БОРНС А.

ПУТЕШЕСТВИЕ В БУХАРУ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА IV.

О ПРЕДПОЛАГАЕМЫХ ПОТОМКАХ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО В ДОЛИНЕ ОКСА И ИНДА.

[Предание о них. — Действительное состояние этих предполагаемых потомков. — Разбор их прав на такое происхождение. — Предположения.]

Говоря о существовании в отдаленных странах Азии греческих колоний, происшедших будто бы от Александра Великого, необходимо предварительно сказать, что я не намерен пускаться в предположения; а хочу только представить происхождение различных племен так, как они сами себе его приписывают. Этот предмет заслуживает внимания. Марко Поло первый упоминает о существовании такого предания: он пишет, что Мир Бадахшана производил свои род от Греков. Император Бабер подтверждает ото сказание; а историк внука его Акбара, Абул Фаззал, [307] указывает на страну Каффиров, лежащую на север от Пешауара, как на жилище этих Македонян. Г. Эльфинстон, мне кажется, достаточно опроверг предположение этого историка, ибо Каффиры, будучи диким, горным племенем, не имеют об этом ни какого предания, как уже и было сказано в предыдущей главе. Впрочем, г. Эльфинстон подтверждает сказание Марко Поло тем, что сам говорит, будто бы начальник Даруаза, в долине Окса, приписывает себе происхождение от Александра Великого, что и допущено всеми его соседями. Вот все, что я знал по этому предмету, вступая в здешние страны, но этого было уже достаточно, чтоб возбудить все мое любопытство. Далее, читатель увидит, что я нашел много других побудительных причин к исследованию этих преданий как в долине Окса, так и на самых местах их существования.

Если до сих пор думали, что только одни начальники Бадахшана и Даруаза присвоивали себе честь такого происхождения, то можно [308] вообразить мое удивление, когда я узнал, что в то же время было еще шесть других начальствующих лиц, которые приписывали себе эту же почесть. Начальники, живущие на восток от Даруаза и занимающие области Кулаба, Шагнана и Уахана, на севере от Окса, присвоивают себе македонское происхождение. В новейшие времена начальники Бадахшана присвоивали себе ту же честь, какую приписывал им венецианский путешественник. Они носили титул Шаха и Малика или государя; а дети их титул Шахзада. Но двенадцать лет тому назад этот дом был ниспровергнут Миром кундузским и теперь Бадахшан управляется туркийскою фамилиею. На восток от Бадахшана, вплоть до Кашмира, лежат горные области Читрала, Гильджита и Искардо, правители коих также приписывают себе греческое происхождение. Первый из этих правителей имеет титул Шаха-Катторе. Господствующий теперь мал ростом и в здешних краях также славится своею бородою, как и Фаттих Али, шах Персии. Правитель Искардо живет в [309] уединенной крепости на Инде, которая, как он утверждает, построена во дни Александра. Последняя страна примыкает к Малому Тибету или Балти. Впрочем, предел предания тут не оканчивается, ибо воины тунганийского племени, высылаемые с западных границ Китайской Татарии для содержания гарнизона в Ярканде и других соседних ему городах, также приписывают себе греческое происхождение. Они, однако же, с большею скромностью выводят себя от воинов Александрова войска, а не от самого завоевателя.

Таков список знаменитых потомков Александра. Сказания и домогательство их отчасти подтверждаются тем, что все эти правители суть Таджики, обитавшие в этой стране до нашествия туркийских, или татарских племен. Но каким образом согласить эти сказания с дошедшими до нас известиями древних историков, из которых мы знаем, что сын Филиппа не оставил ни одного наследника, которому мог бы передать свои гигантские завоевания, не говорю уже о многочисленном ряде [310] колоний, переживших более 2000 лет в отдаленных частях Азии? Впрочем, как бы мы ни смотрели на это происхождение, истинное или баснословное, все таки должно заметить, что туземные народы признают такое начало своих государей; а эти последние в свою очередь требуют себе всех царских почестей и не выдают в замужество дочерей своих ни в какое иное племя. Теперь эти Таджики, будучи обращены в исламизм, почитают Александра пророком и к его воинской славе присоединяют еще честь родства его с одним из вдохновенных посланников божества. Я имел случай говорить с некоторыми членами бодахшанского правительствующего дома: ни наружный вид их, ни черты лица не проявляли в них греческого происхождения. Все они имели светлый цвет кожа и отчасти походили на Персиян нового времени; но вместе с этим составляли самую резкую противоположность с Турками и Узбеками.

Из историков Александра мы знаем, что он воевал в Бактрии. Город Балк, лежащий [311] в соседств с этими странами, единогласно признан Бактриею греческих монархов. Устраняя всю местную тожественность, должно сказать (как уже было упомянуто выше), что и сами новейшие жители этого края утверждают, будто бы страна между Балком и Кабулом носила название Бахтар Замин или страны Бахтара, в чем мы узнаем Бактрию. Это такой факт, который делает весьма правдоподобным то, что когда-то здесь существовала греческая колония. Следовательно, можно предположить, что греческая династия, наследовавшая империю Александра, пошла вверх по долине Окса, привлеченная ее плодородием. Отсюда она могла пройдти при Искардо в Балти или Малый Тибет и в соседство Кашмира: такое переселение греческих колонистов, может статься, объяснит раннюю образованность этой прекрасной долины. Магоммеданская вера была пагубна всякому историческому сказанию в странах, где она ныне господствует, а потому я не сомневаюсь, что все следы Македонян, или Селевкидов, их наследников, если только они [312] когда либо существовали здесь, были изглажены во время этого великого переворота. Я уже заметил выше, что страны, лежащие по верхнему течению Окса, по видимому, находились вне пределов татарского нашествия, и, принимая во внимание их язык и связи с Персиею, полагаю, что они следовали судьбам этой империи и, следовательно могли быть покорены Александром. Если и нельзя вполне предоставить новейшим правителям этих стран знаменитое происхождение от Александра Македонского, то мы все таки должны принять их предания за ясное доказательство того, что он проходил этими землями. Пока не будет представлено каких либо основательных доказательств к опровержению этих преданий, я с своей стороны не могу отказать им в почести, которую они себе приписывают. Все сведения по этому предмету сообщены мне туземцами. Никто из них не выражал ни малейшего сомнения на счет подложности или неправильности преданий, а потому я и привожу здесь все, что может содействовать другим писателям к дальнейшим исследования. [313]

ГЛАВА V.

ЗАПИСКА О ЯРКАНДЕ И О ЕГО СНОШЕНИЯХ С ПЕКИНОМ, БУХАРОЮ И ТИБЕТОМ.

[Китайская область Ярканд. — Очерк ее истории. — Способ, каким управляют ею Китайцы. — Способ сообщения с Пекином. — Жители. — Калмыки. — Странные обычаи. — Анекдот о китайской полиции. — Страна между Яркандом и Тибетом. — Сообщения с Бухарою. — Замечание о Кокане.]

Ярканд есть один из пограничных городов Китайской Империи на западе. Он отстоит от центра правительства, Пекина, на расстояние пятимесячного караванного перехода. Китайцы вывозят свои произведения в яркандскую область и там распродают их жителям Бухары и Тибета, которым дозволено посещать некоторые определенные для этого рынки, из коих самый большой есть Ярканд. Так как самим Китайцам не дозволено выезжать за пределы их отечества, то вся торговля с Бухарою производится Магоммеданами, приезжающими в Ярканд с этою целию. Тут китайское правительство также [314] бдительно препятствует приезду иностранцев в свои земли, как и со стороны моря. Во время моего сближения с бухарскими Узбеками, я слышал много подробностей о Китайцах. Кроме того, я имел еще случай путешествовать с чайным караваном, шедшим из Ярканда, и потому думаю, что записка о стране, носящей название этого города, при всей своей неполноте, будет любопытна для читателей.

Земли Ярканда с прилегающим к ним округом Кажгаром прежде составляли владение какого-то магоммеданского правителя, известного под именем Ходжа Кажгарского, принадлежавшего к фамилии, когда-то имевшей здесь большое религиозное влияние и пользовавшейся сильною властью. Жители здешних мест суеверно почитали членов этой фамилии невредимыми в битвах и обладавшими сверхъестественными силами к поражению своих неприятелей. Они и до сих пор еще уверены, что тот не может быть счастлив, кто осмелится оскорбить кого либо из дома Ходжа. Около восьмидесяти лет тому назад, в [315] недрах этой фамилии возникла несогласия; в посредничество было призвано китайское правительство, которое, воспользовавшись случаем, разыграло роль завоевателя, что нередко случается в делах подобного рода. С того времени Китайцы удержали за собою все земли, принадлежавшие этой династии, которая, однако же, несколько раз пыталась возвратить их, действуя как открытою войною, так и заговорами. Последняя из таких попыток сделана была лет пять тому назад при содействии Коканских Узбеков; но Китайцы, собрав войско из своих отдаленнейших восточных провинций и отправив его в эту страну, захватили в плен мятежного Ходжу и отправили в Пекин в клетке, или в крытой телеге. Коканский Хан, не взирая на свое поражение, придав себе титул Гази (победителя) за борьбу с язычниками. По ниспровержении фамилии Ходжа, некоторые из членов ее бежали в Бадахшан и были преданы смерти тамошним правителем, который за такое доброе дело получал в последствии [316] от Китайцев ежегодные подарки. Лет пять тому назад присылка таких подарков была прекращена, в следствие того, что Бадахшан был захвачен кундузским Миром. Суеверные Магоммедане приписывают все несчастия, постигшие бадахшанский дом, тем оскорблениям, которые он причинил кажгарским Ходжам. Пока здесь будет существовать подобное мнение в пользу фамилии Ходжа, члены ее останутся опасными соседями для Китайцев.

Не смотря на продолжительность времени, протекшего со дня покорения Ярканда, китайское правительство ни сколько не ослабило в отношении к нему своей предосторожности. Город Ярканд доныне считается постом пограничным и состоит в постоянных сообщениях с Пекином. Управление во всех городах остается в руках Магоммедан, и только в Ярканде считается не более 5000 Китайцев. Гарнизоны пополняются четырнадцати, или пятнадцатилетними рекрутами, которые, по выслуге почти стольких же лет, получают отставку. Солдаты эти набираются из племени Тунгани, [317] приписывающего себе честь родства с воинами Александра; все они Магоммедане из соседних областей, но в одежде следуют Китайцам. Пока они находятся в Ярканде, им никогда не позволяется вступать в брак, или привозить свои семейства ближе пятнадцати переходов от этой страны. Они считаются войсками, состоящими в заграничной службе. Страною управляют туземцы, но под наблюдением китайских офицеров. Губернатор Ярканда носит титул Гаким Бога и подчинен губернатору кажгарскому, который в свою очередь состоит под началом Джан-Джума большого города Илла, отстоящего на сорок переходов к северу от Ярканда. Главнейшие места на этих границах суть: Илла, Ярканд, Кажгар, Аксу, Карасу, Энджи, Гиссар и другие. Илла, как говорят, имеет 75,000 жителей; за нею следует Ярканд с 50,000 жителей. Кажгар меньше их обоих. Ярканд стоит на реке в плодоносной равнине, богатой плодами и хлебом. Он окружен горами со всех сторон, кроме восточной, где протекает река. [318] Климат его сухой и приятный, снег выпадает редко и даже дождь есть явление необыкновенное.

Способ сообщения с Пекином или с так называемым здесь Баджином и с другими восточными провинциями совершается с быстротою чисто-китайскою. Обыкновенное путешествие требует более пяти месяцев; эстафета же может пройдти в тридцать пять дней, а в случаях великой важности доставляется в двадцать и даже пятнадцать дней. Уртанги, или станции, где стоят лошади, выстроены на каждой восьмой, или десятой миле, где гонцы от быстрой перемены лошадей не имеют даже времени сказать нескольких слов один другому. Кроме этого, на всех станциях заготовлены костры, которые поджигаются в случае восстания, или нашествия Магоммедан, и таким образом подобные известия сообщаются из Ярканда в Пекин в шесть дней. Мне рассказывали, что вместо поджигания костров употребляются огненные аэростаты; но, кажется, первое сказание подходит более к истине. [319] Последняя китайская армия, собранная во всех городах империи в числе 70,000 человек, двинута была в Кокан в следствие точно такого же извещения. Говорят, что вид этой армии был чрезвычайно странный, ибо она была вооружена такими огромными фитильными ружьями, из коих каждое несли два человека.

Китайцы, живущие в Ярканде, почти не вмешиваются в дела этой страны. Правительственные власти оставляют всю торговлю и промышленность магоммеданской части здешнего народонаселения, и, собирая в подать одну единицу из каждых тридцати, заботятся только об установлении правильной и безобманчивой торговли. Здесь никогда не сомневаются в слове Китайца: чай, высылаемый из Китая, никогда качеством своим не бывает ниже предъявленных образцов. Магоммедан в Ярканде считается до 12,000 семейств. Все они Турки и говорят туркийским языком, который совершенно понятен для жителей Бухары. Здешние городские жители иногда [320] называют жителей сельским словом Могал, от чего может быть и произошло сбивчивое название Монголии. Вокруг Иллы и Ярканда живут Калмыки-Татары, между которыми господствует довольно странный обычай отличать своих начальников и старшин оленьими рогами, которые они прикрепляют им на ермолки. Это у Калмыков-Татар все то же, что цветные ленты у нас; величина и красота рог показывает степень достоинства. Меня уверяли, что беспутство их жен дает им полное право украшать себя таким образом.. Китайцы употребляют этих Калмыков для охранения своих границ. Яркандские Магагомедане отличаются от своих собратий живущих в других странах, тем, что у них прекрасный пол пользуется такими правами и таким влиянием, которые не известны в других местах. Здесь женщины всегда занимают почетное место в доме, свободно вступают в общество мужчин, не употребляют покрывал и носят богато украшенные сапоги на высоких каблуках; головной убор их, [321] по рассказам, необыкновенно красив и состоит из высокой суконной тиары. Черты лица этих красавиц, если верить рассказам, прекрасны в высшей степени. Бухарские купцы, приезжая в Ярканд, часто женятся там только на период своего пребывания в городе и потом разводятся для взаимного удобства, когда мужьям предстанет надобность выехать из страны. Такие жены также дешевы, как и прекрасны и покупаются за две, или за три тиллы (двенадцать, или восьмнадцать рупий). Бухарские купцы, выехав из Ярканда, не перестают долгое время воспевать его красавиц. Я хотя и не мог открыть причины, которая дала здешним женщинам право не носить покрывал и оказывать такое влияние на мужчин; однакоже, тем не менее порадовался этим двум победам их над магоммеданскими обычаями. Меня уверяли, что, кроме природных Китайцев, посещают Ярканд и христианские купцы, приходящие с востока, вероятно Армяне они также одеваются по-китайски. [322]

Сношения со стороны Тибета и Китая совершаются на основании таких постановлений, которые можно счесть истинно энергическими. Туземцам этих двух стран ни каким образом не позволяется ездить далее Ярканда и соседних с ним городов. Кроме того, как только что они вступят в китайские владения, то тотчас же отдаются под надзор известных лиц, которым знакома их родина и которые отвечают за их поведение. Уверяют, что система подобного полицейского надзора так совершенна, что нет возможности избежать ее бдительности. Один туземец, подпавший подозрению в этих странах и в последствии находившийся в моем услужении, содержался там в тюрьме в течении трех месяцев и наконец, освобожденный, выпровожден был по той же дороге, по которой пришел. При этом с него был снят портрет и в нескольких копиях разослан во все пограничный города с следующею надписью: «если этот человек вступит в нашу землю, то голова его принадлежит императору, а все [323] имущество — вам». Я не считаю нужным прибавлять, что с того времени он уже не старался возобновлять своего знакомства с китайскими провинциями Ярканда.

О стране, лежащей между Яркандом и Ладаном, в Тибете, я имел случай слышать весьма любопытный рассказ одного туземца, в ней путешествовавшего. Его рассказ дает весьма неблагоприятное понятие об этом торговом пути, который, однако же, весьма много посещается. Мой рассказчик выехал с караваном из Ладака в Марте и прибыл в Ярканд в шестьдесят дней, встретив на дороге целый ряд бедствий и затруднений, происшедших от бури, которая застигла его в горах Кара-Корумских. Из двадцати восьми дней, потребных для переезда этого пространства, восемь было употреблено на переход чрез Кара-Корум, отстоящего на восемь дней от Ладака. Снежный ураган, причиненный северным ветром, был до такой степени силен, что путешественники в течении [324] нескольких дней могли подвинуться вперед только на несколько сот ярдов. Кара-Корум хотя сам по себе и есть хребет невысокий, однако же высота его над морем должна быть весьма значительна, ибо при перевале чрез него путешественники испытывают затруднительность в дыхании и подвергаются рвоте, головокружению и совершенной потери аппетита. Лучшим лекарством против всего этого считается чай. Когда буря миновала и дала возможность путешественникам ехать далее, то восемь из их лошадей пали; да и весь караван был, близок к погибели, ибо их вьючные животные, за неимением фуража, съели всю солому из-под седел и седельные подушки, прежде нежели достигли обитаемой страны, которая начинается на восьмнадцатом переходе от Ладака. Тут они нашли несколько хижин, обитаемых Уаханийцами, о которых я упоминал выше и которые доставили все нужное как для них самих, так и для лошадей. На семнадцатом переходе путешественники вступили в дефилей, [325] азываемый Энги-Даббан и простирающийся миль на пять, или на шесть. Тут дорога шла совершенно по льду, который нужно было высекать уступами, прежде нежели можно было ехать по нем. На обратном пути в Ладак в Июне месяце те же путешественники нашли, что лед совершенно исчез; даже и на Кара-Коруме снегу не было. Такое явление замечательно, ибо Кара-Корум должен быть выше Гинду-Куша, покрытого вечными снегами. На юг от Кара-Корума все реки соединяются с Шиуком, из чего должно заключить, что этот пункт хотя и кажется низким, однако же в действительности составляет самую высшую часть хребта. На севере все воды текут в реку Ярканд, а дорога идет в проложенных ими дефилеях, где, как уверяют, она на известном небольшом расстоянии пересекает какую-то речку триста шестьдесят раз. Последняя из переправ называется Хиластан, в следствие того, что за нею оканчиваются все затруднения. Большая часть этой страны не имеет оседлых жителей; но [326] за то ее посещают кочевые Киргизы, приходящие сюда с стадами в летнее время, когда всю дорогу можно про идти в двадцать дней. Число вьючных животных, погибающих на линии этого пути, чрезвычайно велико: здесь часто случается, что хозяин павшей лошади оставляет свои товары вместе с нею на дороге и подбирает их на том же месте в следующем году. Разбойников здесь нет: дикая лошадь есть единственный обитатель этой пустыни.

Сношения между Бухарою и Яркандом производятся двумя дорогами, из коих одна идет по долине Сира или Яксарта, а другая по долине Окса. Первая из этих дорог пролегает чрез Копан, древний Фергана, и всегда удобна для проезда, за исключением трех летних месяцев, когда ее затопляют тающие снега. На ней есть два места, где путешественники испытывают трудность дыхания. Смуты, произведенные изгнанником Ходжею и коканскими Узбеками в последние годы, преградили этот караванный путь, считавшийся удобнейшим для [327] сообщения между Яркандом и Туркестаном. Другая дорога чрез равнину Памира и долину Окса, чрез Бадахшан и Балк не столь пряма и не столь доступна. Я описал оба эти пути, когда говорил о торговли Бухары. Теперь только остается сказать несколько слов о Кокане, родном государстве Бабера. В Кокане правит узбекский хан из племени Юз, считающий себя потомком этого императора. Это владение гораздо меньше Бухары; сила его приходит теперь в упадок; оно славится своим шелком. Главный город страны, Кокан, есть место незащищенное на Сире, величиною равняющееся половине Бухары, но за всем тем считающееся самым большим во всем этом крае. Древняя столица есть Маргилан. Индеджан также считается значительным городом. Яркандские Китайцы именуют всех туземцев, живущих на запад от них, Индеджанами. Жители Кокана носят ермолки вместо чалмы. Кокандский хан ведет сношения с Россиею и Константинополем, но не питает дружбы к правителям Ярканда. [328]

ГЛАВА VI.

О ГОРАХ ГИНДУ КУША.

[Хребет называемый этим именем. — Высота. — Общий вид. — Произведения. — Геологическое строение. — Собственно Гинду-кушские горы.]

Великий Гималайский хребет, составляющий северный предел Индустана, утрачивает при переходе чрез Инд это название, под которым он известен от самых пределов Китая. Тут он также изменяет свое направление и, проходя к западу, достигает самой большей высоты своей в громадном пике Гинду Куша, от которого потом постепенно понижается, говоря сравнительно, до величины незначительной. Высота пика по справедливости придает название Гинду Куша всему этому отделу горного хребта; впрочем туземцам это общее наименование не известно. Дорога, пролегающая чрез одно плечо этой горы, называется [329] Гиндукушским Ущельем. Часть гор, которую я намерен теперь описывать, проходит между Кабулом и Балком и есть та самая, чрез которую мы проезжали на пути в Бухару. В равнинах Панджаба мы любовались великолепным видом гигантских гор, отделяющих Кашмир от равнин: у тамошних жителей, эти горы также известны под общим названием Гималаев, которое они не ограничивают горами, проходящими за знаменитою кашмирскою долиною. Переправившись чрез Инд, мы увидели себя гораздо ближе к этому великому хребту, здесь уже именуемому Гинду Кушем, нежели как это представляется на наших картах, где долина реки Кабула и дорога по ней проходящая представлены совершенно сдавленными этим хребтом. Ошибка происходит от того, что город Кабул означен пятнадцатью минутами ниже своего истинного градуса широты. Я был также удивлен, что в противность показаниям этих же самых карт мы миновали вековые снега Гинду Куша, прежде нежели достигли Бамиана: на картах эти снега [330] лежали впереди нас еще на полградуса. Как бы то ни было, но на деле мы убедились, что речка Бамиан есть данница Окса и что отсюда страна начинает склоняться к северу. Правда, за Бамианом есть горы, но они далеко не достигают высот Гималайских. Один широкий низменный пояс простирается к Балку: это тот самый, который у арабских географов именуется каменным поясом земли. Единственная часть этих гор, покрытая вечным снегом, есть Кох-и-Баба, лежащая между Кабулом и Бамианом. Эта цепь в последствии теряется в купе низших гор на стороне Герата.

Мы перебрались чрез гигантский хребет Гинду Куша шестью перевалами, следовавшими один за другим, и, совершив около 260 миль в тринадцать дней, вышли в долину Окса при Кулуме, который стоит в сорока милях на восток от древнего города Балка. Три первые перевала лежат между Кабулом и Бамианом: два из них были так глубоко [331] покрыты снегом в конце Мая месяца, что мы имели возможность путешествовать только по утрам, когда подмерзший снег был в состоянии поднимать лошадей. Три остальные ущелья на север от Бамиана не были столь высоки и не имели снегу. Мы начали это путешествие от высоты 6,600 футов (Все эти высоты были определены точкою кипения воды в термометрах, тщательно сделанных и выверенных. Каждый градус кипения примерно соответствовал 600 футам.), т. е. от высоты города Кабула над морем. Отсюда мы следовали по руслу реки Кабула, имеющей пятьдесят футов падения на милю, а на высоте 8,600 футов достигли ее верховья, где и встретили первый снег в долин. Самой большей высоты мы достигали на перевалах, называемых Гаджигак и Калу, имеющих один 12,400, а другой 13,000 футов и покрытых снегом. Из остальных перевалов ни один не превышает 9,000 футов; чрез последний, называемый Кара Куттал, мы спускались по ложу реки, имеющей 60 футов падения на милю, пока не достигли равнин [332] Туркестана, где, в Балке, все еще были на высоте 2,000 футов над поверхностью моря. По выходе из гор, мы оставили их позади себя поднимающимися над равниною смелыми, крутыми уступами, почти в 2,500 футов высотою. Окраины их, обнаженные, черные, и как бы вышлифованные, представляли вид ужасающий, не смотря на то, что сами горы значительно утратили свое величие и свою громадность. Они скрылись за горизонтом за долго до того времени, когда мы достигли берегов Окса. Меня уверяли, что все перевалы Гинду Куша бывают свободны от снегов прежде конца Июня: следовательно, мы, переходя чрез них, не достигали высоты постоянного замерзания, т. е. снежной линии. Зная важность, которой заслуживает предмет этот, я почти с достоверностью могу сказать, что здесь по крайней мере эта линия выше 13,000 футов. Пики Кох-и-Баба покрыты вечным снегом на значительное расстояние вниз от своих верхушек, которые по моему предположению — я говорю только по предположению — не выше 18,000 [333] футов, судя по высоте, с которой мы наблюдали их. Климат в этом возвышенном пояс изменчивый: термометр в Мае месяце стоял ниже точки замерзания при восход солнца; между тем как в полдень жар и отражение от снега были невыносимы. Уверяют, что на известных высотах под низшими градусами широты нередко господствует климат стран умеренных; хотя в этом нельзя ни сколько сомневаться, однако же следует сказать, что на подобных высотах действие солнечных лучей иногда достигает самой высокой степени. На высот десяти тысяч футов мы нашли, что жители пахали землю, как только что снег сошел с гор, и что растительность здесь была так быстра в следствие палящего зноя, что хлеба, посеянные в конце Мая, созревали и убирались в начал Октября.

Эта част Гинду-Куша совершенно лишена леса и во многих местах не представляет ни какой зелени. Хребет Кох-и-Баба подымается острыми вершинами; во всех же других [334] местах горы являются округленными и голыми. В ущельях дорога часто проходит у подошвы громадных скал, отвесно подымающихся до 2,000 и 3,000 футов и представляющихся в таком диком величии, которое трудно описать. Лет семь тому назад, близ Сарбага удар землетрясения ниспроверг огромную массу скал в долину и запрудил на четыре дня реку так, что дорога долгое время оставалась непроходимою. Между горами в течение многих веков воды проточили себе ложа. Судя по уступам и слоевидности горных пород по обеим сторонам долин, можно заключить, что эти уступы в известные периоды составляли, начиная с вершины скал до подошвы, берега речек, которые теперь протекают на глубине в несколько тысяч футов. Эти скалы представляют вид стен из тесанных камней, или кирпичей, сложенных горизонтальными слоями, возвышающимися один над другим. Дефилей, которым мы проходили, состоял из такого множества поворотов, что на каждой полумиле имел [335] отделы, походившие на укрепления, ограничивавшие со всех сторон взор наблюдателя. Одна часть долины, до которой в особенности может относиться это замечание, носит название Дара-и-зандан, или Долины Темницы: здесь во многих местах высота скал такова, что даже и в полдень лучи солнечные сюда не проникают. Ни на одном из наших привалов, начиная от Бамиана и до тридцати миль не доходя до долин Туркестана, я не мог сделать наблюдения по полярной звезде.

Ни кедр, ни сосна не украшают Гинду Куша; топливо, употребляемое жителями, состоит из сухой невысокой колючей травы, плотно-стелющейся по земле и имеющей иглы, торчащие наподобие ежовой щетины. Здесь эта трава известна под именем куллах-и-газара, или газарской шапки. На высоте семи тысяч футов мы нашли ассафетиду, растущую необыкновенно роскошно. Это растение одногоднее, достигающее до восьми, или десяти футов высоты, потом увядающее и засыхающее. [336] Млечный сок этого растения, вытекающий из ствола, имеет цвет белый, потом превращающийся в желтый и, застывающий в этом виде, он собирается в волосяные мешки и вывозится. В свежем состоянии он имеет тот же невыносимый запах; не смотря на это, наши сопутники ели его с жадностью. Если запах ассафетиды и невыносим, то здешние жители вполне вознаграждены изобилием ароматических трав, растущих в горах и разливающих благовоние в воздухе. Скалы хотя и обнажены, однако же небольшое количество трав, пробивающихся между камнями, издают по большей части душистый запах. Пастбища, в следствие такого ароматического свойства травы, в особенности благоприятствуют разведению овец. Мы сами видели как эти животные ели молодые отростки ассафетиды, которая, как здесь уверяют, для них необыкновенно питательна. В этой возвышенной стране возделывается ячмень, не имеющий усов, но растущий подобно пшенице. Долины Гинду Куша более облагодетельствованы [337] природою: в них растут превосходнейшие фруктовые деревья. Нам нередко случалось ехать на пространстве нескольких миль по садам абрикосов, хотя и растущих здесь на высоте значительной, однако же достигающих превосходного качества. Спускаясь в Кулум, мы встречали вишни, груши, винные ягоды, гранатовые яблоки, персики, тутовые ягоды, яблоки и померанцы. Все они расли по окраинам речки, ибо ширина ущелья нигде не превосходила 200 ярдов и по большей части была еще уже. У самого уреза воды я видел ежевику, душистый шиповник и боярышник. Трава здесь самая обильная; в ней я замечал мяту и укроп.

Теперь я постараюсь дать некоторое понятие о геологическом строении этих великих гор, между которыми характер долин в высшей степени благоприятствует исследованиям геологов. Предварительно, однако же, я должен просить у читателей снисходительности в деле столь любопытном, но (для меня по [338] крайней мере) весьма трудном. Я начну подробным описанием дефилея, которым мы спускались с перевала Калу в Бамиан. Этот дефилей лежит между двумя великими снежными перевалами, упомянутыми выше, на высоте восьми тысяч футов. Разрез горных пород, представляющийся здесь глазам, тянется в длину почти на двадцать миль, на пространстве которых мы спустились на 3000 футов. Самые высокие горы между Кабулом и Гаджигаком, по видимому, состоят или из гнейса, или из гранита; по переходе же чрез этот перевал, они являются сильно — пропитанными железом вплоть до самых вершин своих. За этими горами следовали голубой сланец и кварц. Обе стороны ущелья подымались крутыми откосами слюдового шиста; вершины же представляли неправильные округленные массы. С самых верхних частей этих гор огромные осколки зеленого гранита и других камней были сброшены в долину, как говорят, действием мороза и разрыхления. Спускаясь ниже, мы видели конгломерованный [339] известняк, в котором примешано множество других камней, походящих на гравель, или хрящ. Из различных мест этих гор выходят восемь, или десять источников, имеющих цвет самой густой ржавчины. Вода их окрашивает берега по мере своего течения и имеет свойство слабительное, а вкус металлический, в следствие того, что течет, как мне кажется, по железным осадкам. В долине, ведущей к перевалу Гаджигак, есть большой источник точно такого же свойства. Далее следуют огромные ложа глины красноватого и лилового цвета; а за ними массы отверделой глины, смешанной с более твердыми камнями, тянутся вплоть до Бамиана. В этом-то хребте иссечены бамианские идолы и пещеры, ибо горная порода его мягка в работе. Окрестности Бамиана замечательны богатством минерального царства. При Фуладате находят золото и лапис-лазури, также как и в горах Исталифа, на север от Кабула. Недалеко от Бамиана есть дефилей, в котором находятся десять, или двенадцать свинцовых [340] копей, разработываемых в настоящее время. Есть также медные, оловянные и сурмяные руды, потом сера и сернокислая медь (книлтота, мурдарсанг). Азбест (санга-и-пумба или каменная хлопчатая бумага) находится в Джадрауне на северо-восток от Кабула. Железо существует в Баджуре, на север от Пешауара. На север от Бамиана тот же вид гор представлялся нам до тех пор, пока мы не сгустились с первого перевала, где гранитные утесы, зачерненные стихиями, подымаются темными и величественными колоннами, походящими на базальтовые. Однако же, судя по образцам, свалившимся с высот, мы заключили, что они также принадлежат к упомянутой породе. Два остальные перевала Гинду Куша представляли вид совершенно отличный от того, который здесь описан: они состояли из светло-коричневого известняка, принадлежащего, как мне казалось, к первичной формации и имевшего большую твердость, ибо он при изломе представлял самые острые углы. Камень этот принимает такую полировку, что один из [341] перевалов, из него состоящих, получил в следствие своей скользкой поверхности название Сокрушителя зубов (Дандан-шикан.). Этой же фармации принадлежат те крутые и глубокие пропасти, которые мы видели висящими над долиною во время нашего схода. Прежде нежели мы достигли равнин, известковые породы сменились песчанником. Близ Гейбака, в одном месте я заметил круглые камни из чистого кремня, отдельно залегавшие в равных один от другого расстояниях и в такой прямой линии, что казалось они были помещены с намерением. Кремень этот здесь вырывают для военного употребления. Между последними перевалами и Гинду-Кушем есть пространные ложа серы.

До сих пор я говорил о характере только той страны, которую наблюдал лично, но еще не сказал ни слова о горах собственно Гинду-Кушских, проходивших почти на один градус к востоку от нашей дороги. Гигантский пик Гниду Куша виден из Кабула: он весь [342] покрыт млечно-белым снегом. Я также видел его из Кундуза, с севера, на расстоянии ста пятидесяти миль. Высота его должна быть значительная, ибо путешественники жалуются на трудность дыхания, для облегчения которого обыкновенно запасаются сахаром и винными ягодами. Там самые сильные люди подвергаются головокружению и рвоте. Тысячи птиц встречаются мертвыми на снегах Гниду Куша, ибо, по уверению туземцев, они не в состоянии перелетать чрез него, по причине сильных ветров; вероятнее же всего они издыхают от разряженности атмосферы, не взирая на то, что к высшим слоям ее птицы привычнее, чем люди и четвероногие. Эти последние нередко пытаются переходить чрез него; но большая часть падает жертвою попытки (Этот факт упоминается у императора Бабера.). Вьючные животные страдают столько же, сколько и человек, часто падают и издыхают. При переходах чрез Кинду Куш обыкновенно наблюдают самое строгое молчание; никто не смеет говорите громко, или [343] выстрелить из ружья, дабы сотрясение воздуха не причинило снежного обвала. Так, по крайней мере, здесь говорят и, кажется, не без основания. Самым любопытным явлением природы на Гинду Куше представляется снежный червь, который в совершенном своем развитии походит, как уверяют, на шелковичного червя. Это животное встречается только в странах постоянного замерзания и умирает, будучи лишено снега. Хотя я сам и не видал этого червя, однако же не сомневаюсь в его существовании, ибо слышал об нем от многих людей, действительно совершавших переходы чрез Гинду Куш. [344]

ГЛАВА VII.

ТУРКМАНИЯ ИЛИ СТРАНА ТУРКМАНОВ.

[Туркмания: страна так называемая. — Свойства ее. — Туркманы. — Происхождение Туркманов. — Племена. — Язык. — Описание Мерва. — Общая характеристика народа в Туркмании.]

Говоря о Туркманах и их стране, я буду употреблять слово Туркмания, ибо оно совмещает в себе родовые названия этого народа, невполне известные в Европе и потому часто вводящие в ошибки. Туркмания есть та страна, которая лежит на юг от Окса, или Туркестана, и простирается от Балка до берегов Каспия, занимая все пространство между этим морем и морем Аральским. На юге она ограничена горами, составляющими продолжение Гинду Куша и Паропамиза древних. Линия, проведенная от Балка до Астрабада на Каспийском море (эти два города лежат почти под одним и тем же градусом широты), отделяет страну Туркманов от страны [345] Афганов и Персиян. На юго-восточном берегу Каспийского моря, где Туркмания примыкает к Персии, страна эта покрыта горами и орошена роками Гурганом и Аттраком, впадающими в это море. Во всех других местах она является плоскою и песчаною степью, скудно-снабженною водою. Ручьи, текущие из гор, быстро поглощаются песком и никогда не достигают Окса. Самые большие из них суть Маргаб или река Мерв и Тедженд, протекающий чрез Чарак. В этой стране нет ни городов, ни селений, ибо Туркманы составляют племя кочевое, блуждающее в поисках воды и пастбищ из одного места в другое с своими стадами рогатого скота и овец и перевозящее с собою свои конические хиргахи или хижины.

Туркманская пустыня представляет обширный океан песку, в одних местах плоский, а в других покрытый возвышенностями, подобными тем, какие мы видим на морских берегах. Возвышенности эти увеличиваются в [346] объеме по мере приближения к Каспийскому морю, в соседстве которого песчанные холмы достигают высоты шестидесяти и восмидесяти футов. В основании их, как кажется, лежит отверделая глина, которая в нескольких местах видна на поверхности. При переезде чрез эти песчаные холмы встречается мало затруднений; ибо между ними колодцы — хотя число их и не велико — представляют воду на небольшом расстоянии от поверхности, редко превосходящем глубину сорока футов. Такова Туркманская пустыня, обитаемая племенем, хвастающимся тем, что оно никогда не покоится ни под тенью дерева, ни под сенью какой либо власти. В этом отношении слова их не преувеличены, ибо не только сады неизвестны между ними, но даже вся степь не оживлена ни одним деревом, и они живут не подчиняясь ни какому постоянному правлению. Признают они только патриархальное правление своих аксакалов или старшин, хотя в некоторых случаях и подлежат небольшими частями власти соседних народов. Вся [347] жизнь Туркмана проходит в отчаянном грабеж и в пленении невольников: в этом ремесле воспитываются все его дети с самого раннего возраста. Существующая между ними пословица — Туркман на лошади не знает ни отца, ни матери — дает довольно точное понятие об их бесчеловечности во время набегов или чапаосов. К счастию, Туркманы не имеют одного общего вождя для руководства их совокупными действиями: это значительно уменьшает силу и следствия их варварства.

Туркманы принадлежат к великому семейству туркийского или татарского племени. От Узбеков они отличаются тем, что составляют племя исключительно кочевое. Значение слова Туркман довольно темно. Туркаме значит странник, так, по крайней мере, меня уверяли сами Туркманы. Говорят также, что слово Туркман произошло от Турк-Манинд: это по-персидски значит подобный Турку, на том будто бы основании, что жители Туркмании произошли от смешения с другими народами, из [348] которых они обыкновенно хватают пленных. Турк-ман — я Турк — также, может быть, объясняет их происхождение. Турси и Комани, народ смешанный, равно может служить корнем производства, хотя слишком отдаленным. Впрочем, все здесь сказанное может казаться совершенно недостаточным для исследователей, ибо ум человеческий нигде так не увлекается, как в вопросах этимологических. Мы, однако же, можем из этого заключить, что Туркманы суть Турки, хотя и отличающиеся от Узбеков и других племен, именуемых у европейцев Татарами. Первоначальным жительством Туркманов, по всему вероятию, должны быть страны на северо-восток от Бухары, в которых явились Чингиз, Тимур и их узбекские наследники. Сами же Туркманы думают, что они пришли из Мангашлака, с северо-восточных берегов Каспийского моря, и постепенно покорили все те земли, которые наши историки отчисляли мужественным Парфянам во времена римского мира. Я действительно [349] слышал между Туркманами сбивчивое и неверное предание о том, что они суть потомки гарнизонов, переведенных из других стран Александром Великим.

Все туркманское племя приписывает себе одно происхождение, хотя оно и разделено на различные колена, из коих некоторые присвоивают себе более благородства, чем другие. Все число семейств простирается до 140,000. Я разделяю их следующим образом на два главные отдела: на Туркманов восточных и на Туркманов западных.

Самое знаменитое из всех туркманских племен есть Салорское; за ним следует Ата, которое составляет, как говорят, Сеидов и происходит от Калифа Османа. Три великие племени: Ямуд, Гоклан и Така, как уверяют, происходят от трех братьев; но последнее уступает в благородстве двум первым, ибо происходит от персидской невольницы. Здесь было бы напрасно вычислять безымянные подразделения этих племен и потому я только для примера подобной дробности упомяну, что племя Гоклан распадается на девять отделов, кочующих особо один от другого. Вот имена их: [351]

1 Гаи

2 Карабал Хан

3 Баиндар

4 Кевиш

5 Кик-суранли, или Аркакли

6 Ай дарвиш

7 Чакар, или Багдали

8 Юнгак, или Гаркас

9 Сангрик.

Уверяют, что племя это когда-то состояло из двадцати четырех отделов, из которых в каждом был юз киали, или начальник пяти сотен. Междоусобные распри, которые не прекратились еще и ныне и, вероятно, не прекратятся никогда, вместе с войнами против Хивы и Персии, уменьшили число их и потрясли патриархальную жизнь всего туркманского племени.

Хотя Туркманы сами и не могут вывести своего начала из стран более отдаленных, чем берега Каспия, однако же они уверяют, что ими положено основание Оттоманской [352] империи. Наречие их, как кажется, отличается от османли-турецкого: следующие образцы, взятые мною от самих Туркманов, послужат к опровержению, или подтверждению их отеческого права на происхождение этого второго Рима, а вместе с тем могут пригодиться и в других отношениях:

Посреди бесплодных земель Туркмании, между Бухарою и Персиею, лежит когда-то плодоносная страна Мерва, главный город которой, как уверяют, построен Александром. Столица эта лучше известна Европейцам по знаменитой надгробной подписи одного из ее государей, часто упоминаемой в нравственных сочинениях и состоящей в следующем: «ты был свидетелем величия Алп Арслана, вознесенного даже до небес: сходи в Мерв и посмотри на него погребенного во прахе». История этого места покрыта мраком; но оно и доселе называется Мерв Шах и Джагап, т. е. Мерв царь всего мира. Туземцы и по сю пору указывают на развалину Мерв-и-Макана, как на город, построенный Греками. Впрочем, им лучше известны деяния Султана Санджара, который царствовал около восьми сот [357] лет тому назад, и гробница которого доныне существует. Мерв долгое время находился в зависимости от персидской империи: близ него Измаил Сефа, Шах Персии, разбил основателя Узбеков, Шейбана Хана, в 1510 году по Р. X. Под владычеством Персиян Мерв сделался страною цветущею и богатою, ибо воды его реки, до того времени терявшиеся в пустынях, начали скоплять благоразумным устройством платин и разводить посредством каналов по всему краю. Следствием этого было плодородие почвы и благоденствие жителей. От одного маунда пожни сто — сделалось у них поговоркою, свидетельствовавшею о плодородии земли и благосостоянии народа. В одной персидской поэме есть место, в котором сказано: «правоверные, собирайтесь радостно читать свои после полуденные молитвы в сухом и благодатном климате Мерва» (Последующие строки поэмы описывают Герат, как место для вечерней молитвы; Багдад для молитвы в часы ночи, а Нишапур для молитвы при восходе солнца.). Здесь поля, засеянные пшеницею, [358] представляют удивительное явление, именно то, что три жатвы собираются с одного посева, также как упомянуто при описании округов Андхо и Меймана. Таково было счастливое состояние Мерва под правлением знаменитого государя его Бейрам Хана, побежденного в 1787 году Шах-Мурадом Бухарским. Этот последний разорил все укрепления и каналы и силою вывел большую часть жителей в свою столицу, где они и по ныне живут отдельною общиною. Позднее, остатки его жителей выселены в Персию, и эта цветущая страна, представлявшая столь прекрасную противоположность с остальною Туркманиею, теперь разделяет ее бесплодие, между тем как туркманские орды похитили место, в котором когда-то жило оседлое народонаселение. С развалин мервского замка путешественник и теперь еще может видеть остатки прежней населенности на расстоянии тридцати миль в окружности, где повсюду стоят опустошенные села и распадающиеся стены. Там теперь обрабатываются поля только по берегам Мургаба, где [359] Туркманы возделывают прекрасную пшеницу, джауари и превосходные дыни.

Надеюсь, что читатели извинят мне длинное описание красот Мерва: я делаю это потому только, что мы все еще находимся в Туркмании, где Мерв представляется прекрасным оазисом, так сказать, местом отдохновения посреди общего запустения. Начиная от древнего города Балка до берегов Каспийского моря, мы видим народ, равно как и самую страну, почти в первобытном их виде. Туркманы не имеют ни наук, ни литературы; у них нет даже мечетей, хотя нельзя сказать, что у них нет веры. Они народ воинственный. Все домашние нравы подготовляют их к брани. Пища у них простая, состоящая из молока и мяса, доставляемых собственными их стадами. Кобылье молоко и буза неизвестны на юг от Окса; Туркманы даже не знают искусства приготовлять, или перегонять крепкие напитки. Небольшое число Евреев из Мешеда иногда [360] торгуют между ними опьяняющими напитками, которые, можно сказать к счастию, недоступны для бедных по своей дороговизне, Туркманы пьют верблюжье молоко, составляющее питье весьма приятное. Жители Туркмании может быть не уступают ни какой иррегулярной кавалерии других народов: лошади их обладают высокими качествами, ибо они употребляют все возможные заботы об этих благородных животных. Так как этот предмет весьма любопытен, то я заключу настоящую книгу запискою о лошадях Туркестана. [361]

ГЛАВА VIII.

О НАБЕГАХ ТАТАР И О ПЛЕМЕНАХ ТУРКЕСТАНА.

[Очерк нашествий Татар. — Откуда производились эти нашествия. — Преувеличенная числительная сила нашествий. — Вероятности успеха подобных нашествий в новейшие времена. — Два великие племени. — Турки и Манджуры. — Наружный вид Татар. — Физиогномия. — Чагти и Узбеки. — Калмыки. — Кайсаки и Киргизы. — Городские жители Туркестана. — Татары и религия Магов. — Замечание.]

До этих пор мы говорили о странах, которые в различные времена последовательно высылали орды, покорявшие и занимавшие лучшие земли Азии; по этому любопытство побуждает нас представить настоящее положение и состояние различных племен, здесь обитающих. Аттила и Аларик вносили страшное опустошение в империю кесарей; в последующие времена за ними явились Чингис и Тимур, сопровождаемые не менее разрушительною силою. Во всех этих великих переворотах мы видим один и тот же неизменный дух скитания, управляющий судьбами татарского [362] народа. Прежде нежели эти разрушители причинили бедствия Риму, можно было уже предугадывать такую гибельную наклонность их соплеменников из историй Семирамиды, Кира и Александра. После века Тимура, мы видим такие же нашествия Узбекских Татар: тогда сила их рушилась о подошвы Гинду Куша. Со дней Геродота до теперешнего времени нам представляются беспрерывные перемены и волнения в странах средней Азии. Когда-то указывали на Китай, на северные его части, как на великую колыбель переселений азиатских народов; новейшие же исследования определяют эту колыбель гораздо ближе: Чингис и его орды вышли из пастушеских земель, лежащих за Яксартом; оттуда же двинулись и его наследники. Следовательно, земли эти можно смело назвать колыбелью нашествий скифских, гунских и татарских.

Я не стану говорить о том, как могли страны, столь мало населенные, высылать целые орды завоевателей: ужас увеличивал [363] чистительную их силу до нескольких сотен тысяч. При том же, с вероятностью можно сказать, что громадность полчищ увеличивалась по мере их шествия, в следствие побед и пленения. Племя пастушеское все то же, что племя кочевое, и потому переход его как в недалекие, так и в отдаленные страны обыкновенно зависит от честолюбия и от духа его немногих предводителей. Такое состояние общества не изменилось и доныне в отечестве Чингиса и Тимура; а потому завоеватель может еще и теперь, хотя с меньшим успехом, идти снова путем их завоеваний. Огнедышущая гора иногда остается в бездействии; но Татарин, ведя кочевую жизнь, постоянно скучает о новых местах, и потому от Хана его всегда зависит удовлетворить, или не удовлетворить этой страсти к блужданию. Дисциплинированные войска России, конечно, остановят его на западе также, как и европейская тактика ост-индских легионов не допустит в Индию; но за то в Турции, Персии, Кабуле и Китае татарская орда может [364] произвесть то же самое, что случалось и во времена прошедшие. Татарские нашествия всегда отличались характером скоропроходимости: империи Чингиса и Тимура не заключали в себе прочной связи. Покорение Индии, совершенное их наследниками, произошло в следствие обстоятельств непредвиденных, на которые их предыдущие набеги имели мало влияния.

Ученые долгое время обращали внимательный взор на Татар, имевших столь великое влияние на судьбы мира. Общепринятое мнение представляет нам этот многочисленный народ северной Азии разделяющимся на три великие отдела, под одним родовым именем Татар. В последствии я приведу несколько собранных мною во время путешествия фактов, до них относящихся; здесь же этот предмет не может быть включен по своей обширности. Смешение Татар с народами, живущими далее к западу, произвело в них множество перемен, в следствие которых Татарин уже не обезображен до такой [365] степени, чтоб лице его могло внушать отвращение. Не смотря, однако же, на такое изменение первобытного типа, нельзя сказать, что Турк, обитающий на Оксе, отличается от своего соплеменника, живущего в Ярканде, т. е. от Монгола новейших писателей, а равно и от его соплеменников, живущих далее на восток. Чрез посредство брака Турки смешались с Таджиками Мауарул-Нура, точно также как Сельчюки с Персиянами; однако же, в туземцах Туркестана татарские черты лица не совершенно изглажены: мы видим у них малые глаза, вдавленный лоб и редкую бороду, хотя и не встречаем тех отвратительных лиц, которые упоминаются в истории о их нашествиях. Женщины этого края издавна славились красотою: известное двоестишие Гафица («Ах, если бы я мог пленить сердце туркийской девы Шираса, я отдал бы за черную родинку на щеке ее, все сокровища Самарканда и Бухары!»), в котором он воспевает прекрасную туркийскую деву Шираса, близ Самарканда, прославляет их с давних времен. [366] Прекрасный пол этой страны славился красотою и в древние века: мы знаем, что Роксана, здешняя уроженка, была прекраснейшею женщиною, какую только, после жены Дария, видели Греки в Азии. Жители городов претерпели больше изменений, чем жители селений. В горах Гинду Куша между Газарами мы встречали лица, походившие более на татарские. Между ними есть замечательное племя, называющееся Татар-Газарами, и состоящее почти из тысячи семейств, рассеянных между Гинду Кушем и Бамианом. Предание говорит, что они потомки армии Чингиса. Замечательно же в них то, что они называют себя Татарами: единственное другое племя, придающее себе такое же название, есть ногайское, живущее по границам России.

Превратность в судьбе людей и всего принадлежащего этим странам, населенным Татарами, такова, что если вы спросите здесь о фамилии Загатай или Джагатай, т. е. о славных потомках Чингиса, то найдете, что они [367] хотя еще и существуют, однако же в самой нищенской бедности. Бухарские государи приписывали себе прямое и непосредственное происхождение от этого начала, пока линия их родословной не была прервана предательскою рукою министра-убийцы. Коканский хан и по ныне приписывает себе происхождение от Бабера, которому он наследует в родном государстве его, Фергана. Узбеки разделяются на тридцать два племени, которые, как говорят, существовали и тогда, как они вели жизнь пастушескую. Вот главнейшие из них:

На каждой страниц истории Татар мы видим, что они всегда составляли племя кочевое и постоянно отличались наклонностью к бродячей жизни. В новейшее время Калмыки представили нам разительный пример такой подвижности: своим переходом с берегов Черного моря на границы Китая они показали, с каким удобством такие племена переносят с места на место свои жилища. Это случилось в конце прошедшего столетия и доныне еще памятно многим жителям Туркестана, которые сами мне об нем рассказывали. Орда шла со всем своим рогатым скотом и стадами овец: колона ее, как уверяют, занимала пространство, в ширину равное трехдневному переезду. Она двигалась ниспровергая все препятствия, достигла Дашт-и-Кипчака, на севере от Яксарта и, наконец, вступила в свое первобытное отечество, в землю, прилежащую к [369] Ярканду и Илле. Так как эти Калмыки были не мусульманы, то правоверные делали на них нападения во все время пути; но захватили только 1500 невольников, отведенных в последствии в Бухару, что, впрочем, не сделало почти ни какого влияния на сто тысяч семейств, совершивших это путешествие. Уверяют, что Калмыки и Узбеки произошли от одного начала (Само Узбеки думают, что Калмыки и Катганские Узбеки составляют одно племя. Они рассказывают, будто в их первобытном отечестве одна орда, решившись кочевать, приняла название Катган, что значит мы идем; а большая часть оставшихся на месте назвалась Калмыками, что значит мы остаемся.); упомянутое же здесь переселение смешало их еще с Кайсаками (Киззак, или Коссак.), великим племенем, когда-то жившим на востоке от них: теперь Калмыки, Кайсаки и Киргизы смешались вместе. Киргизы и Кайсаки, можно сказать, составляют один народ, различающийся по местности. Киргизы, которых я встречал, имели лицо плоское и много походили на [370] Туркманов. Они обитают в Памир. Кайсаки же проводят лето в южных частях России, а на зиму переходят в соседство Бухары, где занимаются распродажею своих овец.

Между городскими жителями Туркестана мы встречаем такое же разнообразие, какое и между Татарами. Первобытные жители этого края суть Таджики, или Таты, иногда, хотя и ошибочно, называемые Сартами, что собственно служит насмешливым именем, которое им придают кочевые племена. Во времена отдаленные воинственные Турки, пришедшие с севера, сокрушили власть этого народа; а потом междоусобные распри орд обессилили его еще более. Таджики занимаются торговлею. Говорят они языком персидским, введенным между ними с тех пор, как Туркестан подпал под власть Персии, еще до века Калифов. В одном персидском манускрипте, который я достал в Бухаре, сказано, что этот язык введен в употребление по повелению самих Арабов, обращавших этот народ [371] к исламизму. Число Персиян, живущих в Туркестан, очень велико; ибо жителей Мерва нельзя иначе считать как принадлежащими к этому последнему народу; сверх того, там много невольников с их многочисленными потомками. Число Евреев, Индусов и Армян также весьма значительно. О Туркманах я уже говорил; кроме их есть еще другого рода Татары, — это Ногайцы, пришедшие сюда из России и поселившиеся в числе почти тысяча семейств в городе Бухаре.

Жители северной Азии до времен Магоммеда боготворили солнце, огонь и другие стихии: мы знаем из истории, что в первые времена Ислама многие персидские жрецы или Маги бежали из своей родины за Окс. Узбеки уверяли меня, что поклонники огня находятся в древнем татарском городе Казани, в России. Сходство между вероисповеданием Татар и Персиян весьма замечательно, и потому, при соображении многочисленности орд, выходивших из-за Окса во времена [372] достоверной истории, мне несколько раз приходило на мысль — нельзя ли вывесть начало веры Зароастра, или Зератушта из Скифии, или Татарии.

Как много любопытного видим мы во всем, что имеет связь с теми племенами человеческого рода, которые так часто изменяли судьбы мира. Если бы мы могли только изучить народы, на которые взглянули теперь слегка, то из преданий, у них существующих, можно было бы извлечь много пояснительного для древней истории, и разгадать тайну их нашествий как на необразованные, так и на просвещенные страны. Кроме этого черты сходства между родоначальным деревом и откинувшимися от него ветвями, без сомнения, объяснили бы доселе нераскрытую сторону их прежнего быта. Предмет этот в высшей степени увлекателен; но я принужден оставить его, ибо сознаю в себе недостаток сил, потребных для его изложения. [373]

ГЛАВА IX.

О ТУРКЕСТАНСКИХ ЛОШАДЯХ.

[Туркманская лошадь. — Предание о ее происхождении. — Способ кормления. — Породы туркманской лошади. — Характеристика этого благородного животного.]

Лошадь достигает высшего совершенства в Туркестан и в странах на север от Гинду Куша. Там климат способствует ее развитию; жители же оказывают самую неослабную заботливость относительно ее воспитания и пищи: а потому и развиваются все ее лучшие качества. Туркманская лошадь есть большое костястое животное, более замечательное по своей силе и крепости, чем по красоте и симметрии частей. Шея у ней прекрасно поднята, но за то длина тела уменьшает красоту ее в глазах Европейца. Голова ее не так мала, а шерсть не так лосниста, как у лошадей арабской породы; за то этот недостаток в наружной красоте вполне выкупается более существенными достоинствами. Польза — вот лучшая краса [374] туркестанской лошади. Мы знаем из историков Александра, что земли, лежащие по Оксу, славились своими конскими породами; а последующие сношения этих стран с Аравиею дают повод думать, что они были улучшены кровью арабских коней. Такое мнение подтверждают предания. В Шиббергауме, близ Балка, жители и поныне рассказывают, что их лошади произошли от знаменитого Ракша, коня Рустама — персидского Геркулеса: из этого ясно видно, что они происхождения Персидского. Тамерлан, завоевав Китай и Индию, Персию и Турцию, вывел отвсюду лучших лошадей в свою столицу, Самарканд, и в соседний с ним родной свой город, Шар-Сабз. В этом округе мы и теперь находим у Узбеков карабирского племени самых превосходных лошадей Востока. Великий Надир, по видимому, подражал в этом деле Тимуру: разведение многих превосходных конских пород в землях, лежащих между Индиею и отдаленнейшими пределами Персии, обыкновенно приписывается этому завоевателю. Самая знаменитая [375] порода находится в Мерве, не взирая на то, что она малоросла. Другая порода, разведенная на Оксе и известная под названием Агаболак, почти неизменно отличается значком на какой нибудь части тела.

Необыкновенный способ, употребляемый Туркманами для выдержки лошадей, заслуживает внимания и, может быть, достаточно объясняет их превосходство; ибо воспитание оставляет как в человеке, так и в животном, самые глубокие впечатления. Пища их всегда самая простая, ни сколько не смешанная с пряностями и со сластями, как это делается в Индии, где в состав ее входят тридцать два и сорок два масаласа, т. е. снадобья. Траву им дают в известные сроки — утром, вечером и в полночь; покормив ею около часа, привязывают их, чтоб они не могли ни валяться, ни есть, также как это бывает в Европе. Сухая пища предпочитается во всякое время; а если вместо ее дают зеленые отпрыски ячменя и джауари (Holcus Sorghum.), тогда животное [376] не получает зернового корму. В другое же время лошадь получает от восьми до девяти фунтов ячменю в день. Клевер и искуственные травы возделываются в Бухаре также, как и на берегах Окса. В тех местах, где они имеются, их всегда употребляют в сухом виде. Стебель джауари, равняющийся толщиною обыкновенной ручной трости и содержащий в себе большое количество сахаристого начала, считается любимым кормом. Продолжительные промежутки между часами отдыха приготовляют здешних лошадей к большим лишениям; пойло они почти постоянно получают самое скудное. Перед набегом или чапаосом, Туркман выдерживает или, говоря его словами, охлаждает свою лошадь с таким же терпеньем и с такою же заботливостью, с какими хлопочат самые опытные на скаковом кругу жокеи наши, и выдерживает ее выпотением с такою отчетливостью, какая, может быть, не известна еще нашим наездникам. Обыкновенно после долгого лишения корма, Туркман начинает упражнять свою лошадь [377] продолжительною и быстрою скачкою, а потом дает ей воды: если она пьет жадно, то это ясный знак, что жиру в ней еще много; поэтому он слова морит ее голодом и ездит до тех пор, пока добьется в ней потребной худобы. Туркман поит свою лошадь, и в горячем ее состоянии; но всегда после этого скачет на ней во весь опор, для того, как он говорит, чтобы смешать воду и возвести ее до температуры животного тела. При таком воспитании мускулы туркманских лошадей приобретают твердость и крепость почти невероятные: я имею самое достоверное сведение о том, что они совершают путешествия в шесть сот миль в семь и даже в шесть дней. Быстрота, однако же, считается здесь качеством, уступающим крепости. На свадебных празднествах, где лошадиные скачки составляют главную часть забавы, Туркманы делают заклады, обыкновенно состоящие из нескольких овец, и скачут от двадцати до двадцати пяти миль в один конец. В таких случаях на лошадях сидят мальчики лет восьми, или [378] десяти. Ничто не может превзойти одушевления, с которым Туркманы совершают эти игры: выигравшую лошадь водят потом по всему околодку, как будто бы хозяин ее получил премию от какого нибудь общества сельского хозяйства.

Я уже указал места, где разведены самые знаменитые лошади Туркестана. Теперь должно упомянуть, что лошади, иногда отправляемые в Индию под именем туркманских, разводятся близ Балка и в восточных частях Туркестана, в областях Андхо и Меймана, также как и на берегах Окса. Все они уступают лошадям Бухары, Мерва и Чарака. Это лучше всего подтверждается их ценностью: лошади восточного Туркестана редко несут цену свыше 100 тилл (650 рупий), а чаще всего даже в половину менее этого. Между западными Туркманами лошадь нередко продается за 200 тилл; а в конюшнях бухарского государя есть такие, за которые платили по 300 тилл. Эти лошади много отличаются от [379] высылдемых в Индию из Кандагара и Кабула и принадлежащих к совершенно другой пород, много им уступающей. Кандагарские и кабульские лошади также разводятся в Туркестане, но употребляются там только как вьючные и заводные. Весьма, немногие из самых чистых туркманских лошадей отправляются за Гинду Куш, ибо за этими горами нет для них покупателей, кроме афганских начальников и двора Ранджит Синга: там только самые лучшие лошади могут доставлять выгоды продавцам. Во владения Британской Индии их нельзя привести дешевле 1000, или 1200 рупий, а там не много найдется Европейцев, которые дадут эту цену в прибавок к барышу, запрашиваемому продавцом. Так, по крайней мере, говорят здесь барышники, и это, кажется совершенно справедливым, ибо статьи этих лошадей не имеют ничего привлекательного в глазах Европейцев, на вкус которых более приходятся лошади, приводимые с Персидского залива. В 1800 году г. Эльфинстон, говоря о лошадях, выводимых из [380] Туркестана, заметил, что если конские заводы в Индии будут распространены, то они совершенно подорвут торговлю туркестанскими лошадьми. Это предсказание теперь сбылось, ибо весь ремонт бенгальской кавалерии снабжается из заводов правительства, за весьма немногими исключениями относительно артиллерии. Лошади небольшого роста, разводимые в Туркестан, иногда покупаются английскими офицерами и Индусами. В настоящее время в Индии нет богатых и могущественных государей, которые были бы в состоянии поддержать своим поощрением эту невыгодную торговлю. Ежегодная подать в пятьдесят, или шестьдесят лошадей, налагаемая лагорским государем на пешауарского правителя, выплачивается туркманскими лошадьми, в следствие прихотливого требования Ранджит Синга. Что достоинства туркманских лошадей не преувеличены, то это доказывается тем, что некоторые из них, поступившие в ремонт нашей кавалерии лет двадцать тому назад, еще и поныне годны на службу и высоко [381] ценятся кавалерийскими офицерами. В случае потребности большого числа подобных лошадей, их всегда можно закупить в Мешеде, в Персии, куда они чрез кабульских агентов выводятся из Чарака и Мерва. Афганы, торгующие в этом городе, также могут доставлять их.

Порода туркманских лошадей принадлежит к самым чистым. Если случится, что лошадь чрез меру разгорячена, или если она совершила какую нибудь трудную работу, то природа сама открывает ей вену в шее и таким образом пускает животному кровь — я этому не верил, пока собственными глазами не убедился в справедливости показания. Туркманы холостят своих жеребцов, ибо между ними существует мнение, что мерин гораздо осторожнее и выносит больше трудов. Туркманы думают, что их лошади обладают необыкновенно тонким слухом и очень часто узнают по ним приближение неприятеля. Я в особенности был поражен прекрасным складом шеи в Туркманских лошадях, и [382] в объяснение этого несколько раз слышал, что Туркманы нередко ставят своих лошадей в такие конюшни, где нет другого отверстия, кроме окна в потолке, что и заставляет их постоянно смотреть вверх и таким образом приучает нести высоко голову. Эта выдумка — которой, впрочем, на деле я не видал — достигает своей цели. Самые лучшие туркманские лошади продаются редко, ибо их владельцы питают к ним столько же привязанности, сколько и к своим детям. Не должно, однако же, думать, чтобы в Туркестане все лошади были одинаково хороши: за Оксом почти каждый человек имеет свою лошадь, следовательно большая часть принадлежит к числу самых плохих. В Бухаре есть много кайсакских лошадей, невысоких, но крепких, покрытых густою шерстью и украшенных длинною гривою и длинным хвостом, которые, по справедливости, возбуждают удивление. Их приводят из степей, лежащих между Бухарою и Россиею.