внутреннего», что стирается в конце концов грань между тонкостью чувственного восприятия и остротой логического вывода. Это не значит ни в коем случае, что авторы не знают между ними границы. «Многообразны и трудно постижимы соприкосновения и расхождения вещей. Надо добраться до истока, а просто красноречие-неубедительно»,-читаем мы в восемнадцатой главе. Логические цепочки, образующие порой целые главы, построены на обнаружении сходства в различном и различия в сходном, что в свою очередь выводит на новые круги силлогизмов, круги, внезапно разрываемые, чтобы через несколько периодов, оттолкнувшись от прерванного, продолжить восхождение. Они демонстрируют нам и чувство, и живую мысль, которые напоминают классику, только теперь уже мысль занята обозрением открывшейся вселенной.

На страницах памятника мы видим весь путь, который проходит ищущий человек ханьского времени от полной покорности высшему порядку вещей до шагов в направлении реального и практического взаимодействия с той частью Целого, которая поддается человеческому измерению. Опять-таки надо сказать, что происходит это в слишком короткий срок, чтобы быть безболезненным. Вопросы возникают, но на них по-прежнему с трудом отыскиваются ответы. Они обращены как к высшим силам, так и к самому себе. Так, мы читаем «...я -вещь, и вещь-тоже вещь, какой смысл в этих похожих вещах? Оно (Творящее изменения – Л. П.) рождает меня,- для какой пользы? Оно убивает меня,-какой от этого убыток?» Поиск своего особого места в организме вселенной сопровождается попытками определить свое назначение и в социуме, чего не было в [15] прежнем даосизме. Одной из первых сдается позиция недеяния. Частично оно остается актуальным в старом значении, но все более речь идет о нем в новом, «уточненном» смысле-недеяние теперь не означает бездействия, не надо только «опережать ход вещей», идти против «божественного разума (шэнь мин)», благодаря которому все в Природе совершается разумно, целесообразно и ко всеобщему Благу. Такое уточнение чревато дальнейшими изменениями позиций даосов.

По-иному, чем прежде, звучит и тема жизни и смерти. С одной стороны, авторы демонстрируют осознанное приятие природного круговорота начало-конец-начало, т. е. жизнь-смерть – жизнь. С другой стороны, отчетливо слышится печаль по поводу необходимости ухода и кратковременности пребывания человека в этом мире. Ее можно было почувствовать и в III в. до н. э. в поэзии Сун Юя (годы жизни точно не известны), а еще более у Цзя И (200-168 до н. э.) в поэме «Сова». В конце концов, о кратковременности человеческой жизни по сравнению с жизнью космоса говорил и Чжуанцзы, у него это означало, что человеку не следует быть слишком самонадеянным. В «Хуайнаньцзы» же из этого обстоятельства делается иной вывод: надо дорожить жизнью и относиться с чувством ответственности к своим деяниям. «Счастье от себя зависит, несчастье самим порождается», «своим поступкам сам хозяин». Это было уже новостью. Чувство ответственности побуждает к деятельности, но что можно сделать, если родился не в свой час, образно говоря, если «один человек растит [дерево], а десять выдирают»? Родится трагическое ощущение бессмысленности усилий. Сознание кратковременности жизни обостряет чувство времени, оно теряет свой объективный характер, и в центре внимания все более оказывается время человеческой жизни, а в ней, если человек хочет реализовать свое предназначение, особую ценность приобретает «кусочек тени от солнечных часов»-мгновенье, которое трудно схватить, но легко упустить. Но это все рефлексия личности, не находящей места в современном ей обществе. В последних главах «Хуайнаньцзы» звучит неодобрение позиции Хань Фэйцзы, философа-легиста III в. до н. э., выраженной им в главе «Ропот одинокого» ¹³. В ней [16] Хань Фэйцзы, сетуя на свое одиночество, выражал обиду на непризнание его талантов честного слуги Это связано с переходом к новым временам. Теперь утверждается, что «прекрасное не может быть мерилом для людей, то, чем они пользуются, это недостаточное». Такой подход к миру вещей указывает на трезвое сознание того, что совершенны только боги (как говорят авторы-только Яо и Шунь). Это требует снизить критерии и самооценки, и оценки людей. Значимость приобретают свойства вещей-те, которые они имеют от природы и которые определяют их назначение. Авторы «Хуайнаньцзы» в конечном счете призывают изучать эти свойства, снисходить к несовершенству вещей и людей, проявлять к ним чувство милосердия и любви. Изменяется и отношение к властителю-в этом контексте. В главе десятой путем последовательных соположений выводится мысль, что править должен мудрец на троне и главным его достоинством должна быть любовь к людям, что тот, кто правит, столько же властитель, сколько и просто достойный человек. Властитель-мудрец не может из-за небольшого недостатка отвергать большие достоинства своего слуги или казнить за небольшой проступок. Интересно, что в «Хуайнаньцзы» это сказано в связи с оценкой Гуань Чжуна, знаменитого советника одного из баванов (гегемонов). Сыма Цянь свой раздел «Жизнеописания» в «Исторических записках» фактически открывает жизнеописанием Гуань Чжуна, ставит в нем эту же тему и таким же образом ее решает. Теперь нормы поведения и их оценка обсуждаются не только в абстрактных категориях должного и недолжного, но и применительно к конкретной личности. В конечном итоге авторы «Хуайнаньцзы» делают совершенно неожиданное заключение, знание-это знание людей, любовь- это любовь к людям. Этому надо учиться, а в наш век «все рушится, и никто не хочет учиться»,-сетуют они.

Человек становится мерой вещей. Он становился ею постепенно, в сущности на протяжении всего философского периода, но проблема не была так обострена и развернута, как это мы видим в конце древности. Ее постановка дала импульс развитию идей в этом направлении во всех сферах знания в самой философии, истории, эстетике, филологии, естествознании, религии, логике, психологии и др. Идеи конца древности определят мировоззрение и следующей эпохи-средневековья с его новой мифологией, пантеизмом, с поисками и блестящими опытами воспроизведения тончайших нитей, связывающих природные вещи и человека. Как развитие этих тенденций может быть понята мысль средневекового поэта. «Следуя вещам, описываю чувства» (Чжун Жун ?-518?). Именно чувственное отношение к миру [17] и природе, возрожденное в эпоху, завершающую по крайней мере трехтысячелетнее развитие китайской культуры, пропущенное сквозь высокоразвитые интеллект и душу человека конца древности, делает «Хуайнаньцзы» произведением в особенности интересным. Ценность этого памятника состоит также и в том, что он в большей мере, чем все предшествующие ему памятники, вобрал в себя различный материал в разных фазах его развития. Острый интерес к удивительному, в чем бы оно ни выражалось, немало способствовал такому «коллекционированию». Все это, вместе взятое, всегда привлекало к нему внимание-как в средние века, так и теперь.

В нашем очерке намеренно сделан акцент на те новшества, которые внесли авторы «Хуайнаньцзы» в привычные даосские мотивы. Они, конечно, не ограничиваются сказанным. Частично общую картину, надеемся, помогут воссоздать примечания к тексту.

Интерес к «Хуайнаньцзы» заметно возрос с 60-х гг. прошлого столетия и выразился в появлении специальных статей и изданий, посвященных как памятнику в целом, так и отдельным его главам и проблемам. Так, в работах китайских ученых «Хуайнаньцзы» рассматривается в отношении к Лаоцзы, Чжуанцзы, к учению Конфуция и Мэнцзы, в целом-к доциньским философам, исследуются концепция недеяния в «Хуайнаньцзы», политическая теория, проблемы научения и воспитания (которые действительно стоят в этом тексте как проблемы), эстетические представления и т. д. Знаменательно, что в этих исследованиях вновь возвращаются к работе Ху Ши «Книга хуайнаньского вана» (1931)-первой в современном Китае монографии о «Хуайнаньцзы».

Начало перевода «Хуайнаньцзы» на европейские языки положил Э. Эркес (Е Erkes), опубликовав в 1918 г. на немецком языке четвертую главу. Затем в 1933 г. И. Морган (Е. Morgan) перевел на английский язык восемь глав-1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 12, 13, 15 и 19-ю. В 1957 и 1958 гг. Э. Крафт (Е. Kraft) представила большое исследование и перевод на немецкий язык 1-й и 2-й глав. В дальнейшем на английский язык были переведены следующие главы. 11-я-американским исследователем Б. Воллакером (В.Е Wallacker) в 1962 г., 6-я-Ле Бланком (Ch.J. Le Blanc) в 1978 г., 3, 4, 5-я – Дж. С. Мэйджером (John S. Major) в 1933 г. [18]

* * *

«Хуайнаньцзы» состоит из 21 главы. Несмотря на то что в целом на европейские языки (включая русский) переведено уже три четверти памятника, общий его вид и содержание остаются не вполне ясными. Причина заключается в разрозненности и большой временной оторванности одних переводов от других, вследствие чего они оказываются как бы лежащими в разных культурно-временных плоскостях и не составляют единого целого. Кроме того, в их суммарном виде не может быть той цельности, которая достигается тогда, когда перевод такого сложного текста выполнен одним исследователем и отражает его точку зрения на предмет Поэтому насущной задачей является подготовка полного перевода. Настоящее издание частично выполняет такую задачу. Перевод включает первые 12 глав и заключительную 21-ю главу, по которой читатель может составить представление о главах с 13-й по 20-ю, которые переводчик надеется опубликовать в будущем Перевод осуществлен по изданию Чжуцзы цзичэн (Собрание сочинений философов): В 8 т. Т. 7. Пекин, 1956. При работе над переводом также использованы издания: Лю Вэньдянь Хуайнань хун-ле цзи цзе. Тайбэй, 1992, Чжан Шуанди. Хуайнаньцзы цзяоши: В 2 т. Пекин, 1997, Хуайнаньцзы и чжу Чанчунь, 1990; и др. (см. Библиографию) Частично главы, вошедшие в настоящее издание, были (целиком или в отрывках) в разные годы опубликованы мною в разных изданиях При подготовке настоящего издания они были вновь сверены с оригиналом и в текст перевода внесены некоторые поправки, а комментарии иногда пересмотрены и уточнены. На полях проставлены страницы китайского издания 1956 г.

Л. Е. Померанцева

В Приложении приводится основная часть монографии Л. Е. Померанцевой «Поздние даосы о природе, обществе и искусстве» в качестве материала, способного помочь сориентироваться в даосизме -учении, составлявшем мировоззренческую базу авторов «Хуайнаньцзы». Издатели полагают, что, хотя со времени опубликования монографии прошло более двух десятков лет, она все еще не утратила своей актуальности. Текст печатается без каких-либо изменений.

Комментарии

1. Хуайнань общее название земель, расположенных к югу от р. Хуай, во II в до н. э.-удельное княжество.

2. «Гости»-калька с китайского термина. На самом деле речь идет об институте несколько схожем с римской клиентелой. Число «гостей» при императорском дворе и дворах знати превышало несколько тысяч. Среди них были люди разных профессий-от поэтов, музыкантов, мастеров красноречия, философов стратегов советников по политическим делам и историографов до магов, астрологов, врачевателей разных толков, циркачей и вообще людей, владеющих каким-либо заметным талантом. Они, в зависимости от своих заслуг, получали жалованье от патрона, были свободны в выборе его и потому число их постоянно колебалось.

3. Цюй Юань (340-278 до н. э.)-первый китайский поэт, чье имя известно истории, основатель южной школы в древней китайской поэзии. О нем см ниже в тексте с 000

4. Подробнее биографию Лю Аня см. в кн. Померанцева Л. Е. Поздние Даосы о природе обществе и государстве («Хуайнаньцзы» II в. до н. э.). М., 1979.

5. Не случайно работу ханьских филологов Конрад сравнивал с деятельностью александрийских ученых: Конрад Н. Шицзин // Шицзин. Избранные песни / Пер. с кит. А. А. Штукина под ред. Н. И. Конрада. М., 1957. С. 4. Здесь же Конрад сделал существенное добавление, с которым полностью можно согласиться: «Оговоримся сразу и в том, и в другом случае (т. е. и в Китае, и на Западе – Л. П.) в завершении созревали также семена зарождения. Последние века европейской античности таили в себе зародыши будущего средневековья, последние столетия китайской античности готовили-и при этом очень явственно-почву для новой, уже властно вступающей в жизнь исторической эпохи-также средневековья». Позже Конрад не раз возвращался в своих трудах к параллелям между ханьской эпохой и эпохой эллинизма в Греции, а также временем правления Августа в Риме (см., например, его раздел о китайской литературе в первом томе «Истории всемирной литературы» М.,1983).

6. История всемирной литературы. Т. 1, С. 398 (авторы раздела – М. Е. Грабарь-Пассек, М. Л. Гаспаров).

7. Одним из основоположников легизма был Шан Ян (390-338 до н. э.). Как пишет Л. С. Переломов, «учение Шан Яна было направлено главным образом на абсолютизацию царской власти и создание мощного государства способного поглотить своих соседей». См. Книга правителя области Шан (Шан цзюнь шу) / Пер., вступит. ст. и коммент Л. С. Переломова. М., 1968. С. 68.

8. См. Шо вэнь цзе цзы (Толковый словарь) Шанхай, 1936. С. 95.

9. Чжуанцзы // Чжуцзы цзичэн (Собрание сочинений философов) Пекин, 1956. Т. 3. С. 93.

10. См. Сыма Цянь. Исторические записки / Пер. с кит. Р.В. Вяткина. Т. 7. M., 2001. С. 169, а также: Сыма Цянь, Ши цзи. Гл. 74.

11. История всемирной литературы. Т. 1. С. 190.

12. В современном китайском языке слово тяньвэнь значит «астрономия».

13. Название главы несет в себе особый смысл. Оба слова-и «ропот» (фэнь), и «одинокий» (гу)-имеют свою историю. Конфуций утверждал что «добродетель не бывает одинока, у нее непременно есть соседи» (Лунь юй, IV, 25, пер. И. И. Семененко). Цюй Юань в одном из произведений говорит что он сочиняет стихи чтобы дать выход фэнь. В этом слове выражен целый клубок Чувств в котором и обостренное восприятие несовершенства мира, и отчаяние вызванное невозможностью каких-то действий и сознание одиночества и пр. Это настроение составляет основной тон поэмы Цюй Юаня «Скорбь отлученного» и лежит в основе элегической поэзии южной школы. Так что неодобрение такой позиции-весьма красноречивый знак.