Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

П. Н. КРАСНОВ

КАЗАКИ В АБИССИНИИ

Дневник Начальника конвоя Российской Императорской Миссии в Абиссинии

в 1897—98 году.

XVII.

Сборы в путь.

Новый год. — Наем мулов. — Несогласия купцов. — Новая единица веса — винтовка Гра. — Разделение отряда.

Для поднятия громадного груза нашего каравана требовалось более трехсот мулов; нужно было или купить их, или нанять... Но экспедиция раса Маконена в землю галлов потребовала от населения почти всех способных к работе животных и геразмач Банти находился в большом смущении. Миссии надо было спешить, идти большими переходами, выступить, как можно скорее, a начальник купцов, рас Нагадий, не мог найти желающих взять подряд на себя. Посмотрели купцы наш груз, массивные ящики с царскими подарками и задумались. С одной стороны желание Менелика, чтобы посла Москова без задержки отправили в Аддис-Абебу, с другой — отказ купцов принимать груз на себя, нежелание их давать мулов — положение неприятное.

Начальник миссии предполагал выступить из Харара 31-го декабря, но со всеми этими проволочками, переговорами и сборами пришлось отложить выступление до 2-го января и встречать новый год в своем лагере у Харарских стен.

Темная и холодная ночь спустилась над долиной Харара. Полная луна бросила отблески на далекий купол собора, на белые стены Маконенова дворца, лиловый турман залег на кофейные плантации и таинственно зажглись семь звезд Ориона в зените, когда мы собрались на нашу новогоднюю жженку. [248]

Бледно-голубое пламя то вспыхивало, то исчезало в большой кастрюле, языки его то взбирались на самый верх сахарной головы, то лились огненными струями в чашку, где угасали, помешиваемые искусными руками нашего фармацевта Л-ва, поручика Ч-ова и других офицеров. Начальник миссии с супругой обещали быть на встрече, и все ожидали 12-ти часов. Температура в палатке быстро поднималась, приятная теплота после холодной ночи разливалась по телу. За веселой беседой, за ужином, в приготовлении которого наш повар ворчун Илья Захарович превзошел самого себя, незаметно подкрался таинственный момент смены старого года новым, прошлое отходило в область воспоминаний, наступало новое, новые светлые надежды возлагались на новый год, являлись новые мечты. В двенадцать раздались первые тосты, первые пожелания. И невольно мысль членов абиссинской миссии, русских, надолго оторванных от родного края, от родных обычаев перенеслась за многие тысячи верст в родные дома, вспомнили те, которые покинуты на холодном севере, и не одна чарка доброго пунша была осушена в немом молчании за доброе здравие отсутствующих. И в эту минуту, словно напоминая, что встреча нового года происходит не в обычных условиях, под самым лагерем протяжно завыла гиена...

Разошлись около двух часов ночи, задумчивые, немного грустные, полные воспоминаний.

1-го (13-го) января, по утру, в конвойной палатке молились Господу Богу, а потом, не смотря на праздник, приступили к работе по снаряжению каравана.

Явился рас Нагадий, плотный человек с седым, плохо бритым подбородком, пришел геразмач с целой свитой ашкеров, пришел Ато Марша и Ато Уонди, явились купцы. Ведение переговоров было возложено на поручика К-го, хорошо говорящего по-абиссински. Начались торги. Мы требовали пройти расстояние от Харара до Энтото, около 600 верст, в 20 дней, при уплате [251] за мула по 15-ти талеров за конец, эти условия были предложены нам геразмачем и очень им одобрены. Купцы кинулись к ящикам и заявили:

— "Мы не согласны брать с мула, да и вы будете недовольны. Есть ящики легкие, но громоздкие, неудобные для вьючки, на них нужны особые мулы, вы будете недовольны. Лучше брать по весу".

— "Хорошо, мы согласны".

Но брать no весу в стране, где материю и веревки продают локтями, где нет понятия о весе. Купцы предлагают взять за единицу платы вес 20 винтовок Гра одному мулу. Итак вводится новая единица силы локте-винтовка Гра. Мы согласны узнать вес нашего багажа в ружьях Гра, разделить на 20 и за каждую полученную единицу заплатить по 15-ти талеров. Кажется дело кончено. Не тут-то было.

— "Мы не пойдем до Энтото в двадцать дней", заявляют нам купцы.

— "Они не пойдут двадцать дней", важно мычит за ними жирный рас Нагадий.

— "Сколько же вы пойдете?", спрашивает К-ий.

— "Нам нужно полтора месяца", нахально заявляют купцы.

Призываем на помощь имя Менелика, но купцы уже уперлись, безмолвная стачка готова.

— "Отберите наиболее громоздкие вещи и отправьте их на Эрер и далее по Данакильской пустыне на Энтото, под охраной абиссинского конвоя", советует Банти.

Мы и на это согласны. Энтото и Харар имеют два пути — один через долину Черчер, по крутым и скалистым горам со многими подъемами и спусками, трудно проходимый верблюдами — муловая дорога, другая правее ее, севернее идет от Гильдессы на Эрер, а затем по Данакильской пустыне Бальчи и на Энтото. По этому пути идут верблюды до Бальчи, а далее носильщики и мулы. [252]

Ho купцам и этого показалось мало. Какие мы ни делали им уступки, как бы ни уменышпали свои требования, они все были недовольны. Часы проходили за этими переговорами, мы теряли терпение и ни к чему не могли придти. Они говорили свое "твердое слово" и тут же нарушали его. Пришлось обратиться к геразмачу. Геразмач допросил их.

— "Вы правы, они виноваты", сказал он и приказал забрать купцов в тюрьму.

Утешительного в этом было мало. Мы все-таки сидели на месте в Хараре и не имели надежды выступить скоро. Геразмач советовал бросить нам купцов, взять караван на Эрер и идти через него. Там и теплее и охота хорошая и дойдете вы в то же почти время... В планах похода на Эрер прошел вечер 1-го января.

2-го (14-го) января, около полудня явились купцы, геразмач, Ато Марша и Ато Уонди. Они согласны. Они одумались; вчера они не соглашались потому, что мулы были в Дэру (120 верст от Харара), но теперь геразмач обещал дать до Дэру носильщиков и они могут везти наш багаж. Приступают к вещанию груза. На трех бревнах воздвигают обыкновенные весы, отбирают от солдат конвоя геразмача ружья и начинают вешать. Пять писцов палочками надписывают имя купца, который берет на себя ящики. В то же время наиболее громоздкие вещи отбирают для эрерского каравана. Вешают точно, медленно. Железный крюк изображает четверть винтовки, вешают до одной четверти, поверяют, перевешивают. Толпа купцов сидит кругом лесов и смотрит за правильным весом, тут же и рас Нагадий и Ато Уонди.

Яркое солнце освещает живописную картину. Полуголые носильщики таскают ящики, рас Нагадий в черном плаще, Ато Уонди в белой с красной полосой шаме, пестрые ашкеры кругом, три столба с примитивными весами и груда ружей. Толстяк Недодаев стоит [253] с книжкой в руке и поверяет вес, К-ий сидит на ящике записывает.

— "Асра-анд (одиннадцать)", говорит араб-писец.

— "Одиннадцать ружей, ваше высокоблагородие", заявляет Недодаев, "ну, чудаки, на ружья вешают, вот бы тебе Полукаров свеситься, сколько ружей в тебе — то-то запалил бы!"

— "Шути!" огрызается Полукаров, "ты вот смотри, они крюк положили на разновес, а ты молчишь".

— "Нехай, им же хуже..."

День проходит, солнце прячется за горы, а еще много вещей остается на завтра.

5-го (15-го) января. Мы выступили, отправив 27 верблюдов по 18-ти талеров за верблюда на Эррер, под наблюдением абиссинцев, оставив д-ра Щ-ва и кандидата К-цова и казаков Демина и Панова для сопровождения каравана, идущего от Гильдессы на Эрер, выступили около 2-х часов дня, в половинном составе.

Галласы-носильщики забрали часть груза и унесли его, когда оказалось, что не все еще перевешено. Нужно было еще остаться на некоторое время в Хараре. Начальник миссии, его супруга, штат его слуг, полковник А-ов, я, поручики Ч-в и Д-ов, фармацевт Л-ов и восемь человек казаков, составляя из себя ядро миссии, направились к озеру Хоромайя.

XVIII.

По Харарской провинции.

Слуга Уольди. — Тяжелый ночлег на озере Хоромайя. — Носильщики. — Праздник Крещения в Урабиле. — Воспоминания о бое у Челенко. — В девственном лесу. — Солнечное затмение. — Недоразумения в Бурка. — Бедственное положение К-го на старом ночлеге. — Жизнь на походе. — Покупка лошадей. — Въезд в Черчер.

Когда живешь месяцы в палатке, когда каждый день передвигаешься с места на место, устанавливаешь колья, походную постель, стол для работы, развешиваешь оружие по стойкам, невольно привыкаешь считать палатку своим домом. Черномазый Уольди, слуга моего сожителя, в синей куртке становится своим человеком, интересуешься его здоровьем, наблюдаешь его простое миросозерцание, задумываешься над этим человеком, судьба которого невольно связана с вашей судьбою, трудами черных рук которого вы живете и, наконец, — любишь его.

Для него весь мир слагается из бакшиша и жалованья, с этих светлых талеров он переходит потом на источник их, на белого человека, господина, гэту — и он привязывается к вам, как собака. В одних холщовых штанах, босой, накрытый ночью одной тонкой полотняной шамой, без тюфяка и без подушки, он спит при 4° мороза на инее травы, дрожит как собака, хворает лихорадкой, а на завтра, едва раздается властный голос — "Уольди!" уже слышен хриплый ответ — "Абьэт", откуда-то извне, из холода и сырости травы.

Он подаст вам воды умыться, он принесет от буфетчика чаю, поможет одеться, соберет ваши вещи и, едва вы выйдете, он свалит и сложит палатку. Днем, [255] навьюченный фотографией, ружьем и бутылкой с водой, он бежит сзади мула на высокие горы, по острым утесам. Он ищет ваши вещи среди разбросанного каравана на биваке, ставит палатку, делает постель, а потом садится подле раскинутых чемоданов и сторожит имущество. Он не чужд известного сентиментализма. Вы устали с похода, вас раздражили сомали и вы легли не в обычный час на жесткую койку. Черное лицо заглянуло под полы палатки раз, заглянуло другой...

— "Мындерну"? (Мындерну — что такое?), спрашиваете вы.

— "Toi malade"?, участливо говорит Уольди.

— "Non!" и вы отворачиваетесь к стене думаете невеселые думы.

Уольди исчезает.

Вечером к чаю он приносит вам три апельсина. Вы далеки от города, кругом нет никаких фруктов, Харар давно покинут.

— "Откуда ты достал"?

— "Харар. Pour tоi"...

Вы позволяете ему в холода накрыться вашей буркой, спать под пристеном палатки, вам еще более жаль его...

Он не идеальный человек, нет... Вы ему даете на чай талер, он вскидывает его на рукв и говорит.

— "Qa n'est pas бакшиш".

— "Почему"?

— "Бакшиш — trois talers".

Оказывается, другим слугам дали на чай три талера, и вот норма бакшиша стала три талера. Он обидел вас, вы обидели его — и все потому, что взгляды на вещи у вас разные — черный и белый.

В Хараре он пьянствовал аккуратно каждый день. Наконец, вы сделали ему выговор — пьянство прекратилось. Вы можете его высечь, если хотите, по закону вы [256] можете дать 16 ударов, но вряд ли подымится у вас на него рука. В конце концов вы слились с ним в одну столь отличную друг от друга жизнь-жизнь офицера и денщика. Вы лежите на койке из двух чемоданов, под одеялом, на простыне, едите два раза в день баранину, пьете чай, одеты согласно температуре — он вечно в своей старой шаме, всегда на воздухе, на голой земле, питается горстью риса, да блином инжиры... По мировоззрениям, по существу, по службе — человек, по образу жизни, верности и неприхотливости — собака...

О чем он думает, когда бежит за вами, о чем он думает, когда, будто прислушиваясь, сидит на вашем чемодане смотрит на далекие звезды?... Он думает о том, что вы думаете, он старается проникнуть ваши желания и предупредить их, вы будете жалеть его, когда он уйдет от вас, он будет плакать и целовать ваши ноги на прощанье...

Вы забудете его, едва только сядете на пароход и почувствуете привычное биение европейской жизни — он забудет вас, когда подпрыгивая и потрясывая талерами отбежит от вас на сто шагов. Вы займетесь своими делами, отдадите свою персону в распоряжение бритого Карла — он найдет другого "гэту", за которым также будет ходить. Побольше сердечного отношения к черному слуге он полюбит, как любил вас...

Мы выступили из Харара около 2-х часов дня и в 5-м часу, все время идя по прекрасной аллее, обсаженный молочаями, дошли до нашего бивака у озера Хоромайя.

Вид обширного водного пространства, среди невысоких зеленых холмов, чуть волнующегося при легком ветерке, ласкал наши взоры, отвыкшие от воды. Хоромайя имеет продолговатую форму и по длине тянется верст на пять, имея в ширину около двух верст. Его берега густо поросли, саженей на десять от края, водорослями, далее озеро чисто и глубоко. Стада уток [257] всевозможных пород: кряковых, нырков, широконосов, пестрых селезней, водяные курочки, гуси и небольшие, необыкновенно пушистые гагары целыми стаями держатся подле берега. Все озеро усеяно черными точками водяной дичи, которая свободно подпускает на ружейный выстрел. Кругом, по невысоким холмам лежат галласские деревни, видны поля машиллы, отгороженные стенами молочаев.

Наш маленький отряд пришел на ночлег без провианта, без палаток, без постелей, даже без бурок и подстилок. Все осталось позади в Хараре и серьезным вопросом являлось для нас -придет ли багаж сегодня, или останется до завтра. Мы выслали Уольди сторожить наши вещи, а сами отправились на охоту. Я и поручик Д-ов обещали доставить ужин на весь отряд.

Едва только, закинув за плечо ружье, я отошел от места бивака, как целая толпа, человек в сорок, галласов с шумом последовала за мной. Знаками я объяснил им, что мне нужно только двух человек, что остальные мне только мешают, — двое, выбранных мною, кивнули головами в знак того, что они поняли мое желание, но и остальные не отстали. Я не отошел и десяти шагов, как уже стрелял по уткам. Как скоро галласы увидали, что птица убита, быстро сбросили они с себя шамы и на перегонки пустились вплавь доставать дичь. Потом, со вторым выстрелом они завели между собою очередь и безропотно лазили между водорослей, доставая птиц. Через час мой патронташ был пуст. Восемь уток, одна гагара и четыре водяные курочки были моей добычей; я возвращался домой. Уже вечерело, багровое солнце спускалось за холмы, озеро почернело, птицы скрылись в камыши.

Д-ов принес 12 уток, одну гагару и двух курочек, ужин у нас был, но в чем варить?

— "Котлы не пришли, ваше высокоблагородие", трагически докладывает мне Терешкин. [258]

— "А без котлов нельзя", слышу бодрый, звенящий голос Д-ова сзади себя, "ты их палочкой проткни, да на вертеле жарь".

— "Как же так", разводит руками Терешкин. "Нешто в чайнике то пробовать"?

— "И прекрасно, вали в чайник. Ты, брат, не мудрствуй лукаво, а действуй!", одобряет план Терешкина полковник.

— "Слушаюсь. Попытаюсь. Только много не наворишь", плачевно говорит Терешкин и с черными слугами садится щипать дичь. Мы все голодны. Утка, вареная или жареная, кажется нам лакомым блюдом.

Палаток нет. Уольди является и заявляет, что "дункан изллэм"...

Пришла палатка полковника и то без шестов и без кольев, а между тем холодная ночь наступает, ночь без крова и теплой одежды.

Сырой туман потянул с озера. Он задернул молочным покровом долину, пролез к невысоким холмам и закрыл предметы. Влага стала пробирать насквозь. Полковник роздал части своей палатки нам и казакам, мы разослали их на мокрой траве и легли, накрываясь остатком холста. Ноги коченели от холода и сырости, мы лежали, сбившись в кучу, ожидая, когда проварятся наши утки.

И, когда они поспели и Терешкин принес их, мы ели их, без соли, руками, кладя на кислую инжиру и запивая коньяком, случайно оказавшимся у поручика Ч-кова. Но бодрое настроение никого не покидало. Острили и шутили все время, проводили параллель между нашим плачевным положением без крова в сырую холодную ночь, на берегу Африканского озера, и положением наших петербургских знакомых где-нибудь на балу или в театре. Шесть яиц, принесенных галласами, довершили наш ужин и, укрывшись с головой в жидкое полотнище, мы забылись тяжелым сном. [259]

Пробуждение было неприятно. Температура упала до 0», трава, на которой мы лежали, покрылась инеем. Я вылез из-под холста и пошел размять закоченевшие руки с ружьем и опять толпа галласов сопровождала меня, опять при всяком удачном выстреле они кидались в воду, не смотря на утренний холод...

Но взошло солнце, пригрело за зябшее тело и забылись невзгоды холодной и сырой ночи.

4-е января. Озеро Хоромайя, дневка. Мы отошли всего 20 верст от Харара и уже принуждены делать дневку. Вчера выпила разница в счете винтовок, на 21 мула. Абиссинские купцы считали больше — мы меньше. Начальник миссии предлагал прибывшему рано утром геразмачу заплатить по их, абиссинскому счету, лишь бы выступить без проволочки, без задержки. Но геразмач [260] просил перевешать еще раз вьюки. Пришлось согласиться и сделать дневку.

Около полудня прибыли купцы, поставили весы, любезный наш помощник Ато Уонди уселся управлять этим делом, арабы взяли свои карандаши и длинные и узкие листы бумаги и начали вешать и записывать багаж по купцам...

За этим занятием прошел весь день.

Наши вещи распоряжением геразмача Банти идут до пятого вашего ночлега, до Дэру, на носильщиках. 120 слишком верст семи, восьми пудовые ящики несутся на руках полуголыми босыми людьми, несутся по страшной круче, по острым каменным утесам.

Кто эти носильщики? — Все те же галласы, трудами рук которых, лопатами вскопаны нивы и засеяны машиллой, теми галласами, что вскормили и вспоили этих сытых горбатых быков, этих белых овец и баранов.

Их с нами идет более четырехсот человек. Каждый знает свой ящик и со своими помощниками бережет его. Он принес вашу палатку и ложится подле нее, он идет за вашим чемоданом. По утру он с видом голодного зверя ожидает, когда вы соберете свои пожитки и повалите палатку. Он хватает ящики, колья и бежит на следующую станцию. He ставьте часовых, не стерегите имущества, галлас-носильщик сохранит вам вверенный ему ящик, бдительнее лучшего часового, вернее сторожа. Он головой отвечает за целость сундуков и ящиков и он скорее умрет, нежели кому-либо без приказания передаст вашу вещь. Бедно одетые, без панталон в одной лишь грязной шаме, они сильно страдали по ночам от холодов, целые группы их можно было видеть по утрам подле догорающего костра.

Они дрожали, как в лихорадке, стараясь прикрыть свои худые голые плечи грязной серой шамой, они питались крохами сухой инжиры и это не мешало им [261] бегом взносить наши вещи на крутые горы. Тихие, скромные, трудолюбивые, они безропотно сносили все тягости похода, терпели холод и голод, ежеминутные оскорбления абиссинских шумов и ашкеров. Ими заведовал шейх Абдулляхи, начальник мусульман города Харара, в помощь ему было дано несколько абиссинских кавалеристов. В пестрой шаме, с ружьем Гра на плече, с длинной палкой в руках, то и дело проскакивали они вдоль нашего каравана, подбодряя "вьючных людей" словами и тростью.

Абиссинец победитель, абиссинец завоеватель жесток к побежденным. Гордый своею победою, он уже не признает ничего человеческого в покоренной нации. И наши мальчишки слуги, при встрече с галласами, отбирали у них воду и молоко без платы и галлаеы смотрели на это со стоическим спокойствием. Он абиссинец — он имеет право сделать это, хорошо еще, что не побил... Когда, однажды, мы узнав об этом, наказали слугу, — он был поражен и понять не мог, что обирание галласа — преступление. Наш Уольди стал барином. Носильщики-галласы ставили нам палатку, по его жесту приносили вещи. Эта покорность, терпение, привычка уважать абиссинцев настолько вкоренилась даже в это короткое время (Одиннадцать лет) среди галласов, что когда я пошел на охоту с галласом проводником и сам понес винтовку, галлас кинулся отнимать ее у меня, уверяя, что такому "большому человеку", как я, неприлично самому носить ружье.

Их сгоняли по распоряжению геразмача в места наших ночлегов для смены, и они сменялись без шума, без пропажи вещей.

По пути то и дело попадались их убогие хижины, сплетенные из хвороста, кругом торчали тычки сжатой машиллы. To тут, то там видны были пласты новины, [262] свеже поднятой лопатами земли, другого способа обработки полей они не знают, — стада быков и ослов — это была собственность раса Маконена, а галласы его крепостные.

Воскресенье, 5-го января. От озера Хоромайя до Лого-Корса20 верст. Мы проснулись рано утром от оживленного говора на галласком языке, возле самой нашей палатки. Уольди несколько раз заглядывал, приподнимая полы ее, и всякий раз укоризненно посматривал на моего сожителя, не собиравшегося провидимому вставать. Было страшно холодно. Наши легкие индийские палатки продувало насквозь, бурка не защищала от сырости, земля была покрыта инеем. Я вышел на воздух и увидел группу галласов, сидящих кругом на корточках и ожидающих, когда мы им дадим свои вещи. Деньги, [263] царские подарки, канцелярия, галеты-все это уже было разобрано и спешно увязывалось на грубые носилки. Иные более счастливые галласы имели с собою маленьких осликов, на которых клали назначенный им груз, другие несли его сами.

Около 7 часов утра, весь лагерь уже был поднят и мы тронулись вдоль берега Хоромайи.

Местность меняла свой характер. Горы, становились выше, показались пихты и кедры, местами пошли переплески. Но полей все еще было много.

Около 11 1/2 часов утра, все время следуя по хорошей черноземной дороге, мы перешли через ручей, благополучно избегнув ненадежного моста, и на холме, покрытом высокой сухой прошлогодней травой, стали биваком, в виду галласской деревни — Лаго-Корса.

Вторник, 6 января. От Лаго-Корса до Урабилэ20 верст.

Из Лаго-Корса мы выступили около 7 1/2 часов утра, и через какой-нибудь час вошли в громадный лес пихт и кипарисов. Высокие деревья простирали свои пушистые нежные ветви над нашими головами, маленькие туйи обступили дорогу, а сквозь переплет их ветвей видны были толстые серые стволы, охватов в шесть или восемь. Сухая трава и мох покрывали почву. Большие молочаи, громадные кусты дикого гелиотропа показывались здесь и там, среди густого, темного леса. Дорога то подымалась, то опускалась, то шла по карнизу, попадая вглубь высокого леса, то выбивалась на его опушку. Аромат туйи, гелиотропа и трав, мягкая прохлада воздуха, в тени развесистых дерев, делали путешествие весьма приятным.

Около 12-ти часов, мы круто спустились вниз и попали в долину, окруженную густыми лесами. По долине протекал неширокий ручей. Эта местность называлась Урабилэ. Вечером, после переклички, я приказал казакам, по случаю праздника Крещения Господня, спеть "Во Иордане крещающуся Тебе господи". Ночь прошла [264] спокойно. В лесу выли шакалы, a no склону лесной горы с вечера загорелась бездна галласских костров. Среди тумана в темноте южной ночи, эти костры висели в воздухе один над другим волшебной декорацией; синеватые дымы вертикально поднимались к верху, образуя ровные освещенные полосы.

Среда, 7-го января. От Урабилэ до Челенко18 верст. Выступили между 7-го и 8-го часами, по прекрасной лесной дороге, и около полудня прибыли на широкую холмистую прогалину, поросшую высокой сухой травой — место боя между абиссинцами и хараритами в 1886 году.

12 лет тому назад 1-го января, потомок эмира Нура — эмир Харарийский Абдул-Аги прибыл на эту местность, чтобы воспрепятствовать движению абиссинских войск к стороне Харара. Все население города, способное носить оружие, галласы с копьями и щитами, арабская артиллерия из четырех орудий заняли опушку леса и приготовились к упорному бою. Каждый знал, на что он шел. Галласы защищали свои дома, нивы, стада, харарийцы стояли за свой город, за своих жен и детей. Но они были слабо вооружены, не имели силы воли, твердости духа, чтобы смело вынести и неудачи и несчастия начала боя. Это были купцы и земледельцы, в место плута и весов, взявшиеся за ружье, копье и пушку.

На рассвете на опушке леса показалась абиссинская пехота. Она шла пятью колоннами — раса Маконена, раса Дарги, негуса Менелика, раса Гувена и Дадьяча Ольде-Габриеля. Местность, на которой предстояло столкнуться противным сторонам, представляет из себя лесную прогалину версты две шириною и верста глубиною. Перерезанная несколькими некрутыми балками, она в общем, имеет форму котловины, со всех сторон окруженной густым лесом.

Бой предстоял лесной.

Абиссинцы рассыпались в несколько цепей (лав) и открыли частый беспорядочный огонь по войску Абдул-[267] Аги. Харариты отвечали им, но без большого успеха. Артиллерия их не могла пристреляться, да за громадными стволами вековых туйй, ядра почти не наносили вреда.

Бой развивался необыкновенно быстро, Начавшись около 8-ми часов утра, он к 10-ти достиг наибольшего напряжения. В это время конница всех пяти отрядов собралась в одном месте, на правом фланге абиссинских войск и врассыпную кинулась на артиллерию Абдула-Аги. В несколько минут они достигли пушек и начали бросать свои дротики, которыми пронизали насквозь харарийских артиллеристов. Одновременно с атакой на батарею, пехотные лавы, подбодряя себя воинственными кликами "Айгумэ!, Айгумэ!", линия за линией побежали на войска противника. Харариты не выдержали и обратились в бегство. Абиссинская конница понеслась преследовать бегущего неприятеля. По крутым склонам, поросшим громадными деревьями, кустами и высокой травой, бежали галласы и харариты, разбиваясь на отдельные кучки, за ними, обгоняя их, нанося страшные удары своими саблями, скакали абиссинские всадники. Привычные кони не спотыкались о камни, перелезали через поваленные стволы, прыгали через горные потоки. Трупы несчастных покрывали узкий путь от Челенко до Харара.

Без корма, без еды, в продолжении 12-ти часов гнали абиссинцы обезумевшего от страха противника и в 10 часов вечера победителями вошли в Харар, рассеялись по его улицам, всюду внося смерть и ужас за собой.

Харар пал, Абдул-Аги с веревкой на шее был введен в город, которым столько лет правили его предки. Абиссинские чиновники сели в домах и таможня заработала в пользу нового правителя Харара раса Маконена...

Под сенью раскидистой туйи, лежа на желтой соломе, [268] я выслушал этот рассказ от абиссинца Марка. Когда, слегка путаясь в русском языке, он повествовал о натиске конницы на арабскую артиллерию, стоявшую "вот здесь, на этом самом холме", его глаза разгорелись. Суровые призраки воинов для войны, воинов от рожденья появились между стволов, в зелени гелиотропов и лиан... Виднее стали серые и вороные кони, гордо с крутившие свои точеные шеи, грызущие острые мундштуки, раздался воинственный вой, загудела земля, запестрели победные лемпты на плечах у черных. всадников, запели жгучую песню чуть колеблющиеся при полете дротики и умолкли арабские пушки...

Вся лощина покрылась белыми шамами; видны черные круги кожаных щитов; сверкают копья, у иных видны ружья за плечами. Мстительный, дикий, полный страсти африканский бой в разгаре.

Смолк Марк, задумчиво опустив курчавую голову свою... Тихо шелестит в долине сухая трава, да временами мирно шумят при налетевшем ветерке высокие туйи...

Четверг 8-го января. От Челенко до Дэру 27 верст. Конвой выступил непосредственно за начальником миссии в 7 1/2 часов утра.

С громкими песнями подвигались мы по красивой, доросшей цветущими кустами лощине. За лощиной начался крутой подъем на высокую гору. Усеянная мелким булыжником дорога шла по узкому карнизу над глубокой пропастью. Деревья и кусты всех пород поросли по круче. Шелковица свешивала кисти еще сырых ягод, красных и плотных. Ее ветви поднимались на несколько сажень, образовывали густую светло-зеленую заросль. Кругом бледно-розовые шток-розы, белый шиповник и жасмин, переплетенные лианами, сплошной стеной стояли по горе и проливали нежный сладкий аромат. А за пропастью поднимались новые горы, мохнатые от густого леса, такие же высокие, дикие, неприступные. Эти горы [269] уходили вдаль, выдвигаясь одна за другою, синея своими покрытыми лесом вершинами. За горами тянулись беспредельные пески Данакильской пустыни. Голубое небо, яркое солнце и зелень всех тонов и оттенков!!

He напрасно зовется Абиссиния — Африканской Швейцарией. Эти горные склоны, покрытые девственным лесом, красивее, богаче Европейских лесов. Размеры и форма Африканских гор грубее и резче, растительность удивительно разнообразна.

С каждым шагом открывались новые красоты. To дорога опускалась круто вниз, между мелкими каменьями струился тихий ручей, дерево-великан легло поперек него, по серой коре порос тонкими нитями нежный, зеленый мох, за стволом подняли ажурные головки туйи, дальше громадный рицинус раскинул свои лапчатые блестящие листья, еще дальше целая компания темно-серых великанов стволов поросла так густо, что черные тени легли в лесу и таинственно глядят оттуда заросли молодых кипарисов...

С высокой горы дорога постепенно спускается вниз. Пейзаж достигает удивительной красоты. Громадная долина, чуть всхолмленная, покрыта желтой травой, вышиной в рост человека. И среди этой травы здесь и там видны густые острова кустов и развесистых дерев. Высокие горы окружают долину. Горы поросли лесом. Лес сбегает тут и там остроконечными мысами в долину. Неширокий ручей струится через нее, камыш и зеленая трава поросли по его берегам...

Но особенно красива эта картина вечером перед закатом солнца. Яркий диск опустился уже за горы. Багровый закат догорает. Природа затихла. Мрачный, таинственный, чернеет вдали тропический лес. Чуждые голоса слышны оттуда. To фыркают гуарецы (гверецы), визжат шакалы, неизвестные птицы кричат в самой чаще. Там своя жизнь; жизнь, чуждая людей, жизнь, полная кровавой борьбы за существование... [270]

Лагерь утихает. Носильщики — галласы, получившие 100 талеров бакшиша, расходятся с веселым говором, по дороге.

Конвой становится на перекличку. В сыром воздухе звенит казачья труба и эхо девственных лесов отражает кавалерийскую зорю.

Чудная, величественная картина!!

9-го, 10-го и 11-го январятри, дневки в Дэру. Мулов нет... Абиссинские купцы оправдали свое семитическое происхождение — они надули и не пришли ни 9-го, ни 10-го... Пошли скучные дни, страшенные лишь роскошью природы да царской охотой в тропическом лесу.

Мулы пришли лишь 11-го января — и то не все, 30 мулов не хватало... На 12-е назначили выступление...

Co словом Африка обыкновенно связывается понятие о беспредельных песках, о перистых пальмах, здесь и там выросших отдельными купами, о скалах и камнях, у подножия которых лежат желтые львы... Густые леса, бесконечные степи, покрытые высокой травой, принято считать принадлежностью Америки.

Леса у Дэру имеют совершенно не Африканский вид.

Чем ближе вы подходите к лесу, тем мощнее развертывает свои красоты тропическая флора. Сухая желтая трава становится выше. Она уже закрывает вас с горловой. Издали несется аромат цветов, аромат оранжереи. Высокие розовые шток-розы образуют густую заросль, к ним примешиваются большие кусты мимоз, гелиотропов, жасмина и шиповника. Маленькие птички перелетают с куста на куст, сверкая металлом своих крыльев. Кусты становятся гуще. Тонкие зеленые лианы, плющ и виноград ползут по ним, поднимаются до самой вершины и зеленым каскадом падают вниз в зелень малины, в розовые кусты пахучих шток-роз.

В изумлении останавливаешься и замираешь среди высокой травы. He знаешь, вдыхать ли мягкий аромат цветов, слушать ли чириканье и пение птичек, или [271] раскрыть широко глаза и смотреть, смотреть на пестроту красок, на чудную гармонию зеленых тонов, на калейдоскоп цветовых пятен... Дальше идти нельзя. Висячие корни, покрытые мягким зеленым мхом, толстые лианы, плотный переплет стволов, ветвей, листвы и нитей — непроницаем. Нагибаешься к самой земле несколько шагов ползешь по мягкой травке под иглами мимоз и шиповника...

Лес стал реже, вы выпрямляетесь. Зеленый полумрак кругом. Густая заросль кокосовых пальм высоко подняла стволы и распустила зеленые кроны. Громадные бананы с листьями в несколько саженей длиной кинули кверху светлую зелень свою. Одна кокосовая пальма упала, ствол ее сгнил и дал жизнь массе мелких ползучих растений. А рядом серый ствол смоковницы, саженей в пять в обхвате, распростер гигантские ветви, [272] распихал кругом деревья и образовал лужайку, поросшую папоротником. Одни стволы лежат на земле, покрытые лианами и цветами, другие простерли над ними мощные ветви. Лесной ручей тихо струится между камней, зеленных мимоз и лиловых гелиотропов.

Тепло, сыро, ароматно.

Большие зеленые птицы с ярко-красными крыльями прыгают и ныряют в ветвях, маленькие колибри со стальными перьями хлопочут среди цветов.

Тише! Что-то зашуршало в густой заросли сплошных кустов. Не леопард ли крадется за добычей? Крепко сжимаешь винтовку и осматриваешь таинственный сумрак ветвей и лиан. И видишь пугливую газель, что словно тень скользит между трав и кустов. Видишь маленьких птичек, что прыгают по земле.

С большим трудом, перелезая через громадные стволы, подползая под толстые лианы, обрывая одежду о колючки мимоз, продираешься сквозь лесную чащу. Громадные деревья столпились в одном месте, заросль стала гуще. Стадо гуарец, больших, черных, с белым кольцом на спине и белой пушистой кистью на хвосте, обезьян, услышав шум шагов пугливо прыгает с дерева на дерево и прячется в зелени. Ни одной не видно. Галлас-проводник долго смотрит вверх, берет вас за руку и говорит — "шуф, шуф, мульто аллэ" (смотри, смотри, есть много). Смотришь по направлению его пальца и видишь белую точку хвоста. Начинаешь целить по хвосту... выстрел — и тяжелая обезьяна падает с сука. В предсмертных муках цепляется острова за сучки и ветки, наконец, обрывается окончательно и с глухим шумом упадает на землю, Но она не мертва. Жалостно прижимает она свои передние руки к ране тяжело дышит. Смерть наступает медленно.

А кругом шелестят задумчивые мимозы, пальмы качают перистыми головами.

Идешь дальше через ручей, карабкаешься по утесу и [273] видишь новую картину. Туйи, мимозы и кусты вновь преграждают путь настолько, что дальше идти невозможно — девственный, непроходимый лес.

Газели, коричневые лающие олени, лесные курочки то и дело мелькают в лесной чаще, среди кустов и лиан...

Выйдешь из этого леса и долго стоишь очарованный на его опушке; долго удивляешься, что столько веков растут развесистые туйи, прочные мимозы, тенистые смоковницы и не коснулась их рука человека, не застучал топор, не расчистил колючие заросли... Абиссинцы мало заняты своим лесом. Он растет, никем не посещаемый, и страшно терпит от пожаров. Пожар при нас истребил всю местность у Дэру и пожег опушку прекрасного леса.

Еще с 10-го числа на горизонте виден был дым, а ночью небо пылало, отражая зарево. К вечеру 11-го трава загорелась на холме по ту сторону ручья, она вспыхнула — как порох, с сухим треском; пожар огненной волной полился с горы в лощину. 12-го января, около полудня, все запылало. Листья деревьев на опушке рощ краснели и свертывались в трубку; стволы чернели, но огонь не проникал далеко, губя только молодые невысокие кусты. На место желтого поля с чуть колышимой соломой — осталась черная земля, покрытая местами серой золою. Опушка леса потеряла свой роскошный зеленый убор, и красные, погорелые деревья уныло торчали по его краю. Эти пожары иногда бывают страшно губительны. Целые леса выгорают в несколько дней и никому в голову не приходит косить траву, пока она зеленая, уничтожать эти обширные склады сухой соломы...

10-го декабря мы наблюдали солнечное затмение. День настал какой-то хмурый, задумчивый. Ветра не было и дым от недалекого степного пожара поднимался кверху и расплывался по голубой небесной глади. Около 9-ти часов утра солнце вдруг потускнело.

— "Дымом застилает", заговорили казаки. [274]

Птицы в лесу смолкли, мулы, пущенные на пастбище, перестали есть, во всей природе чувствовалось какое то напряжение, все чего то ждали. Термометр, показывавший 21°R, в тени, стал падать. Горы и лес приняли какой то мутный оттенок. Тени стали бледные, мало видные, но солнце все еще сияло во всей своей силе. Ровно в 9 1/2 часов утра солнечный диск начал уменьшаться. Черная тень луны заходила с боку, свет начал убывать, термометр упал до 13°R. Все вышли из палаток и стояли кучками, наблюдая сквозь закопченые стекла.

— "Быть большой войне!", говорили абиссинцы; казаки были спокойнее. Они вспоминали когда и при каких обстоятельствах наблюдали они еще солнечные затмения.

Свет стал тусклый, рассеянный. Лица казались зелеными, деревья серыми, но предметы не потеряли ясности очертаний. В 10 часов 30 минут утра только узкий и длинный серп ярко-красного солнца освещал землю. Серп перешел с боку наверх, острые концы его перевесились к низу, затмение стало убывать, в 11 часов 30 минут оно окончилось.

Но еще долго в природе царило молчание, долго не решались петь и чирикать в зеленой листве птицы и безмолвные и грустные стояли деревья...

12-го января, понедельник. От Дэру до Бурка. 24 версты. С восходом солнца в стане купцов началось движение. На мулов и лошадей накладывали примитивного устройства вьючные седла и купцы разошлись по биваку. Я смотрел на несчастных вьючных животных. Почти ни одной лошади, ни одного мула не было с непобитой спиной... Эти побои ярко-красного цвета иногда тянулись с обеих сторон от холки до крупа. Прямо на мясо клали мягкие тряпки, старые бараньи кожи, а поверх всего ленчик с одной передней лукой. И мулы, и лошади не имели ни уздечек, ни недоуздков, но одну [275] только веревку, прицепленную на шею. Погрузка шла спешно. Партия за партией бежали мулы по горной дороге. Канцелярия, царские подарки, казна, большая часть груза ушла уже, начальник миссии тронулся в путь, за ним потянулся и конвой.

Было 7 1/2 часов утра. Дорога началась чрезвычайно крутым подъемом. Идти было трудно, воздух становился реже, мы поднялись на 8000 футов над уровнем моря. Густой лес все время был по сторонам дороги. Поднявшись на верх мы медленно начали опускаться, дошли до обрыва и здесь, по вьющейся спиралью, усеянной камнями тропинке быстро спустились в прекрасную тенистую лощину. Стадо гуарец прыгало по деревьям, красиво свешивая свои белые хвосты, два, три, "дункуля" (нечто среднее между газелью и оленем) кинулось в чащу; стало прохладно, аромат тропического леса пропитал воздух. Какой аромат! Нежнейший запах жасмина, приторный гелиотропа и запах сырости, листвы и мягкой хвои.

Лес отступал от дороги, мы выезжали на поляну. Вправо роща мимоз со столовидными кронами, влево крутой склон, поросший мощным лесом.

Горы отступали дальше и дальше, на несколько верст тянулось поле высокой, желтой теперь, травы. Тропинка расширилась, земля стала черной, мы подходили к ручью Бурка, притоку р. Уэби. При выходе из леса, человек 30 ашкеров с ружьями, и положенными однообразно на плечо, построенных в одну шеренгу, без ранжира, встретило нас. Это был отряд геразмача Дунка, под начальством его помощника: сам геразмач ушел на войну с расом Маконеном.

Начальник миссии приложил руку к козырьку и ашкеры поклонились в пояс, не изменяя положения ружья. Я подтянул конвой, выстроил фронт и, по приказанию начальника миссии, казаки грянули "Ой хмель, мой хмелек"... Ашкеры, пропустив отряд мимо себя, [276] бросились бегом перед нас и "толпою во образе колонны" пошли впереди начальника миссии, сзади его ехал я, кеньазмач — начальник отряда, переводчик, баламбарас, далее казаки и слуги начальника...

В таком порядке мы подошли к узкому, но быстрому и глубокому ручью Бурка, перешли его в брод и стали располагаться биваком на прекрасной лужайке по берегу ручья. Это было около полудня.

Караван приходил быстро. Повар разложил свои инструменты и занялся приготовлением обеда; одна за другой воздвигались офицерские палатки. Мы ожидали только арьергард поручика К-го и казаков Крынина и Кривошлыкова, но их не было. Вместо того последние муловщики стали приносить тревожные известия...

Груз на 12 мулов не поднят... Мулы ушли... Лесной пожар надвинулся на Дэру... у К-го нет ни палатки, ни обеда...

Позвали помощника раса нагадия, потребовали, чтобы он послал на подъем багажа 12 мулов; рас нагадий пошел к купцам, но купцы отказались посылать мулов. Они собрались толпою, долго бранились, причем рас нагадий нескольких побил палкой, но мулов не дали. Начальник миссии потребовал начальника абиссинского конвоя и предложил ему обеспечить своими ашкерами доставку из Дэру в Бурка не поднятого груза. Начальник конвоя заявил, что он прислан лишь для охраны личности посла и что ему нет никакого дела до купцов...

В бесплодных переговорах, угрозах и увещания проходили часы. Упрямства абиссинцев сломить не уда-лось. Наступила холодная ночь, а поручика К-го и вещей с арьергардом не было. На 13-е была назначена дневка и приказано расследовать, кто виноват.

13-е, 14-е и 15-е январядневки в Бурка. Мы поднялись до восхода солнца и приказали начать погрузку вещей на [277] мулов no купцам: начальник миссии желал выяснить, кто виноват и не взял положенного ему груза.

He прошло и 20-ти минут после погрузки, как внизу, у палатки начальника миссии раздался дикий вой; вой, которым абиссинцы сзывают на бой. Все купцы побросали мулов и лошадей и с палками, ружьями и кинжалами кинулись к палатке. Оттуда выбежал один из купцов, громко воя, плача, причитая, воздевая руки к небу. Крик и гам поднялся невообразимый. Я и поручик Ч-ков бросились к толпе и преградили путь к палатке начальника миссии. Они напирали на нас и мы собственноручно отталкивали их. Многие замахивались на нас палками и выхватывали кинжалы.

— "Пойдем бить русских!", кричали разъяренные купцы.

Я вызвал двух казаков конвоя, Сидорова и Могутина, и вид казачьих плетей успокоил воинственное настроение харарских торговцев.

Большого труда стоило нам удержать казаков от расправы плетьми.

— "Ваше высокоблагородие, ведь они прямо аспиды, дозвольте!", говорил мощный широкоплечий Могутин, каждой рукой отталкивая человека по три...

Рас Нагадий отозвал купцов и приступил к допросу. Оказалось следующее. Купец, принимавший вещи, заподозрил, что урядник Габеев положил лишнее против того, что было в чемодане, и дерзко стал выкидывать пожитки.

— "Оставь", сказал ему Габеев, "что ты делаешь". Тот продолжал свою работу.

— "Оставь, тебе говорят!" и Габеев стал обратно укладывать вещи.

Купец толкнул Габеева, Габеев дал сдачи и купец поднял воинственный вой.

Купцы перестали грузить и на требование наше послать мулов за вещами в Дэру согласились отправить только трех... [278]

Начальник миссии решил послать в Куни (70 верст. от Бурка) поручика Ч-кова для переговора по телефону с г. Ильгом, министром иностранных дел негуса об ускорении движения.

День прошел тихо. Мы расставили палатки. Ходили ловить рыбу в речке, поручик Д-ов настрелял шесть гуарец, а между прочим поджидали поручика К-го. Вещи из Дэру приходили понемногу, но люди, привозившие их, приносили неутешительные известия. На дороге бродили разбойники, путь был небезопасен для одиночных людей и никто не желал ехать брать оставшийся багаж.

14-го января, рано утром, поручики Ч-ов и Д-ов. с казаком Архиповым и четырьмя черными слугами выехали из Дэру в Куни. Отъезд их не произвел особенного впечатления на купцов.

Между тем отсутствие К-го и казаков арьергарда, в связи с неприятными известиями из Дэру, вызвало беспокойство за жизнь и здоровье их. Начальник миссии уже хотел отправить кого-либо на разведку, когда на горизонте показалось два всадника. В одном скоро узнали казака Кривошлыкова.

Тяжелые мысли вызвало появление его одного с переводчиком Марком в чалме и казачьей шинели...

Не случилось ли чего? Вспомнились случаи, бывавшие с абиссинцами, вспомнили, что этот горячий, самолюбивый народ весьма скор на кровавую расплату... Ищи в горах виноватого...

Вспомнили мы все это и призадумались... Но Киривошлыков привез хорошие вести. Груз подняли и везут. Правда, эти два дня дались очень тяжело К-му и оставшимся при нем казакам. Они ожидали каждую минуту помощи из Бурка, в Бурка каждый миг ожидали их прибытия, думали, что К-му удастся достать носильщиков, или нанять ослов, или, наконец, принести груз на своих мулах, идя самим пешком. [279]

Поэтому мы и не принимали первые дни никаких мер к обеспечению провиантом арьергарда. Наступила для них первая, холодная ночь, ночь без палаток, без тепла. Посланный за провизией абиссинец Марк донес, что у галласов нет ни инжиры, ни яиц и что он ничего не мог достать. Арьергард призадумался. Решили разобрать оставшийся груз и посмотреть, не найдется ли там что-либо съестное. Подобно тому, как Робинзон Крузо разбирался в выброшенных морем тюках, так и люди арьергарда при свете луны и приближавшегося лесного пожара осматривали ящики. Два свертка казачьих шинелей, ящик с инструментом, соль, стеклянная посуда и, о счастье! — сахар и чай. В жестяном кувшине вскипятили воду, заварили чай и, напившись пустого чая, легли все вместе на росистую траву, накрывшись бурками. Встали рано. Утром пришел один мул. Мошенники купцы посылали вместо шести одного. Погрузили этого несчастного мула, как могли больше, и отправили в Бурка, а сами остались ожидать еще помощи. Погонщик мула принес пренеприятное известие: русские ушли из Бурка в Горо. Положение становилось тяжелым. Оставалось надеяться на Бога, да на самих себя. Взяли ружья и пошли на охоту, первый раз не для удовольствия, а ради промысла. Поручик К-ий убил леопардовую кошку, а Кривошлыков оленя. Оленя изжарили и поели с солью без хлеба, потом погрузили своих мулов брошенными вещами и перевезли груз через гору, дальше не пошли: животные легли и отказывались вставать. Пришлось заночевать в лесу, опять без палаток и обеда. Поели оленины, запили чаем и полегли на голой земле под деревьями. На третий день по утру подошли еще мулы и хлеб и консервы. Теперь уже можно было ехать безостановочно. Пустив Кривошлыкова вперед, поручик К-ий с казаком Крыниным пошли в хвосте маленького каравана и прибыли, наконец, 14-го января, в 5 часов вечера, в Бурка. [280]

Груз был собран. Оставалось разобрать его по купцам и пуститься в дальнейший путь. Ведь на каждом ящике, на каждом свертке есть надпись красными чернилами, обозначающая имя купца, обязавшегося доставить вещи до Аддис-Абебы. Каким же образом могло выйти такое крупное недоразумение? Сейчас же по прибытии последнего ящика поручик К-ий приступил к выяснению обстоятельств нашего промедления.

Во-первых, из купцов, только трое взялись лично сопровождать наш груз, остальные прислали наемных приказчиков, совершенно неграмотных; во-вторых, на многих ящиках и свертках от росы и потных рук галласов-носильщиков надписи стерлись и их было трудно разобрать; в-третьих, нашлось три купца, носящих одно имя Загайэ, и ни один из них не желал брать свертков с этой надписью, ссылаясь на то, что есть другие Загайэ, которые и обязаны везти эти вещи; в-четвертых, мулов было взято слишком мало по грузу...

За выяснением этих обстоятельств, оказалось, что мы и 15-го выступить не можем. Все утро прошло в разборе груза, гортанных криках и трагических жестах отчаяния. Около полудня из Харара приехал сын нагадий раса, молодой человек, лет восемнадцати, не-дурной собой, державшийся с большим достоинством.

Слухи о недоразумениях в Дэру и Вурка дошли до Харара. С грустью услыхал о неприличном поведении купцов старик геразмач Банти, огорчился Уонди и рас нагадий. Дела не позволили им прибыть и помочь великому послу московов; и так четыре дня не занимался делами, не творил суд и расправу старый губернатор, а проводил эти дни в лагере у русского посла... Таких почестей никому еще не оказывали. Нагадий рас решил послать своего сына. Сопровождаемый толпой купцов, он обошел наши вещи и разобрал, кто был виноват в Дэру. За палатку, не попавшую в опись, [281] начальник миссии приказал уплатить и дело наладилось...

Я потому описываю так подробно эти мелкие ссоры и недоразумения с купцами, что они хорошо характеризуют абиссинцев. Семит по племени — он во всем, касающемся торговли или денег, настоящий еврей. Обмануть, не исполнить обещания, взять дороже, выклянчить талер это его дело. Талер для него дороже, нежели свобода, даже жизнь. Благородный воин — становится грязным жидом, как только дело коснется торговли, наживе, рубля...

Нам всюду оказывали громадный почет. Геразмачи и кеньазмачи с отрядами ашкеров встречали нас в конце каждого перехода. Но и они ничего не могли поделать с купцами. "Мы не вольны в них. Мулы их, они идут, как хотят, сам негус не может им приказать идти скорее, чем они могут идти, не надрывая животных...", вот ответ, который мы получали от всех абиссинских начальников.

И со всем тем приемы надувательства их были самые детские. Надпись стерлась, и хотя я и знаю, что груз мой, я не везу, покажи, дескать, надпись... Мы сравнивали сомалей с детьми — это тоже дети с их слезами, с их трагическими пантомимными жестами, с их криками и воем, но это дети, побывавшие в колонии малолетних преступников...

Пятница, 16-го января, от Бурка до Ибибэм 18 верст. Отряд наш выступил с бивака в 8 1/2 часов утра. Около часа мы шли по прекрасной дороге, покрытой черноземом и поросшей высокой травой, прошли мимо красивого ручья Бурка, достигающего у дороги глубины до двух сажен при ширине в три аршина, падающего маленькими водопадами, с берегами, покрытыми густой травой и высоким тростником... От реки дорога начала подыматься кверху и вскоре мы достигли высоты 6,500 футов. [282]

Кругом видны были горные отроги, покрытые лесом. Громадные иркумы, с носами, длиною в 5-6. вершков, с ресницами на глазах и темно-зелеными перьями, бродили в траве, по крутым скалистым обрывам бегали стада павианов-гамадрилов. Поручику К-му, ехавшему в арьергарде, удалось заметить такое стадо. Он слез с мула и стал карабкаться по скалам. Стадо перевалило через горный хребет и, своеобразно похрюкивая, стало спускаться с гор. Старик-вожак один остался, желая, провидимому, присмотреться к неизвестным ему белым людям. Он влез на невысокий куст и зло смотрел на К-го. Поручик К-ий выстрелом из 3-х-линейной винтовки сразил павиана. Это был чудный самец, почти двух аршин ростом, с густой седой гривой и громадными зубами. Он был поражен в самое сердце. Весил он более двух пудов. Его руки были величиною с руку взрослого человека. С триумфом его привезли в лагерь...

Перевалив через один горный хребет мы подошли к другому и снова начался утомительный подъем и потом снова спуск. Этот перевал продолжался более часа. Здесь, отойдя к югу от дороги, около версты, мы стали биваком на погорелом склоне горы у ручья Ибибэм. Последние мулы пришли в 4 1/2 часа дня. Около того же времени в горах два раза прогремел гром, упало несколько дождевых капель, походили тучки, словно в раздумье спрыснуть им весенним дождичком "сэфыр москов " (русский лагерь), или пощадить его, — да раздумали и в 6 часов солнце зашло при совершенно ясном небе.

Поутру мой рапорт был, как всегда: "в конвое больных нет, наказанных нет, в течение ночи происшествий никаких не случилось".

Температура ночью была + 13° R.

Суббота, 17-го января. От Ибибэм до Кэфу20 верст. Весь путь состоял из двух громадных подъемов и [283] спусков. Мы пересекли два горных, поросших лесом, хребта, и после 3 1/2 -часового пути подошли к горному ручью Кэфу. Между хребтами лежала долина и на ней абиссинская деревня Хирна, обычное место остановки караванов, идущих в Аддис-Абебу.

Караван на мулах шел быстро, почти не отставая от нас, и к 2-м часам лагерь уже был поставлен на площадке, среди леса, между красивых лесных островов...

Сегодня восемнадцатый день, как мы не имеем никаких писем, никаких известий из Европы. По мере удаления от нее она сжималась, становилась меньше и меньше, будто мы смотрели на нее с воздушного шара, или в обращенный бинокль. Все мелкие интересы городской, петербургской жизни стушевались, исчезли, потонули в интересах целой Европы, целого мира. Странно подумать, что таинственное озеро Рудольфа, златоносная Каффа ближе, доступнее для нас, нежели для вас Одесса или Берлин. Центральная Африка, дебри, где бродил Ливингстон, страна львов и слонов, тут подле, a родной Петербург, тихий Дон, с покрытыми снегом степями, где-то далеко, далеко. И люди там кажутся маленькими, события мелкими... Тут, подле идет жизнь, так мало касающаяся Европы, так отличная от нее, что, наконец, забываешь обычаи запада, смотришь на все с иной точки зрения, совершенью новой; политические горизонты становятся шире, видишь эти жадные руки, протягивающиеся к высоким горам и дремучим лесам...

Но, довольно...

Наши палатки раскинуты, а "рас Манже" С-он зовет к завтраку. Идем есть антилопу, убитую вчера Крыниным, и гречневую кашу на сале.

Завтрак кончен. Кто с двустволкой, или винтовкой идет, чтобы тщетно искать леопарда и. возвратиться с гуарецой или оленем, кто улегся в тени душистого [284] жасмина помечтать о родине... Боюсь, что его мечтания закончатся сном.

Полковник A-он заканчивает свои вычисления, дописывает съемочную легенду, поручик К-ий хлопочет с караваном, говорит с купцами...

В восемь часов раздается сигнал "сбор начальников" и мы идем есть суп из баранины, баранину и заедать чай кислой инжирой.

Потом разойдемся по палаткам и где Тургенев, где Armand Sylverstre с его поэзией любви, где лихая солдатская песня заставят забыть на минуту, что находишься в Африке, пока вой леопарда или дикий крик осла не напомнят обстановку лагеря вдали от родины.

Воскресенье, 18-го января. От Кэфу до Шола. 18 верст. Опять маленький переход! Купцы категорически отказались идти по нашему маршруту до Куни. Мулы устали, горы высоки, груз велик: животные не могут идти дальше. Мало того, они потребовали еще три дневки на пути... Сколько было вчера вечером из-за этого спора, шума, крика около палатки К-го. Переводчик едва успевал переводить трескучие речи возмутившихся купцов. Жесты были полны трагизма, торговались из-за каждой версты, из-за каждого подъема или спуска. Действительно мулы и лошади в ужасном виде. Нет ни одной не побитой. Побои ползут вдоль по спине и бледно-розовое пятно с кровавыми подтеками занимает всю холку и крестец. Поручик К-ий употребил все усилия. Он произнес им речь на абиссинском языке, грозил им всеми ужасами гнева негуса, но упорства купцов сломить не мог. Сегодня идем до Шола.

Мы выступили в 7 часов утра, сопровождаемые кеньазмачем, и по утреннему холодку незаметно стали подниматься на высокие горы. Было свежо. Термометр показывал +10О R. Над горами низко ходили белые облака, иные цеплялись за верхушки хребтов, [285] закрывали желтые поля и отдельные деревья. Уже лес не покрывал таких громадных пространств, как раньше, мы шли мимо отдельных густых рощ, состоящих из переплета мимоз, кофе, жасмина, лавра и лиан. Кругом, по горелому лугу зеленела кое где трава, высокие желтые стебли соломы, уцелевшей от пожара, торчали здесь и там. Холод высоких гор чувствовался на каждом шагу. Мимозы не росли так высоко и раскидисто, как в долинах, они кидали ветви в стороны и ярко зеленым столом раскидывались над землей. Напоминающая нашу елку туйя чаще и чаще попадалась между голых скал и песков. A там, где черная дорожка вилась по высокому черному хребту, где с обеих сторон круто сбегали желтые обрывы, там и со всем не было деревьев. Спусков один, подъемов два. Co второго подъема спускались постепенно, по карнизу. Вправо синели пустынные, безлесные горы и там за ними была чуть видна Данакильская пустыня.

Какое плодородие почвы кругом! Какие богатые долины! и нигде не видно следа плуга земледельца, нигде не колышется рожь или пшеница, незаметно рису или машиллы.

Влево видна абиссинская деревня, в глубокой котловине, и кругом ее незаметно полей, черными точками торчат хворостяные хижины среди разгула ничем не стесненной природы...

Пройдут года. Железная дорога добежит до Харара, дилижанс, а может быть электрический трамвай пройдет по горным склонам Африканской Швейцарии, среди готовых богатейших парков насадят цветники, виллы и отели вырастут кругом. Самолюбивый воин — абиссинец, претерпев несколько поражений, угрюмо зачахнет среди вилл эксплуататоров его земли... По горным утесам пойдут шахты, пустые внутри булыжники, усеянные мелкими иглами горного хрусталя, не будут [286] небрежно попираться ногами мула, но явится африканский хрусталь...

Богатая природа снимет девственный убор своих лесов, нарядится в роскошные одежды запада, дикие звери погибнут под ружьем охотника и благословенной страной станет Абиссиния...

А жаль ее. Жаль этого красивого края, где жизнь идет так, как шла в далеком Риме во времена императоров. Жаль этой живой истории народов, этой самобытной культуры. Перелом близок. В Абиссинии уже есть целый ряд великих людей, которые понимают необходимость усилиться для предстоящей тяжелой борьбы...

В 11 часов 15 минут мы были у Шола и расположились на склоне высокой горы. По приказанию начальника миссии мы постепенно покупаем лошадей для конвоя.

— "Ваше высокоблагородие", слышится после полудня, и в мою палатку просовывается полное лицо красавца бородача-вахмистра Духопельникова, "фарасса" ("Фарасс " — лошадь) привели; изволите посмотреть"?

Выхожу. Бритый галлас держит лошадь, оседланную абиссинским седлом и на строгом мундштуке. Невысокая, не более 1 1/2 вершков, с разбитыми уже теперь, не смотря на то, что ей только пять лет, ногами, с бельмом на глазу, она дрожит при приближении человека... Безжалостная выездка! А ведь и крови в лошади много, и рубашка чистая, нежная, как шелк, шерсть короткая, небольшая, точеная голова с маленькими ушами, с большими темными глазами на выкате...

— "Лошадь добрая, только нашего брата не выдержит".

— "Жидковата".

Кругом собирается толпа казаков и черных. [287]

— "Малькам — фарасс", хвалит продавец.

— "Малькам", иронично тянет резанец Полукаров — "иеллем малькам". "Айфалигаль фарасе".

Мои конвойные уже понаучились кругом черных слуг абиссинскому языку.

Лошадь расседлывают, редкая не побита, надевают на нее нашу уздечку, пробуют шагом, рысью.

— "Сынты быр?" ("Иеллем малькам " — не хороша. "Сынты быр " — сколько рублей. Талер в описываемое время стоит 96 копеек) Счет идет по пальцам.

Мы купили двух; одну за 28, другую за 18 талеров. Вы думаете дешево? В Петербурге такие лошади стоят вряд ли дороже. Их и сравнить нельзя с нашими крепышами калмыками и киргизами.

Говорят, там, внизу, на Черчере, да и в самой благословенной, недосягаемой Аддис-Абебе лошади лучше и дешевле.

А может быть и это только, славны бубны за горами"?...

Понедельник, 19-го января. От Шола до Бурома30 верст. Сегодня мы покидаем Харарскую провинцию, спускаемся с высоких гор, выходим из лесов и продолжаем свой путь по богатой хищным зверем провинции Черчер. Переход предстоит не маленький. Нужно перевалить высочайшие горы у Куни, по каменистому, крутому спуску сойти вниз, пройти почти 35 верст. Для абиссинских купцов и их побитых мулов и лошадей — это подвиг.

Мы повалили палатки в 6 1/2 часов, пустили авангард каравана, ящики с консервами и вещи, ежедневно невынимаемые в 6 часов утра, с рассветом, а сами тронулись в 7 1/2 часов утра. Дорога началась некрутым подъемом, усеянным камнями, потом спустились, опять поднялись, вошли в лощину ни через 272 часа хода [288] увидели город Куни. Город Куни — граница Харарского округа. Он расположен отдельными купами хворостяных хижин, на двух невысоких холмах и в лощине между ними. Кругом крутые горы, с вершинами, затуманенными облаками, поросшие лесом... и каким лесом!... Туйи саженей 12 вышиной и 3-х — 4-х в обхвате, с ветвями, с которых словно листы плакучей березы свешивается нежный мох, с громадными мимозами, бананами и маслинами. Местами он так густ, что без топора не проложишь себе пути, так переплелись толстые, в руку, лианы, так сплелись колючие ветки шиповника, репейника, мимозы и кофе. Местами толстые стволы словно колонны темного храма возвышаются здесь и там между высокой и тонкой травы. А сколько гуарец, лающих оленей, шакалов и, говорят, леопардов приютил он в своих девственных недрах. Он покрыл высочайшие горы, последние усилия горной страны простереться к голубому небу, он покрыл и остроконечные пики и столообразные площадки и издали кажется лишь густым темно-зеленым мхом...

— "Черчер", сказал нам слуга, едва мы выбрались из этого леса, и протянул вперед руку...

Группа желтых округлых холмов, а дальше беспредельная синева ровной пустыни, сливающаяся на горизонте с голубым небом...

Верстах в трех от Куни нас встретил Ато Брили, правитель провинции Куни с отрядом ашкеров. Он приветствовал начальника миссии на границе своих владений и предложил ему расположиться в долине у Куни и принять от него дурго.

Начальник миссии отклонил предложение Ато Брили и сказал, что в виду желания его прибыть возможно скорее в Энтото, русская миссия проследует сегодня до Бурома, где и расположится биваком.

— "Ишши" (хорошо), галантно, закрывая рот шамой, [289] как того требует абиссинский этикет, и наклонясь перед г. Власовым, сказал Ато Брили, сел на своего мощного светло-гнедого мула, запахнулся пестрой шамой и затрусил на нем за нами.

Ашкеры, сверкая белыми с красным шамами, размахивая ружьями, бегом, с громким говором, пустились за нами, обогнали нас, побежали впереди нас. Предшествуемые ими мы начали медленно опускаться по широкой лесной дороге. Здесь, на прогалине, у высокого дерева мы увидали молодого француза, стоявшего у дороги. Это был monsieur Drouin, агент телефонной компании, устанавливавший аппарат в Куни. Три дня тому назад он имел сообщение с Аддис-Абебой и узнал, что негус нетерпеливо ожидает посольство Великого Государя Московского и сделал распоряжение известить о его прибытии за восемь дней; сообщил о том, что француз Шефнэ, устроитель цивилизации в Абиссинии, надеется через четыре месяца соединить Харар с Джибути телефоном и дать возможность переговариваться непосредственно между столицей Габеша и центром французского протектората сомалийского побережья...

Monsieur Drouin жаловался на неспособность абиссинцев к работе, на их леность и несообразительность. Телефонной компании сильно приходится бороться с боязнью жителей и мелких правителей шумов кеньазмачей того, что слишком скоро будут доходить известия до негуса и слишком быстры и непосредственны будут распоряжения императора.

Теперь аппарат не действовал...

Поручик Ч-ков ни о чем не мог переговорить с Ильгом и прислал донесение о безуспешности своего посольства еще вчера. Теперь он, поручик Давыдов и казак Архипов, благополучно проживши три дня в Куни, присоединились к отряду.

В 10 часов 30 минут мы кончили лесной спуск и [290] вышли на открытую поляну. Отсюда мы начали сходить по узкой дороге, покрытой сплошь булыжником, на плоскогорье Черчер. Спуск длился 35 минут, мы опустились на 2,000 футов вниз.

Пейзаж круто изменился. Изрытая балками местность покрыта сухой травой, местами погорелой. Здесь и там чернеют хижины абиссинских деревень, покинутых, по случаю похода, жителями. По балкам текут ручьи с холодной прозрачной водой. По берегам раскинули перистые листья кокосовые пальмы, видны бананы, а снизу над водой зеленый камыш обвит чудным лиловым бельдежуром в цвету. Кое-где на холмах одиноко торчат толстые, кривые мимозы, накрытые шапкой темно-зеленой листвы. Мы перешли три ручья с одним и тем же наименованием Бурома и на берегу третьего на круглом холме расположились на бивак.

Здесь на лугах, покрытых густой травой, мы будем иметь дневку. Надо откормить и дать отдых мулам.

Поздно вечером к нам на бивак пришел тот ашкер, которого мы послали 13-го января из Бурка в Харар за почтой. Он сделал 440 верст через горы в шесть дней, из коих один провел в Хараре — итого каждый день проходил около 90 верст: — вот лучший образчик того; как ходит и может ходить абиссинская пехота!

Письма и газеты на целый вечер отвлекли нас от пустыни. Снова пахнуло родиной, Петербургом, пахнуло шумной столицей, где все быстро схватывают, интересуются несколько мгновений, а потом забывают, ища новых злоб, новых предметов толкам. Трое из нас за эти четыре месяца пути оказались перемещенными. Эти письма были, как нельзя более кстати, мы окончили лесные горы Харарской провинции и вступали в пустыни Черчера: — нужно было освежиться, встряхнуться немного, после холодов приготовиться к жарам, после тени лесов — подумать о песках пустыни.

Текст воспроизведен по изданию: П. Н. Краснов. Казаки в Абиссинии. Дневник начальника конвоя Российской Императорской миссии в Абиссинии в 1897-98 году. СПб. 1900

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.