Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ГЕНРИ МОРГАН СТЕНЛИ

В ДЕБРЯХ АФРИКИ

IN THE DARKEST AFRICA

16

ИДЕМ ДОМОЙ НА ЗАНЗИБАР

Объявлено, что завтра с утра выступаем в поход к Занзибару. Это вызвало целую бурю восторженных рукоплесканий. Мпинга, Мзири, Муитэ, Малаи, Вабиасси, Мазам-бони и Балегга доставили 350 носильщиков. Сегодня они собрались и все вместе пляшут, поют и угощаются.

10 апреля. Выступили из Кавалли и шли до Мпинги четыре часа. Утром в 7 часов 30 минут колонна тронулась из лагеря: впереди всех отряд № 1, потом паша и его люди, и при них назначенное им число носильщиков.

Общий состав каравана таков:

Членов экспедиции

Маньемов

Туземцев с плато

Уроженцев Кавалли

Людей паши

230 человек

130 »

350 »

200 ».

600 »

Итого

1510 человек

Не было ни беспорядков, ни замешательства. Колонна подвигалась так стройно, как будто состояла из старых служак. Все холмы и возвышенности по сторонам дороги были усеяны женщинами и детьми, которые пели нам прощальные приветствия, Все имели оживленный и довольный вид. [313]

Капитан Нельсон, ведущий арьергард, поджег соломенный городок, в котором мы провели столько тревожных часов. Иллюминация вышла великолепная; с того места, где мы остановились полюбоваться ею, казалось, что огненные языки зажгли все небо, а облака черного дыма возвестили всей стране, вплоть до горы Пизга, что экспедиция пошла домой.

11 апреля. Дневали.

12 апреля. Шли четыре с половиной часа к Мазамбони.

Продолжали путь к владениям нашего приятеля Мазамбони, но стройный порядок каравана в значительной мере был уже нарушен. Люди наши растянулись по дороге на несколько километров. Во избежание несчастных случаев их придется подтянуть. Здесь же нам пока нечего опасаться, так как мы тут все равно что дома, да и туземцы уже в значительной мере стали цивилизованными.

13 апреля. Остановка. Пишу в постели и очень страдаю. Доктор Пэрк говорит, что у меня какой-то «острый гастрит», из чего я заключаю, что болен воспалением желудка или чем-нибудь в этом роде. Меня лечат морфием. Первые симптомы проявились прошлой ночью часа в два. Каравану приказано остановиться, и я боюсь, что остановка будет длинная.

Для меня наступило очень тяжелое время сильнейших физических мучений и полного изнеможения. Больное тело крайне нуждалось в питании, а воспаленный желудок отказывался принимать пищу. Я ничего не мог есть кроме молока, разбавленного водой, и жестокие спазмы, причиняемые процессом пищеварения, можно было утолить не иначе как подкожными впрыскиваниями морфия. В первые дни болезни искренние старания добрейшего доктора Пэрка подавали мне надежду на скорое выздоровление, и в моем уме зародились планы возвращения на родину; я занялся придумыванием всевозможных несчастных случаев в пути и тех мер, которые нужно принять для предотвращения их. Мне представлялось как Каба-Реги, извещенный об удалении Эмина-паши, будет всеми силами стараться задержать нас; моя фантазия снабжала его сотнями ружей, тысячами копий и многочисленными союзниками, вооруженными вахумскими луками. Далее я воображал себе, как мы встретимся с воинственным и храбрым племенем басонгора, о котором я слыхал в 1875 г., или с ваньянкори, у которых король именуется «Львом» и которые день и ночь преследуют караван и беспрестанно выхватывают из наших рядов ту или другую жертву. Потом мне грезился переход через Нил под градом стрел, встреча с враждебным населением Карагуэ, которому помогают баганда. Словом, мне уж чудилось, как наша колонна, ежедневно теряя часть своих сил и доведенная до ничтожной кучки людей после бесконечных стычек, приходит в Мсалала и рассказывает миссионеру Маккэю все ужасы, через которые мы прошли [314] Беспомощно лежа в постели, прислушиваясь к шороху и рокоту окружавшего меня большого лагеря, я так живо переживал в воображении эти бедствия, что сам чувствовал необходимость так или иначе противостоять такому настроению, но тотчас же снова мысленно устремлялся в какую-то беспрерывную битву, совершал стратегические переходы у подошвы снеговых гор, выбирал благоприятные пункты, вторгался в ограду неприятельского селения и на каждый выстрел отвечал двумя меткими выстрелами. То я лез на холм и оттуда наносил врагу такой удар, что он с ужасом прекращал свое преследование; то искал брода через широкую реку и, не найдя его, пускался вплавь, расставив по берегу засады для прикрытия переправы, то наскоро строил зерибы и с отчаян ной энергией призывал к этой работе всех, даже женщин а искусные стрелки наши все время поддерживали меткие ружейный огонь; то чудились мне голоса Стэрса, Нельсона Джефсона, Пэрка, ободрявшие людей, и казалось, что они душу свою положат за народ, вверенный нашему попечению; то на опушке тропического леса происходили стычки, и мы, не обращая никакого внимания на чудную красоту цветов, над тенистую прохладу и на быстрые ручейки, только и думали о кровавой расправе. Думая и передумывая о таких вещах я доводил себя до сильнейшей лихорадки, начинался жар, я терял сознание, бредил, и доктор, покачивая головой, опять вливал мне в рот успокоительную микстуру.

Но это были далеко не единственные причины, мутившие мой отуманенный рассудок. Каждое утро я выслушивал обычный рапорт о тайных заговорах, о смутах и кознях и о том, как, неизвестно для чего, иные люди находили адское наслаждение в том, чтобы предсказывать остальным самую жестокую участь. Носились слухи, что на нас идут войной уаделейские мятежники, а из лагеря между тем каждую ночь совершались побеги, так что насчитывалось уже до восьмидесяти беглецов. Потом кто-то стал распространять фантастические; рассказы о том, что на пути нас ожидают все ужасы голодной смерти, что мы пойдем такими странами, где ничего нет кроме травы. Этими рассказами напугали людей и произвели такую панику, что мне советовали поскорее предпринять какие-нибудь меры, чтобы люди не разбежались.

Паша открыл, что распространением подобных слухов, очень деятельно занимается один из его людей; он распорядился схватить этого человека, предал его суду, уличил, приговорил к расстрелу и прислал за взводом стрелков, чтобы казнить его. «Не посылайте занзибарцев! — удалось мне шепнуть Стэрсу. — Пускай у паши расстреливают преступника его же люди. Если ему понадобятся люди для его личной безопасности, дайте ему наших; но мы пришли сюда для охраны, а не для казней», Но своим людям паша не решился [315] доверить выполнение приговора, и потому преступник остался жив.

Потом мне рассказали, что слуга губернатора застрелил мирного туземца, считая, что бедняк не очень проворно доставляет ему топливо. «Закуйте в цепи этого свирепого раба, — сказал я, — но не убивайте его. Напротив, кормите хорошенько, чтобы он пригодился в походе: мы дадим ему нести ящик запасных патронов».

— Через несколько дней немного уж останется офицеров, — говорит Нельсон, — все разбегаются, и мы для них только напрасно потрудились.

— Пусть их бегут, — возразил я, — коли не хотят идти за своим пашой, оставьте их в покое.

Но тут мне сообщили, что Рехан с партией из двадцати двух человек бежал, украв несколько наших ружей.

— Ну, теперь, милый мой Стэрс, берите человек сорок отборного народу — и марш на Ньянцу. Вы застанете беглецов в лагере на самом берегу. Идите тайком, будьте очень осторожны, нападайте как можно внезапнее и быстрее и приводите их обратно. Они украли ружья и, следовательно, под лежат полевому суду.

На четвертый день лейтенант Стэрс возвратился и благополучно привел пленников, в числе которых находился и зачинщик Рехан.

Собрался офицерский суд, вызвали свидетелей, и из дознания выяснилось, что вслед за бегством этих людей должно было последовать через два дня поголовное возвращение всех суданцев, мужчин, женщин и детей; что они заранее сговорились овладеть нашим оружием, так чтобы когда придет Селим-бей 35, которого ожидали со дня на день, мы не были в состоянии оказать им продолжительного сопротивления. Доказано, что Рехан начал мутить народ с того самого дня, как стало известно, что я заболел. Он начал с того, что выдумывал самые дерзкие небылицы о наших жестокостях с людьми на походе; рассказывали, будто бы каждого суданца — солдата или офицера все равно — заставляют носить на голове страшные тяжести, вовсе не кормят и принуждают питаться травой.

Вызваны были солдаты и офицеры, служившие у паши, и они клятвенно подтвердили все, что слышали от Рехана. Таким образом, набралась масса показаний, вполне последовательных и несомненных, из которых выяснилось, что, во-первых, Рехан виновен в преступных деяниях против дисциплины, что он сознательно подвергал опасности как членов экспедиции, так равно и людей, вверенных ее попечению. Во-вторых, доказано, что Рехан присвоил себе несколько ружей, принадлежащих экспедиции, с намерением присоединиться к Селим-бею и вместе с ним обратить наше оружие и патроны [316] на погибель людей от которых ни он ни его товарищи ничего кроме добра не видали. В-третьих, его уличили в том, что он совратил несколько женщин из гаремов египетских офицеров. В-четвертых, он провинился в дезертирстве и, в-пятых, вся время бегства из лагеря, застрелил нескольких мирных туземцев, наших союзников. Суд постановил после каждой из рубрик в отдельности, что Рехан достоин смерти.

Я пробовал говорить о смягчении ему наказания, например заковать его в цепи или надеть ему колодку на шею, а на голове заставить таскать ящик с патронами; но суд был неумолим. Тщательно пересмотрев дело, я подписал приговор и велел собраться всем для выслушания обвинений, доказательств и приговора.

Меня на кровати вынесли и поставили перед народом, и хотя всем присутствовавшим казалось, что и я очень скоро переселюсь в тот темный и неведомый мир, «откуда нет возврата», но я собрался с силами и обратился к осужденному: со следующими словами:

— Рехан, оба мы перед лицом бога; но в книге судеб написано, что ты прежде меня сойдешь в могилу. Ты злой человек, недостойный дышать одним воздухом с другими людьми. Я застал тебя невольником у Аваша-эфенди, сделал свободным человеком, поставил на ряду со всеми солдатами. Помню я, как в лесу, когда наши товарищи вымирали от изнурения и голода, я просил тебя помочь нам нести боевые снаряды для твоего паши, и ты тогда за жалованье согласился таскать вьюки. Когда мои люди поправились, тебя избавили от вьюка. Когда ты заболел, я заботился о тебе и давал лекарства, от которых ты выздоровел. Ты знал, что мы трудились и терпели всякие бедствия только для того, чтобы доставить порох и патроны для вас, для твоих же товарищей. Когда мы сделали свое дело, тогда почернело твое сердце, и ты стал замышлять нашу погибель. Ты хотел отнять у нас средства к возвращению домой; ты всячески старался повредить нам, клеветал на нас, наговаривал по злобе всякую неправду. Ты проникал в жилища египтян и сманивал их женщин; ты убивал безвинных друзей наших, которые даром кормили нас в продолжение трех месяцев. За все это ты заслужил смерть через повешение на этом дереве. Так постановили люди, бывшие прежде твоими товарищами. Они рассмотрели твое дело с терпеньем, добросовестно и справедливо и все единогласно решили, что ты должен умереть.

Но я хочу еще раз попробовать, нельзя ли сохранить тебе жизнь. Оглянись вокруг, посмотри на всех, с кем ты прежде вместе ел и пил. Если между ними найдется хоть один, который замолвит за тебя слово, ты останешься в живых.

— Как вы скажете, суданцы и занзибарцы, жизнь или смерть этому человеку? [317]

— Смерть, — единогласно решила толпа.

— Итак, «аллах рабуна»! Отойди к богу.

Суданцы, с которыми он столько раз болтал у костра и по-братски жил в лесу, выступили вперед, схватили его, а занзибарцы накинули на шею петлю. Один влез на дерево и перекинул конец веревки, за который добровольно ухватились сотни рук; по данному знаку стали тянуть, и Рехан навеки замолк, повиснув между землею и небом.

— Распорядитесь, мистер Стэрс, чтобы по всему лагерю дали знать людям Эмина-паши: пусть придут взглянуть на умершего Рехана и хорошенько подумают об этом серьезном деле.

Вечером мне стало гораздо хуже, и несколько дней потом казалось, что мало надежды на мое выздоровление. Потом серьезно захворал наш добрейший доктор — у него открылась злокачественная лихорадка, от которой так часто умирают на атлантическом побережье Африки. Он пролежал долго, и мы очень за него боялись. Но Эмин-паша, который был также доктором медицины и в прежнее время практиковал, на сей раз сам принялся за лечение своего коллеги и очень ему помог. Затем заболел Моунтеней Джефсон, и так тяжело, что однажды ночью совсем отчаялись его спасти; говорили, что у него началась спячка. Но тут уже не выдержал наш бесценный доктор Пэрк: с помощью других кое-как он встал с постели, приполз к больному и бесчувственному другу, употребил все свое искусство и разбудил-таки его. Уничтожив таким образом наши главные опасения, он не унялся, потребовал, чтобы его привели ко мне, облегчил мои спазмы и только тогда согласился лечь спать. Так проходили эти тягостные дни.

29 апреля я мог уже сидеть в постели и с того дня до 7 мая понемногу поправлялся, хотя состояние моего языка все еще указывало на то, что слизистая оболочка желудка не пришла в порядок и воспаление продолжается.

7 мая. Вечером при мне говорили, что в приозерном лагере собрались значительные силы и вот уже четыре дня, как там идут деятельные приготовления к походу. Мы выступаем завтра. Уже 110 дней, как мы находимся в здешних местах. Если экваториальные войска захотят идти с нами, они легко догонят нас, а коли я увижу, что они и в самом деле желают за нами следовать, то я не прочь дать им еще некоторое время на сборы.

Я поручил лейтенанту Стэрсу зарыть двадцать пять ящиков патронов под полом его квартиры на тот случай, если Мятежные офицеры придут выразить искреннее раскаяние и попросят позволения остаться у Мазамбони, так чтобы у них были средства к обороне. Стэ, рс исполнил это поручение вполне хорошо и секретно. [318]

8 мая. Я был еще так слаб, что не мог пройти пешком более сотни шагов, а потому меня положили в гамак и понесли перед фронтом, впереди колонны. Мы направлялись сначала на несколько километров к западу, потом, свернув с прежней дороги к лесу, пошли на юг по торной дороге, огибавшей западные склоны гор, известных под названием Ундуссумы.

Шли между роскошных нив и плантаций селения Будегунды. Кукуруза и бобы были великолепны и расстилались далеко по долам и полям, представляя цветущую картину необычайного изобилия. На египтян и их свиту это производило глубокое и очень благоприятное впечатление, да и мы любовались на редкое плодородие почвы и на общие признаки благосостояния этого округа. Одною из причин этого благосостояния был горный кряж, служивший этой местности защитою от холодных ветров с озера.

Пройдя с час времени за пределами плантаций Будегундьм и вступив в другие не менее цветущие и обработанные поля, мы расположились лагерем, или, лучше сказать, просто заняли селение Буниамбири.

Так как нас провожал с тремя сотнями своих воинов сам Мазамбони, то само собою разумеется, что всем членам нашей колонны было предоставлено право располагаться совершенно по своему усмотрению и пользоваться всем, что нашлось на полях и огородах. Поэтому наши люди объедались спелыми бананами, зелеными бобами, ямсом, бататами, колоказией и пр. В награду за постоянные услуги и широкое гостеприимство мы отдали Мазамбони сорок голов скота и шестнадцать слоновых клыков весом больше двадцати килограммов в каждом. Однако же, к моему стыду, Мазамбони пожаловался мне, что его людей задерживают и обращают в рабов, так что пришлось лейтенанту Стэрсу и его товарищам офицерам лично провожать старшину по всем деревням, чтобы вместе с ним разыскать его людей, выручить их и возвратить ему.

Выйдя из Будегунды 9 мая, мы пошли к югу, вдоль западных склонов той широкой группы гор, которая населена племенами балегга и бандуссума, подвластными Мазамбони. Дорога идет через обширные поля, засеянные бобами, пышными бататами, ямсом, колоказией и сахарным тростником; по обеим сторонам густые заросли великолепнейших бананов. Там и сям разбросаны деревеньки с коническими кровлями; следуя проторенной тропой, вступаешь то в чащу высоких камышей, то спускаешься к прозрачным, чистым ручьям, только что вышедшим из недр высоких гор, толпящихся над нами; дорожка извивается по участкам роскошных пастбищ, огибает подошву отвесных стремнин и взбегает на отлогие косогоры. Километрах в десяти от нас на запад, т. е. по [319] правую руку, чернеет дремучий лес, и мы почти все время не теряем его из виду: он то подступает к нам длинными мысами, то уходит вдаль широкими выемками. Слева, очень близко, вздымаются передовые уступы горных громад, круто возносящихся в сероватую лазурь туманного неба, а перед нами вдали торжественно возникают цепи горных гигантов, пересеченные глубокими долинами и узкими ущельями, из которых вырываются непрерывно журчащие потоки.

В это утро Рувензори освободился от окутывающих его облаков и тумана: группы вершин и остроконечный хребет его засияли ослепительной белизной снегов; синева небес напоминала оттенки океана, до того она была чиста и прозрачна. Далеко-далеко, в западной части хребта показалась двойная вершина, виденная мною в декабре 1887 г., а на восточном конце, за грядою более низкого хребта, резко вставали крутые гигантские вершины собственно Рувензори, т. е. целая толпа высочайших гор, покрытых вечным снегом. Дальше к востоку тянулась прерывистая цепь высот и долин, пиков и ущелий, отдельных конусов и ложбин, и все это терялось в бесконечной дали, за отдаленными выступами тех гор, у подножья которых мы теперь находились.

Сидя в гамаке из буйволовой шкуры, повешенном на плечах двух носильщиков, я до тех пор, не спуская глаз, всматривался вперед, что в тот же день начертил план предстоящего нам пути. На запад от раздвоенной вершины, о которой я уже упоминал, горный хребет или переходил в равнину, или круто поворачивал на юго-юго-запад. То, что мне было видно, могло быть и выступающим углом горной массы, и западною ее оконечностью. Нам предстояло направляться к подошве двойной вершины и оттуда следовать на юг в неизвестные страны, придерживаясь подножья гор. Проводники, которых теперь было много, неопределенно тыкая вперед своими копьями, восклицали: «Уконджу!» и потом, слегка подымая концы копий кверху, говорили: «Усонгора!» — давая этим понять, что видимое нами называется Уконджу, а там, дальше — Усонгора.

Переночевали мы в Уджунгуэ и на другой день направились за 10 км к Утинде. Долина между горами Балегга и великим лесом заметно суживалась, и тропинка угрожала завести нас в болотистые лощины, заросшие частым тростником, или в топкие места, покрытые камышами, но, перейдя вброд через речушки Чай и Атуро и через несколько мелких ручьев, мы начали подыматься по отлогим склонам передовых холмов Балегга и вскоре поднялись на высоту 150 м над Уровнем долины.

С этой возвышенности мы могли усмотреть, что едва опять не попали под дремучие тени великого леса, который в этом месте вдавался далеко поперек всей долины и наполнял всю [320] низменность. В его темных недрах речки Чай, Атуро и многие другие сливались в одно общее русло и образовали Довольно значительный приток Итури.

Влево от нас, на восток, виднелась глубокая котловина разделенная на множество участков возделанной земли, принадлежащей округу Утинде. Каждая лощинка, каждая рытвина была как бы наполнена длинными плантациями бананов. Бобы и кукуруза здесь запоздали, потому что были не выше 10 см от земли, тогда как в Будегунде они были уже ростом больше метра и все в цвету.

Египтяне пришли на ночлег четырьмя часами позже авангарда, и командир нашего арьергарда горько жаловался на руготню и насмешки, которым он подвергался со стороны офицеров паши: они над ним издевались, делали ему гримасы и так упирались, что он был вынужден тащить их насильно. Я счел за нужное издать следующий приказ:

«Принимая во внимание, что экспедиция вынуждена продвигаться очень медленно и сокращать свои переходы вследствие данного Селим-бею обещания, а также и того, что египтяне, суданцы и домочадцы их еще не привыкли к продолжительной ходьбе, а с другой стороны, и я, их предводитель, настолько еще слаб, что не могу выдержать более двух или трех часов в день, прошу господ офицеров оказывать всякое снисхождение и быть терпеливыми, но ни под каким видом не забывать обязанностей, сопряженных с ведением арьергарда. Они не должны допускать ни отставанья по сторонам дороги, ни забегания в деревни, ни воровства, ни бестолковых нападений на плантации — никакого вообще мародерства. В каждом случае ослушания и дерзости, кто бы ни провинился, египетский ли офицер, или простой солдат, или их прислуга, дежурный командир арьергарда обязан позвать караульных, связать виновного и представить мне для соответственного наказания. Каждое проявление насилия должно вызывать насильственные меры, с помощью которых мы будем немедленно искоренять его».

Из котловины Утинде мы начали подниматься мимо конических вершин, возвышавшихся над горного цепью, которая заграждала котловину с юга и юго-востока; перейдя два других небольших хребта, отделенных друг от друга обильно орошенными долинами, мы достигли пространных травянистых лугов Ухобо на высоте 1 600 м над уровнем моря. Вскоре к нам в лагерь явился Кайбуга, вахумский вожак, живший со своими сородичами в горах Балегга; занимаемые им земли, простираются от холмов, обращенных к равнине Каваллипо южному побережью Ньянцы, до устьев реки Семлики. Он советовал быть готовыми к военным действиям, потому что Ухобо находится уже на землях Каба-Реги. Мы на это только улыбались, нигде не видя никаких следов неприятеля, хотя [321] верно то, что жители Ухобо сейчас скрылись при нашем приближении. В ту же минуту передовой пикет дал нам знать, что впереди видна колонна воинов Каба-Реги, вооруженных ружьями и идущих на нас. Тотчас сформировались два отряда занзибарцев под начальством лейтенанта Стэрса и капитана Нельсона; последний успел так поправиться во время стоянки в Кавалли и на хлебах у Мазамбони, что теперь был годен на всякое дело.

Пройдя 4 км, они встретили горсть людей паши, несших труп Окили, верного слуги капитана Казати, который был к нему сильно привязан. Пуля пробила ему лоб. Оказалось, что суданцы пошли купаться в речку на юг от Ухобо и, войдя в воду, случайно заметили уарасуров, которые довольно стройною колонной с двумя развевающимися флагами шли на них и через несколько минут могли бы застать их врасплох; но суданцы, выскочив из реки, поспешили одеться, бросились к ружьям и открыли огонь. Троих они положили на месте, а с их стороны был убит один только Окили. Когда подошли занзибарцы, уара-суры убежали; наши преследовали их еще целых пять километров, но дальнейшей перестрелки не было.

Ночью была гроза, и сильнейший дождь шел в продолжение семи часов кряду, а на утро, направляясь к Мбога, мы шли окутанные облаками тумана. Однако среди дня громадная масса Рувензори стала видна гораздо выше слоев тумана, подымавшегося со дна глубокой долины Семлики; от времени до времени высочайшие вершины притягивали к себе разрозненные клочки облаков и, окутывая ими свои белые головы, скрывались из вида. По мере того, как мы с каждым днем приближались к хребту, мы очень удивилиеь тому, что вблизи не видно было тех обширных снеговых масс, которые так ясно можно было различить из Кавалли. Но вскоре мы догадались, что снеговые горы скрылись от нас за менее высокою передовою цепью, которая тем больше заслоняла дальние вершины, чем ближе мы к ней подходили. Мы заметили также, что высокий хребет в общем имеет форму полумесяца: на северном его конце возвышается гора Эджиф, а на западном углу раздвоенная вершина; за Эджифом, который, по моему вычислению, имеет не более 1 800 м над уровнем моря, начинается постепенный подъем хребта к снеговой линии, и потом внезапно появляются горные вершины, поднимающиеся еще выше, на 500-1500 м, большею частью покрытые снегом.

Если бы этот округ, Мбого, находился не в экваториальном поясе Центральной Африки, а где-нибудь в другом месте, то вид отсюда на весь горный пейзаж был бы великолепен. В ином климате отсюда должен бы открываться весь амфитеатр, начиная от раздвоенной вершины в правом [322] углу до Эджифа налево и еще на полсотни километре далее на северо-восток; но из нижней долины непрерывными рядами поднимаются слои облаков, которые легкими клочками плавают в воздухе, меняют место и то тут, то там заволакивают очертания. Между нами и хребтом Рувензори пролегает глубокая долина Семлики, шириною от 20 до 25км. Когда смотришь на нее с окраины плато, то кажется, что там в глубине покоится озеро. Офицеры сначала даже так и подумали, что это озеро Альберта, а суданские женщины де того обрадовались, что начали пронзительными голосами выкликать: «Лю-лю-лю!» Но я посмотрел в бинокль и различил на дне долины буроватую траву и мелкие кустики. Взглянув направо, с высоты 800 м, я увидел длинную полосу акаций, вдающуюся узким клином в долину и переходящую далее в темный лес; мы было думали, что распростились с ним у реки Чай, но оказывается, что он здесь опять подходит близко, занимая речную долину во всю ее ширину.

Джефсон все еще был нездоров, в лихорадке, которая его мучила с 23 апреля; температура тела колебалась между 38 и 40°, и состояние духа его было в то время очень тревожным. Он очень исхудал, как и я, и мы оба имели больной вид. 13-го числа мы назначили остановку, чтобы дать отдохнуть детям и больным.

14-го, постепенно спускаясь по отлогим скатам, шли до селения Кириама, лежащего у входа в глубокую и узкую долину, которая в прежние времена, когда озеро Альберта покрывало всю травянистую равнину, вероятно, представляла собою живописный залив. Почва долины отличается необыкновенным плодородием: по дну ее протекает многоводный поток, впадающий в Семлики. По временам на минуту показывались то та, то другая часть Рувензори; если бы не было этого досадного тумана, мы бы могли видеть отсюда Рувензори во всем великолепии, так как он высился над нами на 4700 м.

В лагере среди нашего громадного каравана очутился мальчик лет одиннадцати, по имени Тукеби. Он был, что называется, беглый. Пока мы стояли у Мазамбони, его отец, уроженец Кавалли, приходил просить, чтобы его возвратили ему. Так как мальчик самовольно прикомандировался к занзибарцам, то его хотели отдать отцу, наказав последнему хорошенько присматривать за маленьким беглецом. Мальчик постарался замаскироваться, чтобы его не узнали, и прикрывал лицо покрывалом; но когда он сегодня проходил мимо моей палатки, я его узнал и окликнул. На мой вопрос, как мог он покинуть отца для чужестранцев, которые, может быть, будут дурно обходиться с ним, он отвечал:

— Друзья лучше отца.

— А твой отец бьет тебя? [323]

— Нет, но я хочу увидеть те места, откуда приходят ружья и где делается громовое зелье (порох).

В первый раз в жизни встречаю в Африке такого любознательного мальчика, который добровольно ушел от родителей. Он из племени вахумов, чрезвычайно живой и веселый, а глаза у него такие смышленые.

Я послал капитана Нельсона с восьмьюдесятью ружьями на разведку к реке Семлики поискать наилучшего способа переправы. Он вернулся, блистательно совершив поход, и донес, что на месте переправы река Семлики имеет от 80 до 90 м ширины, глубока и быстра, берега крутые, сильно подмытые водой; что все челноки уведены по распоряжению Ревидонго, военачальника Каба-Реги, который, по слухам, собрал за, рекой значительные силы, желая помешать нам переправиться; что к Ревидонго примкнули все туземцы из округов Ухобо, Мбога и Кириамы и что следует ожидать серьезного противодействия, так как противоположный берег очень бдительно охраняется; пока наши осматривали местность, по ним сделали залп из ружей, но, к счастью, никого не задели.

Отдохнув два дня в Кириаме, мы пошли по травянистой равнине по указанию Кайбуги на юг, к другой переправе. То, что иные принимали за озеро, оказалось очень твердою наносной почвой с различными ракушками и другими озерными отложениями, на которой росла жиденькая трава в полметра высотой. По мере того как мы подвигались вперед, растительность становилась гуще, и на третьем часу пути от Кириамы мы встретили первое дерево акации; потом сразу попались пять деревцев, потом двенадцать, но все еще довольно искривленных и росших врозь. На четвертом часу, по левому берегу Семлики, пошли уже целые рощи акации, а на правом, между тем, высился непроницаемый густой тропический лес, и вдруг мы очутились на самом берегу. В этом месте река была шириною около 60 м при быстроте течения от 8 до 10 км в час. Несколько ниже она расходилась в ширину до 100 м, — это была прекрасная, глубокая и многообещающая река.

Справа и слева и напротив нас явственны были следы недавних широких обвалов. Берега состояли из осадков и галечника, которые не могут противостоять действию сильного течения, подмывающего их снизу. Видно, что вода отрывает и уносит их большими массами. То и дело в реку падают и мутят ее, точно глыбы рыхлого снега, крупные комья, а от времени до времени вдруг сваливается участок нависшего берега весом до двух тонн и больше. Вообще эта река сильно извилиста, образует закругленные зигзаги на каждом километре своего течения; вода, очень мутная, беловато-бурого цвета; если зачерпнуть ее в стакан, то через минуту на дне образуется слой ила толщиной в полсантиметра. [324]

Анероид показал, что берег (на 6 м поднятый над уровнем реки) находится на высоте 725 м над уровнем моря. Озеро Альберта по тому же анероиду на 714 м выше уровня моря; стало быть, по моим вычислениям, на расстоянии, около 50 км от озера уровень воды представлял разницу в 5 м.

Придя на реку, мы заметили челнок, быстро спускавшийся; вниз по течению. Вероятно, кто-нибудь из туземцев, услышав; наши голоса, дал знать своим, и впопыхах они или нарочно оттолкнули челнок, или побоялись задержаться, чтобы припрятать его, и просто убежали. Селение Авамба, от которого он плыл, было у нас на виду. Мы послали людей вверх и вниз по реке поискать лодку. Вскоре Уледи (опять-таки Уледи!) прислал сказать, что один челнок найден. Караван направился туда и стал лагерем в обширной заброшенной; плантации бананов. Челнок был в небольшой бухте у противоположного берега, как раз напротив нашей стоянки. Так или иначе надо было изловчиться достать его, потому что на ту пору и один челнок был для нас большою драгоценностью. Я послал людей с топорами расчистить метров на двадцать прибрежный кустарник, оставив спереди ряд зелени для прикрытия стрелков. Потом мы сделали ради очистки местности три или четыре залпа из ружей; смелый Уледи и меткий стрелок Саат-Тато между тем переплывали реку; когда они подплыли к челноку, мы стрельбу прекратили. В несколько секунд они отрезали причал, сели в лодку и изо всех сил принялись грести в нашу сторону. Как только они достигли середины реки, неприятельские стрелки встали и выстрелили из луков в наших охотников; в ту же минуту наши ружейные пули полетели за реку. Челнок все-таки мы захватили, а Саат-Тато, облитый кровью, был передан на руки доктору Пэрку. К счастью стрела, с широким наконечником, попала в лопатку, и рана была не опасна. Оба молодца тотчас получили в награду бумажных товаров ценою на 20 долларов.

В 5 часов пополудни Бонни оказал нам важную услугу. Он принял на себя поручение перевезти авангард из пятерых суданцев через Семлики; на закате солнца пятьдесят человек под ружьем были уже на том берегу.

18 мая на рассвете переправа возобновилась. Около полудня разведчики отыскали еще два челнока. Стэрс и Джефсон оба лежали в лихорадке, а у меня силы было не больше, чем у дряхлого, девяностолетнего старика, да и на вид я был не лучше, а пройти пешком в ту пору мог разве сотню метров, поэтому вся переправа экспедиции через Семлики лежала на плечах Нельсона и Пэрка.

В два часа пополудни, когда переправа была в полном разгаре, отряд из пятидесяти уарасуров подкрался на расстояние 250 м от пристани и пустил ружейный залп по [325] людям, плывшим в челноках по середине реки. Через головы наших пловцов полетели куски железа и оловянные пули, но, по счастью, никого не задели. Я полюбовался на отчаянную смелость разбойников и только что подумал, как бы второй залп не был успешнее первого, как капитан Нельсон бросился по берегу на врагов, а за ним сотня наших людей, — и пошла потеха. От нас с левого берега слышна была изрядная пальба, но, по-видимому, и нападающие и бегущие так спешили, что никто не попадал в цель. Однакож, уара-суры поняли, что каковы бы ни были наши намерения, а силы у нас значительные; мы же, со своей стороны, постигли, что и они могут нас серьезно тревожить. В своем поспешном отступлении они разроняли патроны, которые были отнюдь не хуже тех, что приготовляются в Вульвичском арсенале. И тут мы еще раз убедились в том, что экваториальная провинция кишит предателями, так как все эти патроны, очевидно, доставляются десятками дезертиров.

К ночи 18-го числа 669 человек было перевезено за реку. К 3 часам пополудни 19 мая благополучно доставлено на другой берег 1 168 мужчин, женщин и детей, 610 вьюков багажа, 3 полных лодки овец и коз и 235 голов крупного скота. Потери ограничились одним теленком, который утонул. Можно себе представить, как я был доволен блестящим успехом, деятельностью и заботливостью, которыми щегольнули на этот раз капитан Нельсон и доктор Пэрк.

Немного спустя к доктору принесли одного из слуг паши, пораженного стрелой. Это мне напомнило те первые полтора года мучений, какие я испытал на походе из-за такой же неосторожности занзибарцев.

20-го экспедиция пошла густым лесом по очень узкой тропинке к небольшому селению, расположенному в полутора часах ходу от реки. Мы подошли к деревне как раз в то время, когда мошки целыми тучами летают в воздухе, залезают в глаза, в нос, в уши. Мы подумали, что уж лучше бы расположиться где-нибудь подальше от жилья, но в 9 часов вся эта мошкара отправилась на покой и перестала нас тревожить. В воздухе стоял запах прокисшего вина и перезревших, гниющих бананов, что, вероятно, и привлекало мошек. В деревне мы видели две громадные колоды величиной не меньше обыкновенного челнока, в которых туземцы давят спелые плоды и выделывают свое вино.

В первый раз мы узнали, что авамбы, на землях которых мы теперь находились, тоже умеют сушить бананы на деревянных решетках для приготовления из них муки.

Во время наших странствий по лесам мы немало дивились тому, что туземцы, повидимому, понятия не имеют о том, какая превосходная, питательная и удобоваримая пища у них под руками. Впрочем, жители и всех других стран, [326] изобилующих бананами, как, например, Кубы, Бразилии, Антильских островов, по-видимому, особенно невежественны на наш счет. Если бы только распространить в достаточной мере сведения об отменных качествах этой муки, я не сомневаюсь что на нее и в Европе был бы большой спрос. Для грудных детей, для людей со слабым желудком, для диспептиков и вообще для особ, страдающих хотя бы временным расстройством пищеварения, эта мука, приготовленная как следует оказала бы неоценимые услуги. Два раза, когда я был болтая гастритом, единственною пищей, какую я мог переваривать была жидкая молочная кашка из банановой муки.

22-го мы принуждены были шагать шесть часов по болотам, прежде чем нашли место для отдыха. Лесные трущобы внешне так же роскошны, как и те, что мы встречали прежде но в этом лесу было гораздо жарче и более сыро. Эта чрезмерная влажность выражалась в густом слое пара, стоявшего теперь постоянно над нашими головами. В вершинах деревьев эта сырость превращалась уже в туман, а над ними она образовывала облака, так что между солнцем и нами постоянно ходили облака в несколько километров толщиною; прямо перед нами — густая зелень сплошной листвы, далее слои тумана и, наконец, дрожащая дымка горячих паров.

Мы брели по лесу, шлепая по мелким лужам, по липкой, черной грязи, все время на нас капали сгущенные пары, свет был какой-то оловянный, заставлявший помышлять о само убийстве, а телесное наше состояние выражалось в том, что пот все время лил с нас ручейками.

Наконец, мы вышли к заброшенной деревушке, разоренной недавним набегом уара-суров, и, очутившись на широкой лесной расчистке, стали искать глазами Рувензори. Но великолепной горы не было видно: она скрылась за синевато-черными тучами, предвещавшими близкую бурю. Высоты Мбога еще можно было различить кое-как, хотя они были от нас дальше того гигантского хребта, из-за которого глухо рокотал гром и выкатывались дождевые тучи. Мы догадывались, что попали как раз на середину громадного котла, центра постоянного брожения: исходившие из него испарения скоплялись в облака, образовывали постоянно возрастающие наслоения туч, которые надвигались на хребет у Рувензори, медленно всползали по его склонам и цеплялись за вершины, покуда порывом ветра их не срывало со снежных конусов; тогда атмосфера на время расчищалась, и вершины снова появлялись на фоне лазурного неба.

На другой день мы шли по густо населенной местности и через два часа с четвертью достигли селений Баки-Кунди. По сторонам дороги попадались знакомые нам картины лагерей пигмеев, которых здесь называют батуа. [327]

От берегов Семлики до тех деревень, где мы теперь остановились, не более 25 км; мы прошли это пространство в три дня и еще на два дня остановились отдыхать. Но как ни медленно мы подвигались, имея притом постоянно под рукою прозрачные ручьи свежей, превосходной воды, неограниченное количество всякого провианта, мяса, кукурузы, бататов, бананов и разных спелых плодов, мы все-таки изведали в полной мере бедствие африканского путешествия. Матери бросали по дороге своих младенцев, а один египетский солдат, по имени Хемдан, лег у дороги и упорно отказывался двигаться, говоря, что ему жизнь надоела. Он не тащил никакой тяжести, не был болен, но просто... да, впрочем, что об этом говорить! Это был человек какой-то ослиной породы не хотел идти, да и только. Люди арьергарда принуждены были бросить его умирать на дороге, а в лагере по этому поводу пошли слухи, что начальник арьергарда пришиб его.

24 мая дневали, и я воспользовался этим случаем, чтобы послать два отряда для осмотра тропинок; мне хотелось иметь общее понятие о местных путях, чтобы лучше сообразить, который для нас удобнее.

Первый отряд пошел на юг, слегка отклоняясь к востоку, и наткнулся на горсть туземцев племени баундве, о которых мы знали, что они-то и есть коренные обитатели здешних лесов. Это было приятное открытие, потому что мы полагали, что все еще находимся в Утуку (так называется восточный берег Семлики), т. е. во владениях Каба-Реги.

Баундве говорят на своем языке, нам не известном; но они немного понимают наречие киньоро, и мы узнали, что Рувензори у них называется Бугомбоа, что уара-суры и пигмеи батуа их злейшие враги и что первые из них (уара-суры) рассеяны по лесам отсюда на юг, но много западнее.

Другой отряд пошел на юго-запад и достиг узкой полосы открытой равнины, отделяющей предгорья Рувензори от леса. Люди с восторгом говорили об изобилии там съестных припасов, но прибавили, что местное население очень воинственно и враждебно. Вооружение у них такое же, как у остальных лесных жителей, но женский убор отличается железным ожерельем, к которому приделаны маленькие подвески: одни формою похожи на пузырьки, а другие имеют на концах тонкие полоски металла, скрученные спиралью.

Другой короткий переход через два с четвертью часа привел нас в селение, состоявшее из тридцати девяти круглых хижин с коническими кровлями и очень тщательно сделанными входными дверями, которые были разукрашены треугольниками красного и черного цвета. Поблизости от этой Деревни во множестве росли гвинейские пальмы.

На следующий день мы вышли из лесу и остановились в луговой полосе, в селении Угарама, под 0°45'49" северной [328] широты и 30°14'45" восточной долготы. Тропинка вела нас вдоль узкого гребня лесистых холмов, по обеим сторонам которого тянулись ложбины глубиною до 100 м, совершения наполненные гигантскими деревьями. Здешние луга были покрыты не такой короткой и сочной травой, как, например на роскошных пастбищах Кавалли, а грубыми исполинскими злаками вышиною от 2 до 5 м.

На этой стоянке снова появился египтянин Хемдан; ему как видно, жутко показалось одиноко умирать в лесу, и он раскаялся в своей глупости.

К этому времени мы успели уже проникнуться сознанием того, до какой степени нам будет трудно изо дня в день ладить с людьми, вверенными нашим попечениям. Как ни низко ставил я их в прежнее время, но теперь они в моем мнении упали ниже нуля. Словами их пронять невозможно, никакое красноречие не в силах пробить их тупые головы. Они имели; обыкновение, поднявшись на рассвете, устремляться вдоль по тропинке и в течение одного часа идти довольно быстро, потом останавливались, разводили огонь, стряпали, ели и покуривали, вели нескончаемые разговоры, а когда подходил арьергард и побуждал их двигаться дальше, они начинали искоса поглядывать, строить гримасы и бормотать свои сетования на жестокости, претерпеваемые ими от неверных. Чуть не каждый день мне приходилось выслушивать их жалобы то на капитана Нельсона, то на лейтенанта Стэрса. Тот или другой непременно обвинялись в излишней требовательности или в надменности. Мудрено было втолковать им, что офицеры исполняют лишь приказание своего начальства, и все это делается с единственною целью спасти их самих от стрел и копий туземцев и помешать им сбиться с дороги. Они не могли понять, что чем раньше придут в лагерь, тем это будет для всех удобнее, а короткие переходы в какие-нибудь два-три часа не уморят даже ребенка; что хотя, с одной стороны, мы обязались беречь их, но, с другой — надо же пощадить и занзибарцев, которые вместо двух или трех часов; вынуждены проводить в пути по десяти часов, все время неся вьюки на головах. Они не понимали моей обязанности заботиться также и о том, чтобы мои белокожие сподвижники не выбивались из сил на дожде, в грязи, в сырости, оказывая услуги людям, которые не понимают даже того, что им самим же выгоднее пройти кряду 6-8 км до лагеря и потом часов двадцать в сутки отдыхать. Эти вялые и плаксивые люди, не умевшие с пустыми руками пройти пешком от двух до трех часов в день, — были все желтокожие египтяне; те у которых под кожей было хотя бы немного черного пигмента, очень редко жаловались; а совсем черные, так же как и совсем белые люди, не жаловались решительно ни когда, [329] у египтян и их прислуги было такое множество младенцев и вообще ребят, что в тех случаях, когда лагерь был расположен потеснее, как, например, на узком гребне холма, ночью спать было совершенно невозможно. У этих крошек, должно быть, натура была очень раздражительная, потому что подобного отчаянного и беспрерывного рева я никогда не слыхивал. Тоненькие чернокожие и сухощавые желтые младенцы взапуски упражняли свои легкие с вечера далеко за полночь, а потом часу в четвертом утра снова принимались за дело и всех решительно пробуждали, так что со всех сторон слышался писк и рев детей и ворчание взрослых.

Наши занзибарцы решили, что мужчины из Экватории, хотя, может быть, и отличные отцы семейства, но очень плохие солдаты. Египтяне так давно привыкли своею численностью и превосходством своего оружия подавлять туземцев, что теперь, когда их стало меньше, у них явилось отчаяние, что они никогда не дойдут до мирных стран. И вместе с тем они так мало дисциплинированы, так грубы и высокомерны, что из самых миролюбивых туземцев наживают себе мстительных врагов.

25 мая я имел с пашой разговор, из которого убедился, что хотя он и очень вежлив, но все еще не может позабыть нашего разногласия 5 апреля 36. По правде сказать, тогдашняя наша размолвка была неизбежна и даже очень полезна. У нас с ним натуры прямо противоположные. Покуда не было надобности принимать крутые меры, мы с ним взаимно находили искреннее удовольствие в обществе друг друга. Он человек ученый, образованный, порядочный, и я в полной мере ценю его превосходные качества. Но по существу дела невозможно нам было до бесконечности предаваться подобным удовольствиям. Нас совсем не за тем послали в Экваторию, чтобы проводить время в научных беседах или просто разводить приятную болтовню на берегах озера Альберта. Настало время тронуться в путь, и если бы не произошло тогда на площадке в Кавалли известного эпизода, то мы так и не сдвинулись бы оттуда. Но с тех пор я испытал, к сожалению, что будут и другие поводы к столкновению. Паша обуреваем страстью к увеличению своих орнитологических коллекций и находит, что если мы так далеко шли с целью помочь ему, то могли бы и теперь «подвигаться полегче».

— Да мы уж и то, кажется, довольно легко подвигаемся, и по многим причинам: из-за того, что у многих женщин дети на руках, из-за неповоротливости египтян, оттого что все надеемся, не догонит ли нас Селим-бей, наконец, оттого, что мы с Джефсоном все еще не поправились, да и Стэрс далеко не крепок на ногах.

— Ну, так пойдем еще тише. [330]

— Мы уже и так делаем два с половиной километрами сутки, надеюсь, переход небольшой?

— А вы еще сократите.

— Боже мой, паша, да неужели же вы желаете и совсем здесь остаться? В таком случае давайте писать завещание и уже будем наперед знать, что не доведем своего дела до конца.

Словом, опять загремело между нами, как в тех грозный тучах, которые выползают из-за Рувензори, и нового взрыва не миновать.

Я знал, что он страстный охотник собирать птиц, гадов и насекомых, но не думал, чтобы это доходило у него до помешательства. Ему хотелось бы перебить всех птиц в Африке собрать всех отвратительных гадов, всех безобразных насекомых, прибрать к рукам каждый попадающийся череп, тая чтобы наш караван уподобился странствующему музею ила кладбищу, лишь бы нашлись носильщики для этого добра.

А между тем среди его людей уже начали развиваться злокачественные нарывы. Их организмы были истощены сифилисом: стоило сделать на лице малейший укол или царапину, чтобы на нем образовалась страшная гнойная язва. Ведя самую порочную жизнь, они теперь пожинали плоды своего разврата. На лагерных стоянках сейчас возникало такое зловоние, что мы опасались заразы, боялись, как бы нам всем не превратиться в позорище перед богом и людьми. Носильщики начали вымирать, с ними скверно обращались, а это уж угрожало нам конечным разорением: без них мы и вовсе не были в состоянии подвигаться. Паша был в полном блаженстве, когда его секретарь Реджеб-эфенди приносил ему какую-нибудь новинку, взирал на нас с благодарностью, когда мы назначали двухдневный отдых, и с грустью, когда слышал, что надо идти дальше.

Признаюсь, все это наводило меня на мысль, что мы предприняли довольно неблагодарный труд. Всю жизнь он будет ненавидеть меня, и его приятели Фелькины, Юнкеры, Швейнфурты наслушаются на мой счет всевозможных жалоб, и ни кому из них в голову не придет поразмыслить, что на свете есть над чем поработать и помимо набивания музеев черепами и чучелами, и что африканский материк создан всемогущим создателем, вероятно, не для того только, чтобы служить рассадником для ботанических коллекций и энтомологических кабинетов.

Каждый встречаемый мною туземец, все равно великан или пигмей, укреплял во мне мысль, что Африка имеет иные права на внимание человечества; каждая новая черта роскошной природы все более доказывала, что тут давно пора приложить труд и помощь цивилизации 37, что прежде всего надо построить железные дороги, что огонь и вода суть [331] самые существенные средства сообщения и что на этом издавна заброшенном материке они нужнее, чем где-либо.

Увы, увы! Этот великолепный горный хребет так близко от нашего лагеря, а я еще не нанес его на карту, а то, другое озеро, о котором мы столько наслышались от Кайбуги, вахумского вождя, так и не открыто; долина Семлики, со всеми сокровищами лесов и всяких растительных продуктов, еще не исследована, да и река Семлики, которая, по слухам, соединяет верхнее озеро с нижним, не прослежена. Мы слушали об удивительных соленых озерах, в которых соли столько, что хватит на продовольствие всего земного шара; о людях необычайного роста — васонгорах и о множестве других, мирных и любопытных племенах; о таинственных ваньявинджи, которые будто бы произошли от белокожих; под боком у нас высились громадные горы, покрытые вечным снегом, которые, по-моему, должны быть те самые Лунные горы, о которых говорит предание: мы находились в стране подлинных Истоков Луны, считавшихся мифическими, в стране чудес и тайн, на родине пигмеев и великанов древних сказаний, — как же не рваться всей душой к проверке этих сказок, как не стремиться к раскрытию этих тайн. Неужели создатель, поднявший эти вечные громады, одевший их склоны мхами, лишайниками, сочными травами, избороздивший их мириадами потоков, по которым снеговые воды устремляются в плодоносную долину, повелевший могучему, бесконечному лесу окутать ее, а темной, обильной листве его блестеть неблекнущей зеленью, неужели он затем только сотворил все это, чтобы с течением времени здесь было убежище для птиц и пресмыкающихся?

Обилие съестных припасов составляет одну из самых замечательных особенностей этих мест. Десять батальонов могли бы квартировать здесь, не имея ни малейшей надобности в провиантских обозах. Стоило только сорвать да съесть. Разведчики доносили, что со всех сторон простирались плантации, отягченные плодами. Амбары битком набиты красным просом, хижины унизаны кукурузой, в огородах ямс, бататы, колоказия, табак, всякая всячина.

С предгорья Угарамы, где мы расположились лагерем 27 мая, видно было, что склоны гор до высоты 2 500 м испещрены участками возделанной земли, что извилистые ложбины заросли банановыми рощами, и как по горам, так и в равнинах население было густое, растительность великолепная, при необычайном изобилии продовольствия. В бинокль можно было разглядеть, что и верхние части склонов и самый гребень хребта до высоты 3 000 и даже 4 000 м покрыты густыми лесами, и всюду, где почва не была возделана, леса сходили до самой подошвы гор. Там, где склоны были лишены древесной растительности, росли дикие бананы: они поднимались [332] на очень значительную высоту по горам и своими пышными шатрами осеняли самые высокие горы. Заостренные вершины Рувензори опоясывались тучами свинцового оттенка, а передовые горные цепи словно играли в прятки, беспрестанно то заслоняясь, то высовываясь из-за бегущих масс белых облаков. По указаниям анероида, Угарама находится на высоте 897 м, а судя по точке кипения, — на 895 м над уровнем моря.

Ближайшая горная цепь, на одном из отрогов которой лежит селение Угарама, по угловому измерению доходит до высоты 2 780 м.

Две женщины, найденные в лесу близ деревни, обе светлокожие и очень приятной наружности, оказались говорящими на языке киньоро. От них мы и выведали, что находимся в Угарама, в стране авамба; что на севере открытая местность, где протекает речка Миссисси вплоть до озера называется Утуку; что к югу ближайший от нас округ будет Букоко, и там живет Сибалейки, верховный вождь авамбов, а за Букоко еще имеется округ Бутама. От них мы узнали, что от Угарамы до северной оконечности Буконжу, или Уконжу, один день ходу, а от Уконжу в двух днях пути находится Торо, но для этого нужно перевалить через горы; короля северного Уконжу зовут Руандика. Женщины сообщили, что у народа ваконжу бывало прежде великое множество рогатого скота, но уара-суры их ограбили и весь скот угнали. Еще они сказали нам, что если мы три дня будем идти вдоль подножья больших гор, то придем в местность, покрытую короткой травой, где много коз, овец и крупного рогатого скота, но уара-суры так часто туда наведывались, что больших стад иметь нельзя. По словам женщин, авамбы расчищают участки леса и обрабатывают землю, а их злейшие враги — пигмеи батуа — портят им все, грабят плантации и убивают самих авамбов, когда те рассеяны небольшими партиями, например, когда находятся на работе в поле или по дороге к ближайшим местам сбыта своих продуктов; кроме того, и уара-суры всюду рыщут, от них нигде не спасешься, и служат они все тому же Каба-Реги.

На вопрос, бывают ли здесь совсем ясные дни, так чтобы снеговые горы были видны дня три-четыре, целую неделю или месяц подряд, женщины сказали, что никогда еще не бывало у них столько дождей, как в этом году, и выразили предположение, не мы ли накликали дождь, чтобы легче распознавать человеческие следы на тропинках? Они сначала приняли нас за уара-суров, но увидели при нас большое стадо и догадались, что мы не могли угнать столько скота от авамбов, так как его у них больше нет. Когда мы сказали им, что отняли скот у людей, признававших Каба-Реги своим начальником, они воскликнули: [333]

— О, если бы наши узнали об этом, они бы принесли вам всего, чего угодно.

— Ну так подите и скажите им, что мы друзья всякому, кто не заграждает нам пути. Мы идем в далекую страну, и так как летать не умеем, то надо же нам идти по какой-нибудь тропинке; но мы никогда не обижаем тех, кто не поднимает на нас копья и не угрожает нам стрелою.

28-го прошли 8 км через ряд холмов, по глубоким ложбинам, беспрестанно то подымаясь метров на шестьдесят по откосу, то опускаясь с такой же высоты в глубину следующей ложбины, дно которой всего несколько метров шириной, а там опять подъем. Холмы эти так круты, что мы то скатывались с них, то лезли, цепляясь за деревья, кусты и лианы, и все время, не переставая, нас поливал частый, пронизывающий насквозь дождик. Гниющие стволы бананов и валявшиеся по земле переспелые плоды издавали противный запах, от которого нас тошнило.

На другой день, пройдя 8 км, пришли в Бутама, по характеру местности совершенно противоположной вчерашней: вместо топкой грязи, каменистых обрывов и беспрерывных переходов с горы на гору, выдалась на наше счастье отличная ровная тропинка, настолько широкая и удобная для наших европейских ног, насколько это возможно в Африке. Песчаная почва быстро впитывала дождевую влагу, густые заросли камыша становились реже, и между ними пробираться было очень легко, тем более, что слоны протоптали эту дорожку превосходно.

В Бутама мы нашли седого старика: он по хилости не был в состоянии убежать и потому остался в ожидании горькой судьбины. На наши расспросы он ответил, что снеговые горы, непосредственно над нами уходившие в необъятную высь, называются Эвирика, Эвирука, Эврика, Эврука и Эвурука, коверкая на разные лады это название под напором сыпавшихся на него вопросов. О пигмеях племени батуа он отозвался с наихудшей стороны, говорил, что они самые отъявленные изменники и предатели и всякими неправдами, лестью и притворством обыкновенно втираются в дружбу к вождям богатых округов, а потом, невзирая ни на братанье кровью, ни на самые торжественные клятвы, внезапно кидаются на своих союзников и умерщвляют их.

30 мая через четыре часа удобного пути легко дошли до Букоко. Дорога все время шла по гладким уступам, образовавшимся от обвалов со снеговых гор, смытых частыми ливнями: подъемы были очень отлогие, густо заросшие камышами, а в тех местах, где почва была возделана, она поражала обилием плодов. Там и здесь торчали гигантские обломки скал, наполовину затянутые илом и щебнем, который [334] скатился с высот, когда какая-нибудь глыба камня или подмытой дождями земли оторвалась в верхних горных пределах и свалилась сюда.

Букоко очень обширное и могущественное поселение, состоящее из значительного числа деревень; однако войдя в него, мы нашли, что оно совсем опустело и даже не на днях, а, наверное, месяц назад. Вокруг него во все стороны расстилались бесконечные превосходные плантации, отягченные плодами; в особенности нас поразило необыкновенное обилие томатов.

Сложив вьюки и устроив лагерь, разведчики по обыкновению шли высматривать окрестности и вскоре встретили людей, одетых в бумажные ткани и вооруженных ружьями, которые начали по ним стрелять. Мы услыхали сначала гулкую пальбу из мушкетов, потом более резкую трескотню наших ружей, и затем все стихло. Разведчики вернулись с донесением и принесли ружье фирмы Энфильд, брошенное на месте перестрелки убежавшей шайкой, у которой предполагалось двое смертельно раненных и один убитый наповал. Они привели с собой также женщину и мальчика, очевидно туземцев, языка которых мы не поняли.

Я тотчас выслал отряд в семьдесят ружей для дальнейших разведок и через десять минут послышалась оживленная перестрелка между тяжелыми мушкетами, с одной стороны, и залпами ремингтонов и винчестеров — с другой. Вскоре принесли в лагерь двоих наших раненых, которые сказали, что дрались с уара-сурами. Наши ружья, по-видимому, пугнули неприятеля изрядно: звуки стрельбы постепенно удалялись, однако через час нам принесли еще двоих раненых и сообщили, что убиты два юноши, один занзибарец и один маньем, и я уже подумывал послать значительное подкрепление, как вдруг увидел входящего в лагерь Уледи, за ним шли наши люди и старшины неприятельской партии, которые оказались просто старшинами маньемов из шайки Килонга-Лонги!

Они рассказали, что составив отряд из пятидесяти человек, вооруженных огнестрельным оружием, и около ста человек с копьями, они, переправившись через Итури, пошли на восток и недели три назад добрались до опушки леса, перейдя также и через Семлики. Тут они начали производить свои обычные набеги, как вдруг увидели людей с ружьями, приняли их за уара-суров и потому стали стрелять. Противники ответили им тем же, одного из них убили, другого ранили смертельно и четверых тяжело. Остальные маньемы бежали в свой поселок с криком: «Мы пропали!» Но потом они выслали вдоль по тропинке засаду, приказав своим людям спрятаться по кустам, покуда остальная община наскоро принялась укреплять свое становище, чинить зерибу и проч. [335]

Увидев на тропинке передовых людей идущей на них партии, они опять выстрелили; двоих убили, четверых слегка ранили; когда же противники стали осыпать их пулями, они спросили: «Кто вы такие?» Те им ответили: «Мы люди Стенли». Перестрелка тотчас прекратилась, и они возобновили с нами знакомство, которое никогда ничего кроме бед нам не приносило. По правде сказать, мы не прочь бы найти законный предлог для уничтожения хотя бы одной шайки этих бессовестных разбойников, однако на сей раз принуждены были милостиво выслушать их извинения из-за этой стычки, очевидно случайной, и даже обменялись дарами.

Они рассказывали еще, что встречали партии уара-суров, но им не посчастливилось, и они извлекли из этих встреч только один небольшой слоновый клык. Ипото, по их словам, в двадцати днях ходу от Букоко через лес.

Авамбы здешнего округа знают Рувензори под названием «Вирейка».

С тех пор как мы вышли из лесов авамба близ Угарамы, мы шли узкой полосой, поросшей исполинским тростником в 5 м высотою. С вершины холмов видно, что эта полоса имеет от 5 до 15 км в ширину и отделяет горы от чащи дремучего леса. Дорога была всего лучше у самой подошвы гор, хотя трава тут своими размерами и толщиной напоминала бамбук; на всем переходе тропинка была твердо проторена, и нам пересечь пришлось не более двух ложбин и речек. Тут же попадалась во множестве акация с опущенными ветвями, наподобие шатра или зонта, которая представляет собою единственную древесную растительность в ближайших окрестностях Ньянцы. По мере приближения к настоящему лесу эта акация исчезает, уступая место чисто тропической, великолепной растительности, наполняющей всю остальную часть долины.

Речки, перечисленные нами в эти последние дни, — все горные потоки с очень холодной водой, текущей по довольно широким руслам, устланным галькой, песком и обломками верхних горных пород: гнейса, порфира, роговой обманки, песчаника; стеатита, гематита, гранита и изредка пемзы.

Температура воды трех главных потоков — Рами, Рубуту и Сингири — соответственно 20, 17 и 19° С.

После двухдневной стоянки в Букоко мы шли 13 км до селения Банзомбе, расположенного на ровной площадке узкого гребня между двумя глубокими лощинами, на самой опушке леса, который в этом месте подходит к подошве снеговых гор. Рувензори опять-таки не было видно, и я опасался, что, пожалуй, не представится случая ни фотографировать его, ни воспользоваться одной из его высочайших вершин для триангуляции. [336]

Испарения, подымающиеся из долины Семлики, по-видимому, задерживаются в нижних слоях атмосферы сильным давлением сверху, если судить по тому, как долго данная масса паров ползет по утесам, прежде чем может добраться до вершины. Дым от лагерных костров стлался по земле и до такой степени заволакивал нас, что разъедал глаза и стеснял дыхание.

С нами было 104 головы крупного рогатого скота и 30 овец и коз; все они начали проявлять признаки крайнего утомления.

3 июня мы дошли до деревушки Бакокоро, под 0°37' северной широты.

Во время короткого перехода в три мили мы переправились через три значительные речки. В одной из них температура воды была +17° С.

4 июня, не найдя тропинки в желаемом для нас направлении, дневали в Бакокоро. У Джефсона сильная лихорадка, температура 40,5°, Бонни тоже захворал. Зато Стэрс выздоровел, а капитан Нельсон так здоров и крепок, что все эти дни работает за двоих, стараясь вознаградить себя за прежнее невольное бездействие в течение своей долгой болезни с октября 1887 до октября 1888 г.

Мы измерили плоды здешних бананов, и оказалось, что они длиной 43 см, а толщиной в руку у предплечья.

После короткого перехода в два с половиной часа пришли в Мтарега, селение, расположенное близ глубокого ущелья, из которого вытекает река Рами-люлю.

В лагере у нас всего было вдоволь.

На расстоянии 200 м от нас начинался подъем на хребет Рувензори. По крутым склонам его видны были проторенные тропинки; внизу на полсотни метров под нами протекала чудесная река, стекающая прямо со снеговых вершин, прорывшая себе глубокое русло в ущелье; температура ее воды была 16° С. В 200 м от селения расстилались плантации бананов, ямса, кукурузы и сахарного тростника.

Я считал, что настала пора исследовать горы и собрать ботаническую коллекцию, и потому кликнул клич, приглашая своих спутников стяжать бессмертную славу восхождением на знаменитые издревле Лунные горы. Сам я поправился настолько, что мог теперь пройти пешком метров двести, но не более. Джефсон сказал, что лихорадка, к сожалению, совсем убила в нем геройский дух. Капитан Нельсон, извиняясь, осведомился: «Точно ли необходимо залезать на такие непомерно высокие горы и есть ли в этом какая-нибудь практическая польза?» — а потом, посмотрев на них очень торжественно и серьезно, прибавил: «Нет, покорно благодарю».

Доктор Пэрк справедливо находил, что его место при больных, а бедняга Бонни так изнурен лихорадкой, что от [337] него остались только кости да кожа. Капитан Казати печально качал головой, как бы желая сказать: «Вы посмотрите на меня, куда я гожусь». Но паша считал это вопросом чести: не он ли сто раз выражал восхищение при одной мысли о восхождении на эти горы? И вот настал критический момент в жизни экспедиции. Стэрс, искоса взглянув на угрюмые, неизведанные высоты, молвил: «Что ж, попробую слетать». Оставалось снабдить его советами, инструментами, проверить анероиды по образцовому экземпляру, бывшему со мной в лагере, дать ему людей и внушить им быть как можно осторожнее, беречься простуды, не стоять на ветру после трудного подъема и проч.

Вечер был очень приятный. Лагерь расположился на высоте 1175 м над уровнем моря, и во всю ночь из ущелья Рами-люлю дул прохладный ветерок. На утро Стэрс выступил и паша с ним вместе. Но увы! Поднявшись метров на триста, паша спасовал и вернулся в лагерь, а Стэрс пошел выше. Вот его донесение об этой экскурсии:

«Лагерь экспедиции, 8 июля 1889 г.

Сэр!

Рано утром 6 июня в сопровождении сорока занзибарцев мы вышли из лагеря экспедиции, направились к подножью гор, перешли через речку и начали восхождение на горы.

При мне было два анероида, предварительно выверенных по образцовому экземпляру анероида, оставшегося в лагере под непосредственным вашим наблюдением, и один термометр.

Первый подъем на 250 м был довольно легок благодаря тропинке, которая вела к группе хижин на холмах. Хижины оказались круглого типа, столь обыкновенного в равнине, но с той разницей, что для их внутреннего устройства употребляется преимущественно бамбук. Пища туземцев состоит из маиса, бананов и корней колоказии. По мере удаления от хижин, мы вскоре вышли из пределов травянистой растительности, и вместо частой высокой травы пошли низкие кустарники вперемежку с папоротниками и терновниками, что очень затрудняло путь.

В половине девятого часа утра пришли в другую деревню того же типа и убедились, что жители покинули ее за несколько дней перед тем. Барометры показывали 598,93 мм и 580,4 мм; термометр 23,88° С. Со всех сторон росли драцены, а местами поодиночке древовидные папоротники и пальмы, между тем как во всех возможных направлениях к растительности припутывались массы длинных папоротников. По вершинам холмов и на ближайших выступах гор стали появляться туземцы, пытавшиеся пугнуть нас и отогнать обратно в равнину; для этого они кричали, вопили и [338] трубили в рога. Однако мы, не меняя шага, продолжали подвигаться в гору; тогда они ушли и больше нас не тревожили.

Вследствие густого тумана отсюда вовсе не видно было ни леса, расстилавшегося в равнине далеко внизу у наших ног, ни холмов и высот к западу и северо-западу.

В половине одиннадцатого часа после очень крутого подъема достигли самого верхнего из туземных селений; здесь возделывались бобы и колоказия, но бананов уже не было. Барометр показывал 567,94 мм, термометр 28,88° С. За селением по гребню горы шла чуть заметная тропа к лесу; по ней мы и направились, но местами было так круто, что приходилось вползать на четвереньках.

К 11 часам дошли до леса, оказавшегося бамбуковым; вначале он довольно редок, но чем выше мы поднимались, тем он становился гуще. Тут мы заметили внезапную и очень резкую перемену в окружающем воздухе: он стал гораздо свежее, чище и прохладнее, так что все мы почувствовали себя освеженными и пошли вперед бодрее и легче. Зайдя так далеко, занзибарцы вошли во вкус, и им уже захотелось залезть как можно выше. Они начали шутить и перекоряться, кто больше захватит и принесет вниз той «белой штуки», которая покрывает вершины. В 12 часов 40 минут мы вышли из бамбукового леса и уселись закусить на травянистой лужайке. Барометры показывали: 538,48 и 519,93 мм. Термометр — 21,11° С. Перед нами, постепенно подымаясь, возвышался пик метров на 350 выше того места, где мы отдыхали. Мы решились влезть на его вершину и, пройдя немного, вступили в чащу древовидного вереска. Некоторые кусты были почти в 6 м высотой, и так как приходилось шаг за шагом прорубаться через них, мы поневоле подвигались медленно, и притом для передовых это было очень утомительно.

В 3 часа 15 минут остановились передохнуть среди вереска. Там и сям еще попадались заросли низкорослого бамбука; почти у каждого экземпляра его ствол был пронизан отверстиями, которые просверлены какими-то насекомыми и делают растение совершенно негодным к обычному употреблению. Под ногами у нас расстилался толстый ковер из губчатого влажного мха, а на вересковых кустах все ветви густо обросли бородатыми лишайниками. Тут же мы нашли множество голубых фиалок и лишайников, и я набрал с этого места несколько экземпляров растений, чтобы паша мог их определить. Местность была пропитана холодной сыростью, так что, несмотря на усиленную ходьбу и постоянное движение, мы очень прозябли и постоянно ощущали окружавший нас холодный туман. Несомненно, что влажное состояние всех растений и постоянная сырость, делающая почву слегка скользкою под ногами, происходят именно от туманов, льнувших к вершинам гор. [339]

В начале пятого часа пополудни мы стали лагерем среди высокого вереска. Вырубив самые большие кусты, устроили себе кое-какое пристанище, набрали топлива и расположились на ночлег. Впрочем, топливо оказалось скверным: дерево было так сыро, что не хотело гореть. По этой причине едва одетые занзибарцы страшно прозябли, хотя мы находились еще только на высоте 2584 м. Термометр показывал 15,5° С. Из лагеря видны были передовые заостренные вершины, и я только тут начал опасаться, что нам не удастся достигнуть снеговой линии. Прямо перед нами, как раз на пути к снежной вершине, зияли три глубокие ложбины; на дне двух из них рос частый кустарник. Предстояло не только перейти через эти ложбины, но опять прорубаться сквозь чащу. Следовательно, вопрос о том, можем ли мы достигнуть вершины, сводился к вопросу о времени. Я решился утром отправиться дальше, обстоятельно исследовать предстоящие нам препятствия и в том случае, если возможно их скоро преодолеть, постараться пройти как можно выше.

Наутро, 7 июня, отобрав партию наилучших людей, а остальных отослав обратно, мы опять начали подниматься, испытывая все то же, что и накануне. Ночь была очень холодная, некоторые из людей жаловались на озноб, но все были очень бодры и охотно шли вперед. Около десяти часов утра мы подошли к первой из упомянутых ложбин. Смерив ее глазами, я убедился, что переход через нее возьмет очень много времени, а впереди были еще две такие же. Отсюда, на расстоянии 4 км в первый раз мы увидели снеговую вершину, и я рассчитал, что до этого ближайшего снежного пункта мы дойдем не иначе, как в полтора дня. Следовательно, нечего было и думать о восхождении; при настоящих обстоятельствах оно могло кончиться очень дурно, потому что у нас не было с собою достаточного пропитания, а двое из людей, кроме того, были слишком легко одеты. Я решил возвратиться, в твердой надежде, что из другой лагерной стоянки может представиться более удобный случай предпринять подобное восхождение и тогда можно будет достигнуть вершины.

За первою ложбиной возвышался обнаженный скалистый пик, очень ясно обрисованный и известный нам в качестве юго-западного пика «Раздвоенной вершины», или «Близнецов». В верхней части своей этот пик лишен растительности, крутые скаты его только в одном или двух местах допускают закрепиться траве и вереску.

Высшая точка, достигнутая нами, по точным вычислениям оказалась на 3245 м выше уровня моря. Высота снегового пика над местом наблюдения должна быть приблизительно в 1200 м, так что эту гору можно считать высотою в 4445 м. Но это не самый высокий пик в группе Рувензори. С [340] помощью зрительной трубки я мог совершенно ясно рассмотреть форму вершины. Верхний конец пика увенчан неправильною массой зубчатых, отвесных утесов, расположенных наподобие кратера. Через зазубрины ближайшего ко мне края я мог видеть на противоположной окраине такие же зубцы одинаковой высоты. От этого зубчатого венца идет спуск к востоку, с уклоном около 25°, но он скоро теряется из виду, будучи заслонен ближайшею возвышенностью; западный склон гораздо круче. Снег лежит главным образом на этой ближайшей к нам стороне, и покрывает ее сплошь повсюду, где подъем не слишком крут. Наибольший участок, покрытый сплошным снегом, простирается на 200 м в одну сторону и на 100 м в другую, и снег там настолько глубок, что только в двух местах на его поверхности проступают черные утесы. Менее обширные снеговые пространства сходят и в ложбину. От нижней линии снегов до вершины пика должно быть от 300 до 400 м.

К востоко-северо-востоку наш горизонт заслонялся отрогом, который, проходя за самым местом нашего привала и круто подымаясь, загибается затем горизонтально и примыкает к снежному пику. Отрог, лежащий от нас на юг, отходит также от этих высочайших пиков. Общее расположение гор, по-видимому, именно таково, что снеговые вершины составляют центр, от которого хребты расходятся радиально и постепенно спускаются в равнины. Такое расположение может быть причиной того, что на западной стороне горные потоки, исходя из общего центра, постепенно расходятся друг от друга, пока не дойдут до нижней равнины. Там они поворачивают на западо-северо-запад, извиваются вдоль подножья передовой цепи, впадают в реку Семлики и с нею дальше в озеро Альберта-Ньянца. Другая снеговая вершина, виденная нами несколько раз прежде, отсюда не была видна, потому что ее заслоняла «Раздвоенная вершина». Я думаю, что та, не видимая отсюда, вершина составляет оконечность снегового хребта, виденного нами из Кавалли, и в таком случае она должна быть выше того пика, на который мы пытались подняться.

По многим причинам можно полагать, что эти пики вулканического происхождения. Меня убеждает в этом главным образом то, что с западной стороны вокруг центральной массы расположено много меньших конусов. Они произошли оттого, что кратер центрального вулкана во время извержения загромоздился и давление газов изнутри было уже недостаточно для извержения накопившихся там камней и лавы, газы искали выхода через другие, более слабые места, и тогда, прорвав земную кору в нескольких пунктах, они образовали те самые меньшие конусы, которые мы теперь видим. [341]

Животных в этих горах мы почти не встречали. Какая-нибудь дичь тут, наверное, водится, судя по тому, что по сторонам тропинки мы заметили много западней, т. е. ям, вырытых для поимки зверя, а в местных горных хижинах видели маленькие силки, которые употребляются здесь для ловли мелких зверьков.

В одной ложбине слышали крик обезьяны и видели нескольких птиц тусклого серо-бурого цвета, вроде каменки, — и больше ничего.

На высоте 3000 м и еще выше мы находили чернику и ежевику, и мне удалось набрать несколько растеиий для коллекций паши.

Мне очень жаль, что нам не удалось достигнуть снеговой линии и принести с собою хоть немного снега в доказательство того, что мы совершили такой подвиг. Но при тех обстоятельствах, в которых мы находились, я чувствовал, что продолжать восхождение было бы более чем бесполезно, а потому, несмотря на то, что все были вполне бодры и нам даже очень хотелось идти дальше, я велел поворачивать назад.

Стрелка большого анероида стояла тогда на 505,46. Я повернул верхнюю (подвижную) стрелку как раз в противоположную сторону, и мы тронулись в обратный путь. 7 июня в 3 часа пополудни я явился к вам, совершив переход от подножья «Раздвоенной вершины» до лагеря в четыре с половиною часа.

Честь имею быть и проч. У. Д. Стэрс».

Если бы возможно было отсюда рассматривать виды, то вид на долину Семлики должен бы быть крайне интересен. Но нам сквозь густой беловатый туман только и было видно, что она может быть, на очень далекое пространство покрыта густым лесом. Слои тумана ходили над ним то неправильными потоками, то сплошными массами, наподобие того, как ходят облака в небе. По временам, и то не надолго, там обрисовывались бледные силуэты бесконечного леса, затем сквозь древесную листву вырывались клубы пара, как будто там дымилось множество горячих ключей, и все опять заволакивалось новыми слоями тумана. Ближе к нам, на переднем плане, ясно можно было различить неровности почвы, холмы и ложбины или же закругленные, котлообразные углубления, наполненные яркою зеленью банановых рощ.

За несколько сот метров от лагеря один из пиков «Раздвоенной вершины» был виден и по точным вычислениям оказался на высоте 3742 м.

После трехдневной стоянки мы тронулись по крутым обрывам в ущелье Рами-люлю, перебрались через узкое русло и поднялись на столь же крутой противоположный берег, причем убедились в таком факте, которого, быть [342] может, и не заметили бы, если бы не пришлось в этом месте спускаться и подыматься, а именно: река прорыла себе это глубокое русло сквозь террасу, образовавшуюся от смытых и оторванных частей горного склона. Терраса эта наносная и состоит из земли, камня, валунов и щебня, валившегося с гор и сопровождавшегося такими громадными обвалами, что течение реки должно было в этом месте прерваться и вместо речного русла, со временем образовался обширный и высокий уступ; однако мало-помалу река Рами-люлю прососала эти массы, пробуравила их и так глубоко врезалась, что громадная терраса рассеклась пополам на глубину 69 м, — явление поучительное.

Ранним утром какой-то смельчак туземец убил копьем старшину из племени мади.

Не доходя 1-2 км до Мтарега, луговая полоса, которой мы держались, кончилась; лес занял долину Семлики во всю ширину, перешел на склоны Рувензори, вполз до высоты 2000 м над нашими головами, и волей-неволей приходилось опять вступать в его унылые тени. Но зато это был самый настоящий, совершенный тропический лес, по разнообразию и пышности растительных форм затмивший собою даже долину Итури. Тут были группы пальм, древовидные папоротники гигантских размеров, дикорастущие бананы, высокие, стройные деревья, сверху донизу окутанные толстым слоем зеленого мха, непроницаемые чащи широколиственных пород, и все это было обрызгано каплями влаги, между тем как из-под плотного ковра яркой зелени то и дело сочились и журчали мелкие ручьи. Лучше этого образца тропической оранжереи я ничего в жизни не видывал.

Никакое искусство не могло бы сделать ничего лучше того, что устроила сама природа. В каждой развилине дерева, на каждой старой, выдающейся горизонтальной ветви росли прелестнейшие папоротники и лишайники, вперемежку с орхидными во множестве росли так называемые «слоновые уши», а светло-зеленый мох под ними образует мягкие, круглые подушки; на каждой травинке, на каждом тонком волоске дрожит прозрачная капля влаги, и вся атмосфера насыщена теплыми парами. Причину всех этих явлений отыскать было нетрудно: то были три источника горячей воды, температура которых равнялась 39° С. Кроме того, наш путь пролегал уютной долиной, одной из глубоких складок снегового хребта, в которой особенно долго сохранялась теплота от знойного экваториального солнца.

Мы нашли в лесу сухое место, переночевали там, а на другой день, пройдя 10 км, вышли из лесу на превосходную равнину в округе Улегга и стали лагерем в широко раскинувшейся деревне на выстрел из лука от подъема в горы. Банановые рощи покрывали здесь склоны холмов, спускались в [343] ложбины, окаймляли подножья гор и глубокими клиньями вдавались в долину Семлики, словом, всюду были бананы, не было недостатка ни в табаке, ни в кукурузе, ни в бобах двух сортов, ни в ямсе и колоказии.

Мы вступили в этот округ подозрительно и осторожно. Предательское убийство старшины мади показало нам, что тут нужно держать ухо востро и денно и нощно быть настороже. В первой же деревне наш авангард столкнулся с людьми, которые не преминули выказать неудовольствие по поводу нашего появления и сразу отнеслись к нам враждебно. Это навело нас на мысль, что вскоре придется выдержать серьезную борьбу. Со всех сторон виднелись селения, и если храбрость туземцев сколько-нибудь подстать их численности, они могли оказать нам упорное сопротивление. Мы выслали по направлению к горам несколько небольших отрядов вооруженных людей, и там произошли очень оживленные стычки; но вот часа в четыре пополудни некто Матейра, переводчик-бари в отряде Эмина-паши, ухитрился разговориться с туземцами и склонил вождя племени на мировую.

Вождь явился к нам в лагерь и объявил, что пришел повергнуться к нашим стопам и предоставляет нам казнить его или миловать. Мы велели трубить отбой, в две минуты пальба прекратилась, и наступило мертвое молчание.

Этот вождь и его сотоварищи были впервые встреченные нами представители ваконжу; отважное появление в нашем лагере вождя с такими мирными целями сразу завоевало ему наши симпатии и уважение.

Наружность этих людей меня сначала озадачила и даже до некоторой степени разочаровала, но потом, пораздумав хорошенько, я понял, что напрасно ожидал чего-то особенного. Сам не знаю почему, я думал, что эти горцы, т. е. собственно местные обитатели, знакомые с горной природой, окажутся более светлокожими, чем жители лесов в долинах Итури и Семлики, — на деле они оказались чернее самих зан-зибарцев. Если предположим, что у подошвы швейцарских Альп живет народ, на который нападает несметное полчище скандинавов, туземцы, конечно, будут искать убежища в горах; точно таким же образом и эти чернокожие, — чистейшего негритянского типа, — будучи не в силах противостоять напору индоафриканского племени вашвези и нашествиям меднокожих лесных племен, бежали в горы и приютились в укромных местах экваториальных Альп. Светлокожие племена плодились и наводняли окружающие равнины, а племя ваконжу обособилось, окончательно засев в горах.

На другой день, на пути к Мцора, мы переходили через пять речек, которые текут с гор в Семлики. Одна из них, Бутаху, очень многоводная; температура ее воды 16° С. [344]

В Мцора наши новые союзники, ваконжу сообщили нам много интересных сведений о топографии края. Вот что я от них узнал.

Они говорили, что в нескольких километрах к северу отсюда находится рукав того верхнего озера, о котором мы столько наслышались и который я открыл в январе 1876 г. Они называют его Ингези, что означает река, или болотистое место, или озерцо. Само «руэру», т. е. озеро, отсюда в двух днях пути на юг. Впрочем, они называют его также Ньянцой, а когда я спросил, как же зовут эту Ньянцу, они сказали «Мута-Нзиге», причем оказалось, что некоторым из них известны три Мута-Нзиге, а именно: одно в Униоро, другое в Усонгоро, третье в Уганде.

Что же касается до «Ньянц», то их оказывалось что-то очень много: одна Ньянца в Униоро, другая в Усонгоро, третья в Уньямпака, четвертая в Торо; далее, Семлики-Ньянца, Уньявинги-Ньянца и, наконец, Ньянца в Карагуэ и Ньянца в Уганде. Ньянцой, очевидно, называется каждая значительная река, питающая озеро, и каждый обширный залив, да и озера как большие, так и малые, тоже «ньянцы», или «руэру».

Те полуэфиопские племена, которых мы знали в Кавалли под названиями вахума, вэйма, вавиту, вашвези, здесь носят названия вайюяна, ваньявинги, васонгора и ваньянкори.

Рувензори, уже называемый ранее Бугомбума, Эвирейка и Вирука, здесь называется Руэнцу-ру-ру, или Руэнджура, судя по тому, как туземец может выговорить.

Река Бутаху отделяет Улегга от Уринга.

Уара-суры собраны под начальством Рукеры, одного из военачальников Каба-Реги, короля униорского. Говорят, что шайка этих свирепых разбойников стоит лагерем у переправы через реку Вайюяна, за несколько километров к северу отсюда. Ваконжу предлагали помочь нам выгнать их из этого края.

Главная квартира Рукеры, по слухам, в Катуэ, городе близ Соленых озер.

Нам сообщили еще, что на западном берегу Семлики живут племена вакови и васоки, а также существуют пигмеи батуа.

Мы узнали, что Усонгоро и Торо находятся во власти Каба-Реги, но обитатели островов на озере отказались принять его подданство, а вождь их Какури обращался к ванья-вингам и к ваньянкорам с просьбой помочь ему против Каба-Реги. Нам обещали, что все васонгоры и ваконжу покорятся нам, если мы согласимся вступить с ними в союз. Это предложение я принял.

Ваконжу — люди среднего роста, с круглыми головами и широкими лицами. На верхних частях ног и рук они носят [345] множество тонких обручей, свитых из волокон пальмы каламус. Вожди носят тяжелые браслеты из меди или латуни. Ожерелья женщин состоят из тяжелых железных колец, закрученных по концам спиралью.

Говорят, что по склонам гор находят много превосходного горного хрусталя.

При входе почти в каждую деревню в округе Уконжу стоит миниатюрный шалаш с крошечной дверкой, перед которой туземцы кладут банан или яйцо. Существует поверье, будто бы Миконджу, родоначальник их племени, впервые расчистивший лес и насадивший бананы, учредил такой обычай ради предупреждения воровства. Это приношение фетишу или местному божеству должно напоминать ему, что его дело сторожить их банановые рощи и охранять яйца, из которых выводится их домашняя птица.

12 июня я послал лейтенанта Стэрса с шестьюдесятью ружьями и несколькими проводниками ваконжу на реку Семлики, чтобы собрать о ней самые достоверные сведения. На другой день он возвратился и донес, что туземцы приняли его охотно, проявили полную покорность и проводили его к реке, объяснив все, что он пожелал узнать.

Стэрс нашел, что река в этом месте имеет 42 м ширины, 3 м глубины и протекает между крутыми берегами, высотой от 15 до 20 м, со скоростью течения до 5 км в час. Осмотрев реку и расспросив туземцев, которые были по толковее, Стэрс выявил, что: 1) на западном берегу реки, напротив хребта Рувензори, от самого озера Альберта тянется, повидимому, непрерывная горная цепь; 2) вода в реке особого сероватого цвета и мутная; 3) вода реки солоновата и отличается особым, неприятным привкусом, свойственным воде озера Альберта; 4) по единогласному показанию туземцев, река течет, сначала отклоняясь к западу, потом на север, потом на северо-восток и впадает в Униорское озеро, которое и есть озеро Альберта; 5) один местный путешественник, исследовавший реку из конца в конец, положительно утверждает, что она вытекает из одного озера и впадает в другое. Из всего вышесказанного мы заключаем, что река Семлики, вытекая из верхнего (т. е. южного) озера, течет по извилистому руслу, сначала сильно отклоняясь к западной горной цепи, потом поворачивает к северо-востоку, постепенно приближается к хребту Рувензори, протекает через лесную часть Авамбы, через Утуку и впадает в озеро Альберта-Ньянца.

С вершины муравьиного холма близ Мцоры я заметил, что за километр отсюда к западо-северо-западу начинается равнина, совершенно такая же, как та, что обманула тогда египтян, принявших ее за озеро; только осматриваемая мной равнина тянется далеко на юг и представляет подобие озерного русла, из которого вода ушла недавно. Река Семлики, [346] осушившая это русло, течет теперь на 15 или 20 м ниже окраины его берегов. Так как берега состоят из озерных осадков, т. е. из серого ила и песка, они, конечно, не могли противостоять напору столь сильного течения, и если бы не подводные скалы, залегающие ниже наносного слоя, нет сомнения, что такая река вынесла бы всю воду и из верхнего (южного) озера.

Лес занял долину во всю ширину, образуя поперек нее темную преграду, представляющую резкий контраст с белесоватой травой, которая растет по старому руслу высохшего озера и питается его соляными отложениями.

Однажды вечером во время нашего пребывания в Мцоре перед закатом солнца открылся великолепный вид на Рувензори. По ту сторону передового хребта показались, наконец, обширные поля снега, а из-за них выставились белоснежные пики. Во весь день мы видели лишь длинный ряд темных величавых стен, верхушки которых скрывались за слоями свинцового тумана; но вот с пяти часов пополудни верхние гребни гор постепенно стали разоблачаться, и глазам нашим представилась торжественная линия исполинских масс; потом из-за черных туч начали одна за другой возникать белые вершины, и, наконец, весь снеговой хребет предстал перед нами в своей величавой и унылой красоте. Это была такая поразительная картина великолепия и пустынности, что мы не могли от нее глаз оторвать и на всех лицах было написано благоговейное изумление. Туземцы говорят, что слово «Рувензори» («Руэнцори») означает «Творец дождя», или «Царь облаков».

14 июня мы выступили в сопровождении целой свиты ваконжу и через четыре с половиною часа достигли Мухамбы в Усонгора. Выйдя из Мцоры, мы сошли в травянистую равнину, еще в не очень давнее время бывшую частью того озера, к которому мы теперь направлялись. На полпути переправились через довольно значительный приток Семлики, называемый Руими и отделяющий Уконжу от Усонгора. Вскоре после того переправились через другой поток, исходящий из горячего ключа.

На другой день, пройдя один час дальше Мухамбы, мы покинули равнину и начали подниматься в горы. К югу хребет понижается и образует продолговатый холмистый мыс, разделяющий Усонгору на восточную и западную части, которые когда-то обе были под водами озера.

Поднявшись на высоту около 500 м, мы увидели перед собою целый мир холмов и, вероятно, кроме того увидели бы незабываемое зрелище, если бы не вечный туман, окутывающий главный хребет. Но вид был все-таки замечателен, и, несомненно, в будущем часто будут писать с него картины и многократно его описывать. Он мне напомнил альпийские [347] пейзажи, видимые из Берна, хотя здешние африканские хребты гораздо выше тех и кроме того над ними высятся еще белоснежные пики, эти величавые цари, перепоясанные дымчатыми облаками.

Пройдя упомянутый высокий мыс, мы спустились на 100 м ниже, перерезали узкую и глубокую долину и стали лагерем в Карими.

15 июня в 5 часов 15 минут пополудни облака и туманы рассеялись у вершин Рувензори, и открылся наилучший из всех виденных нами доселе видов. Описание его отлагаю до следующей главы. Мы поспешили установить фотографический аппарат, чтобы увековечить одно из редчайших в мире зрелищ и представить людям самый великолепный из всех африканских видов.

16 июня сделали длинный переход в 4 3/4 часа и пришли к зерибе Рузессэ. Из Карими мы метров двести спускались в равнину восточной Усонгоры и через час пришли к реке Рувераи, имеющей до 15 м ширины при глубине в 30 см. Это совершенно прозрачный и холодный, как лед, поток, — сразу чувствуется, что он только что покинул родные ледники.

Когда мы подходили к Рузессэ, один васонгорский пастух, состоящий на службе у Рукеры, военачальника уара-суров, пришел к нам с равнины и предложил указать местонахождение одного из табунов, принадлежащих Рукере. Мы воспользовались дружеской услугой этого молодца, который действовал так из патриотизма в отместку тирану, разорявшему его родину. Мы дали ему конвой с пятьюдесятью ружьями и через четверть часа получили двадцать пять голов жирного скота, который присоединили к своему прежнему стаду из ста голов и благополучно пригнали к зерибе селения Рузессэ.

С вершины навозных куч, сложенных вокруг деревни наподобие высокого вала или укрепления, мы в первый раз увидели, в 5 км к югу отсюда, озеро Альберта-Эдуарда-Ньянца.


Комментарии

35 После того как паша переехал с частью своих людей на озеро Альберта, во главе гарнизона в Уаделее остался старший офицер Селим-бей. Он просил у Стенли несколько дней, чтобы собрать и эвакуировать всех людей к озеру. Стенли добросовестно стоял положенное время на озере, но Селим-бея не дождался. Из Уаделея приходили самые противоречивые сведения, из которых можно было понять, что Селим-бей совсем не придет. Тогда Стенли снял свой лагерь и пошел вперед, известив Селим-бея, что экспедиция пойдет намеренно медленно, чтобы дать ему возможность нагнать ее.

36 Люди паши на озеро Альберта собирались томительно медленно, без конца интриговали, составляли какие-то заговоры и проч. 5 апреля Стенли решительно потребовал от паши навести порядок среди своих людей, удалить тех, кто не хочет идти, и немедленно отправиться в путь. Паша, отличавшийся крайней флегматичностью, нерешительностью, растерялся и ничего не мог ответить Стенли. Тогда Стенли выстроил своих стрелков и заставил занзибарцев палками согнать на площадь всех людей паши. Решительный и твердый в своих решениях, Стенли быстро навел порядок, но паша рассердился на него.

37 О «помощи цивилизации» отсталым народам Африки сейчас настойчиво кричат империалисты. «Колонизовать, — писал недавно бельгийский министр колоний Флишовер, — это значит принести цивилизацию отсталым народам, которые не в состоянии своими силами подняться из дикости, в которой они пребывали столетиями. Колонизация — это работа, большая работа на службе и в интересах отсталых народов». Лейбористский министр английских колоний в 1946 г. заявил, что английская политика в Африке имеет в виду «не британские интересы, а счастье, процветание и свободу самого колониального народа». Но это грубая ложь, беспримерное лицемерие! Что изменилось в тропической Африке за 50-60 лет, прошедшие со времени империалистического раздела?

Тропическая Африка как была, так и осталась отсталой аграрной территорией, где никакой обрабатывающей промышленности не было и нет. Мотыга как была, так и осталась основным орудием земледельца. Производительность крестьянского труда была низкой, низкой она осталась и до сих пор. Но раньше крестьянин все свое внимание и весь свой труд отдавал производству продуктов личного потребления, а теперь свои лучшие силы отдает работе на европейцев, чтобы своим жалким заработком уплатить налоги, штрафы и долги. Раньше прибавочный продукт крестьянина, как бы он ни был мал, оставался в его хозяйстве за незначительным вычетом в пользу вождя, теперь у него отбирают не только прибавочный, но и часть необходимого труда. Раньше он иногда голодал, если какое-нибудь стихийное бедствие мешало ему создать продовольственные запасы, теперь он голодает систематически. Об исключительной бедности крестьян и систематическом недоедании говорят все беспристрастные наблюдатели. Раньше народ тропической Африки был неграмотный, неграмотный он остался и теперь. Колонизаторы завезли в тропическую Африку не известные там ранее болезни, но не завезли врачей; сеть лечебных заведений совершенно ничтожна. Народ стоит на грани вымирания — такова оказываемая «помощь цивилизации».

(пер. И. И. Потехина)
Текст воспроизведен по изданию: Генри Стенли. В дебрях Африки. М. Географгиз. 1958

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.