Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

КОЛОКОЛЬЦОВ Д. Г.

ЭКСПЕДИЦИЯ В ХИВУ В 1873 ГОДУ

ОТ ДЖИЗАКА ДО ХИВЫ

Походный дневник

ПОЛКОВНИКА КОЛОКОЛЬЦОВА

С 3 го марта по 20 е апреля. По возвращении генерал-адъютанта К. П. фон Кауфмана в Ташкент, в феврале месяце 1873 года, я был отчислен от командования 10 м Туркестанским линейным баталионом и назначен в распоряжение командующего войсками Туркестанского округа, почему и выступил в поход, вместе, с главною квартирою, 3-го марта, из Ташкента, где, генерал Кауфман оставался еще на несколько дней.

Войска, назначенные в поход из Ташкента, выступали по эшелонно в составе четырех колонн, начиная с 1 го марта и на реке Клы, близ Джизака, должны были соединиться и ожидать прибытия главного начальника округа, который принял уже звание командующего войсками, действующими против Хивы. (Генерал майор Головачев назначен начальником Туркестанского отряда, генерал майор Троцкий — начальником полевого штаба, генерал майор Жаринов — начальником артилерии, полковник Шлейфер — начальником инженеров, генералы Пистолькорс и Бардовский — состоящими при командующем войсками.)

По прибытии командующего войсками на р. Клы, 11 го марта, погода стояла очень теплая, но 12-го числа утром сделалось пасмурно, начал кропить маленький дождь, потом усилился и стал лить день и ночь при порывистом холодном ветре.

В ночь, с 12 го на 13-е марта, меня потребовал к себе начальник полевого штаба и объявил мне приказание командующего войсками принять начальство над первым эшелоном, с которым и выступить в пять часов утра к урочищу Нурек, в [380] расстоянии верст 30 или 35 от позиции на р. Клы. Остальные эшелоны должны были следовать за мною один за другим, в расстоянии одного перехода; при втором эшелоне, следовали: вся главная квартира, командующий войсками, Князь Евгений Максимилианович Лейхтенбергский и начальник отряда генерал майор Головачев.

В состав эшелона, находившегося под моим начальством, вошли: одна рота туркестанских саперов, две стрелковые роты 1-го Туркестанского стрелкового баталиона, четыре орудия конной батареи подполковника Перелыгина, один ракетный дивизион, одна сотня уральских казаков и 635 верблюдов, составлявших обоз первого эшелона. При эшелоне назначен состоять генерального штаба подполковник барон Аминов. Кроме того, в распоряжение мое поступило восемь джигитов или проводников туземцев.

Получив словесное приказание от начальника полевого штаба поздно вечером, в темную ночь, когда дождь продолжал моросить, и имея в виду выступить в пять часов утра, я крайне был затруднен отданием приказаний в части, которые мне вовсе не были известны и к тому же, не имея ни канцелярии, ни адъютанта, я вынужден был своеручно написать приказ по первому эшелону о назначении меня начальником, о сборном пункте всех частей и о выступлении эшелона в пять часов утра. Мое затруднение усугубилось еще более тем, что, не имея при себе ни ординарца, ни казаков, я должен был, в дождливую и темную ночь, по несколько раз ходить к начальнику штаба, за получением необходимых, по моему назначению, инструкций и прочих бумаг; отыскивать начальников частей, вошедших в состав начальствующего мною эшелона и, таким образом, измокший и усталый, я почти до рассвета провел ночь в распоряжениях.

По моему приказанию, в четыре часа утра, 13-го марта, стали вьючить 635 верблюдов, составлявших обоз. Дождь не переставал моросить, что крайне затрудняло навьючивание, тем более, что люди наши не были привычны к такого рода обозу, а из туземных жителей назначено было по одному лаучу на каждые семь верблюдов.

Предстоявший нам поход отмечен был небывалою особенностию, именно той, что войскам, следовавшим в Хиву, отстоящую на тысячу верст, по голодным, безводным и песчаным степям, не имеющим ни малейших следов дорог, пришлось иметь с собою запасы всякого довольствия до самой Хивы, как для себя, так и для животных в провианте, фураже, и проч.; необходимо [381] было даже иметь воду для безводных переходов, быть может, простирающихся до ста верст.

Не взирая на дурную погоду, на дождь, слякоть и сильный, холодный ветер, командующий войсками генерал-адъютант фон-Кауфман, был уже на ногах в четыре часа утра и обходил спящий лагерь, а поднявшиеся части первого эшелона торопил к поспешной вьючке и выступлению. К пяти часам верблюды начали вытягиваться к сборному месту, а саперная рота, две стрелковых роты, конные дивизионы, артиллерийский и ракетный, и уральская сотня выстроились на своих местах. Командующий войсками, поздоровавшись с людьми, приказал мне трогаться в путь. Я отвел отряд от сборного места еще версты на полторы, остановил его, построил верблюдов в несколько линий, вызвал авангард, ариергард и боковые охраны; попросил к себе гг. начальников частей и всех офицеров, познакомился с ними, поздоровался с нижними чинами и мы, осенив себя крестным знамением, тронулись с места около 6 1/2 часов утра и начали углубляться в необозримое степное пространство.

Погода была самая мрачная. Небо, по всему необозримому пространству, было покрыто густыми облаками, дождь обратился в ливень и ветер подул до того холодный, что мы, для согревания себя, слезали с лошадей и, идя пешком, мяли глинистую землю, которая огромными комами прилеплялась к сапогам. Расположение духа невольно принимало мрачный оттенок, 13-е число, день выступления, беспрестанно вертелось в мыслях...

Не предполагая делать этого похода а еще менее получить какую либо часть войск другой области под мое начальство, так как я сам служил в семиреченских войсках, я, кроме, запаса чая, сахара и двух пудов сухарей для чая, ничего не имел с собою, тем более, что, состоя при главной квартире, я, в числе прочих, до сих пор всегда обедал у командующего войсками. Теперь, неожиданно отделившись от главной квартиры, я должен был подумать о себе, почему и обратился к саперным офицерам, в числе которых у меня были знакомые, прося их принять меня в свою артель. Я был радушно принят саперами и никогда не забуду тех любезных отношений, в которых я находился к этому замечательному своею порядочностию обществу офицеров.

В холодную погоду люди идут скоро; пройдя более половины пути, я полагал сделать привал, но проливной дождь, глинистая слякоть и необыкновенный холод гнали нас вперед. [382] Приостановившись, и пропустив мимо себя отряд, равно и большую часть верблюдов, я почувствовал ощущение, похожее на замерзание; поводья вываливались из рук, ноги коченели... Я поскорее догнал передних, соскочил с лошади и пошел в числе прочих, все офицеры были спешены, и тут я увидел, до какой степени все, и люди и животные, дрожа от холода, спешили впереди... Но, куда мы спешили?. Все знали, что, кроме нескончаемой и бурной степи, на месте ночлега нет ничего. Тем не менее, отряд шел весьма скоро, особенно, когда подполковник барон Аминов сообщил, что остается только около трех верст до ночлега, и что на ночлеге мы найдем заготовленный хворост, привезенные дрова для варки пищи и степную, идущую на топливо, траву. Услыхав, это, люди заторопились еще более. Но, как нарочно, вдруг завернул сильнейший буран. Небо разразилось снегом и, вслед затем, градом... вихрь обхватил всю степь и произвел какой-то хаос в атмосфере... Окоченелые, мы бежали к видневшимся вблизи огонькам, — то было место ночлега, где передовые казаки развели огонь. Отряд захватил весь горючий материал, заготовленный для всех четырех эшелонов, люди зажгли такие костры, каких, я полагаю, в этих местах, с покон века, видано не было. Наша одежда, с утра смоченная дождем, до такой степени была охвачена морозом, что все наши пальто, до другого дня, стоймя стояли на земле, представляя картину какого-то безголового строя... Верблюдов я потерял порядочное число, а тюки, когда на другой день были подобраны, оказались совершенно обледенелыми, веревки пришлось перерубать топорами.

Костры на биваке были разведены моментально. Весь отряд, сами себя и друг друга, стали оттирать, отогревать и не давать друг другу засыпать. К особенной чести гг. офицеров первого эшелона, я должен отнести ту заботу и попечение, которые они принимали для сохранения каждого человека своей части в то время, когда сами находились в том же положении окоченелых.

С наступлением ночи, вихрь отчасти прекратился и остаток ее прошел в деятельном отогревании и оттирании друг друга. На утро оказалось несколько ознобившихся, но, благодаря Бога, ни одного замерзшего, кроме двух лаучей туземцев, которых спасти не было возможности.... Мы их предали земле.

На другой день, утро было свежее, хотя и без вихря, но ветер дул холодный. Солнце проглядывало сквозь густой туман, ветер подавал надежду на прояснение погоды. Действительно, [383] после полудня, солнце заблистало и начало пригревать. Люди стали расходиться из кучек и разбрелись по позиции; эта картина сильно напоминала мошек, пригретых теплотою и вылезающих из щелей.

По данной мне инструкции, с места ночлега Нурек, я должен был, на другой день, выступить далее в пять часов утра; но, вследствие застигшей нас бури, я не имел возможности этого исполнить, так как на другой день все было еще до такой степени обледенелым, что я не мог вьючиться, почему и решился, на свою ответственность, дать отряду дневку, о чем в полдень, 14-го числа, послал донесение с джигитом, который, возвратясь, привез мне одобрительное разрешение главного начальника и известие, что на реке Клы войска и главная квартира потерпели тоже порядочное крушение.

На третий день, 15-го марта, вверенный мне эшелон совершенно оправился и выступил с Нурека в семь часов утра к урочищу Учьма. Оттуда мы направились на Фариш, Синтаб, Тимир-кабук, до колодцев Балты-салдыр. Отсюда, степь изменяет свой характер; следовать приходится по расспросам, на колодцы, так как степь в полном смысле голодная и совершенно безводная. Названные мною переходы от Нурека до Балты-салдыра были пройдены нами, хотя без особенных приключений, но с большими невзгодами, по случаю дождей, холодов и сильных степных ветров.

На Балты-салдыре, вследствие малочисленности колодцев, часто с негодною в них водою, мне приказано было разделить эшелон и самому, с ротою сапер, половиною казаков, двумя орудиями и ракетным дивизионом, продолжать движение по весьма трудной дороге, так называемой северной, до урочища Тамды, где предполагалось соединить все эшелоны, равно и казалинский отряд и построить временное укрепление и склад для провианта. Другая часть моего эшелона, под начальством подполковника Полторацкого, должна была следовать южнее, по пути, паралельному моему, в расстоянии семи, десяти и не далее 30-ти верст. За мной следовали: второй эшелон и главная квартира, а за подполковником Полтарацким, остальные эшелоны. Пройдя с нами три весьма тяжелых перехода, командующий войсками отменил следование на Тамды, перешел сам с главною квартирою на южную дорогу, и предписал мне сделать тоже, и на колодцах Ак-кудук соединиться с другою частью моего эшелона, вступить вновь в [384] командование первым эшелоном и продолжать следование до колодцев Аристан-бель-кудук, где ожидать его прибытия и соединение всех эшелонов.

По прибытии всех эшелонов к названным колодцам, командующий войсками благодарил меня за порядок, в котором был пройден трехсотверстный, весьма тяжелый путь. Действительно, первому эшелону, следовавшему в голове, пришлось идти без дорог, по расспросам, и, так сказать, пролагать путь другим эшелонам, следовавшими сзади; наша артиллерия оставляла глубокие следы; долго сохранявшиеся в песчаном грунте. Придя к колодцам, с каждого ночлега я должен был посылать назад джигита с донесением, о числе найденных колодцев, о качестве и количестве воды, и вообще описать качество стоянки, и тем облегчить марш идущим сзади войскам. На колодцах Аристан-бель-кудук, по соединении всего отряда, скопилось такое множество лошадей и верблюдов, что могло встретиться затруднение в снабжении их водою. Между тем, отряд, имея в виду присоединение транспорта с провиантом, должен был остаться здесь довольно продолжительное время. Вследствие этого, я получил приказание отправиться далее, к урочищу Манамджан, где и встретил Светлое Христово Воскресение.

По прибытии всех войск к Манамджану, командующий войсками приказал все эшелоны нашего отряда, и отряд ожидаемый из Казалинска, соединить на урочище Хал-ата, где, вследствие изобилия воды, как ключевой, так и колодезной и по удобству местности, решено было возвести небольшое укрепление, устроить склад провианта и оставить часть войск. Для следования к Хал-ата, командующий войсками приказал составить три больших эшелона. В состав первого эшелона вошли: все стрелковые роты бригады генерала Бардовского, вся конная батарея, шесть орудий пешей артилерии, ракетный дивизион и четыре сотни казаков. Начальство поручено генералу Бардовскому, а мне приказано остаться его помощником. При нашем эшелоне следовал: командующий войсками, Великий Князь Николай Константинович, опередивший казалинский отряд, Герцог Лейхтенбергский, генерал Головачев и вся главная квартира По прибытии, 21-го апреля, к 11 1/2 , часам утра, в Хал-ата эшелоны были упразднены и составился один отряд под начальством генерала Головачева Я вновь поступил в состав лиц главной квартиры.

21-е апреля. Бивак при урочище Хал-ата. Урочище [385] Хал-ата представляет собою ту же необозримую степь, но только совершенно песчаную, образовавшуюся, как кажется на первый взгляд, вследствие постоянных, вековых наносов песка. На этой местности находится значительное количество колодцев с хорошей водою, так что многие из них оставлены были без употребления, ибо независимо колодцев, из горы песчаной формации вытекает обильный ключ чистой воды. Топливо, как вообще по всей степи, состоит из каких-то колючек, заменяющих дрова. Корм, как говорится, верблюжий, потому что верблюды им насыщаются вполне, но для лошадей нет корма или, по крайней мере, подобным кормом лошадь существовать не может.

На этом биваке, войска нашей колонны, в ожидании присоединения остальных и упразднения, как я сказал, эшелонов, должны были немедленно приступить к возведению предполагаемой крепости, и так как вся эта необозримая песчаная местность весьма волниста и местами образует большие возвышенности, или даже целые горы, то одна из таких возвышенностей была избрана местом для возведения крепости.

У колодцев Хал-ата температура значительно изменилась и перешла в удушливую. Ветер, который дул порядочно, казался горячим и, по временам, как будто обжигал лицо. Солнце было во всем блеске и жгло на славу... Мы, а также нижние чины, постоянно были в белых фуражках с подзатыльниками; не смотря на то, редко у кого не было пузырей и волдырей на шее; а про лицо и говорить нечего, физиономии наши еженедельно изменялись, увы!... все к худшему.

Как только колонна пришла на Хал-ата и пока войска стали стягиваться на указанный места, ветер, хотя теплый, стал дуть сильнее, чаще, безотрывочно (что и называют степным ветром) и, наконец, начал вздымать так сильно песок по степи, что к пятому часу по полудни солнце померкло и образовалась какая-то песчаная тьма. Невозможно было хорошенько различить ни одного предмета, ни палатки, ни человека, все было занесено вихрем песку.... В восемь часов вечера ветер ослабел, не вздымал более столбами массы степного песку, но продолжал сыпать его так, как моросит мелкий дождь в пасмурную погоду на всех и на все, безостановочно, во всю ночь. Проснувшись на другой день, я был поражен небывалым для меня зрелищем. Не говоря уже о [386] палатке моей снаружи, но я сам, моя кровать, столик, вьючные ящики, все без исключения было засыпано толстым слоем песка...

22-е апреля, Хал-ата. Утро. Тот же ветер и вихри песку, та же голая степь, та же невозможность укрыться от всепроникающей стихии, облепляющей вас со всех сторон. Солнце вновь застелилось песочного сетью, как кисеею.

Постоянный песчаный ветер весьма затрудняет работы. Тем не менее, уже приступили к разбивке укрепления и к устройству провода воды.

Часу во втором дня, командующий войсками встретил прибывший второй эшелон с артиллерийским парком и походным лазаретом. Ежедневно, не смотря ни на какую погоду, командующий войсками, в сопровождении дежурного адъютанта, обходит весь наш громадный лагерь, осматривает все работы, которые производятся по возведению крепости, осматривает правильный отвод воды для водопоя и проч.

Часу в пятом по полудни, песчаная метель совершенно утихла, но ее заменило убийственное солнечное пекло. В шесть часов вечера раздался звонок, приглашающий лиц главной квартиры к обеду к командующему войсками. Я, в числе прочих, пошел тоже к обеду. За обедом находились и Их Высочества. Генерала Кауфмана я застал в самом хорошем расположении духа; впрочем, это расположение духа замечалось всегда, при встречах на переходе; или на привале, и производило превосходное влияние на окружающих, сообщало им бодрость и уверенность в счастливом окончании экспедиции. После окончания обеда, генерал пошел опять по лагерю осматривать работы, и мы все почти последовали за ним. Погода, казалось, как бы пришла в себя. Солнце клонилось к закату а потому не жгло, но воздух был крайне душен. Ночью разразилась сильная буря, которая, казалось, готова была сорвать и унести мою несчастную палатку. К счастию, этого не случилось и, по обыкновению, все занесено было песком.

23-е апреля, Хал-ата. Песчаной метели почти не было целый день, но духота и солнечный жар страшные. Работы по возведению укрепления производятся по прежнему. Та же обыденная прогулка командующего войсками по биваку, тот же обед в шесть часов, тот же осмотр работ. Вечер был тихий и душный. Вдруг, с десятого часа вечера, подул ветер, стал постепенно увеличиваться, началась метель и, наконец, всю степь охватил ураган, до того сильный, что, лежа в постеле и в закрытой наглухо [387] палатке, необходимо было укрыться с головой. Под гулом и воем ветра, вдруг... мне почудились звуки горна. Находясь в полудремоте, я не мог разобрать в чем дело, как в эту минуту, под самым ухом, грянула дробь саперного барабана (моя палатка была около саперов). Тревога!... Я вскочил и слышу суматоху и выскакивание саперов из палаток. Но в первый момент, ничего не мог разобрать, потому что все это случилось совершенно неожиданно, а разглядеть нельзя было ничего, так как песчаный ураган несся столбами и резал лицо. К счастию, ветер дул нам в тыл, следовательно, потревожившим нас — прямо в лицо. Я, однако, скоро разглядел построившихся саперов и стрелков и офицеров, уже находившихся на своих местах. Мне подали лошадь, и я примкнул к общей суматохе. Все было на ногах и на конях; но в этом хаосе песку трудно было добиться толку. Неожиданность тревоги говорила о близости неприятеля, а между тем все было тихо; верховые искали разъяснения причины тревоги, скакали, не разбирая места, и сталкивались друг с другом; только одна пехота совершенно спокойно и стройно стояла на своих фасах, прикрывая орудия, снятые с передков и безмолвно угрожавшие непрошеному гостю. Первоначально я примкнул к саперам и стрелкам; но когда мне подвели лошадь, я присоединился к разъезжающим. В это время лица главной квартиры суетились, отыскивая командующего войсками; между тем, генерал Кауфман, не дожидаясь, чтобы ему подвели лошадь, прошел с своей палочкой в руках, мимо саперов и стрелков, к углу фаса, к тому месту, откуда был сделан выстрел, или подан сигнал тревоги; что его не могли тотчас заметить, это совершенно натурально, так как была такая метель, что невозможно было, в особенности в суматохе, никого вдруг разглядеть. Наконец, ему подвели лошадь и все его окружили. Командующей войсками и все окружающие с нетерпением ожидали разъяснения причины тревоги, потому что кругом все было спокойно, кроме бури, и никаких выстрелов не было более слышно.

Возвратившиеся с казачьего пикета офицеры генерального штаба объяснили причину тревоги: неприятельский разъезд, силою в 15 человек, подъехал к нашему пикету; казак-часовой, заметив их, выдвинулся, чтобы лучше рассмотреть, и убедившись, что это туркмены, сделал выстрел; ему в ответ туркмены сделали два выстрела и бросились вперед, чтобы отрезать пикет от лагеря; но это им не удалось ибо по первому выстрелу люди выскочили и [388] выстроились на своих фасах. Необходимо отдать полную похвалу нашим солдатам, еще более потому, что появления неприятеля в Хал-ата никто, конечно, не ожидал, между тем, по первому сигналу все фасы стояли в ружье и, главное, в полном спокойствии.

Неприятельский разъезд в момент тревоги быстро скрылся из глаз под покровом бурана. Тем не менее, на другой день, в некотором расстоянии от бывшего казачьего пикета, было найдено туркменское ружье и водяной турсук, вследствие чего надо полагать, что выстрелом казака один из туркменов был убит и, конечно, увезен, так как азиятцы, среди самых серьезных дел, увозят трупы и раненых товарищей.

Командующей войсками приказал снять с каждого фаса по одному взводу от роты, а остальных на некоторое время оставить на местах.

После всей этой передряги мы разошлись по палаткам; но о том, чтобы зажечь свечку, или даже фонарь, нельзя было и думать — до того продувал ветер мою прозрачную палатку, сквозь которую, как сквозь сито, сыпал тончайший песок. Я стряхнул с подушки и с кровати песок и, не раздеваясь, лег в кителе...

24-е апреля, Хал-ата. Я проснулся в шесть часов утра от духоты, и тотчас разделся, потому что весь был в испарине и песке. Утром, 24-го апреля, погода наступила совершенно тихая, солнце, не смотря на ранний час (шесть часов), жгло сквозь палатку до такой степени, что нет слов, чтобы выразить это тяжелое, давящее ощущение. Можно себе представить, что бывает среди дня. Вследствие необычайной духоты и постоянного утоления жажды чаем с кислотою, совершенно теряешь апетит и чувствуешь себя как будто разваренным.

В лагере все было спокойно. Вспоминали вчерашнюю тревогу, а с ней и суматоху; однако, неожиданность эта принесла нам пользу; каждый про себя сознал, что надо быть, как говорится, на чеку.

Часов около двенадцати прибыл Казалинский отряд, так что состав наших соединенных отрядов был следующий: 1 саперная рота, 10 рот стрелков, 9 линейных рот, 8 конных орудий, 6 пеших, 4 горных, 2 картечницы, 2 крепостных орудия, 2 мортиры, ракетная батарея и инженерный парк.

Во вновь заложенном укреплении, которое завтра, 25-го числа, должно быть окончено, полагают оставить гарнизон из одной [389] линейной роты, двух крепостных орудий и одной сотни казаков. С остальными войсками мы двинемся к Аму-дарье, где вскоре соединимся с Оренбургским и Кавказским отрядами.

День, 24 е апреля, прошел в работах по возведению крепости. На обеде у командующего войсками я обратил особенное внимание на расспросы его, делаемые генерального штаба подполковнику барону Аминову, относительно собранных им сведений о расстоянии от здешней позиции Хал-ата до Аму-дарьи. Подполковник барон Аминов с самого начала похода был в должности как бы колоновожатого, так что при движении, мы руководствовались теми сведении, которые он собирал об этом пути как в Ташкенте, так и в Самарканде.

25 е апреля, Хал-ата. В два часа ночи разразилась новая буря и песчаная метель. Много палаток, в том числе и столовую командующего войсками, снесло. В седьмом часу утра буря несколько утихла, и явилась возможность выползти из палатки и несколько оправиться. Для того, чтобы кое как сделать свой туалет, необходимо было прежде выйти из палатки для того, чтобы прислуга могла смести или, лучше сказать, свалить песок и стряхнуть его со всех вещей. Обчиститься как следует очень трудно, хотя мы все коротко острижены, но это мало помогает, вся голова, лицо, все в песке; для глаз в особенности это очень тяжело. Высшее начальство тоже не на розах и все несут почти одинаковые невзгоды, — разница самая незначительная.

Носятся слухи, что командующий войсками сильно озабочен дальнейшим движением к Аму, говорят, что сегодня начальники частей будут призваны на совещание. Сведения относительно расстояния до этой реки оказываются разноречивыми; полагали и были уверены, что расстояние от Хал-ата до Аму-дарьи 70 или 80 верст по страшному безводному пространству; если бы даже было и до 100 верст, то все-таки переход был бы возможен; но казалинский отряд принес свежия сведения, на основании которых расстояние от Хал-ата до Аму-дарьи считается слишком в 160 верст, и без малейшего признака воды. Было о чем подумать. Огромный (для степи) отряд, масса верблюдов и лошадей должны пройти 160 верст по страшным, сыпучим пескам, о которых трудно себе составить понятие, и следовать несколько дней по убийственной духоте без капли воды на пути.

Принимаюсь вновь за перо, чтобы продолжать дневник нынешнего дня. Я было отправился на совещание, но оно, как оказалось, [390] состоится завтра, 26-го числа, после молебствия и освящения заложенного укрепления, которое будет называться укреплением св. Георгия. В ожидании результата совещания, не могу не обратиться вновь к тем ощущениям, которые приходится испытывать в такой местности, которую, по истине, Господь не мог создать для бытия людей. Я готов поручиться, что ни единый человек, который только находится на мало-мальски житейски устроенной земле, не поверит, да и не в состоянии себе представить того положения, в каком мы находимся здесь.... Слова сказки, за тридевять земель, в тридесятом царстве, невольно приходят на ум.... С самого прихода нашего на Хал-ата, ни минуты человеческого положения... День и ночь хаос, день и ночь света преставление, без отдыха и без промежутка!...

Сегодня, с двух часов дня и по сю минуту, седьмой час вечера, ураган валяет всю степь и нас так, что нет слов, чтобы это выразить. Столовую генерал-губернатора так и не могли поставить. Я едва добрался до моей палатки и хотя уже свыкся, но все-таки ужаснулся: все засыпано песком; сама палатка безостановочно трепещет, как какое нибудь живое существо; нет возможности ни прилечь, ни заснуть. Гул свирепствующего ветра, отвратительный крик ишаков, и не менее неприятный крик верблюдов, поминутное ржание лошадей, ужасно действуют на нервы...

Невыносимо; хотя бы пять минут тишины.

Между тем, рядом слышатся голоса моих соседей, саперных офицеров, только что возвратившихся с укрепления. На усиленные и несколько раз повторенные приказания подать чаю, они получают неумолимый ответ, что невозможно развести огня. Нельзя не отдать полной справедливости гг. саперам; каждый офицер имел свою часть по возведению и постройке укрепления и самым добросовестным образом исполнял свою обязанность. Мы видели их, на валу укреплений и рвах, сожигаемыми палящим солнцем и засыпаемыми песком и не оставлявшими своего места до тех пор, пока урок не был окончен, пример, ощутительно действовавшей на усердие и рвение нижних чинов.

К ночи разнесся слух, что завтра вечером, или в ночь, мы выступаем к Аму-дарье. Каждый приказал приготовить, собственно для себя, бутылочки три воды, независимо от той, которая по расчету верблюдов, лошадей и прислуге каждого, может быть взята в турсуки на три дня, так как предполагали три перехода. Дай Бог, чтобы их было только три.

26-е апреля, Хал-ата. На утро части войск, которые могли [391] поместиться в укреплении, были выстроены для молебствия; на возвышенности был с утра вывешен флаг. Командующей войсками прибыл в крепость к семи часам утра, отслушал молебен с водосвятием, после чего приказал салютовать из двух орудий, поставленных на барбетах, и затем, пропустив войска церемониальным маршем, потребовал к себе в ставку генералов и начальников частей. Совещание не продолжалось и часа времени. Командующий войсками решил: роту саперов, две роты стрелков, бригады генерала Бардовского, дивизион горных орудий, взвод скорострельных орудий и полсотни казаков отправить вперед верст за 35, где, по расспросам, существовали колодцы, в настоящее время засыпанные неприятелем. Отряд этот поручен генералу Бардовскому. По получении сведения от генерала Бардовского, командующий войсками, со всей главною квартирою и частию войск, предполагал тоже двинуться; за ним пойдут и остальные войска, за исключением остающихся в гарнизоне укрепления св. Георгия.

27-е апреля, Хал-ата. Сегодня, к вечерней заре, небо совершенно прояснилось, стало тихо.... Взвилась ракета, вслед затем, выстрел из орудия и зоря пробита. Луна взошла во всем блеске.... Вечер и ночь были так хороши, что это нас всех оживило, и разлило в организме какое-то внутреннее блаженство. С содроганием воспоминаешь об ужасах песчаных бурь; кажется, нет возможности ни одному организму свыкнуться с этой злою природой. Эта местность, жилье ветра, как какого нибудь злого духа, который изгоняет от себя не только человечество, но даже и всякую тварь, так как на всем пространстве до Аму-дарьи и чем далее, тем, говорят, хуже, не существует ни каких животных, не пролетает птиц, а водятся только в песке скорпионы, какие-то особенные жуки, черепахи и омерзительные ящерицы громадной величины, длиною до двух аршин. Кроме отряда, назначенного для отыскания и отрытия колодцев, отправляющегося сегодня в пять часов вечера, генерального штаба подполковник барон Аминов, на основании собранных им сведений, послал несколько джигитов, для осмотра другого пути, ведущего, по словам туземцев, к Аму-дарье по колодцам и ключам. Вследствие этого, командующий войсками решился выждать у Хал-ата два дня, в ожидании ответа от посланных бароном Аминовым джигитов.

Два часа по полудни. Ветер стих, но за то наступила такая жара, которая, казалось, сожжет и высушить мозги. Страдая от жары и от других степных невзгод, мы часто вспоминали [392] Вамбери, который, как мы все думали до похода, многое присочинил, описывая бедствия, испытанные в степи. Теперь, пересекая тот путь, которым он шел, нам пришлось убедиться лично в справедливости его слов.

Части, назначенные для отыскания и устройства колодцев, начали с утра готовиться к выступлению; принимали провиант, наливались водою, а около четырех часов по полудни, при ужаснейшей жаре, стали вьючиться. Вьючка — это невыразимая возня и самая неприятнейшая процедура, сопровождаемая фырканьем и отвратительным криком верблюдов. В это время командующий войсками, с некоторыми лицами своего штаба, вышел из палатки проводить отряд. Около отправляющихся товарищей собрался целый кружок; все пожелали им доброго пути и счастливого исполнения возложенного на них поручения. При этом, в виде поощрения, им сообщили распространившиеся слухи, что в нескольких верстах их дожидается хорошо вооруженный отряд авганцев, тысячи в две, или три, с орудиями. Это известие весьма радовало уходивших вперед, и даже составило предмет зависти для оставшихся. К пяти часам все было готово и рота саперов, две роты стрелков, дивизион горных орудий, две картечницы и полсотни казаков выступили под начальством генерала Бардовского.

Не прошло и получаса времени, как проехал мимо моей палатки верхом, командующий войсками, желая хотя немного познакомиться с неизвестной дорогой, по которой он направил отряд, проводил его до 8-й версты и к вечеру возвратился в лагерь. Солнце закатилось, жар спал, луна опять взошла, наступил прелестный вечер, можно было дышать и не хотелось идти в палатку. Мы разошлись спать часу в первом ночи; ночь была великолепная... ни одна песчинка не шевелилась.

Туземцы, идущие с отрядом, в этот вечер объявили, что ни мятелей, ни буранов более не будет, но, что по верным их приметам, наступает время самых сильных жаров. Хотя весть эта не могла быть утешительною, так как мы уже теперь страдали от духоты, но мне казалось, что все таки лучше переносить одну жару, чем соединенную с разными буйствами природы. Отходя ко сну, каждый думал об исходе экспедиции Бардовского; неотступно преследовала и меня мысль о дальнейшем нашем походе.... Тяжелый сон прервал нить этих размышлений.

28-е апреля, Хала-ата. Проснувшись в семь часов утра, я узнал, что ночь прошла не совсем спокойно; обстоятельства [393] заставили командующего войсками, ночью же, отправить три сотни казаков, вслед за ушедшим вчера отрядом Бардовского. Первое известие об этом деле, я получил от своего слуги, который, едва взойдя в палатку, поторопился мне сообщить, что на вышедший вчера отряд было сделано нападение, что подполковник Иванов ранен в руку и в ногу, подполковник Тихменев в лицо; что два казака ранены тяжело, два легко; что из джигитов, сопровождавших отряд, некоторые ранены тяжело и самый лучший из вожаков-джигитов убит.

Наскоро одевшись и выйдя из палатки, я увидел Великого Князя Николая Константиновича, сидевшего на табурете и разговаривающего с казаком, который только что приехал из отряда генерала Бардовского с донесением. Надо заметить, что с этим же отрядом, должен был идти Великий Князь Николай Константинович, в качестве помощника начальника отряда, но, заболев лихорадкою накануне, не мог выступить 27-го числа. При отряде же, между прочими, находились: генерального штаба подполковник барон Каульбарс, как начальник съемочной партии, генерального штаба подполковник Тихменев, в качестве колоновожатого, и полковник Иванов. Последний был командирован в отряд, как человек боевой (он имеет георгиевский крест) и отчасти знакомый с местностию; перед хивинскою экспедицею он находился в Тамдах, для собирания сведений о путях к Аму-дарье и знал окрестное население. Кроме того, при нем были его джигиты, бывавшее в этой местности.

Приглашенный Его Высочеством присутствовать при донесении казака, я услышал следующий рассказ. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, имея в виду обозрение местности, отделились от отряда и выехали вперед. При каждом из них имелось по два казака, и, кроме того, 11 джигитов, впереди которых ехал вожак, знающий хорошо местность.

Около 8 1/2 часов вечера, партия усмотрела впереди, в близком расстоянии, несколько человек туркменов, вслед за которыми из за той же возвышенности, выскочили человек полтораста всадников и бросились на нашу небольшую группу. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, тотчас спешились, приказали казакам и джигитам сделать тоже, изготовили ружья и револьверы, причем полковник Иванов приказал стрелять не иначе как в упор. Туркмены, увидев спокойствие и стойкость этой горсти людей, приостановились и начали стрелять; наши казаки и джигиты, которые [394] тоже имели ружья, отвечали им выстрелами с самого близкого расстояния. В это время полковник Иванов был ранен пулею в ногу на вылет, и в руку так, что пуля засела; подполковник Тихменев получил легкую, рану в лицо; из казаков ранены четверо, из которых, два тяжело, из джигитов, один убит, несколько ранены: двое тяжело. Надо заметить, что, как только был усмотрен неприятель, полковник Иванов успел послать к отряду джигита, который на скаку передал известие восьми казакам и офицеру, ехавшим впереди отряда в виде наблюдательного пикета. Казаки, под начальством хорунжего Мамаева, тотчас бросились в карьер выручать своих, и с криком “ура” присоединились к ним. Туркмены, усмотрев пыль и скачущих всадников, вообразили, что весь отряд спешит, на выручку и тотчас отскакали от осажденных шагов на сто, что дало возможность прискакавшим восьми казакам с офицером присоединиться к своим, спешиться и поддержать перестрелку. Туркмены, в свою очередь, заметив малочисленность отряда, снова стали напирать.... К счастию и к спасению горсти храбрых, взвод стрелков, бывший в авангарде, сбросив с себя шинели, подоспел бегом вовремя.... После двух или трех выстрелов, шайка разбежалась.

По получении донесения, командующий войсками вышел из палатки и тут же ночью лично приказал подполковнику Главацкому с тремя сотнями идти к отряду генерала Бардовского, и произвести рекогносцировку местности. За ранеными командующий войсками отправил свой тарантас.

В шесть часов вечера, были привезены в лагерь все раненые, кроме подполковника Тихменева, который продолжал следовать с отрядом далее, по назначению. Командующий войсками навестил полковника Иванова, который, между прочим, доложил, что когда они защищались, то их весьма стесняли лошади, которые рвались и не стояли на месте; занятые стрельбою казаки не могли удержать лошадей, вследствие чего семь из них вырвались и попали к неприятелю.

У туркмен оказалось две лошади убитых, да две были захвачены казаками. Сами же, туркмены, вероятно, понесли порядочный урон, но ни одного трупа, по обычаю азиятцев, не было оставлено на месте. Командующий войсками, еще ночью, отправляя казаков, послал четыре георгиевских креста казакам и [19] джигитам, но по личному ходатайству полковника Иванова, изъявил свое полное согласие наградить и остальных.

29-го апреля. Хал-ата. Предсказание туземцев, как кажется, оправдывается: нет ни бурь, ни метелей, даже нет ветра; за то духота страшная....

Часу в третьем по полудни, посланные бароном Аминовым, для узнания нового пути к Аму-дарье, джигиты возвратились и сообщили, что от теперешней нашей стоянки у Хал-ата, по направлению к Аму-дарье верст сто можно пройти, имея на пути везде колодезную и даже, частию, ключевую воду. Но потом, все таки, до Аму останется еще восемь таш, т. е. 64 версты, без капли воды.

Между тем, сегодня же, подполковник Главацкий, возвратившись с своими казаками с рекогносцировки, привез из отряда генерала Бардовского, от начальника инженеров, наскоро карандашом написанную записку, в которой он извещает, что к завтрашнему дню, 30-го апреля, на урочище Адам-крылган, где они находятся, будет отрыто и изготовлено до двадцати колодцев с водою, не в дальнем расстоянии один от другого и что, по собранным сведениям и вторичным расспросам наших джигитов, по всем соображениям и комбинациям, до Аму-дарьи от Адам-крылгана не должно быть более 70 верст... По получении этих сведений, командующий войсками, не полагаясь на верные показания джигитов и туземцев, и не желая более терять времени, в этот же день отдал приказ, чтобы в ночь с 29-го на 30-е число, отряду сняться с бивака и следовать к колодцам Адам-крылган. Все в отряде просияли от радости, имея в виду покинуть, наконец, Хал-ата и идти вперед. Мы столько испытали невзгод на этой ужасной стоянке, что и передать не возможно. К этой тяжелой обстановке каждый день прибавлялись тревожные слухи о том, что дальнейшее движение до Аму-дарьи невозможно, что здесь в Хал-ата только цветочки, но далее, к Аму-дарье, — вот где будут ягодки. Те самые джигиты и туземцы, которые делали розыски, которые с нами шли, все до одного, сомневались в том, чтобы отряд мог дойти до Хивы, или лучше сказать, пройти восемидесятиверстное пространство до Аму-дарьи по сыпучим пескам, при убийственной жаре, и без капли воды...

Ни человек, ни верблюд, говорили они, не стерпят; не даром, урочище Адам-крылган, в переводе значит: человеческая погибель!... При этом рассказывались страшные легенды о [20] происхождении этого названия; на этой местности, по словам туземцев, от жары и безводья, занесенные песком, не только погибали караваны, но, по старинному преданию, Адам-крылган был могилою бухарских войск, погибших здесь во время войны с Хивою. Не придавая большего значения ни этим легендам, ни пылкости азиятской фантазии, войска нашего отрада бодро и весело готовы были переносить все невзгоды природы, лишь бы только идти вперед.

30-е апреля. Колодцы Адам-крылган. Мы выступили с позиции Хал-ата в три часа ночи на 30-е апреля, в составе девяти рот, одной конной батареи и 3,000 верблюдов. Кавалерия была оставлена с тем, чтобы нагнать нас на предпоследнем переходе к Аму-дарье. Погода, как будто для нашего ободрения, с самой ночи посвежела: задул холодный ветер, так что конная артиллерия и главная квартира были одеты в пальто, но пехота следовала в гимнастических рубашках. Не успели мы отойти от Хал-ата двух верст, как местность стала изменяться: пошли почти на каждом шагу возвышенности и овраги, спуски и подъемы. Песок был сыпучий и мягкий: артиллерийские колеса на целую четверть увязали в нем, оставляя глубокие колеи; лошадиная нога с бабкой погружалась в песок и это на пространстве, как в то время определяли, до 36 верст, от Хал-ата до Адам крылгана. Легко себе представить всю тяжесть этого похода для людей, лошадей и даже для верблюдов... Благодаря Бога, свежесть ночи и воздуха несказанно облегчили поход, и мы с трех часов ночи безостановочно шли до десяти часов утра, потому что переход этот, до Аму-дарьи, мог быть совершен не иначе, как по самому тщательному расчету каждого марша. В десять часов утра стянулись на привал и отряд был остановлен. Началось отчихивание людей от пыли и песку, которому вторили откашливание лошадей и рев верблюдов; эта смесь гармонии, или, вернее, дисгармонии, долго оглашала пустынную окрестность и слышна была издалека. Солнце, по обыкновению, начинало печь жесточайшим образом, духота усиливалась. Нам давался шести-часовой привал на жгучем песку, под открытым небом; кругом нас, на необозримой степи, всюду колючки и затем ничего. Верблюды были развьючены и кормились колючкой; лошади же не имели никакого корма и ни капли воды. Им дали ячменя и, пред выступлением с привала, по порции воды, т. е. по ведру, из турсуков: здесь мы, в первый раз приступили к расходованию воды порциями из турсуков как для людей, так и для лошадей. Верблюдов [21] совсем не поили, во-первых потому, что они легко могут оставаться три дня без питья; и во-вторых напоить всех 3,000 верблюдов, было невозможно: каждый верблюд выпивает за один раз не менее пяти ведер.

Мы снялись с привала в четыре часа пополудни, отдохнув несколько часов. Дальнейшее следование наше ничем особенно не отличалось: отряд шел под лучами жгучего солнца по такому же однообразному песчаному пути, как и предшествующий. В седьмом часу вечера стал спадать жар и дыханию сделалось несколько легче, свободнее. Люди и животные приободрились и стали шагать как будто скорее...

К десяти часам вечера мы подошли к урочищу Адам-крылган, где нас встретил генерал Бардовский. Тут местность представляла совершенно особенную картину: повсюду казались нагроможденными, как бы нарочно, несметные кучи песку, образовавшие высокие песчаные холмы один подле другого; между ними впадины или довольно глубокие овраги. Поэтому, позиция для расположения отряда оказалась довольно тесною, в особенности при размещении тянувшейся с нами вереницы верблюдов. Войска разместились в лощинах, между холмами, только цепь и пикеты были выставлены на холмах. Хотя луна, как говорится, светила полным своим блеском, но, все-таки, ночное время, в походе как и всюду, мешает хорошенько ориентироваться и поудобнее устроиться. Ариергард присоединился к нам немного позже. По прибытии на Адам-крылган, командующий войсками, не сходя с коня, объехал весь бивак, в сопровождении главной квартиры и своего конвоя. При этом, он благодарил нижних чинов отряда генерала Бардовского за их труды по вырытию колодцев и добыванию воды.

Прибыв на Адам-крылган вместе с главною квартирою и объехав за командующим войсками всю позицию, я попал на то место, где были расположены саперы, так как место главной квартиры было близко от них. Ко мне присоединился мой сын, адъютант генерал-адъютанта фон-Кауфмана, и еще кое-кто из товарищей, и наши гостеприимные друзья-саперы накормили и напоили нас чаем за целый день. Затем, дождались прибытия наших верблюдов; пошел опять шум, возня, развьючивание этих кораблей пустыни, отыскивание места для них, расстановка палаток... Насытившись у саперов, я почувствовал, что усталость берет верх и меня сильно клонит ко сну. Тут меня взяло раздумье: раздеваться, или нет? Сделав такой переход и не предвидя [22] возможности появления неприятеля, о близости которого не имелось никаких признаков, я решился раздеться и тотчас заснул, как убитый.

Вдруг, на утренней заре, когда луна начинала уже потухать, саперный горнист до такой степени неистово затрубил тревогу, что я вскочил, как говорится, совершенно без памяти. Слуга мой уже подавал мне платье, а татарин оседлал лошадь; я в минуту был готов, и так как командующий войсками был близко, то вся главная квартира почти одновременно присоединилась к нему. Князь Евгений Максимилианович был одним из первых подъехавших к главному начальнику войск, а чрез пять минут подскакал и страдавший лихорадкою, Великий Князь Николай Константинович.

Генерал-адъютант фон-Кауфман впереди, а мы все за ним, группою переезжали с холма на холм, так как вся местность состояла из крутых возвышенностей и спусков. Вскакавши, по мягкому песку, на первый высокий холм, нам всем чрезвычайно ясно было видно, во первых, все наши войска, стройно стоявшие на своих местах; а, во-вторых, с помощию занимавшейся зари и потухающей луны, мы могли рассмотреть и неприятеля. Он то разъезжал взад и вперед, то собирался на месте в кучки, то внезапно бросался вскачь по направлению к нашей позиции, как будто делая вид, что хочет атаковать нас; вероятно же он сам сильно трусил выдвинутых против его кучек стрелковых взводов.

Переезжая, во главе своей свиты, с одного холма на другой, командующий войсками совершенно спокойно рассматривал все движения неприятеля и делал необходимые распоряжения относительно высылки пехотных частей вперед, по направлению к неприятелю; все приказания отдавались им тихо, с невозмутимым хладнокровием. Тем больший контраст представляла его свита и адъютанты, скакавшие в разные стороны для передачи приказаний главного начальника.

Туркмены, между тем, в виду нас, продолжали творить разного рода эволюции: и стреляли и собирались в кучки, потом пускались с гиком вскачь к нашей позиции; но так только раздавался залп какого нибудь из наших стрелковых взводов, тотчас все кучки рассеивались во все стороны. Я видел, как командующей войсками несколько раз отдавал приказания Князю Евгению Максимилиановичу ехать к выдвинутым взводам и давать [23] им направления, соответственно изменявшимся движениям неприятеля, и Его Высочество, всякий раз, пускаясь с места во весь карьер, по крутым спускам и подъемам, с быстротою и точностию исполнял возложенные на него поручения.

Во время наших переездов, на одном из фасов отрядного расположения, командующему войсками было доложено, что несколько тюков от павших дорогою верблюдов оставлены при небольшом прикрытии, в недальнем расстоянии от позиции, и что, в настоящее время, при появлении неприятеля, они могут подвергнуться опасности. Командующий войсками подозвал к себе генерального штаба подполковника барона Каульбарса, обратившего на себя внимание еще в кульджинской экспедиции, где он был ранен в рукопашной схватке, и приказал ему взять одну из рот, чтобы отогнать неприятеля от наших тюков. С холма, на котором мы находились, видно было, как барон Каульбарс повел роту в сомкнутом строе по направлению к неприятелю, и затем, оставив один взвод на возвышенности, которая командовала местностию, где находились наши брошенные тюки и отсталые верблюды, пошел с другим взводом на встречу туркменам, которых и разогнал несколькими выстрелами.

Часу в пятом утра, неприятель был окончательно рассеян, так что ни одного человека не оставалось вблизи нашего расположения.

1-го мая. Бивак на Адам крылгане. Название, данное урочищу Адам крылган, занимающему песчаное пространство слишком в 60 кв. верст, в переводе значит “гибель человеческая”. Однако, к тому месту, где мы стояли и где отрядом генерал-майора Бардовского были отрыты колодцы, нельзя было в точности применить ужасающего значения этого названия. Но нам необходимо было следовать вперед; нам нужно было, во чтобы ни стало, скорее перейти открывавшееся перед нами безводное пространство. По сделанному расчету, основанному на имевшихся в отряде запасах, и на количестве состоявших в нем людей и вьючных животных, весь переход этот надлежало совершить не иначе, как в два раза; в противном случае результатом могла бы быть действительная гибель отряда.

Трудность предстоявшего перехода никого не обманывала если движение наше от Хал-ата к Адам-крылгану, с выдержанными лошадьми и оправившимися (на Хал-ата) верблюдами, — и притом, по местности, не могшей идти в сравнение с тем, что нас [24] ожидало впереди — было сопряжено с большими тягостями, то возможно ли было питать уверенность в благополучном исходе нашего странствия по мертвой и знойной пустыне, и в том, что всем нам удастся увидеть живые воды Аму-дарьи? Притом, вчерашняя ночная тревога ясно показала нам близость неприятеля, который не преминул бы воспользоваться предстоявшими нам бедствиями....

Командующим войсками решено было выступить с настоящего бивака у Адам крылгана в три часа ночи и следовать, без ночлегов, с таким рассчетом, чтобы, пройдя верст двадцать при наступлении сильной жары, останавливаться часов на семь или восемь, и потом опять двигаться далее. В час по-полуночи, на Адам-крылгане был подан сигнал подъема и вьючки верблюдов. В третьем часу войска и верблюжий обоз начали вытягиваться, перебираясь чрез бесчисленное множество барханов; следования войск подобного настоящему, я полагаю, никогда не бывало. Люди, верблюды, артиллерия утопали в этом, по истине, песчаном море!... А отряду надо было идти по расчету, непременно до девятого часа утра. Когда же взошло солнце, а с ним вместе наступила жара, то картина движения нашего отряда приняла самый печальный колорит. К командующему войсками неоднократно приходили донесения о страшной потере верблюдов, валившихся сотнями, и о трудности движения артилерии. Генерал фон Кауфман, по временам, пропускал мимо себя войска, или сам объезжал их, и обоз, не останавливая следования. Ариергарду было строжайше подтверждено, не останавливаясь в пути, сжигать немедленно все брошенные вьюки, как казенные, так и частные. Опередив в последний раз весь отряд, командующий войсками остановил авангард около десятого часа утра с тем, чтобы сделать большой привал часов на шесть или на семь; ко времени остановки авангарда, им было пройдено, по удостоверению съемочной партии, 19 1/2 верст от Адам-крылгана. Остальные войска и части, конвоирующая обоз, подходили постепенно, но крайне медленно, опаздывая несколькими часами, так что ариергард пришел на привал с последними верблюдами обоза к шести часам вечера (следовательно восьмью часами позже главного отряда), оставив по дороге, на пространстве 19 1/2 верст, около двухсот верблюдов.

В числе многих офицерских верблюдов пали и мои два, на них были мои вещи и два турсука, наполненные водою, для меня, двух моих слуг и двух лошадей, по расчету на весь переход до Аму-дарьи. Верблюды мои были сильные, доказательством чего [25] служит то, что, во все время похода, они всегда приходили на привал или ночлег из числа первых, и никогда не отставали. Когда пали мои верблюды, то заведующий обозом объявил моим людам, чтобы они старались перевьючить наши вещи хотя бы на ранее приставших верблюдов, валяющихся по дороге; в противном случае, как только подойдет ариергард, вещи тотчас будут сожжены. Измученные сами, люди мои подбирали по дороге несколько раз и по нескольку верблюдов, брошенных передовым обозом, на которых и раскладывали мои вещи; но все эти бедные животные, сделав версту, полторы, вновь ложились, падали и уже поднять их не было никакой возможности. Таким образом, слуга мой, с нанятым мною татарином, понабирали и попеременяли десятков до двух верблюдов. Наконец, почти в виду самого ариергарда, из трех верблюдов, на которых тащились мои вещи, два легли окончательно. Тогда заведующий обозом сделал было уже распоряжение о предании огню моих пожитков, но слуга мой, видя, что это уже было не простой угрозою, потому что в его же глазах сожигали даже казенные вещи, и не зная какие предметы моего имущества он может, без моего позволения, предать истреблению, решился выбросить часть вещей своих и татарина и, наконец, так как самое тяжеловесное, по его словам, были турсуки с водой, то он и из них выпустил воду!... Хотя почтенный мой Семен и сделал это “по простоте сердечной”, но этим самым он поставил нас троих и моих лошадей в прескверное положение... Люди мои пришли на привал, одновременно с ариергардом, к шести часам вечера и, так сказать, тащили за собой двух верблюдов с моими вещами, но воды ни капли, а расстояние до Аму-дарьи, по гадательным расчетам, полагали еще верст в шестьдесят.

2-е мая. Продолжение следования от Адам-крылгана; большой привал. Положение мое и большинства всех нас, в шесть часов вечера 2-го мая, совершенно отвечало прозвищу Адам-крылгана, т. е. гибели человеческой.... Я, мои двое спутников и наши лошади оставались без капли воды и, вдобавок, без всяких перевозочных средств.

Однако, как ни безнадежно было наше положение, но состояние самого отряда внушало еще более тяжкие опасения. Кроме сожженных и зарытых в земле казенных вещей, были брошены по дороге, не доходя верст 10 или 12 до привала, и такие предметы, без которых отряду немыслимо было обойтись, как, например, [26] инженерный парк и артиллерийские снаряды. По распоряжению командующего войсками, с главной квартиры и с пришедших ранее на привал частей войск, немедленно было собрано до 100 более крепких верблюдов, которых тотчас и послали за оставленным казенным имуществом. Верблюды эти, действительно, доставили брошенное казенное имущество, но затем как сами они, так и остальные сотоварищи их по отряду, еле могли передвигаться.

В таком положении, имея с собою воды на каких-нибудь два дня, и не совершив даже полного первого перехода, по расчету движения к Аму-дарье, отряд не был в состоянии следовать далее; чувствуемый уже людьми и животными недостаток воды еще усугублял бедствия!...

Представлявшийся для решения вопрос мог поставить в тупик кого угодно. Следовать вперед, значило бы растерять остальных истомленных животных и лошадей, а самим оставаться в этой отверженной Богом местности и ожидать мучительной смерти от жажды и изнурения. Стоять тут, где нам дан привал, было физическою невозможностью. Воротиться же отряду вспять не приходило никому в голову. Да и мыслимо ли было бросить незаконченным дело, к которому мы все давно готовились, на которое с напряженным, а может быть и с злорадственным, вниманием устремлены были взоры всей Средней Азии, и за исходом которого с редким интересом следили в Европе?...

Времени терять было нельзя. Не зная определительно, как велико еще расстояние до Аму-дарьи и не удастся ли открыть где либо воду в окрестностях нашего расположения, командующей войсками решил пока не трогаться с места и приказал приступить к рытью колодцев на самой позиции. Не только солдаты, но и все мы с понятным рвением принялись за работу. Увы! старания наши были тщетны: вода не показывалась. В это время один из отрядных джигитов сообщил, что верстах может быть в семи от нас, но в стороне от пути, ведущего к Аму; должны находиться колодцы с водою. Джигиту была обещана большая награда, и этот смельчак, из преданности ли к русским, или сознавая, что и ему не миновать общей гибели, поскакал, часу в восьмом вечера, при лунном свете, отыскивать предполагаемые им колодцы. Каждый понимал, что от успеха этого джигита зависела участь всего отряда. А между тем предприятие его было крайне рискованное: будь он пойман туркменами, голове его не миновать мешка, а нам предстояло бы еще худшее...

 

[27] Пока молодец этот рыщет, я опишу состояние моего личного положения, по которому можно судить и об остальных.

Прибыв вместе с главною квартирою и авангардом к месту привала в десятом часу утра, я в спокойном еще состоянии ожидал, что мои верблюды подойдут, может быть, через час или через два, а пока пристроился к сыну моему, который, вместе с своим товарищем, также адъютантом генерала Кауфмана, майором Адеркасом, делали поход вместе. Зная, что каждый из них припас собственно для себя бутылочку, другую воды, я, не смотря на страшную сухость в горле, затруднявшую дыхание, не решился даже у сына попросить глотка из его бутылки. Вода у всех была рассчитана на дневную пропорцию как для себя и прислуги, так и для наших лошадей; даже солдаты получали воду чаркою. К счастию, верблюды сына и Адеркаса пришли часа через полтора после нашего прихода. Наставили чайник, и я с наслаждением выпил две чашки чая с кислотою.

Не спав почти две ночи сряду — эту ночь и ночь тревоги, и пробыв около суток без пищи, я думал было заснуть; но внутреннее беспокойство в ожидании появления моих людей отгоняло от меня сон. Проходит час, другой, проходит три часа, а мои верблюды все не показываются. А тут, как нарочно, поминутно приходят донесения о падеже верблюдов, о гибели офицерских и казенных вьюков. В ответ на это летят приказания жечь и истреблять менее нужные вещи, а что найдено будет необходимым спрятать, то зарывать. Отправляют из авангарда и главной квартиры верблюдов за брошенными казенными вещами и, наконец, скачет в ариергард сам начальник отряда, генерал Головачев.

Истомленный духотою, невыразимо страдая жаждою, не видя появления моих людей после шести часового ожидания, я начинал приходить в какое то убийственное нравственное состояние... Наконец, я воспрянул: с подходом ариергарда к месту привала, я вдруг увидел моего слугу, Семена, и татарина, еле-еле плетущихся, и тащивших за собой двух верблюдов. Эта минута была одною из самых отрадных в жизни. Но после такой радости кто может себе представить мое уныние, когда люди объявили мне, что они вылили воду из турсуков, побросали много своих вещей и часть моих?!..

Наконец, после долгих объяснений, мой Семен сказал, что он сохранил мне две бутылки воды, а третью выпил сам с татарином. Когда он подал мне бутылку с водою, обшитую [28] кошмою, я не могу сказать, что я чувствовал.. Прильнув губами к горлышку, я стал пить прямо из бутылки: вода была теплая, как из кастрюли, не смотря на то, я невольно хватил много; но потом, опомнился, сел на свой оставшийся тюк и сидел, как сидел Марий, на развалинах Карфагена.... В это время пошел сильный говор о том, что мы все-таки будем продолжать следование и уйдем в ночь; что приказано зарывать, истреблять и жечь все лишние вещи и что всё тяжести будут рассчитаны на наличное число годных верблюдов; притом, чтобы не обременять этих обессиливших животных, решено было, что каждый верблюд понесет половину того, что он нес прежде, а пожалуй и того менее. Некоторые предметы, действительно, стали зарывать в землю, и вслед за тем, запылали и истребительные костры. Я также, как и другие, сам стал отбирать свои вещи, предназначенные мною к уничтожению: сперва зарыл железную кровать, потом сжег свой столик, табуреты, палатку, шинель, тюфяк от кровати, несколько кошем, оставив для себя только одну кошму и одну подушку и под конец истребил еще несколько вещей из платья и даже из белья....

Вид отряда был довольно мрачный: изнуренная жарой и жаждой часть людей сидела в задумчивости, ожидая чем разрешится наше положение, другая старалась найти во сне успокоение от физических и нравственных страданий. Картина эта освещалась бледным светом луны, взошедшей в одиннадцатому часу ночи над этой необозримой песчаной пустыней: она равнодушно взирала на то, что творилось, ни в ком не принимала участия, для всех одинаково светила...

Вдруг, с песчаного холма, на котором стоял командующий войсками, с главной квартирой, сбегает кто-то и, с радостным криком, сообщает, что посланный джигит возвратился, отыскав колодцы с водою не далее семи верст отсюда!!.. Нужно было видеть тот момент, когда весь люд всполошился и вскочил с своих мест, услышав весть, приносившую с собою и бодрость духа, и силы к перенесению новых лишений, — одним словом жизнь!

Известие это было привезено опять-таки человеком, который во весь поход приносил нам одну из самых громадных услуг своими сведениями, — я говорю о нашем, так сказать, колоновожатом, подполковнике генерального штаба бароне Аминове. Грешно было [29] бы не отдать ему полной справедливости, так как человек этот был по истине мучеником своей походной деятельности.

Получив донесение об открыли колодцев в стороне от нашего расположения, командующий войсками командировал подполковника генерального штаба барона Каульбарса, с сотнею казаков и ротою 8-го линейного баталиона, для занятия найденных колодцев. Отряду приказано было вьючиться и быть готовым к выступлению в первом часу ночи. Сам же генерал-адъютант фон-Кауфман с главною квартирою и вся кавалерия, которая к ночи прибыла к нам с урочища Хал-ата, опередили отряд и прибыли к колодцам часа чрез полтора; отряд же со всем обозом подошел к нам лишь с восходом солнца.

3-е мая, Алты-кудук. Подойдя к колодцам, командующий войсками был встречен бароном Каульбарсом, который доложил ему, что на Алты-кудуке найдено шесть колодцев с водою, из которых один засыпан, и все глубиною от 16 до 20 сажен. Как бы то ни было, но находка эта была для отряда точно манною небесною в пустыне.

Как дать понятие о настоящей местности? Та же нескончаемая степь, но только с несравненно более глубоким и рыхлым песком; никакой растительности, ни травинки, ни малейшего признака жизни.... Вся эта местность вдоль и поперек пересекается барханами, оврагами и громадными наносами песку. Последний до того здесь рыхл, что нога углубляется в него, по крайней мере, на четверть аршина, а когда подует ветер, или завернет ураган, то метель, вздымая песок, творит такую тьму, что застилается солнце.

Едва только войска разместились на биваке и колодцы были распределены между частями отряда, как толпы солдат обступили их. Тотчас был водворен порядок: поставили часовых, назначили офицеров дежурить у колодцев, а штаб-офицеров главной квартиры наблюдать за последовательным порядком отпуска воды в части войск и разным чинам отряда. Имевшаяся в турсуках вода была также роздана войскам как для варки пищи, так и для питья и пойла лошадей, рассчитывая на то, что турсуки могут быть наполнены свежим запасом воды из колодцев на весь переход до Аму-дарьи.

Целый день был занят добыванием и отпуском из колодцев воды. Вычерпывание ее с глубины до 20 сажен было весьма затруднительно, а между тем масса жаждущих солдат не давала [30] отбоя; независимо тех порций, которые отпускались в части для варки пищи, начали отпускать уже воду по запискам из частей и по прилагаемым именным спискам людей. Расход воды значительно превышал приход, т. е. накопление воды в колодцах. К вечеру же убедились, что не только изнуренные животные не могли быть вдоволь напоены, но что сами люди находились в ужасных страданиях от недостаточности отпускаемой им воды. Наконец, к довершению злополучия, докладывают, что завтра в эту пору, т. е. к ночи, в колодцах не станет ни капли воды. С самого утра и в продолжение целого дня не переставали работать над разчисткою засыпанного колодца и над отрыванием новых, но время прошло в напрасных тяжелых трудах! Положение отряда становилось отчаянным.

Как быть, что предпринять? Как выйти из этого опасного кризиса?!.. Суждениям, толкам и пересудам не было конца; жаль только, что все мнения, в этом случае, были столь же различны, как различны сами люди, их высказывавшие.

Командующий войсками созвал тогда совет, на который собрались генералы, начальники частей, офицеры генерального штаба и, может быть, еще некоторая из более опытных личностей в отряде. Не принадлежа ни к тем, ни к другим, я не был приглашен, а потому достоверно и не знаю, что там происходило, разве только по наслышке. Результатом же совещания было следующее распоряжение командующего войсками: отправить в ту же ночь всю кавалерию, всех артиллерийских и офицерских лошадей, всех верблюдов отряда с турсуками и деревянного посудою, могущею вмещать воду, две стрелковых роты, одну роту 8-го баталиона и полроты саперов, под начальством генерала Бардовского, на место прежней нашей стоянки на Адам-крылгане, где тем же отрядом генерала Бардовского, несколько дней тому назад, отрыта была вода в изобилии.

Отправление этого отряда давало, во-первых, возможность остающимся на настоящем биваке войскам извлечь из имеющихся здесь колодцев совершенно достаточное для них количество воды, а во-вторых, отправляемые на Адам-крылган лошади и верблюды могли быть все досыта напоены и, в течение нескольких дней отдыха там, восстановить свои силы. Затем, наполнив водою все турсуки и деревянную посуду на Адам-крылгане, отряд генерал-майора Бардовского должен был вернуться к нам обратно, с тем, чтобы, напоив еще раз лошадей из здешних уже [31] колодцев, немедленно выступить со всем туркестанским отрядом к Аму-дарье.

Заканчивая сегодняшний дневник, я не могу не высказать удивления тому, как человек, а в особенности русский, в состоянии переносить, выпадающие иногда на его долю, тяжкие страдания и лишения! Целые дни находиться в удушливой атмосфере, ходить по раскаленным, сыпучим пескам и под палящими лучами солнца, неся на себе ружье и амуницию, и не имея возможности утолить мучительную жажду, — воля ваша, это такое испытание, преодолеть которое делает величайшую и неоспоримую славу нашему богатырю-солдату.

4-е мая, Алты-кудук. Отправление трех с половиною рот, всей кавалерии и всех артилерийских и офицерских лошадей, с верблюдами, на Адам-крылган, дало возможность, на другой же день, восстановить силы оставшихся на настоящей стоянке войск и всех нас. Не слышно более у колодцев людей, умоляющих об отпуске им хотя бы одной чарки, одного глотка воды, все стали получать ее в достаточном количестве, не только для приготовления пищи, но и для питья. Тем не менее, вода продолжала отпускаться не иначе, как по определенной для каждого из чинов отряда порции.

К полудню, отряд уже освежился, люди стали веселее и подвижнее. К вечеру, по приказанию командующего войсками, перенесены были к колодцам бывшие с нами понтоны, для наполнения их водою, с тем, чтобы, по возвращении Бардовского, немедленно напоить из понтонов всю массу лошадей и верблюдов и двинуться уже в дальнейший путь с той водою, которая должна быть привезена в турсуках и деревянной посуде с Адам-крылгана. Целую ночь продолжалось выкачивание воды из колодцев в понтоны, и когда, отработавшая свой урок смена возвращалась в лагерь, то слышался уже веселый смех и солдатские остроты на счет достатка воды: “пей, хоть до опьянения!”...

5-го мая, Алты-кудук. Я проснулся сегодня в восьмом часу утра: значительно подкрепив себя вчера утолением мучившей нас всех жажды, я спал эту ночь как убитый, без просыпа, не взирая на то, что у меня нет уже ни кровати, ни тюфяка, ни других принадлежностей, с которыми люди привыкли соединять представление об удобно проведенной ночи.

Лежа на кошме, разостланной на поверхности глубочайшего песку, мы с бароном Каульбарсом предаемся кейфу; но невыразимая [32] жара и духота одолевают до последней крайности. Меня сильно разбирает зависть и досада, что я не могу приспособиться и переносить все лишения трудного похода также бодро, как барон Каульбарс. Хлеба мы не имеем уже около двух месяцев; сухари, которыми мы питаемся, конечно, из хлеба, но, все-таки, это далеко не то, что хлеб. Правда, наши люди и солдаты достают у сопровождающих нас туземцев какие-то лепешки: это ни что иное, как блин, имеющий четверти полторы в диаметре, приготовленный иной раз на сале, а большею частию на воде; поверхность его как бы вся в узорах от сальных пятен и прилипшего песку, а когда лепешки эти зачерствеют, то оне также удобосъедомы, как и всякая подошва. Несмотря на все мое желание, я не мог проглотить куска этого местного продукта; барон же Каульбарс ест эти лепешки с наслаждением.

У колодцев хотя, по-прежнему, много солдат, но уже не страждущих и жаждущих, а занятых выкачиванием воды и наливанием ее в понтоны. Унылость и изнурение исчезли с лица всех. Сегодня, вечером, по всему биваку слышны были песни солдат, видно было, как они в палатках принялись за свои обычные хозяйственные занятия; кто чинил рубашку, кто сапоги, а кто прочищал ружье от пыли и нанесенного песку. Когда жар немного спал, у ставки командующего войсками играла музыка 3 го стрелкового батальона; это чрезвычайно рассеивало офицеров и подбодряло солдат, которые устроили нечто в роде гулянья на музыке.

Вечером же приведены были с одного дальнего колодца два оконенных всадника, хорошо вооруженных. Они были приняты за хивинцев или туркмен, но потом оказалось, что это передовые люди каравана с ячменем, высланного бухарским эмиром командующему войсками. Мы все были чрезвычайно рады, не столько ячменю, сколько верблюдам; потому что, если бы от нас зависело, то, в этом случае, мы бы поступили как Осип в “Ревизоре”, который, принимая подарки от купцов, не упускал брать и веревочку, говоря, что в дороге и веревочка пригодится; а нам-то как могли бы пригодиться верблюды для перехода к Аму-дарье!

6-го мая, Алты-кудук. Сегодня четвертый день, как отряд генерала Бардовского выступил отсюда на Адам-крылган. В эти дни состояние оставшихся здесь войск значительно изменилось к лучшему: вернулась прежняя веселость и уверенность в каждом человеке, и все ждали с нетерпением возвращения товарищей с [33] Адам-крылгана, чтобы скорее направиться к столь давно желанной великой реке Средней Азии. Тут же пришло и утешительное известие от генерала Бардовского о том, что кроме потери от изнурения одной артиллерийской, двух казачьих лошадей и нескольких верблюдов, отряд его дошел благополучно до Адам-крылгана; саперы отрыли там еще не малое число колодцев, люди, повидимому, поправляются, и все лошади и верблюды совершенно напоены. Всех колодцев на Адам-крылгане полагают вырыть около 60, так что воды будет вполне достаточно для тех частей войск и транспортов, которые должны будут прибыть вслед за нами из Хал-ата.

Между прочим, генерал-майор Бардовский уведомлял, что прибытия на Адам-крылган транспорта с провиантом он ожидает сегодня, к вечеру, а завтра 7-го числа, полагает принять его, и вечером выступить к нам на присоединение. Это несказанно обрадовало всех нас потому, что мы наверное рассчитывали, 8 го числа, в ночь, двинуться со всеми силами к Аму-дарье.

Вследствие этих предположений, командующий войсками признал необходимым командировать подполковника барона Аминова, с полусотнею казаков от сборной сотни, под начальством корнета Буренстама, по направлению к Аму-дарье, для разведывания предстоявшего нам пути и сделания легкой рекогносцировки местности. Барон Аминов выступил сегодня, в пять часов утра, и верстах в семи от нашего бивака, боковыми патрулями его встречен первоначально один туркмен, потом еще несколько и, наконец, из-за бархана показалась кучка человек в пятьдесят.

Барон Аминов поручил тотчас же нескольким казакам захватить живьем, хотя бы одного туркмена; казаки бросились в догонку за неприятельскими всадниками. Корнет Буренстам, имея под собой хорошую лошадь, первым наскакал на туркмена и нанес ему удар саблей, который тот, впрочем, успел отпарировать, и во весь опор помчался на своем борзом аргамаке, преследуя его, корнет Буренстам выстрелить по нем три раза из револьвера, но неудачно. Скакавший в это время, на перерз туркмену казак, хотел его остановить, но получил легкий удар шашкою, что, однако, еще более подзадорило казака, который все с большею настойчивостью стал задерживать своего противника. Не надеясь спастись бегством, туркмен выстрелил из ружья в бок казаку, но пуля только скользнула по коже, сделав одну царапину; в свою очередь и казак, раздраженный упорством [34] туркмена, и видя, что захватить его живым ему не удастся пустил в него свой заряд и положил туркмена на месте. ...

Во время этого же преследования шайки, один урядник так лихо наскакал на туркмена, что, не дав ему опомниться, мигом выхватил у него ружье из рук. Остальные казаки, в свою очередь, гнались за туркменами, но не могли их настигнуть, так как казачьи лошади, изнуренные походом и лишениями, далеко уступали в быстроте свежим туркменским аргамакам; притом же, барону Аминову было приказано не увлекаться преследованием и не удаляться от лагеря.

После этого маленького эпизода, рассказы о котором несколько рассеяли нашу монотонную бивачную жизнь, остальной день прошел совершенно спокойно. Ложась спать, мы утешали себя надеждою, что, с небольшим через сутки, к нам вернется отряд Бардовского и мы, наконец, распрощаемся с Алты-кудуком.

7-е мая, Алты-кудук. Вчерашняя ночь служила некоторым отдохновением после дневных страданий от страшной духоты и 45° зноя....

С раннего утра начинается жизнь в лагере. Солдатики наши уже забыли о перенесенных ими муках, и идут на работы весело и бодро: в их группах слышится бойкий говор и хохот, перемешанный иногда с тихою русскою песнею, которая как-то особенно многозначительно звучит в этой мертвой средне-азиятской глуши. Утренняя прохлада, если только можно назвать прохладою одну духоту без убийственного действия солнечных лучей, продолжается недолго; в песчаной пустыне солнце не медлит вступать во все свои права, чтобы расслабляющим образом действовать на организм человека. Но, не смотря на изнурительный жар, работы идут безостановочно; я называю работами продолжение выкачивания воды из колодцев и наливания ее в понтоны.

В течение сегодняшнего числа, получено было с нарочным донесение генерала Бардовского, которое немного смутило нас и заставило опасаться, что его отряд не соединится с нами завтра, вследствие происшедшего с ним случая. Дело было так:

Вчера, 6-го числа, на утренней заре, часов около четырех, пикетами генерала Бардовского замечено было приближение неприятеля двумя партиями, каждая, примерно, человек в 200. Начальник отряда не велел даже трубить тревоги, а прямо выстроил отряд и выслал против каждой партии по одному взводу. Вскоре к двум туркменским шайкам присоединилась еще третья, также [35] человек в 200, а потому, в промежуток между обоими взводами, выдвинут был еще один, так что из трех взводов составилась густая цепь, Туркмены, как сказано в донесении, начали очень смело бросаться на цепь, но были отражаемы выстрелами стрелков; видно было как у них падали люди и лошади, и как туркмены живо подхватывали своих убитых и раненых. Наконец, против неприятеля высланы были ракетная батарея и кавалерия; пущенными тремя ракетами вся эта нестройная толпа мгновенно рассеялась, так что кавалерии нашей не удалось ударить на нее сомкнутым строем. Однако казаки, растянувшись сами в длинную линию, пустились преследовать туркмен и гнали их на расстоянии четырех верст, по ужасному песку. Дело это, как доносит генерал Бардовский, продолжалось 2 1/2 часа, что более, или менее доказывает упорство туркмен. Пленными было взято два человека, из которых один раненый; убитых туркменских лошадей насчитано до 47, но человеческих трупов не найдено, — все, вероятно, были увезены.

Когда подвели пленных, первыми словами их была просьба дать им напиться, так как они уже три дня были без воды, потому что все колодцы в этой страшной степи были заняты нами. В этом и заключалась причина, почему они, зная, что отряд наш разделился, решились так храбро атаковать занимаемые нами колодцы; здесь, следовательно, шла борьба за существование. По словам пленных, нападавшая партия была под начальством известного своей отвагою и злейшего врага русских, киргиза Садыка; беспокоившие же нас прежде партии были не под его начальством. Расстояние от Адам-крылгана до Аму-дарьи, как уверяют туркмены, не более семидесяти верст, так что от нашей собственно стоянки, Алты-кудука, остается до реки с небольшим сорок верст, что было для нас весьма утешительно. Далее, пленные показали, что, не доходя Аму-дарьи, на урочище Уч-чучак, находилось недавно до 4,500 человек хивинского войска. Но когда хан узнал о приближении оренбургского отряда к Кунграду, то одна тысяча была отделена от них и послана на усиление войск, защищающих северную часть ханства, так что собственно нас ожидают только 3,500 человек, готовых дать нам отпор. Мы же ждем лишь прибытия генерала Бардовского, чтобы выбраться из этой песчаной, безводной местности, а там, будь хивинцев хоть 30,000.

5 го мая, Алты кудук. С самого раннего утра хотя солнце [36] и подпекало по обыкновению, но дул ветер и довольно свежий. К полудню же погода стала пасмурною, небо покрылось тучами, но без всякого результата: а как мы все жаждали дождя и какое бы это было для нас благодеяние! Как мы жалели, что до сих пор не возвращается отряд генерала Бардовского и мы упускаем такое великолепное время для марша.

Среди дня, наконец, получилось донесение генерала Бардовского, что завтра, 9-го числа, к восьми часам утра, он присоединится к нам с отрядом и приведет с собою транспорт провианта, которого ждал на Адам-крылгане. После полудня, погода нисколько не изменилась, но ветер стал все усиливаться и скоро поднялась метель. Наконец, по старой памяти, хватил такой ураган, что лагерь, палатки, тюки, ружья в козлах и весь люд, все покрылось песчаным, густым туманом, как будто кисеею. Не придумаешь выражений, которыми можно было бы достаточно ярко изобразить картину песчаной метели в степи. Если, как повествуют, караваны бывали засыпаемы грудами песку, и погибали под ними, то этому, по истине, можно верить.

Испеченные ежедневно солнечным жаром, истомленные духотою, засыпанные песком, мы провели всю ночь среди невообразимого хаоса, лежа не трогаясь с мест, накрытые кошмами и чем только попало, оставаясь с самого полдня без еды; так как не только невозможно было развести огня или что либо приготовить, но решительно ни за что нельзя было взяться.

9-го мая. Выступление с Алты-кудука. Утро 9-го числа было свежее и хотя ветер дул, но урагана не предвещало. Мы встали, обсыпанные песком, которым, в особенности, занесены были глаза, что не мало тревожило меня. Я хотел было умыться, но Семен мой объявил мне, с каким-то особенно решительным тоном: “Нет-с, воля ваша, нельзя; воды потом не хватит”. Мог ли я воображать, что мне придется испытывать когда либо нечто подобное: дрожать из за стакана воды, да ведь какой? которую всякий дворянин у нас принял бы за помои. Я все-таки велел намочить себе полотенце и отер глаза.

Чай, который в это утро подали мне с бароном Каульбарсом, был желто-бурый и смахивал на какой-то кофе, солено-кисловатого вкуса. Мы спросили человека, отчего бы это было? Он отвечал, что сегодня, после урагана, вся вода такая, и никак не может отстояться.

Часов около восьми утра, прибыл к нам в лагерь и [37] генерал Бардовский, с отрядом и с транспортом провианта; посланные с ним верблюды, артиллерийские и офицерские лошади вернулись также с отрядом. К сожалению, несколько лошадей не могли оправиться от долговременного изнурения и погибли; в том числе пала и моя лошадь. Верблюдов же, в эти пять дней, погибло значительное количество. Те же из них, которые, прибыли к нам, хотя отчасти оправились от данного им отдыха и были вдоволь напоены, но все еще были слабы и число их оказывалось уже недостаточным для поднятия тяжестей всего отряда.

Теперь нам уже нечего было терять ни минуты и с заготовленным запасом воды надо было скорее спасаться из этих песков и идти к Аму-дарье. Командующий войсками, первоначально, полагал двинуться всеми силами, но, по получении от начальников частей свтедений, о количестве и состоянии верблюдов, решил оставить на Алты-кудуке две роты пехоты, дивизион конной артиллерии и большое количество тяжестей. Мера эта была чрезвычайно полезною в том отношении, что выступающий отряд, за ослаблением его только двумя ротами и одним дивизионом артиллерии, был, все-таки, на столько силен, чтобы не опасаться встречи с каким-бы то ни было противником, а, между тем, верблюды, взятые от остающихся на Алты-кудуке частей войск и тяжестей, служили большим подспорьем для действующего отряда, и, на случай падежа вьючных животных, представляли достаточный запас для замещения их.

Итак, кроме двух рот пехоты и дивизиона артилерии, мы, в три часа пополудни, сего 9 го числа, снялись с бивака на Алты-кудуке и двинулись по направлению к Уч-чучаку и Аму-дарье. Как только подошел час к выступлению, погода совершенно разъяснилась, солнце начало жечь и воздух, по прежнему, сделался удушливым. Следование отряда, в особенности артилерии, по глубочайшему песку, пересекаемому бесчисленными барханами, спусками и подъемами, было невообразимо тяжелое: люди и лошади еле тащились. Видны были неимоверные усилия, которые напрягали бедные животные, чтобы освободиться, вырваться из этого вязкого, раскаленного грунта. Солдаты тянулись с весьма бодрым духом; видно было общее усердие и рвение скорее добраться до Хивы. Идя подле орудий, чуть только замнутся лошади, все, не ожидая приказаний, и передавая ружья товарищам, бросались помогать и тащить за лямки. Верблюды, однако, крайне уставали и их опять перепадало не малое количество, но, на этот раз, падающие заменялись тотчас [38] свежими верблюдами из запаса, почему ни одного тюка не было брошено. Взамен падших моих двух верблюдов, по приказанию начальника отряда, выдали мне одного казенного, на котором и дотащились все мои пожитки.

С заходом солнца, следование наше несравненно облегчилось и, к девяти часам вечера, мы благополучно прибыли на ночлег, сделав 17 верст с трех часов по полудни.

Истомленный жарой, я совершенно потерял аппетит и меня ежеминутно позывало к питью, тем более, что рот, горло, язык совершенно пересохли. Но теперь я имел при себе спасительное средство, к седлу моей лошади привязана была бутылка, обтянутая кошмой и наполненная холодным чаем, без сахара, с кислотою, к ней-то я, то и дело, прикладывался во все время перехода. По приходе на ночлег, я все таки велел поставить чайник и выпил две чашки чаю; более этого ни я, ни барон Каульбарс не смели выпить, потому что надо было поделиться из того же чайника с нашими людьми. Вода у всех нас была по определенному заранее расчету, так что и наши бедные лошади не могли быть напоены, и лишь на другой день, по сделанию нового перехода, они, наравне со всеми казенными лошадьми в отряде, получили в награду за свое долготерпение по ведру воды.

Текст воспроизведен по изданию: Экспедиция в Хиву в 1873 году. От Джизака до Хивы. Походный дневник полковника Колокольцова // Военный сборник. СПб. 1873

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.